От Белого Утеса до новой столицы герцогства норманнов в Южной Италии чуть более полутораста миль пути по старинным дорогам, на века проложенным в горах еще руками рабов, свезенных со всего света

победителями-римлянами. Ромеи сохранили их для новых завоевателей в должном порядке, что позволяло двум всадникам на четырех добрых конях достигнуть цели путешествия за два-три дня.

Однако Арлетт и Губерт, которым скоро надлежало превратиться в Гвильямино и Роберта, стремились более всего не добраться до столицы, а, наслаждаясь безвременьем, забыть прежние имена, прежнюю жизнь. Они не спешили, ибо хотя и не знали, но чувствовали, что настоящей свободы не найти никому и нигде, кроме как в глуши леса да на горной тропе, в пути, пролегающем через единый миг счастья, который, как ни дли его, как ни растягивай блаженство, все равно закончится.

Чего уж желать простому смертному, если даже и великие государи, сильные мира сего, не более свободны, чем серв за плугом. Да и как знать, куда приведет дорога, не верно ли сказано, что порою: incidis in Scyllam cupiens vitare Charybdim? Девиз «Festina lente» пришелся молодым сорвиголовам по душе. И даже отвратительная погода не могла испортить им настроение.

Лишь к рассвету, покинув пределы владения покойного Рикхарда, перестали они оглядываться и только к вечеру следующего дня успокоились, поняв окончательно, что с тыла им уже ничто не грозит. Губерт и Арлетт сняли доспехи и навьючили их на Диогена. Денег с ними оказалось более чем достаточно. Рассудив, что в Салерно им вряд ли понадобятся серебро (уличенных самозванцев будет ждать казнь, а верных подданных, пострадавших от бесчинств разбойников, — ласка), беглецы заплатили пастуху едва ли не вдвое, купив у него хлеба, козьего сыра и вина; даже расщедрились на овес для своих четвероногих спасителей. Обрадованный хозяин предложил им лучшие места в хижине, но Губерт и Арлетт мечтали остаться вдвоем, и пастух отвел их к шалашу высоко в горах, где, кочуя с отарами от пастбища к пастбищу, жил, бывало, и сам.

Едва добросердечный хозяин удалился, дав гостям слово вернуться на следующий день, как беглецы, упав на прелые овечьи и козьи шкуры, подобно голодным зверям, набросились друг на друга, чтобы разомкнуть объятия не ранее, чем с приближением позднего зимнего хмурого рассвета. Когда они пробудились, сияло солнце, судя во всему, уже перевалившее за полдень. На сей раз основной целью любовников стало истребление остатков закупленной провизии, с каковой задачей они справились превосходно.

Вскоре появились пастух с сыном, которые принесли, кроме уже испробованного гостями хлеба, сыра и вина, еще и полтуши барана, изжаренного на костре и в единое мгновение уплетенного беглецами едва ли оставившими необглоданной хоть косточку. После такого обеда пускаться в дорогу выглядело бы полным безумием, да и вообще, думать о чем-нибудь, кроме любви, не хотелось.

И на следующий день и еще днем позже Губерт и Арлетт никак не могли заставить себя отправиться в путь. Остались за тысячи миль за морями и горами ужас ожидания страшной участи, безумие схватки и смерть, калеными наконечниками стрел нацеленная в спину, стремившаяся оборвать жизнь беглецов. Будущее и влекло и пугало неизвестностью, ибо неведомая беда внушает больше страха, и это так же верно, как то, что приятна память о былых невзгодах.

Положительно двое молодых людей, прятавшихся от времени и судьбы в шалаше пастуха, получили неплохое наследство. Помимо превосходных коней, редкой и дорогой брони (продав только это, можно было, не нуждаясь, дожить в такой вот хижине до старости), они имели еще немного серебра, оружие, которым умели владеть, и головы, доверху заполненные перепутавшимися обрьтками премудрости древних римлян, преподанной им ныне покойным Прудентиусом.

Кроме того, оставался еще и огромный изумруд, украсивший бы корону любого властителя и который мог бы стать святыней для тех, кто не слишком истово следовал догматам христианской церкви. Множилось число последних, именуемых еретиками и преследуемых тем упорнее, чем могущественнее становились первосвященники.

Чтобы Арлетт сошла за мальчика, ей пришлось укоротить прекрасные рыжие кудри, при этом Гвильямино в мужской одежде с чужого плеча стал казаться года на два моложе, а Губерт, и без того высокий и плечистый, на фоне спутника выглядел старше и мужественней, хотя пушок у него над верхней губой и на щеках еще не нуждался во вмешательстве стали.

Гостеприимство пастуха могло длиться вечно (по меньшей мере до той поры, как закончилось бы серебро в кошеле Юдит), а вот милость герцога вполне была способна обернуться опалой, случись известию о страшной резне в замке в Белом Утесе дойти до ушей Гвискарда раньше, чем перед глазами властителя предстанут главные свидетели погрома. Итак, покинув маленький рай, беглецы спустились с вершины, оседлали коней и нехотя тронулись в путь, чтобы через два дня, присоединившись к каравану, заночевать уже в виду стен столицы.