В то время как Губерт, мучимый разлукой с любимой, ежеминутно ожидая самого худшего, прозябал в обществе насмерть надоевшего Прудентиуса, участь Арлетт оказалась не столь уж печальной. Ненавистный шут поразил женщину: он в отличие от других мужчин любил не только быть господином, но и рабом. С ним Арлетт узнала много такого, о чем раньше едва ли догадывалась.

Горбун Гвиберт, еще в Нормандии получивший за неумеренную болтливость прозвище Два Языка, и верно, оказался языкаст, он не уставал восхищать рыжеволосую красавицу, погружая ее в пучины сладкой неги, рисуя перед ней перспективы: он, Гвиберт, — первое лицо при молодом господине, Роберте де Мон-твилле. Она, Арлетт, станет настоящей хозяйкой замка.

Молодая прелестница, улыбаясь, кивала: почему бы нет? Однако не так короток был ум Арлетт, чтобы не понимала она: госпожа? Да, до тех пор, пока Роберт не станет взрослым и не женится. Как знать, кто сделается тогда реальной хозяйкой в замке в Белом Утесе. Не раз и не два приходилось ей думать об этом. К тому же оставалась Адельгайда, с приближением смерти мужа вознадеившаяся на перемену участи, как-никак ее отец — дед будущего наследника, а брат — дядя. Захотят ли они, давно уже взявшие сторону сильного — герцога Гвискарда, мириться с властью шута?

Теперь, затаив дыхание, ожидая известий о возвращении Гвиберта, она молила Бога о том, чтобы тот вернулся с пустыми руками. Безумный слепец Прудентиус уверял ее, что Губерта ждет удача. Однако старик скончался, и голова его торчит на шесте у подъемного моста. Упаси Господи, поймают Губерта… Монах наверняка рассказал воспитаннику, кто добыл для него волшебный камень.

Зачем она это сделала? Вот то-то и вопрос! Просто из озорства, из желания навредить шуту? Стремилась помочь Губерту? Конечно, было здорово слышать биение собственного сердца, каждую секунду думать, что тебя могут поймать… Если бы кто-нибудь заметил ее в тот момент, когда она протягивала руку к ковчежцу на груди постанывавшего во сне барона, подкрался к ней сзади и… Если бы такое случилось — судьба ее была бы ужасной.

Однако, по счастью, все вокруг храпели, подобно господину, изведав отвара, который дала Арлетт греческая ведунья Сабина. Хватило нескольких капель, подлитых в вино ужинавшим солдатам, чтобы к полуночи тех сморил крепкий сон.

По той же причине спал и Гвиберт, так что некому было проследить за Арлетт, когда та, тихонько стащив камень, отнесла его Сабине, которая передала смарагд Прудентиусу. Последний умер, гречанка ушла, и все же… страшно, вдруг Губерта схватят? Как же тогда быть с тем, что говорила Сабина, погадав по руке Арлетт? «Мужчины, — ворковала ведунья, растягивая гласные, делая грубый гортанный язык норманнов мягким и даже мелодичным, — ты не даешь им покоя, — она улыбалась и качала головой. — У тебя красивое лицо, прекрасное тело и жаркое лоно, ты достойна того, чтобы стать госпожой, и ты ей будешь. Обязательно». — «Но как?» — не сдержалась Арлетт. Гречанка никогда не говорила прямо, она опять лукаво улыбнулась и произнесла: «Через мужчину, который тебя любит, он и сделает тебя госпожой». — «Но кто он?» На такой вопрос Арлетт было трудновато ответить: многие мужчины говорили с ней о любви, однако…

«Кто же он?» — спросила Арлетт гадалку. «Имени линии твоей руки не говорят… — проговорила та. — Знаю одно: если он не получит твоей помощи, ты никогда не станешь госпожой. Молодость быстротечна, красота под стать ей. Покровитель может лишиться власти или умереть, настанут лихие дни, и глядишь, придется тебе расточать силы и ласки, отдаваясь за кусок плесневелого сухаря и чарку кислого вина грубым морякам и солдатам в Бари».

Арлетт поняла. Она сделала все, о чем попросила Сабина, и теперь с замиранием сердца внимала рогу дозорного. Звук этот казался здесь, в глубине каменных лабиринтов, тихим тревожным шепотом судьбы.

Рыжеволосая красавица добежала до стены и поднялась по лестнице на воротную башню, где уже собралось полно народу, несмотря на ужасную, пронизывавшую до костей, жгучую, колючую изморось, которую с самого утра, лишь ненадолго утихая, как бы для того, чтобы немножко передохнуть, ветер порывами обрушивал на замок. Пряча лица в воротники, люди переговаривались, строили догадки, как прошло дело. Им не терпелось поскорее услышать рассказы воинов. Как-никак те отсутствовали три дня и им удалось вернуться из Мертвой рощи живыми и, судя по всему, невредимыми.

Колонна всадников приближалась, их, конечно, пересчитали — все тринадцать — впереди юный господин, рядом и другие воины, лица их скрывали башлыки, но сначала дозорный, а потом и все прочие, несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, разглядели и узнали коней. Правда, вот злодея Губерта нигде не было видно, и горбун Гвиберт почему-то плелся в хвосте, да еще какие-то крытые повозки — то, верно, отобранная у разбойников добыча.

Подъехав поближе, Роберт отпустил уздечку и замахал обеими руками:

— Открывай!

Заскрипел ворот подъемного механизма, лязгая заструились вниз цепи, упал дощатый подъемный мосток, распахнулись обитые медными и железными пластинами низкие дубовые ворота. Воины заулыбались, увидев, как юный господин весело подмигнул насаженной на кол голове Прудентиуса, однако в следующую секунду улыбки сползли с лиц стражников…

Всего этого Арлетт, конечно, не видела, ее не было возле ворот, куда сошлись, спустившись со стены, едва ли не все обитатели замка. Девушка поспешила удалиться, не желая видеть свидетельства крушения ее надежд. Конечно же, проклятая гречанка обманула ее: даже если Губерт и скрылся, он никогда не вернется сюда за ней. Скорее всего, продав камень (ведь он стоит не мало), Найденыш купит себе коня и доспехи и наймется в какую-нибудь дружину, а ей придется довольствоваться участью подруги шута. Когда Арлетт думала о том, как горько обманул ее Губерт, она приходила в бешенство и едва не плакала.

«Где же твои клятвы? — спрашивала она его. — Где все то, что ты обещал мне?»

Хотя если бы она напрягла память, то вряд ли смогла бы припомнить, какие такие воздушные замки сулил ей приятель детских игр? Перед тем как их поймали, он обычно лишь молча смотрел на нее и, если она отвечала взглядом, спешил отвести полные обожания глаза. И вместе с тем, когда она позволила ему овладеть собой, он был так страстен, так горяч и так ненасытен. Она бы не отказалась пережить заново все то, что испытала, когда была с ним в подвале.

Эти мысли лишь на мгновение смягчали сердце девушки.

То, что отряд Гвиберта вернулся, означало тщетность ее усилий, бесплодность чаяний. А чего же она ждала? Что Губерт победит всех с помощью волшебного смарагда? Один убьет тринадцать хорошо вооруженных всадников? Боже Господине! Разве можно быть такой легковерной дурой?

Арлетт кляла себя на чем свет стоит. Сейчас все станут веселиться, завтра барон устроит потеху, медленную казнь вора…

«Вора? — с ужасом подумала Арлетт. — А если узнают, что я украла камень?! Сумеет ли Гвиберт отстоять меня перед гневом господина? Боже, какая я дура!»

Внезапно Арлетт встрепенулась, взгляд ее упал на висевший на стене самострел, оружие, которым она владела много лучше иных мужчин.

Думать о сопротивлении или бегстве было бы полным безумием, однако же не случайно Арлетт вспомнила о своем оружии. То, что она услышала с улицы, в первый момент показалось ей просто шумом, но теперь стало ясно, что во дворе идет яростная сеча: железо встречает железо, кричат сражающиеся, стонут раненые, верещат женщины, ржут кони. Не будучи в силах усидеть на месте, она схватила арбалет и колчан с короткими стрелами и поспешила на улицу.

Воины у ворот слишком поздно поняли, что сидевший на Грекобойце Третьем юноша, облаченный в старую кольчугу барона, не Роберт де Монтвилль. Поначалу они еще сомневались, но когда, подъехав поближе, молодой «господин» свалил одного из них на землю, пнув сапогом в лицо, а затем раскроил череп второго мечом, сомнений не осталось, как, впрочем, и времени, чтобы что-то предпринять. Всадники ворвались в крепость, а из повозок, в которых, как полагали легковерные жители замка, везут добычу, пронзительно крича и гикая, выскочили вооруженные кто чем оборванцы и всей толпой кинулись в ворота.

Когда Арлетт выбежала во двор, сражение было в полном разгаре. Она не сразу сообразила, что же происходит, но, когда увидела вздыбившегося Грекобойцу и поняла, кто сидит на нем, просияла.

«Губерт! Губерт! — запела ее душа. — Он пришел ко мне! Милый, замечательный Прудентиус и мудрая Сабина не обманули меня! О! Он пришел, чтобы стать господином и сделать меня госпожой! Я должна помочь ему, скорее!»

Арлетт натянула тетиву самострела и вложила стрелу в желобок. Оружие воинственной красавицы было под стать ей самой, небольшое и изящно сработанное. Его подарил Арлетт господин, увидев однажды, как юная прелестница бьет по мишени. Тогда он уже имел возможность убедиться, что у нее есть и иные способности, кроме умения метко стрелять.

Ражий детина, выбежавший из оружейной, нацелил острие длинного копья в пах Грекобойце, еще секунда — и конь, обезумев, взметнется, сбрасывая седока. Арлетт вскинула самострел и, прищурив глаз, прицелилась. Спустила курок. Детина дернулся, выронил из разжавшихся пальцев толстое древко. В шею воина, как нож в спелое яблоко, вонзилось смертоносное жало, могучий солдат рухнул в грязь лицом.

— Й-й-йе-е-е-е!!! — завизжала Арлетт и, сорвав с головы покрывало, разметала по плечам рыжие кудри.

Всадник на Грекобойце услышал крик женщины. Губерт повернулся и увидел возлюбленную. Такой обворожительной показалась она ему, что Найденыш, вздыбив в очередной раз коня, забыл обо всем на свете, желая одного — смотреть, смотреть и смотреть на нее. Но битва между тем не была еще выиграна.

С другой стороны к Губерту бросился, размахивая мечом, Гвидус Корова — рябой воин с выцветшими глазами и точно мукой посыпанными ресницами, молодой, но умелый солдат, один из тех, кто пришел служить Рикхарду вместе с покойным мужем Арлетт, Раынульфом. Сражаться он умел. Однако, услышав пронзительный вопль молодой воительницы, инстинктивно повернул голову.

— Ах ты, сук… — прохрипел Гвидус, судорожными движениями хватаясь за проросшую из груди черную веточку. Приятель покойного Райнульфа отправлялся на встречу с ним, чтобы сообщить ему о подвигах молодой вдовы.

Арлетт просияла.

— Подохни! — проговорила она и, не глядя больше на сраженного солдата, нагнулась, чтобы перезарядить самострел.

Не раз, не два и не три бежали, весело стрекоча, шестеренки затворного механизма арбалета, свистела тетива, пели стрелы, и ни один из стальных клювов ястребов смерти не остался без добычи.

Когда Губерт подскакал к любимой, она протянула ему покрывало, которым разгоряченный сражением победитель вытер обагренный кровью клинок. Спустя совсем немного времени после того, как Губерт, спрыгнув с коня, заключил в объятия рыжеволосую красавицу и поймал ее губы своими, последние очаги сопротивления были подавлены. Разбойники Бибуло праздновали победу, топя в крови обитателей замка в Белом Утесе тех, кто жил в Сладком Обмане. Дорого обошелся хозяину Бланшфалеза и его приближенным жаркий поцелуй Арлетт и Губерта.

Рикхарда, попытавшегося подняться с постели, схватили и, протащив по ступеням узких лестниц, выволокли во двор и бросили в грязь.

— Ты хотел видеть вора? — спросил его Губерт и, поскольку барон не отвечал, проговорил: — Вот и воры, и их сообщники. Здесь все твои враги, жалкий урод. Может быть, желаешь сразиться со мной?.. Нет? Хочешь поговорить со своим сынком…

— Скоро они поговорят — в аду! — выкрикнул кто-то из победителей.

— Принесите ублюдка! — завизжала Летиция Кривая, первая помощница Бибуло, тридцатипятилетняя крестьянка, про которую говорили, что она умеет колдовать. — Несите сюда и его верного холуя, который мучил и убивал наших детей!

— Жалко, он стал молчалив… Зато как строен!.. Горбину почти выпрямило!.. Да, да, особенно после того, как мы загнали ему в задницу хорошо отточенный кол… — кричали собравшиеся вокруг барона разбойники, многие из которых были его крестьянами, потерявшими все имущество, лишившимися жен и детей в результате зверств господина и его дружины. Упоминание о Гвиберте привело всех в восторг. Шута действительно насадили на небольшой кол, подняли в седло, а затем привязали к спокойной кляче, которую держал за уздечку сопровождающий. Так Гвиберт и подъехал к замку, где собирался стать не титулованным, но полновластным правителем.

Всю ночь веселились победители, топя друг друга в вине из баронских подвалов и крови побежденных. Все мужчины, включая стариков и детей, кроме разве что грудных, были перебиты. Женщины, те из них, кто в тщетной попытке бросался на мучителей, чтобы спасти детей, напарывались на ножи. Все, живые и мертвые, обитательницы замка, почти без исключения, подверглись надругательству.

Чаша сия миновала только Юдит, мать Арлетт, да и то не благодаря заступничеству дочери, а оттого, что прачка приглянулась Бибуло, ибо, чего скрывать, пятнадцатилетний Губерт стал знаменем, душой, но не мозгом операции. Найденыш не мог бы исполнить своих замыслов без Бибуло, а тому никогда бы не обойтись без Губерта, так как разбойничья братия растерзала бы атамана, узнав, что он отверг столь опасное, но и милое многим предложение. Едва ли нашелся среди отчаянных лесовиков, дерзнувших жить в Мертвой роще, человек, прямо или косвенно не пострадавший от господина Белого Утеса, и если бы и отыскались такие, в ком угасла жажда мести, они не отказались бы от участия в предприятии из-за мысли о богатствах казны Рикхарда де Монтвилля.

Изрыгавшую проклятия в адрес насильников Адельгайду утопили в колодце вместе с некоторыми из служанок, с барона Рикхарда долго и неумело пытались снять кожу (все-таки живой человек — не коровья туша, а мастерство палача — не то же, что труд мясника), наконец, оставив утомительное занятие, по совету Летиции Кривой, которая сама и взялась исполнить эту работу, ему отрезали член и запихали в глотку, после чего сбросили то, во что превратился господин, со стены. Издеваясь над бароном на глазах у сына, победители немного утомились и не получили должного наслаждения, потому что Рикхард не пожелал просить пощады. Он даже не кричал, когда его мучили, просто стонал, скрежеща зубами.

Другое дело Роберт, он ползал в ногах победителей, умоляя не убивать его, чем заслужил легкую смерть — ему отсекли голову. Правда, палач — Иоанн Колченогий, семья которого сгорела, — не успев выбежать из дома, подожженного весной Робертом, сумел обезглавить своего окаянного врага только с пятой или шестой попытки.

Пока победители веселились и грабили господскую сокровищницу, и разбойники и их сообщники были заодно, но скоро все могло измениться. Как бы ни оглупел от счастья Губерт, обретя возлюбленную, он не мог не понимать, что многие из его помощников помнят, как он вместе с Гвибертом разорял их дома. Следовало подумать о бегстве, и немедленно. Но Найденыш, не будучи в силах сдержать страсть, уединился с Арлетт в каморке Юдит, которая разделяла господскую постель с Бибуло. Зимняя ночь длинна, и совершенно опустошенные, лишенные сил юные любовники сладко заснули задолго до рассвета. Однако сон их оказался непродолжительным.

Очень скоро в дверь постучали.

— Это я, вставайте. Арлетт, поднимайтесь, доченька!

Заспанный Губерт нехотя открыл дверь, чтобы услышать шепот Юдит, сгибавшейся под тяжестью какой-то ноши, которую она с облегчением положила на пол.

— Бегите, дети, бегите, утром эти варвары захотят напиться вашей крови, будто им мало той, которую они пролили сегодня. Кривая ведьма уже приходила к Бибуло, который прогнал ее, отложив дела до рассвета, но она вернется. Злобная тварь — ей не нравится, что я лежу с ним в постели барона. Ей вообще все не нравится.

Губерт понимал, что Юдит права. Следовало поступить так, как велел Конрад, — взять перстень барона и, выскользнув из замка, спешить в Салерно ко двору герцога. Все так, но… до чего же не хотелось отрываться от сладкого тела Арлетт и скакать куда-то в холодную, сырую ночь. Однако та, поднявшись, уже зажигала от лучины факел.

— Нам надо скорее смываться отсюда, — проговорила Арлетт, выслушав Юдит. — Эта кривая стерва потребует нашей крови, к тому же… Губерт, ты говорил мне, что собираешься ехать к герцогу, не так ли? — Губерт кивнул, а Арлетт продолжала: — Герцог примет тебя, пошлет с тобой дружину. Почти все, кто знал тебя в лицо, мертвы, осталась только дурочка Гунигильда да еще несколько женщин, которых никто особенно и слушать не станет, если даже им и придет в голову сказать, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Не забывай, ты вернешься сюда обласканный, в дорогих одеждах, на боевом коне… Они не решатся признать в тебе того, кто ты есть, а если и посмеют… — в глазах Арлетт блеснул нехороший огонек. — Мы заставим их замолчать.

— А ты? — с тревогой спросил Губерт. — Ты же не можешь остаться здесь? Они, они… — юноша осекся: он видел, какие взгляды бросал толстяк Бибуло на его возлюбленную, и понимал: сегодня вождь разбойников удовольствуется Юдит, а завтра позовет к себе и ее дочь. — Вдруг они убьют тебя?.. И поехать со мной ты не сможешь. Как я представлю тебя герцогу?

На этот счет у Арлетт имелось иное мнение. Она всегда быстрее соображала, чем молочный брат.

— Я? — переспросила она и озорно подмигнула Губерту, чья озабоченная физиономия веселила рыжую чертовку. — Если ты собираешься стать рыцарем, Губ… то есть, прости, конечно, Роберт, тебе понадобится оруженосец, не так ли?.. Что ты смотришь на меня, точно видишь впервые? Пли ты предпочтешь выбрать другого?

— Верно, — прошептала Юдит, — вот, — она показала на сверток, который принесла с собой. — Вибуло уснул, и я взяла доспехи барона, которые разбойник вознамерился оставить себе, сняла с его пальца перстень господина. — Прачка перекрестилась: — Прими, Господи, его душу, все-таки он был добр со мною и другими женщинами… Это все, а, да, еще, для тебя, Арлетт, я взяла мужскую одежду и немного денег… Торопитесь!

Губерт и Арлетт принялись торопливо облачаться, как-то и не думая впопыхах, какая кара ждет Юдит поутру, когда разбойники поймут, что их обманули, да еще прихватили лакомый кусочек из добычи Вибуло. Кольчуга весила, наверное, больше пуда, она давила, гнула к земле Губерта, привыкшего к более легким доспехам. В кольчатую броню Роберта облачилась юная воительница Арлетт, надев ее поверх залатанного камзола, принадлежавшего последнему любовнику Юдит. Губерт опоясался мечом Роберта, нахлобучил на голову его шлем, Арлетт подхватила самострел.

Юдит, озираясь по сторонам, отправилась к воротам, а беглецы поспешили спуститься в конюшню. Грекобойцу Губерт нашел в обычном стойле. Пробудившийся разбойник, которому выпала честь исполнять обязанности конюха, и его помощник, продрав глаза спросонья, не сразу и поняли, кого видят, а когда, наконец, уразумели это, меч Губерта пропорол горло одного из них.

Второй также не успел поднять тревоги — черный султан оперения арбалетной стрелы расцвел у него в глазу. Второпях беглецы непослушными пальцами, трясущимися от волнения, вызванного страхом и азартом, подседлали двух кобыл, а затем Грекобойцу и мерина Диогена, которым суждено было идти заводными.

Покончив с этим, беглецы покинули конюшню и отправились к воротам. Там все обстояло вполне благополучно. Юдит удалось поднять тяжелую перекладину, на которую запирались дубовые створки ворот. Железный засов, справиться с которым у женщины вряд ли хватило бы сил, победители, никого не опасавшиеся, по счастью, задвинуть поленились. Один из двоих стерегших выход стражей зашевелился, но в тот момент в руках Юдит очень своевременно оказалась дубовая перекладина, с помощью которой прачке легко удалось погрузить разбойника в глубокий и продолжительный сон.

— Может, и ты с нами, Юдит? — спросил Губерт, тяжело взгромоздившись в седло.

Та покачала головой.

— Нет. Рыцарю понадобится оруженосец, но не прачка, — сказала она и грустно улыбнулась. — Будьте счастливы, пусть Бог поможет вам.

— Куда это вы собрались? — раздалось змеиное шипение. Никто и не слышал, как Летиция Кривая подкралась сзади, точно спустившись с неба, а скорее выскочив из преисподней, где давно дожидался ее дьявол. Колдунья обернулась и закричала на своих товарищей, валявшихся то тут, то там среди неубранных трупов (не поймешь, кто пьяный, кто мертвый). -Эй, поднимайтесь, скоты! Говорила вам, смотреть в оба! Голубки собираются упорхнуть!

Двое или трое разбойников выползли на зов Летиции и, схватив оружие, направились к ней.

Дротик просвистел у самого уха Арлетт, стрела ударила в кольчугу барона Рикхарда, надежно защитившую грудь того, кто стал виновником его страшной гибели. Еще одна стрела, чиркнув о конический колпак на голове Губерта, отлетела в сторону, не причинив ему вреда. Стрелки, несмотря на близость цели, к счастью для беглецов, меткостью не отличались.

— Бегите! — крикнула Юдит.

— Ах ты, сука! — завопила Летиция и, выхватив длинный кинжал, спрятанный под лохмотьями, поверх которых она надела одно из лучших платьев Адельгайды, ударила Юдит в бок. — Получай! Хотела быть тут главной? Так на же! На! — Высвободив лезвие, Летиция еще несколько раз с удовольствием погрузила его в слабеющее тело несчастной матери Арлетт. — На! Получай!

— Мама! — закричала Арлетт. — Мама!

— Бежим! — чужим голосом завопил Губерт, протягивая руку, чтобы схватить под уздцы лошадь подруги. Вес кольчуги сместился в одну сторону, и тяжелая броня потянула непривычного к ней всадника вниз, так что он едва не упал.

Летиция, издав победный клич, выхватила у одного из подбежавших разбойников короткое копье и занесла его над головой.

— А теперь ты, маленькая шлюшка! Я видела, как Бибуло смотрел на тебя! Я уже больше не нравлюсь ему, потому что окривела? Да?! Получай!

Всего лишь две секунды понадобилось злобной ведьме, чтобы произнести свои слова: так мало отделяло Арлетт от смерти — слишком близко была Летиция, чтобы промахнуться. Продев в скобу самострела носок мужского сапога, едва ли не сползавшего с изящной ножки, Арлетт привела в движение механизм, вложила в желобок стрелу и вскинула оружие. Звонким колокольчиком звякнула тетива, и жало короткой стрелы вонзилось в щеку Летиции. Копье упало на землю, так и не отправившись на поиск жертвы. Лишившаяся последнего глаза, злобная колдунья страшно закричала и схватилась за лицо.

Грехобойца, точно устав от нерешительности людей, заржал и ударил передними копытами в дубовые ворота. Обретя равновесие, Губерт пришпорил лошадь и, вцепившись в уздечку кобылы Арлетт, поскакал прочь из замка, провожаемый свистом стрел и ругательствами, изрыгаемыми Летицией.

В тот вечер фортуна мирволила юным беглецам. Их бегство было таким стремительным, что поднятому с постели Бибуло пришлось лишь, скаля зубы, смириться с поражением; а тем временем лошади, благополучно спустившись вниз по склону, весело бежали привычной дорогой, унося седоков все дальше от свирепых разбойников, вперед, навстречу судьбе.