По ту сторону оленьих и моржовых шкур, покрывавших остов яранги, недолгий весенний день уже несколько раз сменил ночь, но та, которую прислали духи, дочь города, где живет Солнечный владыка, забыла об этом.

Сколько прошло времени, Ирина не знала, ока утратила счет часам и минутам, она почти забыла свое имя и так и не узнала имени того, кого увидела утром того дня, когда пришла сюда.

Старуха Ринэна сказала, не шевеля губами:

«Разве важно, как его зовут? Тебе нужно согреть его дыханием, а потом принять в свою душу… Но если хочешь, придумай сама, как называть этого человека. У того, кто ходил путями духов, много имен, ты можешь дать еще одно».

Когда это случилось? Очень давно, неделю или, может быть, месяц назад. Группа, конечно же, уже уехала, и ей — она стала называть себя Етгэвыт — теперь, возможно, самой придется искать способ добраться домой. Впрочем, Етгэвыт это волновало мало: какой смысл думать о том, что должно случиться когда-то потом, и разве может быть что-либо более важное, чем то, что есть сейчас, в божественный миг, бесконечный и непоколебимый, как сама вечность. Ни прошлое, ни настоящее не имело больше значения для Етгэвыт, еще раньше оно утратило значение для того, которого она назвала Гырголтагын, первое, что пришло в голову…

Если бы Етгэвыт снова сделалась сейчас Ириной (самая глубинная часть мозга помнила это имя), то, возможно бы, возвращаясь к деталям далекого утра, когда впервые пришла сюда, она ужаснулась бы тому, что случилось потом, но… Почти тридцатичетырехлетняя москвичка с высшим техническим образованием, неплохая портниха, делившая постель с человеком, присутствием которого тяготилась, мать-одиночка в компании своей школьной подруги Натальи, дрессировщика удавов Караимова, на собачьей упряжке, управляемой смешливым мужичком по имени Памья, назвавшимся Павлом, отправилась на поиски приключений…

«Боже ты мой, — подумала Ирина, впервые переступив порог яранги. — Какой кошмар!»

Она с трудом поборола в себе желание броситься вон и бежать, бежать без оглядки. Таким диким показался Ирине, м-м-м… интерьер жилища шаманки, напомнив вдруг разом несколько американских фильмов про первобытных людей, скажем, сказочку про Кска-на-варвара.

Но то, что увидела Ирина в первый день пребывания тут, поразило ее. Отложив намерение немедленно исчезнуть, она огляделась. Если отвлечься от некой экзотичности внутреннего убранства яранги и пораскинуть умом, можно было бы сделать вывод — все здесь устроено во имя человека и служит на благо оного. Хотя куда большего внимания заслуживала старуха, сидевшая возле костра, на котором кипело некое варево в маленьком котелке. Она кусала край вырезанной из лахтачьей шкуры подошвы, придавая ей нужную форму. Чтобы разглядеть что-либо в слабом свете полуугасшего костра и коптивших жирников, озарявших чоттагин, гостям пришлось поднапрячь глаза, которые отказывались верить тому, что видели, — женщина сбросила кэркэр, чтобы не мешал ей работать, обнажив часть пропитанного копотью и грязью торса — плечо и сморщенную грудь. Лицо шаманки казалось маской, ликом высеченного из дерева или камня изваяния.

— Етти, — сурово произнесла старуха. В ответ Па-вел-Памья издал звук, похожий на долгое английское «и». Таковую распевку следовало, вероятно, понимать, как обмен приветствиями между соплеменниками. Гости, чувствовавшие себя крайне неуютно, попытались вспомнить о вежливости и недружно промямлили: «Здрасьте».

Павел вышел вперед и с почтительным поклоном положил около старухи свернутую оленью шкуру, из которой торчали кости какого-то крупного животного, вероятнее всего оленя. Рядом он поставил купленную вчера по совету Арсюши Ириной и ее подругой двухсотпятидесятиграммовую пачку чая. Шаманка едва заметно кивнула, точнее, просто шевельнула головой.

Белые люди в нетерпении переминались с ноги на ногу. Все они приехали сюда в ожидании некоего чуда, потому что женщинам из болтовни Караимова еще накануне вечером стало известно, что шаманка или ымэм, как называл Ринэну Павел, может воскрешать мертвых, заставлять тяжелобольных подниматься с постели и прочее и прочее и прочее.

— Ока Иисус Христос? — не могла не съязвить Наталья.

— А? Чего? — встрепенулся Павел, который подтверждал рассказы Арсюши, подкрепляя их упоминаниями о спасенных шаманкой людях, живых свидетельствах чудесных исцелений. — Моя сын умер, ымэм его спасать.

— Он не очень-то понимает, кто такой Христос, — пояснил Караимов. — Для него любой более или менее важный человек — «началник партия».

Прием, которого удостоилась честная троица у шаманки, немало обескуражил московских гостей. Поприветствовав Павла и совершенно пропустив мимо ушей блеяние его спутников, старуха отложила в сторону подошву и не торопясь облачилась в кэркзр. Ирина нервно оглянулась по сторонам: даже и в полумраке яранги было видно, что губы шаманки не шевелились, однако москвичка почувствовала, как кто-то, обращаясь к ней на чистом русском языке, произнес:

«Пришла? Не испугалась?.. Можешь еще уйти, если боишься… А выберешь след россомахи, придется идти до конца. Ну? Что ты топчешься, как глупая важенка?»

По лицам товарищей можно было заключить, что они, по меньшей мере, растерянны, но все же Ирина каким-то необъяснимым образом поняла: они не слышали «голоса», который говорил с ней.

«Мне нечего терять, — вдруг подумала Ирина. — Скоро я не буду нужна никому, даже Славику, я уже никому не нужна».

«Ты можешь потерять и то малое, что имеешь, — услышала она вновь. — Поворачивайся и уходи, уходи, пока не поздно».

«Я останусь, — упрямо подумала Ирина. — Останусь!»

Внезапно шаманка заговорила. Павел засуетился, виновато посмотрел на привезенных им людей и, как бы извиняясь, проговорил:

— Имэм говорить, все уехать домой, один оставайся. — Оленевод указал на Ирину и, как показалось той, посмотрел на нее с каким-то особенным почтением, хотя, наверное, причина заключалась в том, что каюру заплатили, а дела он не сделал, о чем Караимов и поспешил напомнить.

Старуха опять что-то сказала, и из дальнейших слов Павла стало ясно, что русскую речь ымэм Ринэна прекрасно понимала, что же касалось Памьи, тот, как вдруг выяснилось, обладал широким и разносторонним словарным запасом.

— Все назад давать, энкинкален давать, — запричитал он, безбожно коверкая слово «эквивалент», угодливо склоняясь перед гостями. Ясно было только одно — оленевод готов на все, только бы не возвращать «пырт». -Мяса, шкура, мех, сам выбирай. Извиняй, ымэм говорить, Памья слушать. Памья ымэм слушать, как балшой эрэмгин. Все лыгьоравэтльан ее уважать. — Речь свою он закончил неожиданно, по-боевому обратившись к Арсению: — Извиняй, камандыр.

Хозяйка сказала еще несколько слов, Памья-Павел коротко поклонился и, пятясь, направился к выходу.

Поняв, что «аудиенция окончена», Караимов и Наталья, пробурчав себе под нос «До свидания», повернулись и вышли следом за каюром. Очевидно, краткий сеанс телепатической связи с шаманкой оказался плодом не в меру разыгравшейся под влиянием необычной обстановки фантазии Ирины. Больше никто посторонний не вторгался в ее сознание.

Ринэна указала рукой в сторону, там стояло несколько белых, по всей видимости костяных, пеньков — китовых позвонков, служивших в качестве табуреток. Когда гостья по знаку хозяйки села рядом, та протянула ей миску с дымившейся жидкостью. Ирина с некоторым разочарованием отметила, что в миске оказался всего лишь чай, причем заваренный вне всяких правил — листики просто бросили в кипящую воду и подержали в ней совсем недолго. Ожидая, когда остынет бурда в миске, Ирина, избегая смотреть в лицо Ринэны, оглядывалась по сторонам. Она с удивлением обнаружила, что кроме них с хозяйкой в яранге находился еще один человек. Он лежал в гостевом, то есть отдельном пологе — некоем подобии спущенного до пола гамака, — укрытый шкурами. На полу под ним находилась шкура белого медведя. Сама не зная почему, но Ирина вдруг подумала, что неизвестный — важный гость шаманки.

«Очевидно, больной», — пришло на ум Ирине. Она невольно повернулась и посмотрела на хозяйку. Та, казалось, едва заметно усмехнулась, или здесь снова было виновато взыгравшее воображение москвички. Старуха, ловко орудуя палочкой, поправляла фитилек из мха, плававший в нерпичьем жиру, и жалкий огонек разгорался ярче…

Ира уже привыкла к ароматам яранги, которые теперь казались ей не неприятными, а скорее сладковато-тошнотворными. В конце концов, бывает, что даже хорошие духи вызывают странные ощущения, особенно если их вылить на себя целый флакон.

Следом исчезла робость, ушел страх, который на какие-то мгновения все же закрадывался в душу Ирины, особенно когда ей вдруг показалось, что лежавший под шкурами человек — покойник.

Чай помог. Выпив горяченького, Ирина взбодрилась, она поняла, что может чувствовать себя свободно, встала и прошлась по чотгагину, касаясь закопченных предметов, еще совсем недавно вызывавших у нее брезгливость. Тем временем старуха подбросила в костер топлива, пламя поднялось, стало жарко. Хозяйка, не обращая внимания на гостью, вновь принялась за дело и скинула рукав кэркэра, обнажив высохшую грудь.

Ирина сняла пуховик и толстый свитер, так выручавший ее в дороге. Однако прохладнее не стало. Жар шел словно бы изнутри, губы пересохли, лицо горело.

«Черт возьми, чем она топит? — подумала Ирина. — Здесь Сахара или Заполярье?»

Она, не задумываясь, поймет ли ее хозяйка, попросила напиться. Старуха отложила подошву и, взяв миску, наполнила ее жидкостью из котелка, который еще раньше сняла с огня. Трудно было сказать, из какого сосуда шаманка в первый раз наливала гостье чай. Рядом с Ринэной находился всего один котелок, имевший, надо полагать, двойное дно, так как напиток, который хозяйка предложила Ирине, оказался холодным и имел совсем иной вкус, нежели «веничный» чай.

Выпив все, что было в. миске, Ирика почувствовала себя просто замечательно. Жажду она утолила, тело, наполнившееся необычной легкостью, буквально запылало под одеждой, которая вдруг стала ужасно тяготить москвичку.

«Черт возьми, — подумала она. — Мы одни, что, если я разденусь?.. Вот, буду я еще спрашивать!»

Ирина быстро освободилась от одежды, решив сначала остаться в трусиках и лифчике, потом только в трусиках, потом… сняла все, отметив мимоходом, что чувствует себя так, будто освободилась от оков.

Она погладила свое тело, словно стараясь поскорее удалить рубчики, оставленные на нем резинками, и посмотрела по сторонам в поисках зеркала. Никакого зеркала, конечно же, не обнаружилось, зато Ирина каким-то непонятным образом увидела себя такой, какой была: обнаженной, с разметавшимися по плечам темными, чуть с рыжинкой волосами. Она, как бы раздвоившись, покинула собственное тело, чтобы посмотреть на него со стороны. Ирине вдруг подумалось, что для Ринэны нет и не может быть ничего невозможного.

«А ведь я красива, — мысленно произнесла она. — Пусть кто-нибудь скажет, что это не так! — Наблюдая со стороны за гибкой узкобедрой фигуркой, Ирина с удовольствием прищелкнула языком. И почему она раньше никогда не замечала, как впечатляюще смотрится сзади? Это, конечно, из-за тонкой талии. Ирина не могла сдержаться и приказала телу немного нагнуться вперед и выгнуть спину. — Обалдеть! Была бы я мужиком, сейчас же схватила бы себя за бока… Классная бабенка! Маленький рост? Плечи широковаты? — спросила она, критически оглядывая тело, принимавшее различные — одна соблазнительнее другой — позы. Именно ростом и плечами и был недоволен в свое время Олег. — Очень даже хороший рост! — заключил разум. — И не рост, а ростик, и не плечи, а плечики, и вовсе даже не широкие! Вот так! — Она состроила, нет, велела делу состроить нос, предназначавшийся всем мужчинам, которые много потеряли, потому что не видят ее сейчас. — Ме-е-е!»

— Еще хочу! — чуть не топая ногой, заявила гостья, подойдя вплотную к хозяйке. — Еще дай!

Та молча протянула руку и вновь наполнила миску. Ирина выпила залпом, уже не удивляясь тому, что напиток опять оказался другим. Опустошив посудину, она молча протянула ее шаманке. Та вновь налила миску из неиссякаемого котелка. Заметив, что жидкости много, Ирина, совсем уже забыв о правилах приличия, вылила ее себе на голову. Затем решила не мелочиться и, подняв котелок над головой, торжественно окатила себя с ног до головы в меру теплым бесцветным маслянистым варевом. Потом принялась старательно втирать в заблестевшее в свете костра тело чудесное снадобье.

Ноги не чувствовали пола, Ирина, казалось, могла порхать, поднимаясь к отодвинувшемуся далеко вверх потолку, летать, купаясь в чудесных ароматах весенних садов. Ей вдруг так захотелось, чтобы кто-нибудь разделил ее счастье, ее веселье, ее праздник, которого оказалось так много, что надо было непременно сделать счастливыми всех. Ей захотелось устроить шоу. Последнее слово, промелькнув в мозгу, позабавило юную (так и не иначе!) вакханку.

«Черт возьми, именно шоу!.. Что? Нельзя поминать черта, а то придет?.. Пусть приходит, как говорится, добро пожаловать в мой кошмар! Черт! Черт? Черт пусть приходит. Черт! Черт! Черт!»

Ирина засмеялась и закружилась в танце.

«Это что еще за труп отца Гамлета тут лежит? — спросила она себя, так как спрашивать больше было просто некого. Ринэна исчезла, вообще все вокруг сделалось совершенно другим. Остался только больной или просто ленивый мужик-засоня, уютно почивавший под шкурами. — О черт, почему отца Гамлета там же тень была? Ну и что? Ишь ты, ноги повысо-вывал!»

Она решительно сбросила с лежавшего шкуры. Под ними оказался совершенно голый, обросший длинными темными спутанными волосами и густой рыжеватой бородой мужчина лет тридцати пяти — сорока, очень худой и мускулистый с ввалившимися щеками. Живот его, начисто лишенный жировой прослойки, чуть подрагивал в такт слабому дыханию.

«Ого! — удовлетворенно кивнула Ирина, скосив вороватые глаза чуть ниже, на бедра неподвижного человека. — А ты впечатляешь… Эй! Может, пора вставать? — Незнакомец даже не открыл глаз, а Ирина продолжала: — Эй, ты… Как тебя зовут?»

«Разве важно, как его зовут? — услышала она у себя в голове насмешливый голос. — Тебе нужно согреть его дыханием, а потом принять в свою душу… Но если хочешь, придумай сама, как называть этого человека. У того, кто ходил путями духов, много имен, ты можешь дать еще одно».

И Ирина сделала так, как велела Ринэна. Она опустилась на колени, взяла его в ладони, согрела дыханием, а потом приняла в себя. Теперь она и сама уже не помнила, в какой момент забыла свое имя и стала Етгэвыт.