Книга: Комедия убийств. Книга 1
Назад: XIV
Дальше: XVI

XV

Ревностно ратуя за чистоту веры Господней и трогательно заботясь о казне римского понтифика, барон Рикхард попал в самую точку. Люди в монашеских рясах, благополучно миновавшие его владения в сопровождении шестнадцати всадников-ломбардцев, и в самом деле были врагами папы. Однако никаких сокровищ ни у кого не похищали, никого не грабили и даже, напротив, опасаясь дружественных римскому первосвященнику норманнов, стремились как можно скорее достигнуть Бари — главного оплота ромеев на итальянском побережье Адриатики, — чтобы найти убежище за его мощными стенами, с тем чтобы после, переправившись через море в Эпир, затеряться в глубине лесов Болгарии. Там, как они надеялись, ожидало их спасение, потому что не осталось для них места в землях, куда распространилась духовная власть Рима.
Большинство из тех, кто брел по пролегавшей вдоль морского берега каменистой дорожке, имели при себе оружие, но все они были либо женщинами, либо подростками, либо стариками…
Тент повозки скрывал двух молодых женщин, устроившихся на мешках со скарбом, в которых даже самый дотошный человек не смог бы обнаружить звонкого папского золота. Ценного у странников осталось не много, большую часть своего достояния они утратили, передвигаясь с севера на юг по стране, где все враждовали со всеми, где шлялись воровские шайки, где иной раз и землевладельцы, в одночасье сняв личину добрых христиан, превращались в разбойников и грабили всякого проезжего, не озаботившегося окружить себя достаточно сильной стражей. Впрочем, иной раз случалось, что и эскорт не брезговал лакомым кусочком; получив плату, солдаты, бывало, отбирали у несчастного и жизнь и имущество.
Конные ломбардцы, охранявшие караван, служили сыновьям Гумфреда, племянникам герцога Гвискарда, точившим ножи на дядю. Опаснее всего было двигаться по землям, где возвышался донжон Рикхарда, но стража Монтвилля проморгала караван. Теперь барону уже не догнать его.
— Может, следовало все-таки договориться с хозяином здешних мест, госпожа? — неожиданно проговорила юная светловолосая красавица, сидевшая в ногах молодой дамы, которая была не многим старше служанки и отличалась от последней более темным цветом волос, особым изяществом форм и изысканной утонченностью черт лица. Впрочем, рассмотреть это сейчас оказалось бы делом непростым — и лица, и прекрасные волосы женщин скрывались под широкими покрывалами, окутывавшими также плечи и грудь.
— Может, и так, Адела, может, и так, — улыбнулась дама, — только теперь уже главные испытания, хвала Богу, можно считать оконченными. Здесь, на земле императора Константина, нам больше не грозит костер… Вот только… — в голосе ее зазвучала тревога, — только бы Конрад успел прибыть в Бари вовремя. Как я хочу поскорее оказаться вдали от этих мест!
Женщины приуныли, госпожа беспокоилась о муже: сумел ли он избежать рук безжалостной папской стражи? В то время мысли Аделы захватил образ молодого рыцаря, недавно появившегося в свите господина. Воскрешая в памяти тонкое лицо Людвига, она гадала: «Вспоминает ли он меня?.. Конечно, конечно, вспоминает. Разве после того, что он говорил мне, можно забыть?.. А вдруг он говорит такое всем? Как жаль, что нельзя узнать, что он думает… А если спросить госпожу?»
Адела почти уже решилась исполнить свое намерение, но, взглянув на Изабеллу, передумала, — выражение лица дамы как-то не вязалось с ее словами о том, что худшее позади.
— Говорят, что хозяин здешних земель, барон Рикхард, настоящий зверь, — заявила Адела и испуганно зажата рот рукой: «Ой! Боже, зачем я это говорю?»
Изабелла, точно очнувшись ото сна, посмотрела на служанку и, странно улыбнувшись, проговорила:
— Мужчины не такие, как мы, главным в жизни они считают доблесть, которой ищут на войне…
Она хотела что-то добавить, но передумала или не нашла подходящих слов.
— А как же ваш муж, Конрад, госпожа? Он другой? — Адела испугалась, что опять, не подумав, сказала лишнее, — не стоило напоминать госпоже о супруге.
— Он? — проговорила та и повторила: — Он… Он — другой. — Изабелла встрепенулась. — Знаешь, Адела, мне кажется… кажется, что я забеременела…
Адела потупила взгляд. На протяжении четырех лет супружества госпожа не впервые заговаривала об этом, но пока все ее надежды оказывались тщетными. Никакие средства и снадобья не действовали, даже привезенный из Болгарии талисман (засушенная лягушечья лапка, предварительно настоянная в крови самки кролика, зарезанной в первую луну летнего солнцеворота) и волшебный изумруд, реликвия рода мужа Изабеллы, Конрада, оказывались бессильными. Чудесный камень хозяйка Аделы носила в ковчежце толстой кожи на шее. Девушка не раз замечала, как госпожа, говоря о возможной беременности, касалась пальцами покрывала, под которым на высокой упругой груди прятался талисман.
«Наверное, это очень интересно, взять и родить ребеночка, — подумала Адела. — От Людвига».
Она бросила осторожный взгляд на госпожу (не догадалась ли та о ее мыслях? Кажется, нет, слава Богу). Адела слышала, что взрослые женщины чувствуют, забеременели они или нет, уже на следующее утро после ночи, проведенной с мужчиной. Себя служанка госпожи Изабеллы взрослой не считала, хотя ей недавно исполнилось шестнадцать лет и у нее уже было несколько мужчин…
Боже, какие стихи читал ей Людвиг! А какие слова шептал на ухо в постели. Может, и она тоже забеременела?
— Дай Бог тебе, добрая госпожа Изабелла, — проговорила Адела…

 

О, как заблуждалась хозяйка, говоря служанке, что страшное позади. И что ж с того, что стертые подошвы башмаков беглецов вступили на земли византийского императора? Да неужели посмотрит на это Рикхард де ла Тур? Подумаешь, греки! Все трепещут перед норманнами, герцог сам говорил: управится с ближними врагами — непокорными баронами да последышами братца Гумфреда, обратит тогда взгляд на империю, и знать, и народ которой предается пороку, не чтит воинской доблести, не ищет славы в сражениях. Ротберт де Готвилль здоров, полон сил и еще молод (ему сорок пять), недавно породнился он с правителем Салерно Гизульфом, взяв в жены его сестру Сигельгайту. У него хватит времени, чтобы, сбросив ромеев в море, высадиться на их берегу и победоносным маршем двинуться прямо на Константинополь. Так зачем же ждать?
Рикхард и его крошечная дружина пустили коней рысью и скоро, как раз в тот момент, когда солнце скрылось за деревьями, были у цели. Всю недолгую дорогу сытый, отдохнувший Грекобойца рвался вперед, чуя скорую ратную потеху, кони под спутниками барона, безоговорочно признававшие могучего жеребца за старшего, старались не отставать. Доскакав до места, где он намеревался переждать появления врагов, де ла Тур дал команду спутникам спешиться и, когда те сделали это, велел оруженосцу забраться на скалу, скрывавшую норманнов от глаз эскорта.
— По-моему, это ломбардцы, господин, до них еще с полмили, а то и побольше, — проговорил тот, вскоре возвратившись. — Впереди шестеро конных, остальные растянулись вдоль дороги, в арьергарде еще трое-четверо. Очень утомлены, спешат уйти подальше до захода солнца.
На сей раз Рикхард не стал смеяться над Сопляком (который, кстати, был краснощеким детиной, несмотря на юные годы, вымахавшим больше погибшего братца и почти сравнявшимся ростом с бароном), а просто спросил:
— Уверен?
Юноша кивнул.
— Проверьте упряжь и оружие, — распорядился барон и, когда его приказ был выполнен, скомандовал: — Приготовиться.
Хозяин башни в Белом Утесе надел на голову кольчужный капюшон, заправив под железную сетку непослушную русую прядь, упорно не желавшую подчиняться и спадавшуюся на лоб. Он дождался, пока Сопляк застегнет пряжки конического шлема, и скомандовал:
— В седло!
Зазвенело оружие, отряд де ла Тура построился. На пятерых у них оказалось два подобия рыцарских копий (все, что успели наскоро смастерить из срубленных прямо на месте стволов Гумберт Старый и Иоанн Подпруга).
— Постарайтесь не отстать от меня, когда Греко-бойца перейдет на галоп, — произнес барон. — Ударим на конных, тех, что впереди, дорога узкая, они не устоят и, поворотив, передавят пеших. Нам останется только сбросить их в море!.. — Барон перевел дух и, зловеще улыбнувшись, добавил: — Помните, что казна нашего друга папы не должна пострадать… Так хочет Бог! Вперед!

 

Слишком поздно приморившиеся от долгого перехода ломбардцы заметили скакавших на них всадников, строй которых напоминал странную двухклювую птицу, с восседавшим на могучем дестриере рыцарем вместо головы.
Слишком поздно сообразили они, что рокот копыт тяжелых коней, взрывавших каменистую почву, — вовсе не шум прибоя, не добрый голос ангела слышат они, а зычное «An avant! Montevilie! Blanxfalaese!» звенит в наполняющемся предчувствием беды, боли и страданий воздухе.

 

Импровизированное копье барона сломалось о шлем первой жертвы. Удар оказался столь силен, что шейные позвонки ломбардца не выдержали, воин замертво рухнул с коня. Но едва тело его успело коснуться каменистой почвы, как могучая грудь Грекобойцы опрокинула на землю мерина второго всадника; конь придавил стражника, несчастный упал неудачно — видимо, сломал ногу. Человек издал истошный вопль, который тут же оборвался, когда конское копыто размозжило ему голову.
Рикхард взмахнул мечом, обрушивая его на следующего врага, который успел защититься лишь только мольбой о пощаде, блеснувшей в черных глазах. Напрасно — хозяин башни в Белом Утесе не знал такого слова.
Как и предполагал барон, застигнутая врасплох стража обратилась в бегство, сминая и губя пеших. Те из конников, кому не пришлось выдерживать натиска отряда барона, испугались, но панике пока не поддались: одни из них попытались прийти на выручку товарищам в авангарде, трое или четверо решили искать спасения в бегстве, однако усиливаемые горным эхом звуки труб норманнов и дружное «An avant! Monteville! Blanxfalaese!», доносившееся с северной стороны, убеждало в том, что шансы у них невелики.
Смерть гуляла повсюду; те из еретиков, кто имел годное для схватки оружие, не могли применить его, стиснутые со всех сторон рыдающими женщинами, коленопреклоненными в молитвах стариками да детьми. Дружинники Рикхарда, забросив за спину щиты, орудовали мечами и секирами, рубя и кроша всех подряд.
Скаля розовые от крови зубы, тараща безумные глаза, проламывая передними копытами грудные клетки и черепа, давя жалких человечков, дестриер барона, казалось, не чуял ран в груди, оставленных посохом седобородого старика, который, заслоняя собой двух детей лет семи-восьми, никак не желал сдаваться.
Трупы мешали Грекобойце добраться до старца, имевшего, видно, за плечами немалый опыт сражений. Вовремя сообразив, что происходит, он привязал к посоху острый длинный нож, превратив палку в подобие копья, которым очень успешно сдерживал озверевшего дестриера. Будь старик помоложе, а внуки (или, может быть, правнуки) постарше, он, возможно, попытался бы по примеру иных товарищей по несчастью подняться на крутую гору, хватаясь за хилые стволики растений, вгрызавшихся в ее склон длинными цепкими корнями.
Но он был стар и знал, что жить ему оставалось недолго, однако, вопреки здравому смыслу, надеялся на чудо. Рядом с ним оказался подросток с небольшим луком, годным для охоты на мелких зверей. Он осыпал барона градом стрел, не причинившим защищенному кольчугой всаднику (не зря потратил приданое занудливой жены) никакого вреда. Одна из стрел застряла в груди Грекобойцы, но тот этого не почувствовал, увлеченный лишь одной мыслью: достать старика копытами.
Поняв, что стрелы не смогут ни убить, ни даже ранить рыцаря, парень решил попытаться уязвить коня, целясь тому в пах. Если бы это удалось, у несчастных появилась бы хотя бы маленькая надежда на спасение…
Однако норманны вовремя заметили затруднение, в котором пребывал господин, и ближние из них поспешили на помощь. У всадников не было ни луков, ни самострелов, однако они, как их предки, потомственные морские разбойники, не разучились бросать любимое оружие викингов — секиру. Забывший g6 угрозе превращения в новую попону для Грекобойцы, Иоанн Подпруга (старый воин, в мирное время выполнявший обязанности главного баронского грума), не примериваясь, метнул тяжелый топор на длинной ручке. Лучник схватился за грудь и рухнул замертво.
— Ату! — крикнул пятый участник рейда де ла Тура, которому господин велел строго-настрого не соваться в гущу сечи, а следить за тылом, снял колпачок с головы проштрафившегося сокола и пустил его на старика. Пернатый хищник нашел другую жертву, вцепляясь в лицо обнаженного по пояс юноши, пришедшего на помощь старику.
Парень выронил меч, извиваясь всем телом в тщетных попытках оторвать от себя страшную птицу. Не в силах выносить ужасную боль, приносимую когтями и клювом хищника, несчастный заметался и, сильно толкнув, заставил старца потерять равновесие. Тот сделал лишний шажок вперед и рухнул, сраженный угодившим ему в лоб копытом Грекобойцы. Последний, не видя впереди препятствия, отпихнул грудью метавшегося человека с хлопавшим крыльями соколом вместо головы и поспешил дальше, стремясь урвать очередной кусок от пирога славной кровавой потехи.
Все-таки чертов старик здорово задержал барона, который, растоптав конем внучат сумасброда храбреца, достиг заветной повозки с мнившимися ему сказочными сокровищами (он уже и сам верил, что еретики украли их у папы Николая) почти одновременно с Гвибертом, забрызганным кровью вероотступников.
Рикхард в нетерпении взмахнул мечом, разрубая ткань тента, спеша скорей запустить пальцы в корчаги, полные золота и драгоценных каменьев, но, услышав громкий женский визг, отпрянул от неожиданности. Не выпуская рукояти меча, де ла Тур обеими руками разорвал грубую парусину и остолбенел. Вот она — награда воина-победителя в славной сече.
Барон, мгновенно забыв про папу и золото, сунул красный от крови клинок оруженосцу и, потянувшись, запустил пальцы в каштановые пряди. Одним движением вырвал он женщину из объятий служанки, перекидывая через седло обмякшее тело лишившейся чувств дамы.
— Двоим ломбардцам удалось ускакать, — проговорил с сожалением шут. (Вообще-то улизнули с места схватки четверо конных, однако путь их был недолог: вышедшие из донжона стражники пленили беглецов. Им еще повезло.) — Убитых у нас, похоже, нет, если не считать пастуха.
— Черт с ним, — махнул рукой барон. — Давай-ка посмотрим, что здесь, — проговорил барон, принимая от Сопляка насухо вытертый меч.
Сталь вгрызалась в узлы из шерстяных и холщовых плащей, не находя там ничего твердого. Бедняжка Адела только скулила, увертываясь от клинка Рикхарда. Он не собирался ни убивать, ни даже ранить женщину, просто хотел вспороть побольше узлов.
— Ничего нет! — Барон помрачнел.
— Возьмите, возьмите все, — взмолилась девушка, протягивая шкатулку с драгоценностями госпожи. — У нас есть немного серебра и золота, возьмите все, добрые разбойники, только пощадите мою госпожу и меня.
— Добрые разбойники! Ха! Вот здорово! Смотри, братец, а ведь и вторая тоже хороша! — крикнул Рикхард, кончиком меча сбрасывая покрывало с головы девушки. Его охватил восторг при виде содержимого шкатулки, он был восхищен красотой женщин и возбужден их близостью и доступностью. — Бери белокурую себе, братец Гвиберт, позабавься с ней на славу, да не забудь про друзей. И выпотрошите фургон, надо вернуть папе его золотишко сполна. — Сказав это, барон захохотал, Грекобойца ответил хозяину громким радостным ржанием, а на губах шута заиграла плотоядная улыбочка. — А теперь, — подвел итог Рикхард-победитель, — мне не терпится вбросить клинок в священные ножны.
Кроме удовольствий существовали и обязанности: следовало распорядиться судьбой побежденных, как живых, так и мертвых. Рикхард повернул Грекобойцу и указал рукой на трупы убитых и истекавшие кровью тела тяжелораненых еретиков:
— Пусть эту падаль сбросят в море.
— А куда девать тех, кто ранен легко? — спросил Гвиберт.
— Ломбардцев оставим, посадим в крепость, может, отдадим за выкуп, а может быть, повесим, что до остальных… выпустите им кишки и столкните вслед прочим, пусть идут на корм рыбам!

 

Солнце уже село, когда, завершив потеху, пьяные от крови норманны сошвырнули тела живых и мертвых врагов с обрыва и ушли, уводя с собой лошадей, навьюченных невеликой добычей. Недвижимые тела женщин в разорванных в клочья одеждах остались лежать на дороге.
Могучий дестриер по имени Грекобойца нес домой насладившегося превосходной охотой господина.
«Не дурен улов! — подумал Рикхард, вспомнив о содержимом шкатулки, и хлопнул ладонью по кошелю, в котором притаился волшебный камень, сорванный бароном с шеи красавицы Изабеллы. — Что ж, во всех отношениях сегодня удачный день».
Назад: XIV
Дальше: XVI