Весь недолгий осенний день продолжалась погоня. Несмотря на то что так и не разродившийся добрым светом день вновь пошел на убыль, Сигвальд был еще жив, жив, а не убит, как друзья его, даже не ранен. И его все еще не поймали, и приближавшаяся ночь дарила надежду на спасение.

Правда ли, что боги Асгора оказались милостивы к несчастному беглецу, или то был новый бог, тот, которому молилась мать, целуя висевший на шее золотей крестик? Такой же крестик она показала и сыну и сказала: «Он будет твоим, потому что когда-нибудь ты вырастешь, примешь крещение и сможешь носить по праву символ мук Господних». Крестик очень понравился малышу Сигвальду, он хотел тут же взять его, но мать запретила.

Тогда Эйрик еще любил Эльфриду, часто бывал у нее, дарил драгоценности, добытые в землях христиан, в том числе и богато украшенные кресты и крестики. Эльфриде досталось и многое из того, что удачливый

морской разбойник, сделавший наложницей дочь нортумбрийского эрла, отобрал у отца и его приближенных, когда с первыми лучами солнца яростные викинги налетели на замок эрла Альберта, подобно смерчу, всесметающему урагану. В тот год красавице Эльфриде, дочери павшего в несчастной схватке с беспощадными норманнами саксонского нобля, исполнилось четырнадцать лет, и была она не похожа на остальных женщин в замке, светловолосых и белокожих, оттого-то, верно, и приглянулась еще юному, но удачливому и уже прославленному морскому конунгу.

Однако так продолжалось недолго; прошло какое-то время, и вождь охладел к англичанке. Каждая из женщин тянула в свою сторону, но если Бреттива просто ревновала, то христианка объясняла ему, что нельзя жить в грехе. Эйрик лишь смеялся. Убедить конунга, да тем более сына самого Одина, принять «веру слабого Бога» было невозможно. В конце концов назойливость англичанки сослужила ей скверную службу: Эйрик запретил рабам-христианам собираться для отправления культа (никакой церкви у них, конечно, и так не было, вместо нее они использовали пристройку к дому жены конунга), перестал бывать у Эльфриды и совершенно махнул рукой на Сигвальда, сказав, что она испортила ему парня, что викинга из него все равно не получится. «Может быть, станет купцом, — пожал плечами Эйрик, когда жена в очередной раз высказала ему обиды. — Или будет ловить селедку, тоже нужное дело. — В голосе конунга звучало нескрываемое презрение. — Вырастет — посмотрим». В тот вечер он в последний раз навестил жилище христианки…

«Мать погибла», — думал Сигвальд. Это было ясно: никто не мог уцелеть.

Она, наверное, молилась казненному Богу, стоя на коленях, сложив ладони на уровне губ, лихорадочно шептавших молитвы, смысл которых Сигвальд никогда не понимал. Боги Севера казались ему близкими, своими. Они ничего не требовали от человека, ничего, кроме жертв. Что ж с того, если даже иногда ритуальный нож колдуна вспарывал человеческую грудь. Мать называла это ужасным, но сын ее думал иначе: «Раз так надо, значит, так надо, вот и все. Главное, что не тебя приносят в жертву, а остальное не имеет значения». Подобную точку зрения Зльфрида, разумеется, тоже осуждала…

Теперь она мертва, а сокровища ее растащили воины Бьёрна, пьяные от крови и меда.

Отец, конечно, погиб, и Эйнар тоже, последнее даже радовало. Да, Эйрик мертв. Иначе Бьёрн не осмелился бы напасть.

«Неужели он сумел одолеть отца в поединке? И как же мог великий Один допустить, чтобы обычный человек, пусть даже и ярл, убил его сына? Что-то туг не то. Неужели отец всех обманывал? Или Один отступился от своего сына, так же как Эйрик отступился от Сиг-вал ьда?»

Вопросов было больше, чем ответов, но… по лесу рыскали свирепые, безжалостные враги, жаждавшие выплеснуть на костер чашу его, Сигвальда Эйриксона, крови… Убежище, которое он себе выбрал (одна надежда: лес свой для него и чужой для убийц), казалось надежным, но совсем рядом вдруг захрустели ветки и чуть вдалеке тоже, послышались голоса, преследователи приближались.

Сигвальд всеми силами старался подавить желание вскочить, выпрыгнуть из-под мохнатой еловой лапы, служившей чем-то вроде крыши для его убежища, — естественного углубления среди корней могучего дерева.

«Беги, беги, беги!» — стучало кровью в виски.

Внезапно беглец почувствовал, что кто-то стоит совсем рядом и смотрит на него. Охваченный ужасом, мальчик начал медленно поднимать глаза. «Встречай смерть лицом к лицу и улыбайся, — так говорил Эйрик. — Смейся, потому что палаты Одина в Валгалле куда краше, чем любое из обиталищ смертных конунгов, а с богатством пиршественного стола не сравнятся яства и пития, какими потчует гостей кейсар миклагорский».

Оказаться когда-нибудь в «Великом городе» было мечтой конунга Севера. Он собирался идти туда восточным путем через Гардарику, но Бьёрн, все тот же Бьёрн уговорил соседа отправиться на юг. И теперь… опять Бьёрн — злой дух — стоит и смотрит на него, пойманного — только руку протянуть — Сигвальда. Сейчас поднимется лапа ели…

— Эй, Бьёрн, — раздался откуда-то издалека хриплый раздраженный голос. — Может, хватит рыскать здесь, уже ночь наступила. Никуда он не денется, завтра соберем всех и закинем сеть.

В словах говорившего имелось немало здравого смысла. В лесу уже давным-давно стемнело. Остальные воины вполне разделяли мнение товарища.

— Мы должны найти его, — раздраженно прокричал в ответ Бьёрн и пробормотал себе под нос: — Дай-ка сольем Эйриково пиво.

Струя ударила прямо в еловую лапу — крышу убежища Сигвальда. Он от неожиданности резко поднял голову и… чуть было не закричал, забыв про дождь, которым поливал его Бьёрн.

Прямо из черноты иголок еловой ветви на беглеца смотрели глаза… убийцы отца и матери.

Как ни велик был охвативший его ужас, все же Сигвальд заметил, что борода у воина, уставившегося на него, не заплетена в косу, а, напротив, торчит в разные стороны клоками, как, впрочем, и волосы — очень рыжие, огненные. У Бьёрна, насколько успел заметить Сигвальд, они были не такими яркими. Да и в глазах, смотревших на беглеца, отсутствовала злобная ярость преследователя, хотя, конечно, добрыми назвать их тоже как-то язык не поворачивался. Вместе с тем незнакомец смотрел на мальчика заинтересованно. Голова у Сигвальда шла кругом, но вместе с тем становилось ясным, по крайней мере, одно — неизвестный бородач не принадлежал к числу дружинников Бьёрна, а значит, он, скорее всего, не только не заодно с ними, но, возможно, наоборот, сам старается избежать встречи с Плетенобородым.

«Тогда кто же он? — гадал Сигвальд. — По виду — викинг, но…»

— Мы уходим, Бьёрн, — раздался один из тех голосов, что отвечали конунгу минуту назад.

— Щенок сам рано или поздно сдохнет здесь, — крикнул другой, а первый закончил:

— Или его сожрут волки. Нам это надоело. Пора возвращаться.

— А мне надоело с вами препираться. Я сказал, что мы будем искать его, значит, мы будем его искать, и точка.

Бьёрн отошел от норы Сигвальда, но все еще находился рядом, в двух-трех шагах. Опасность не исчезла, минута расплаты отдалялась, и только, но все же… Все же где-то в глубине сбежавшей в пятки души Сигвальда затеплилась надежда, что он спасется. Мать все время говорила о каком-то спасении, ради которого ее Бог и пришел в мир в обличье простого человека. Все это казалось Брюхотрясу какой-то запутанной головоломкой, которую он никак не мог сложить для себя в ясную картину. И еще Зльфрида Саксонка говорила, что никогда нельзя терять надежду. «Бог спасет, он поможет», — утверждала она. Речь шла, разумеется, о ее Боге.

— Счастливо оставаться, Бьёрн, — прозвучал насмешливый ответ. — Пусть помогут тебе боги.

— А ну-ка стой, Торир! — рявкнул конунг так, что радужные надежды, согревшие было Сигвальда, вмиг обратились в лед.

— А ты останови меня, дружище, — предложил воин и загоготал.

Захрустел валежник под ногами Бьёрна Хеммингсона, затряслась земля под весом его медведеподобной туши, раздались злобные возгласы, зазвенела сталь. Бой, по всей видимости, шел по правилам поединка: конунг схватился со строптивцем Ториром один на один. Сигвальд отчаянно желал победы последнему. Как же ему хотелось, чтобы погоня прекратилась! Лицо незнакомца куда-то исчезло, но Брюхотрясу казалось, что рыжий подмигнул ему на прощание, мол, все не так плохо, верь и спасешься.

Кто же он?!

Мысли Сигвальда вернулись к реальности. В отдалении, там, где шел бой, раздался чей-то стон и сразу вслед за ним — торжествующий рык. По нескольким разочарованным возгласам сын Эйрика понял, что Торира больше нет.

— Ну, кто следующий? — зловеще зашипел Бьёрн, он тяжело дышал, однако победа воодушевляла его.

Ответом стали сразу три выхваченных из ножен меча. Битва закипела вновь, теперь уже никто не думал о правилах. Несмотря на явное численное превосходство, противники Бьёрна никак не могли одержать верх в схватке. Звенели мечи, клинок конунга сломался, но он, орудуя секирой и длинным ножом, не давал противникам приблизиться к себе, и ему удалось тяжело ранить одного из воинов.

— Ну что? Как вы себя чувствуете, свиньи? — тяжело дыша и скаля зубы, спрашивал воинов Бьёрн. — Посмотрите вон на эту свинью, — острием ножа он указал на стонущего Аскеля, махнул в сторону, где остывало тело Торира, добавил: — Та свинья тоже была очень смелой. Теперь она сдохла. Пора и вам присоединиться к ней.

Разозленные воины бросились на предводителя. Их яростная атака увенчалась успехом, Бьёрн отбежал назад, выронив нож, который он держал в левой руке; теперь ладонь ее зажимала рану в боку, — кожаный доспех был разорван, кровь сочилась сквозь пальцы. Воины — их было двое — не спешили разделаться с вождем, они не торопясь подходили ближе к нему, считая дело решенным.

— Ну что, Бьёрн, — спросил один из ник, — все еще хочешь продолжать поиски?

Плетенобородый меж тем и не думал сдаваться. Воинам уже казалось, что он сейчас упадет (конунг согнулся и едва сохранял равновесие), но вдруг Бьёрн, резко распрямившись, торжествующе зарычал. Нападавшие попятились, лицо вождя исказила жутковатая гримаса. Он же, точно и не было никакой раны, легко, будто ивовый прутик, подкинул в руке древко секиры и, взмахнув ею, метнул грозное оружие в одного из воинов. Тот, схватившись за грудь, застонал и выронил из рук меч. Но хуже было другое: факел (единственный оставшийся у них) также выскользнул из ослабевших пальцев и, упав в снег, неожиданно погас. Звезды и луна, скрытые дымкой, не давали света, разом стало вдруг очень темно.

— Теперь мы тут одни, правда, Йорм, сын раба? — раздался из мрака громкий рык, похожий более на рычание крупного зверя, чем на голос человека. — Надо ведь продолжить поиск, верно? Воля Одина осталась не исполненной. Смотри, все твои друзья пали без меча в руке.

Йорм отступал, конунг, стараясь сохранять расстояние, отделявшее его от последнего противника, медленно, тяжело шагал вперед. Достигнув места, где лежал и тихо постанывал раненый им Аскель, Бьёрн ударом ноги выбил меч из ослабевших пальцев воина. Последний еще сохранял способность воспринимать то, что происходило вокруг. Из его груди вырвался стон отчаяния — ведь он честно заслужил право пировать в Валгалле с Одином. И вот теперь, когда он лежал, ожидая валькирий, которые уже летели, чтобы унести его в Асгор, злобный, нечестивый враг лишил его высшей награды воина.

Услышав стон поверженного противника, Бьёрн зарычал, а Йорм содрогнулся, он уже не надеялся одолеть конунга. Из мрака на воина двигалась огромная мохнатая громада поднявшегося на задние лапы медведя, сверкали, вспыхивая, красные, точно угли в костре, раздуваемом ветром, глаза. Йорм обратился в бегство, но страшный хищник не желал упускать добычи. Викинг бросил меч и мчался не оглядываясь, слыша у себя за спиной топот и тяжелое дыхание зверя.

Почувствовав, что опасность отхлынула от него, Брюхотряс осмелел. «Эйриково пиво», вылитое на еловую ветвь Бьёрном, примерзло сосульками к шапке и меху одежды, но Сигвальд не замечал этого. Странный незнакомец куда-то исчез, а мальчик (любопытство пуще страха) выбрался из убежища, разминая затекшие руки и ноги. Единственный уцелевший противник Бьёрна (да уж какой там противник, унести бы ноги!) оглашал темный, погруженный в зимнюю спячку лес громкими заполошными воплями, — закричишь, коль прямо перед тобой человек в зверя превращается. Внезапно до ушей Сигвальда донесся треск ломавшихся сучьев и в следующую секунду — рычание медведя; хищник, казалось, издал вопль отчаяния (как человек, пальцы которого, протянувшиеся, чтобы схватить вожделенное золото, нашли лишь глину).

Тут вдруг иголочка тревоги кольнула Брюхотряса. Он с удивлением осмотрелся вокруг и понял, что в лесу сделалось светло, будто полная луна вышла из-за туч, словно растаяли облака, а все звезды над головой засияли втрое… вчетверо сильнее. Изумрудно-зеленое свечение залило все пространство между деревьями, и тогда перед Сигвальдом предстал странный незнакомец, которого он видел в яме.

Хочешь посмотреть на него? — спросил рыжебородый. — Он уже никому не страшен, грозный Бьёрн-конунг. — Брюхотряс в испуге яростно замотал головой. Незнакомец почесал подбородок под кудрявой, жесткой, как мочалка, бородой. — Напрасно, — сказал он, — напрасно. Зрелище того стоит.

— Кто ты?

— Я? — Рыжебородый хмыкнул. — Я-то полагал, что в твоем положении главное, что я не враг тебе… Может, мне удалиться?.. Нет? Ну тогда…

— Ты Крисс?! — ляпнул мальчик.

Круглое добродушное лицо рыжебородого слегка потемнело. Он поморщился:

— Я похож на блаженного, который отдал себя на казнь… Тогда зачем ты прятался от Бьёрна? Пусть бы он тебя прикончил… Не понимаешь? Если ты не желаешь такой судьбы для себя, отчего тебе могло подуматься, что другой готов принять ее? Хороший вопрос, правда? Да, ну, не будем об этом…

— Ты Локи! — выкрикнул Сигвальд, отчего-то почувствовав облегчение.

— Угадал! — завопил рыжебородый. — Угадал! Я… — он раскинул руки, вознося их к небу. — Я — Локи!

— Я никогда не видел богов, — растерянно проговорил Сигвальд. — Ни одного из них… Скажи, а ты… ты… Получается, что ты знаком с самим Одином…

— Один… Ты так любишь Одина? — Локи прищурил глаз. — Ты ведь никогда не видел его, не так ли? — Брюхотряс кивнул, а его странный собеседник продолжал: — Скажу тебе честно… Хм, вот что, идем-ка, я кое-что тебе покажу. Пошли.

Сигвальд почувствовал вдруг, что этот странный тип (хотя, может быть, он и на самом деле бог, бог Локи, который всегда оставляет всех в дураках) — его спасение. И… последовал за ним. Идти пришлось недолго.

Богам не было угодно, чтобы викинг по имени Йорм пал от руки Бьёрна-конунга, берсерка, обратившегося в медведя. Страшный зверь провалился в яму, вырытую охотниками для крупного зверя. На дне ямы, из которой без посторонней помощи не выбраться, рыча и брызгая слюной, тараща безумные красные, как горящие уголья глаза, прыгал человек в медвежьей шкуре, издававший нечленораздельные, хотя и напоминавшие человеческую речь, звуки.

— Это Бьёрн? — пролепетал Брюхотряс, чувствуя, что рядом с рыжебородым ему бояться нечего, даже страшный убийца не тронет его.

— Это… м-м-м… ну да, хотя я бы сказал, что это то, что было Бьёрном Хеммингсоком, Плетенобородым, конунгом.

— Было?

— Да, — грустно вздохнул Локи. — Увы, вот до чего доводит людей попытка воспринимать все всерьез. Например, нужно умереть с мечом в руке. Хорошо, а чего ради? Чтобы пить перебродивший мед с Одином в его чертогах — в длинном каменном мешке — среди вечной сырости, сквозняков, слушая хвастливые байки героев, хотя в историях их, уж я-то знаю, правды ни на грош. Посмотри на Бьёрна, — сказав эти слова, Локи и сам заглянул в глубь ямы и скривил рот. — Отвратительное зрелище. Всю жизнь он надеялся попасть в Валгаллу, и что же? Он в нее не попадет.

Сигвальд, подавив в себе робость, последовал совету. Приходилось признать, что и тут Локи оказался абсолютно прав: выглядел конунг очень плохо. Он пытался что-то сказать, но ни слова разобрать было невозможно.

— Не могу смотреть на это, — с болью в голосе проговорил рыжебородый и провел тыльной стороной ладони по совершенно сухим глазам. — Какое грустное зрелище.

Брюхотряс кивнул.

— Ты очень отзывчивый, это большая редкость у мужчин в здешних краях. Наверное, тут виновата жидкая кровь христиан. Они всех жалеют, такие добрые, не то что викинги, эти — просто звери, свирепые скоты!.. Что Бьёрн? Что? Помоги бедняге, Сигги.

Локи подмигнул мальчику и протянул ему неизвестно откуда взявшийся кувшин. Мальчик поспешил поставить кувшин на край ямы-ловушки.

— Лей, — широко улыбнулся рыжий и захохотал, отсмеявшись, он добавил: — Он ведь полил тебя, а ты теперь полей его.

Мальчик сделал то, что приказал ему спаситель, и густая темная жидкость, в струе которой играли блики зеленого света, окружавшего Локи и Сигвальда, полилась на голову Бьёрна, впитываясь в его волосы и одежду, стекая под ноги на утоптанный снег. Бьёрн забеспокоился, он что-то выкрикивал, размахивая руками, но уловить смысл издаваемых конунгом звуков не представлялось никакой возможности.

— Думаю, что пора принести жертву твоему ненаглядному Одину, — сказал рыжий. — Бьёрн должен радоваться, что этой жертвой станет не кто иной, как он сам. Старина Плетенобородый так любил моего друга Одноглазого… Держи. Умеешь разводить огонь?

Скгвальд в недоумении уставился на рыжебородого, протянувшего ему огниво.

— Что смотришь? — поднял брови Локи. — Зажигай. Ну!!!

Брюхотряс бросился исполнять приказание. То ли от волнения, то ли оттого, что руки его затекли и замерзли за время долгого сидения в. укрытии, мальчик никак не мог высечь хорошую искру, способную поджечь масло, которое уже начинало впитываться в снег.

— А-а-а!!! — раздался восторженный возглас Сигвальда, когда длинная, как селедка, искра вылетела из-под кресала. Масло занялось, и голубоватый огонек весело заскользил вдоль черной полосы, оставленной вылитой из кувшина жидкостью.

— А-а-а!!! — раздался душераздирающий вопль Бьёрна, охваченного пламенем от ног до макушки. — А-а-а!!!

Локи удовлетворенно кивнул.

— Идем, — сказал рыжий Бог. Они сделали несколько десятков шагов, чтобы вопли бесновавшегося в пламени Бьёрна не мешали беседе. — У нас мало времени, я еще должен кое-что сообщить тебе, обрадовать, так сказать, — Эйрик, твой отец, жив.

— Что?! — Сигнальд, округлив глаза, уставился на говорившего. — Эйрик жив? Отец?..

— Отец-то он отец, — нахмурился Локи, — ко вот что скажет доблестный конунг, узнав, что ты бежал с поля битвы, бросив друзей на смерть? Как поступит, если ему сообщат, что ты потерял оружие, даже ни разу не пустив его в ход?

Брюхотряс съежился, ему сделалось страшно.

— Он прирежет тебя, как скотину, или велит снять с живого кожу, или отправит на беседу с рыбами, а может быть, тебя свяжут и живым бросят на мелководье, чтобы подкормить крабов… — рыжебородый причмокнул губами так, словно предвкушал приятное зрелище. — Но не горюй, ведь я твой друг, правда?

Сжазшийся в маленький комочек Сигвальд кивнул. Рыжебородый был абсолютно прав. Локи подмигнул мальчику:

— Но мы ведь можем ничего ему и не рассказывать, не так ли?

— А Один? — еле слышно пролепетал Брюхотряс. — Он все видит, он скажет Эйрику, ведь он его сын.

Рыжий ухмыльнулся.

— Один? — переспросил он так, точно впервые слышал это имя. — Один — грубый, прямолинейный мужлан. Когда ему что-нибудь втемяшивается в голову, его не переубедить — вынь да положь то, что. ему хочется. Вздорный одноглазый старикашка! Он отдал правый глаз Мимиру, чтобы напиться из фонтана познаний мудрости вселенной, но и этого ему было мало, он пожертвовал жизнью…

— Великий Один умер? — не в силах сдержать удивление, проговорил Сигвальд.

— Один умер, Один умер!.. — передразнил его Локи, — Один бессмертен, оттого-то он и умер. Что ему в этом? Но вот получить обратно глаз он не смог! — Рыжебородый торжествующе рассмеялся и, запустив руку за пазуху, вытащил огромный камень. — Вот он! — Локи подбросил излучавший потоки зеленого света изумруд на ладони. — Вот глаз Одина, который неразумный старикашка отдал за то, чтобы познать мудрость. Теперь он спохватился, поняв, что лучше быть дураком с двумя глазами, чем… дураком с одним!

От хохота рыжего снег посыпался с ветвей, где-то в глубине леса тоскливо завыл волк, чаща, казалось, на мгновение ожила. Но лишь Локи перестал смеяться и сделался серьезным, как все стихло. Он сжал пальцы и спросил:

— Я ведь помог тебе?

Мальчик едва заметно шевельнул головой.

— Я спас тебя, не так ли?

Сигвальд сглотнул подкативший к горлу комок, при этом инстинктивно дернув подбородком.

— Вижу, что ты во всем со мной согласен, — с удовлетворением отметил рыжебородый. — Это обнадеживает, потому что мне тоже нужны некоторые услуги с твоей стороны. — Поскольку Сигвальд ничего не ответил, Локи продолжал: — Видишь ли, мне, хм, как и тебе несколько минут назад, больше просто не к кому обратиться. Я спас тебя, а теперь ты помоги мне.

— Но чем? — наконец обретая дар речи, спросил Брюхотряс. — Чем я могу помочь тебе, ты же бог?

— Между богом и не богом разница на самом деле очень незначительная, — туманно возразил рыжий. — Так ты готов отплатить мне за благодеяние?

Сигвальд промычал что-то неопределенное.

— Будем считать это знаком согласия, — подытожил предварительное соглашение Локи. — Впрочем, нет, поклянись.

— Чем?

— Хм, да, чем? — подумал вслух Локи. — У тебя же ничего нет, ни в руках, ни в селении, ни… в сердце. — Он на секунду задумался. — Так, повторяй за мной: клянусь воем волка, рыком медведя и клекотом орла исполнить волю того, кто даст мне знак. Того, кто скажет мне слово. Да будет так, отныне и вовеки, — Когда Сигвальд повторил все заклинание слово в слово трижды, Локи кивнул: — Садись на волка моего Фенрира и отправляйся в дальние края. Таково мое повеление.

Мальчик оглянулся, но ничего и никого не обнаружил. Тогда рыжебородый сделал жест рукой, и справа от него Брюхотряс увидел огромного серого зверя, высота холки которого достигала середины бедра Локи. Волк подошел к мальчику, точно послушный конек, как бы говоря, садись на меня. Однако Сигвальд не спешил, что-то мешало ему, слишком уж все просто получалось, нет, существовало нечто такое, чего Локи не сказал ему.

— И это все, что тебе от меня нужно? — спросил Сигвальд. — Больше ничего? К чему тогда было мне клясться?

— Ты не ошибся, Сигвальд Эйриксои, — кивнув, проговорил Локи. — Это не все. Я хочу, чтобы ты увез с собой глаз нашего небесного властителя. — Он вытянул руку и вновь разжал ладонь. Брюхотряс зажмурился от нестерпимо яркого сияния, камень казался прозрачным, а свет, казалось, исходил изнутри него. — Поспеши, старик взбаламутил весь Асгор, духи рассыпались всюду, ищут его глаз повсюду, даже здесь, в Мидгоре…

— Но как же я… как же, — удивился Сигвальд. — Ведь если все духи ищут этот каме… глаз великого Оди… тогда они узнают, что он у меня, и…

— Мне помнится, ты выражал готовность помочь мне, — обиженно надул губы рыжебородый. — Ведь я спас тебе жизнь. Не забывай, если бы не я, в костре горел бы ты, а не Бьёрн.

Сигвальд бессильно взмахнул руками — да, он обещал, но…

— Ну что ж, — пожал могучими плечами рыжебородый бог. — Придется оставить тебя Эйрику, он уже устремился сюда, скоро явится, а тут ты, хорошо, будет на ком сорвать зло.

Ужас охватил Сигвальда, он-то знал, что отец в ярости способен на многое, что вполне может казнить его, предав самой лютой смерти. Утирая рукавом выступивший на лбу пот, мальчик произнес:

— Они же найдут меня?

Локи вопросительно уставился на Брюхотряса:

— Так ты согласен?

— Да, — пробормотал Сигвальд. — Но они же…

— Они будут искать среди живых, — улыбнулся Локи. — А ты станешь мертвецом.

— Что?!

В руке рыжебородого вспыхнул стальной клинок. Мальчик вскрикнул и мгновенно сполз на землю. Однако в тот момент, когда тело коснулось заснеженной земли, на том месте, где только что стоял Сигвальд Эйриксон, оказалась его точная копия, только как бы высеченная из огромного изумруда.

— Это волшебный нож, — пояснил рыжебородый. — Теперь мы заключили договор.

— Приказывай, господин, — произнес каменный Сигвальд голосом живого сына Эйрика Бесстрашного.

— Добро пожаловать, — проговорил Локи и жестом пригласил Брюхотряса садиться.

Тот взгромоздился на серую спину хищника и пришпорил зверя пятками. Волк двинулся, неся седока прочь из леса.

Фенрир уносил Сигвальда все дальше и дальше от пепелища отцовского городка. Он мчался над полями и лесами, спеша на восток, быть может, к границам Миклагорского царстза, где так мечтал однажды очутиться бесстрашный конунг Эйрик, а может быть, и гораздо дальше. Всадник не знал, не ведал этого.

Когда Сигвальд на сером скакуне скрылся из виду, огненнобородый гигант усмехнулся и проговорил:

— Боже мой, как глупы бывают люди, порой они ничем не уступают иным из богов. Он и вправду решил, что я отдал ему тебя, старина Фенрир, — Локи протянул ладонь и погладил волка, сидевшего у его правого бедра, погружая пальцы глубоко в густую лоснящуюся серую шерсть. — Пусть наш приятель одноглазый Один ищет теперь свое око. Будет знать, как разбрасывать глаза где ни попадя.

О люди, о боги! Поспешим, Фенрир. У нас с тобой еще столько потехи.