Дарник удивлялся собственной жене. В любом своем проступке у женщин всегда виноват кто угодно, только не они сами. А Всеслава взяла и во всем происшедшем обвинила одну себя.

— Это мне по заслугам. Чтобы не была такой самоуверенной. Чтобы не была такой самонадеянной. Чтобы не считала себя самой умной, — снова и снова повторяла она по дороге в Липов.

— Да ладно, — говорил ей в утешение муж. — Похода без убитых не бывает.

— Если бы мы чуть-чуть подождали, чуть-чуть остереглись, ничего этого не случилось бы.

— Если все делать правильно, то тогда и жить не захочется.

— Это знак мне с небес, что я взялась не за свое дело.

— За свое, за свое, — не соглашался князь. — Просто я следующий раз поумней будем.

В Козодое, присоединив к себе счастливых молодоженов, бойники неохотно отвечали на их расспросы:

— Ну не захотели в этих проклятых Затесях отдавать нам своих девок. Как дурные с топорами бросились. Помяли их, конечно, не без этого.

Скачке по гладкому льду уже ничто не мешало, и в три дня домчались до Липова. Хоть Дарник и утешал жену, что шестьдесят добытых жен тоже хороший результат, но самого грызло крайнее недовольство: в таком нехитром деле — и такая незадача с убитыми липовчанками. Его досада стала еще сильней, когда ему в голову неожиданно пришел гораздо лучший способ поиска невест: надо всех холостых гридей и бойников направить в крепостные гарнизоны Перегуда и Туруса, где гораздо сподручней найти невесту среди окружающих лесных селений, а равное количество женатых воинов забрать в Липов. Как мог он до такой простой мысли не додуматься месяцем раньше? Больше всего его бесила невозможность кому-либо доказать, что он был в этом дурацком походе лишь сторонним наблюдателем, а не предводителем.

Однако оправдываться ни перед кем не пришлось. Встретивший их дозорный разъезд сообщил, что воеводу-наместника на охоте сильно помял медведь. Оставив на княжну жениховский поезд, Дарник пересел на запасного коня и наметом помчался в город. Быстряна он застал уже при последнем издыхании.

— Ну вот, не повезло, — чуть слышно прошептал воевода Молодому Хозяину и спустя полчаса навсегда закрыл глаза.

На Дарника смерть старого боевого соратника подействовала крайне угнетающе. Кривонос с Лисичем и Меченый с Бортем были с ним еще раньше старого руса, но именно поединок с Быстряном и все его дальнейшее поведение вывели бежецкого подростка на понимание того, что есть настоящий воин и войсковой вожак. Он и не брал последнее время Быстряна с собой именно потому, что не хотел его подвергать лишним опасностям. Сверхнадежный воевода нужен был ему в Липове, ведь тогда он мог о своей столице совсем не тревожиться. И вот такая нелепая смерть!

Собрав думный совет, Рыбья Кровь распорядился запретить хорунжим и сотским охотиться на медведя и тура.

— А не подумают, что мы просто боимся? — возразил Меченый.

— Вы слишком дорого стоите, чтобы достаться медведю, — Дарник был непреклонен.

— Лось тоже пробивает копытом человека насквозь, — обронил Буртым.

— На лося охотьтесь сколько влезет. Если еще и лось вас прибьет, я буду три дня смеяться вместе со всеми, — мрачно произнес князь.

При погребении главного воеводы он приказал на погребальный костер вместо настоящего оружия положить меч, кинжал и клевец, сделанные из дерева. Войско недоумевало: оружейницы ломятся от нового и трофейного оружия — как можно так скопидомничать?

— Кладите только то, что может сгореть. Если его боевой меч не может со своим хозяином подняться к небу, то нечего ему быть приманкой для грабителей могил, — настоял на своем Молодой Хозяин.

Вместе с воеводой на добровольное сожжение согласилась его наложница Вета, чем сильно переполошила весь город, — о таком липовцы много слышали, но никогда не видели. Поступок наложницы всеми воспринимался как высшее проявление верности и любви. Один лишь Дарник думал иначе. Кому как не ему было знать эту глупую ленивую деваху, которую он сам четыре года назад подарил Быстряну. Какие-то нежные чувства за Ветой к старому русу он готов был признать, но помнил и другое: за все время она так и не сумела завести себе подруг или заслужить чье-либо уважение. А собачья привязанность к своему господину у нее возникла просто потому, что он был единственный, кто никогда не смеялся над ней. Не особо удивило и ее желание взойти на погребальный костер: лучше так, чем снова оказаться никому не нужным человечком. И все же, когда Вета, выпив сонного зелья, без колебаний взобралась на сложенные колодцем бревна и легла рядом с воеводой-наместником на дощатый помост, у Дарника по спине пробежал легкий озноб — своевольный обрыв собственной жизни внушил ему такое же почтение, как и всем собравшимся вокруг липовцам.

Погребальному костру Быстряна отвели отдельное место и после сожжения возвели над ним пятисаженный курган.

— А вот здесь с деревянным мечом будете сжигать меня, — указал приближенным Рыбья Кровь на соседнюю лесную проплешину. — Курган можете возвести на одну сажень выше.

Стоявшая рядом Всеслава испуганно посмотрела на мужа. Вечером в опочивальне Дарник не удержался от новой мрачной шутки:

— Пора обучать тебя быть хорошей княжеской вдовой.

— Не смей даже говорить об этом! — обиженно воскликнула жена.

Смерть воеводы явилась для князя некой поворотной точкой, позволившей взглянуть иначе на многое вокруг. Кстати пришелся и случай, произошедший на торжище сразу после похорон. Дарник с Корнеем и двумя арсами шел между торговых рядов, чтобы увидеть какие-либо заморские редкости, которые все чаще появлялись там, как вдруг непонятно откуда выскочившая деваха со всего маха врезалась в него. Повезло еще, что он успел подставить плечо, и столкновение ушибло больше деваху, чем его. Поразило другое: живое, розовощекое создание в нарядной шубке в остолбенении разинуло рот и издало несколько нечленораздельных звуков. В ответ князь лишь коротко хохотнул и как ни в чем не бывало прошел дальше.

Этот животный ужас, застывший в глазах девахи, потом долго преследовал его и не давал успокоиться. Одно дело был страх перед ним, Дарником, чужих воинов, а совсем другое — вот такое неподдельное выражение этого страха у свободной молодой липовки, будто она ни мгновения не сомневалась, что за подобный проступок ее сейчас схватят и предадут самой мучительной смерти. Да, к нему на суд приводили даже из дальних селищ преступников, достойных смертной казни. Но все же знают, почему так происходит. Если преступника не убили самосудом в момент преступления, то предать его смерти на следующий день на холодную голову мало кто может решиться — боги за такое наказывают! Даже Быстрян не решался на такие казни — ждал князя. Впрочем, и он, Дарник, неплохо еще в самом начале липовского воеводства выкрутился из этой западни: когда темница переполнялась, преступники бросали жребий — один получал свободу, другой шел на виселицу — и абсолютно все, включая, наверное, и богов, были этим довольны. Выходит, зря он так в душе кичился своим великодушием к простым смердам, если они его все равно считают убийцей и насильником.

Такое открытие заставило князя на некоторое время насколько можно затаиться и как следует приглядеться к окружающей обстановке. Большие войсковые щедро оплаченные заказы и пропиваемое гридями жалованье не просто породили целое сословие богатых и деятельных людей, которым уже были не страшны даже пожары и неурожаи, а и сделали этих людей самоуверенными и предприимчивыми. Более того, многие из них теперь искали нового применения своим возросшим возможностям.

Едва были насыпаны последние корзины земли над курганом Быстряна, как на Войсковом Дворище начались самые активные происки и козни приближенных вокруг тех, кто желал занять освободившееся второе место в княжестве. Дарник воспринял это спокойно: все правильно, людям свойственно примыкать к тому или иному вожаку и стремиться вместе с ним подняться как можно выше. Все войско и богатые горожане быстро разделились на три группы, ратуя каждая за своего негласного предводителя.

Одну группу составляли сторонники хорунжего Кривоноса, который уже однажды был, хоть и не слишком удачно, наместником Липова, да и вообще считал себя еще в их первой бойникской ватаге, если не вторым, то уж точно третьим человеком. В его пользу говорила и дорога, самостоятельно проложенная им в Северск, и крепкое хозяйничанье в своем воеводском селище. За него горой стояли купцы и ремесленники.

Вторым шел Меченый. Помимо доблести на ратном поле, он хорошо умел себя подать и в мирной жизни: носил изысканную одежду, устраивал богатые пиры, держал самых резвых лошадей. Его обожали воины собственной хоругви, да и для прочей молодежи Липова он был предметом для подражания, что порой неприятно кололо Дарника — ему самому хотелось быть таким предметом. Корнею невзначай однажды удалось раскрыть князю глаза на эту «странную» ситуацию:

— Подражать можно какому-то человеку, а ты ведь у нас не человек, а явление злой природы.

Третью партию составляли отцы города, усиленно выдвигавшие старосту Охлопа, мол, доколе нам терпеть засилье пришлых людей! Их поддерживали не только все коренные липовцы и их сыновья, перебравшиеся в пригородные селища, но и зятья-гриди из ранних войсковых наборов.

Раздавались также отдельные голоса в пользу княжны, ведь прошлое лето она правила со своим дядей, и неплохо. Однако сторонников у нее было немного.

— Матереют твои липовцы потихоньку, — отметил это соперничество группировок Фемел. — Сначала из городища превратились в город числом, а теперь и умом превращаются.

— Сразу у всех количество ума прибавилось! — насмешничал Молодой Хозяин.

— Не количество ума, а его суть, — поправил дворский тиун. — Из деревенщин горожанами становятся.

— Это как же?

— Меньше шкурных интересов, а больше общих. Начинают любить и ценить свое собственное мнение. Еще немного — и за правду на мечи полезут. Пора уже думать, как им укорот найти.

Дарник ромею не поверил, думал: лишнее сочиняет. Но буквально через несколько дней к нему в малую трапезную влетел испуганный вожак:

— На торжище резня! Купцов бьют!

Случилось следующее. Один липовец с семьей выбрался на посадское торжище сделать ряд мелких покупок. Днем раньше он расплатился за покупки золотым ромейским солидом, с которого ему дали сдачу серебряными дирхемами. Теперь же торговец заморским бисером наотрез отказался принимать в оплату эти дирхемы, заявив, что они сильно истерты и настоящей цены не имеют. Тот, кто давал липовцу сдачу, с торжища уже уехал, поэтому торговец бисером лишь пожимал плечами: надо было раньше лучше смотреть. Слово за слово, кто-то кого-то толкнул, другой толкнул в ответ, из рассеченной губы полилась кровь, женщины закричали «Убивают!», к липовцу пришли на помощь соседи-родичи, к торговцу — его напарники по торговому обозу, и завязалась большая драка. В этот момент на торжище как раз выезжал новый торговый обоз, его охранники, обороняясь, взялись за мечи, немедленно схватились за колья и ножи и липовцы. Скучающие без службы бойники с восторгом принялись крушить повозки и прилавки. Досталось и княжеским лавкам. Побоище стало всеобщим. Прибежавшие стражники могли защитить разве что себя самих. Торговцы, оказавшись в меньшинстве, отступили и закрылись на ближнем гостином дворе.

Князь с арсами застал уже итог посадского сражения: одиннадцать убитых торговцев и четыре трупа у липовцев. Резаных ран, выбитых зубов, сломанных носов, ребер и рук никто даже не считал.

— Взять зачинщиков! — приказал Дарник.

Арсы похватали два десятка липовцев, из тех, кто еще крепко стоял на ногах. В темнице-порубе места на всех не хватило, поэтому их потащили в арсову гридницу на Войсковом Дворище.

Не успел Рыбья Кровь вернуться к своей прерванной трапезе, как ударил вечевой колокол. Делать нечего — князь с арсами вновь отправился в посад, а Буртыму велел выводить туда две полусотни конников-трапезитов с плетками в руках. На вечевой площади собралась половина города, требовали освободить схваченных людинов, так теперь называли себя липовцы в противоположность смердам из селищ. С прибытием князя крики еще больше усилились:

— Не зачинщики они!

— Тогда и купцов хватай!

— Сколько можно терпеть торгашей-кровопийцев!

— Сначала освободи людинов, а потом суди!

Дарник с коня перешагнул на помост вечевого колокола, встал в самом центре и, утвердив кисти рук на рукоятках мечей, зло и невозмутимо рассматривал толпу. Волнение и раздражение двух тысяч людей скорее успокаивали его, чем горячили, зато ужасно хотелось сделать что-то такое, что послужило бы им на будущее хорошим уроком. Но все правильные и сильные слова, что приходили ему сейчас на ум, казались пустыми и совсем здесь не подходящими. Толпа между тем слегка успокоилась, опасливо поглядывая на вооруженных плетками всадников.

Князь поднял руку, призывая к полной тишине.

— Вы все сделали правильно, — неторопливо начал он. — Я не буду узнавать, кто был прав, кто виноват. Схваченных людинов сегодня же освободят. Но я хочу спросить вас: надо или не надо, чтобы купцы приезжали в Липов?

Горожане лишь переглядывались между собой, сбитые с толку его неожиданной уступчивостью.

— Если не надо, то завтра здесь не будет ни одного торговца.

— А где ты сам для Всеславы серьги возьмешь? — раздался молодой дерзкий голос.

— Не боись. Князь уже набрал ей всего на десять лет вперед, — тотчас отозвался из толпы другой голос.

Легкий смех пробежал по рядам липовцев.

— Да нам бы пускай купцы были, только без лукавства и обмана, — за всех обратился к Дарнику старик со сморщенным лицом.

— Где ты видел купцов без обмана! — высказал свое стоящий рядом молодец. — Пусть князь их и наказывает.

Толпа одобрительно загудела. Рыбья Кровь вздрогнул от радости — ему в голову пришла замечательная мысль.

— Так вы хотите, чтобы я судил купцов за обман? — как воинский клич, выкрикнул он.

— Хоти-им! — был ему дружный общий ответ.

— Только купцов или всех?

— Всех! — снова дружно выдохнула толпа, не очень вдумываясь в смысл собственного ответа.

— Клянитесь на ноже!

— Клянемся! — Вверх взметнулись лезвия сотен ножей.

Дарник оглянулся на арсов:

— Где писарь?

Тот появился на площади вместе с воеводами и через минуту уже стоял возле князя с чистым пергаментом и непременной чернильницей. Дарник стал ему что-то тихо диктовать, а писарь быстро писал, положив пергамент на подставленный арсом щит. Толпа напряженно ждала, не понимая, что Молодой Хозяин задумал. Наконец запись была составлена, и по знаку князя на помост поднялся арс-грамотей, обладатель зычного голоса.

— Мой малый суд таков, — объявил Дарник. — За четырех убитых людинов с купцов будет взята вира по пятьдесят дирхемов на каждого убитого. Такая же вира за убитых купцов будет взята с каждого дворища в Городце, Островце и посаде. Согласны?

— Согласны, — раздались облегченные голоса.

— Теперь суд большой, — сказал князь и сделал знак арсу: читай.

— «Вот уже четыре года жители Липова нарушают ряд, заключенный ими прежде с вольными бойниками, а затем с княжескими гридями. Подымная подать всегда и всюду бралась с каждого очага. Ныне она берется с каждого дворища, а в них имеется два, три, а то и четыре очага. Четыре года недоимок князь согласен простить, впредь же подымная подать будет браться по числу очагов».

Толпа поражение молчала. Это была еще старая уловка Липова против арсов. Чтобы поменьше платить, липовцы почти не строили новых дворищ, лишь расширяли старые и помимо больших бань ставили дополнительные «куриные кухни» — особые пристройки к хлевам, якобы для готовки корма для скотины. На самом же деле и в банях, и в «куриных кухнях» жили целые семьи взрослых детей. Потом, когда угроза арсов миновала, старшие сыновья стали отселяться в дальние селища, но и там сохраняли прежние привычки: в банях и «куриных кухнях» держали семьи женатых работников-рядовичей. Фемел давно указывал на сие ловкачество, но Дарник отмахивался: пока не стоит ворошить пчелиный улей, пусть все идет как идет. И вот решающий момент настал.

— А воеводы тоже платить будут? — в полной тишине спросил морщинистый старик.

Князь снова про себя возликовал — какой замечательный повод и тех приструнить.

— И воеводы, и тиуны, и липовские купцы, — твердо постановил он.

— А когда платить? — вырвалось у кого-то из толпы.

— Следующей осенью. Кто особо жадный, успеет еще все свои бани и кухни убрать.

По толпе пробежал невеселый смешок — видимо, та же мысль многим пришла в голову. Дарник сошел с помоста и вскочил на подведенного коня, успев заметить, что все три претендента на наместничество и Фемел тоже были свидетелями его слов. Не откладывая дела в долгий ящик, он по очереди с глазу на глаз решил встретиться с ними.

Первым в приемный покой явился дворский тиун.

— Блестяще! Лучше не бывает! И хватило у тебя терпения столько тянуть! Зато ударил наповал в самую середку! — запел он похвалы князю прямо с порога. — Почему жрецов не назвал, с них тоже не мешало по мешку зерна слупить.

— Опять забываешься, ромей, — притворясь сердитым, осадил его Рыбья Кровь. — Про место воеводы-наместника что скажешь? А если без меня будет править Всеслава и ты ей в помощь?

— Ни за что! — решительно запротестовал тиун.

— Неужели хуже Шелеста справишься?

— В это лето и Шелест не справится, — убежденно сказал Фемел. — Я же говорю, людины Липова меняются прямо на глазах. Управлять ими нужен тот, кто крови не боится.

— А ты боишься? — недоверчиво усмехнулся Дарник.

— Свою кровь терять не хочу. Я вас, словен и руссов, знаю. Прольешь вашу кровь, потом никакой пользой не загладишь, всегда помнить будете. А Всеславе просто возраста не хватает. Через пять лет будет то что надо, а пока малолетка.

Дарник не преминул передать этот разговор жене. К его удивлению, она полностью согласилась с ромеем:

— У меня, в самом деле, еще не все получается. Лучше я пока со стороны посмотрю. Пусть только твой наместник все докладывает мне о своих делах. А мне с моей опричниной и со Славичем забот хватит.

Больше всего его удивило, что жена даже не спросила, кого он собирается ставить наместником, хотя видно было, что узнать ей хочется.

Кривонос явно догадывался, зачем его позвал к себе князь, смотрел напряженно и собранно.

— Готов ли ты управлять без меня Липовым? — прямо спросил Молодой Хозяин.

— Да раньше как-то получалось, — делано скромно потупился бывший охотник за рабами.

— А вечевого колокола не боишься?

— Так он звонит не каждый день. До твоего возвращения вдруг да помолчит.

Такой уверенности можно было только позавидовать.

— Завтра поедешь наместником в Перегуд.

— Как же так? — даже растерялся хорунжий. — У меня тут и селище, и дворище, и мастерские, и торговый обоз собираюсь отправить.

— Все то же самое сделаешь в Перегуде, — князь был непреклонен. — А здесь оставишь своего тиуна. Через год липовского наместника будут выбирать на вече. Надо, чтобы громче всех кричали твое имя.

Перегуд был втрое больше Липова и лишь условно принадлежал их княжеству. Служить там было испытанием не из легких, и Кривонос знал это.

— А сейчас кого оставишь? Меченого? — ревниво поинтересовался он.

— Если не Меченого, то поедешь?

— Тогда поеду, — согласился хорунжий.

Оказалось, что не меньше оглядывается на Кривоноса и Меченый.

— Кого, думаешь, надо оставить в Липове наместником? — без обиняков попросил совета у главного камнеметчика Дарник.

— Да по старшинству вроде Кривонос должен, — нехотя признался тот.

— Кривонос едет наместником в Перегуд.

Меченый не мог сдержать довольной улыбки.

— Тебе не с ним надо равняться, а с Бортем, — строго заметил князь. — Тот уже второй год в Турусе. Рвется сюда. Поедешь ему на смену. Посмотрим, сумеешь ли управлять лучше своего родича.

— А здесь кого оставишь?

— Охлопа.

— Ну этот понаделает делов! — усмехнулся хорунжий, чувствуя себя от подобного выбора князя ничуть не уязвленным, что Дарнику и требовалось.

Затем настал черед тихого и покладистого старосты Липова. Пренебрежительная усмешка Меченого по поводу старосты раззадорила князя, и, как раньше в случае с хоругвью ополченцев, он решил хорошенько поддержать Охлопа.

— Хочу назначить тебя воеводой-наместником Липова, — легко, как о чем-то незначительном, произнес Рыбья Кровь, внимательно наблюдая за реакцией третьего претендента.

— Да какой из меня воевода? — Староста, казалось, возражал не только лицом, но всем своим крепким коренастым телом. — Кто ж меня из гридей послушается? Да и вообще… Вас всех сейчас больше, чем нас, — невольно вырвалось у него.

— Зачем тогда вечевой колокол вешали? Нет уж, раз повесили, берите и власть в руки, — убеждал Дарник. — Сначала только на лето, а потом и на все время. Забыл, что не вы мне служите, а я вам? И с гридями уладим. Городское войско пусть на стенах сидит, а тебе выделим особую стражу для порядка в Липове.

— Да кто меня слушаться будет? — твердил Охлоп. — Я их в поруб, что ли, сажать буду?

— Надо будет, и в поруб посадишь. В общем, решено. Теперь слушай, что тебе делать дальше… — И Молодой Хозяин стал объяснять старосте, как ему вести себя впредь на думных советах.

Привычка Дарника не слишком откровенничать о своих планах с кем бы то ни было сослужила в данном случае хорошую службу. Уже на ближайшем совете Охлоп выступил и сказал, что нужно посылать холостяков в Перегуд, оба Туруса, Малый Булгар и Северск, а оттуда забирать женатых гридей. Воеводы и тиуны не могли поверить своим ушам. Особенно когда князь тут же отдал распоряжение Кривоносу и Меченому именно холостяков набирать с собой в Перегуд и Турус.

Дальше все продолжалось в том же духе. Отныне все, что говорил на советах староста, было дельно и умно. Думцы-советники, уже прослышав, что Охлоп останется наместником, когда войско двинется в поход, относили его бойкость за счет желания доказать всем свои скрытые способности. Один Фемел догадывался, в чем дело:

— Свои мысли вкладываешь в чужие уста. Смотри, как бы народ, в самом деле, не поверил, что ты сам для Липова уже не очень нужен.

— Я когда-то тоже думал, что если много сокровенного высказать, то потом у самого ничего не останется, — признался ромею князь. — А получается наоборот: чем больше важного я из себя выдаю, тем больше оно во мне снова появляется.