Переговоры растянулись на полных четыре дня. На второй день из городских ворот вышли два плотника и стали закреплять лежащие на железном остове мостков доски, чтоб по ним можно было ходить без опаски. Дарник решил считать это нарушением договора ничего не исправлять и скомандовал бродникам направить нарубленные кусты и деревья к городской стене. И вот по реке поплыл целый зеленый остров, направляемый с берега длинной бечевой. Аборики опомнились, когда этот остров вошел в правую протоку и намертво уперся в железные столбы мостков.

Пришедшие через час на переговоры Гадор с Вало были этим действием дарникцев глубоко возмущены.

– Ты же сам говорил, что не будешь ничего делать до окончания переговоров? – вполне уже по-свойски разорялся Гадор.

– Вы немножко нарушили, и я немножко нарушил, – объяснил Дарник.

В шатре были все те же переговорщики, что и накануне, только сидели уже без всякого напряжения, готовые получать чистое удовольствие от княжеского краснобайства.

– А зачем эти зеленые ветки? – подал голос Вало. – Чтобы перебираться по ним к стене? Для воинов с лестницами и оружием это невозможно. Гореть на воде эти зеленые ветки тоже не будут.

– С каждым днем переговоров эти ветки станут все более сухими. А если к ним добавить хороших дров и вязанок соломы да еще сверху полить ромейским огнем, костер получится что надо, – «приободрил» переговорщиков князь.

Больше всего хемодцев интересовало, в самом ли деле князь Дарник хочет строить здесь свой город и зачем?

– Лучшее место для богатого города трудно и придумать, – отвечал им Рыбья Кровь. – Это и путь из Хазарии на восток, в империю Тан, и путь с севера на юг, от Рипейских гор по реке и по Хвалынскому морю до Персии. Есть еще и третья причина: ваш Хемод. У вас самые лучшие кузнецы и ремесленники. Мы просто будем покупать у вас всякие товары и с большой выгодой продавать их в дальние страны. Кто ж откажется от такой прибыли? Будет всем невыгодно, если придется ваш прекрасный город уничтожить и потом мне самому восстанавливать то, что вы уже сделали.

– Уж не намерен ли ты брать с нас пошлины за то, что наши суда будут плавать по Яику?

– Пошлины будут небольшие, – «успокаивал» переговорщиков князь. – Одна двадцатая часть стоимости вашей руды мне, одна двадцатая кутигурам.

Аборики стали с этим отчаянно спорить и выторговали для себя полностью беспошлинное передвижение по Яику в обмен на запрет торговать с восточными и южными странами, а вот с Хазарией сами торговать можете сколько угодно, «разрешил» князь.

На третий день переговоры снова вернулись к плате за «службу». С утра Дарник получил известие от дозорных, что к Хемоду приближается его основное войско. Велел отправляться ему навстречу Корнею с наказом привести лучшую часть войска к городу в нужный момент и в нужном виде, чтобы окончательно пустить пыль в глаза и переговорщикам, и зрителям на городской стене, то есть всех хорошо там приодень, построй и, как только гонец от меня передаст сигнал, весело и бодро выходи прямо к моему шатру и со всех камнеметных колесниц не забудь снять навесы, пускай аборики тоже как следует порадуются им.

– Да, но тогда меня не будет на твоих переговорах, хочешь лишить меня последней радости? – шутливо манерничал воевода-помощник.

– Я посажу писаря, он все запишет и тебе потом покажет, – в том же тоне отвечал своему любимчику князь. И час спустя, как только увидел вышедших из ворот переговорщиков, послал к главному войску своего гонца.

Писарь действительно сидел в княжеском шатре, но записывал он не сами переговоры, а условия письменного договора. Хемодцы не соглашались, упрямились, придирались к каждой мелочи, но и Дарник был не лыком шит – за каждую свою уступку требовал уступки от противной стороны. Большой спор разгорелся из-за приречных и охотничьих угодий. Аборики хотели охотиться везде, где захотят, Дарник же ограничивал их охоту лишь левым берегом, мол, правый берег будет моей охотничьей территорией. Зато согласился на большой кусок правобережных пастбищ и сенокосов, куда без разрешения хемодцев не разрешалось заходить и ставить свои палатки и юрты ни дарникцам, ни кутигурам. Пашню аборикам разрешалось иметь тоже только на левом берегу.

В разгар их азартных криков раздался звук ромейской трубы, и все переговорщики высыпали из шатра наружу. На ристалище входило пятитысячное войско под дарникскими, хазарскими и ромейскими знаменами. Впереди на великолепном белом скакуне выезжал Амырчак со своими телохранителями. За ним вперемежку следовали камнеметные колесницы и повозки со съемными деревянными стенами, на лучших лошадях ехали дарникцы, стратиоты, хазары, луры. Без всякой заминки повозки и колесницы стали слаженно разворачиваться в повозочную ограду. Правда, слишком близко к камнеметам абориков, но кто ж решится покуситься на такое великолепное воинство?

– Все, сегодняшним переговорам конец! – объявил Гадору с Вало Дарник. – Но учтите, что, если завтра до полудня мы все с вами не подпишем, дальше сдержать мне мое войско уже не получится.

И на четвертый переговорный день договор на словенском и готском языках был наконец подписан. Из ворот выбежали двести двадцать кутигурских детей, а двадцать восемь пленных абориков вернулись в город. Чуть позже начата выдача серебряных дирхемов и золотых динаров. По четыре дирхема получил каждый воин прибывшего основного войска и пятитысячной кутигурской орды, воины Калчу получили по шесть дирхемов, а передового полка – по восемь дирхемов. Расплата с воеводами и архонтами производилась уже в динарах, золотых украшениях и самоцветах. Тут уж хорошо постарались иудеи-толмачи, разложив золото, драгоценности, поделочные изделия равными по стоимости кучками, чтобы сам награжденный волен был выбирать, что ему больше нравится.

Завершал приятную процедуру голубь, посланный в Липов с коротким княжеским посланием: «Всех победили. Строим город».

Шутка Дарника относительно строительных бревен оказалась не совсем шуткой, он и в самом деле потребовал себе в награду шестьсот бревен, из которых собирался возводить первые дома своего нового города. С большим трудом воеводам и архонтам удалось его уговорить взять три дорогих украшения для любимых женщин.

– А почему три? – не понимал князь.

– Ну как же, – растолковал ему Корней. – Лидии, Евле, да и про Милиду не забудь.

После абориков черед расплачиваться пришел другим «нанимателям» дарникского войска – кутигурам. Получалось даже забавно: одной рукой Рыбья Кровь вручал им серебро за Хемод, а другой за тот же Хемод требовал уплаты. Его расклад был прост: по десять овец и одной юрте за каждого спасенного ребенка. Сами тысячские считали эту плату с учетом обрушившегося на них неожиданного серебра совсем не чрезмерной. Вот только отдавать двести двадцать юрт в преддверии зимы им было не слишком сподручно. С трудом могли расстаться лишь со ста двадцатью юртами, зато предлагали вдвое больше овец. Оставляли также в распоряжении дарникцев все пятьсот мешков с шерстью и овечьими шкурами, заготовленных для штурма. Еще за тысячу дирхемов Дарник купил у орды триста коров и двести коней и твердо пообещал по весне купить у них сразу десять тысяч овец: вы только мне их пригоните.

От этих действий князя, особенно когда из ворот Хемода стали выезжать бесконечные повозки с бревнами, все союзное войско пришло в волнение. Оказалось, что, за редким исключением, никто из шести тысяч воинов не верил, что Дарник действительно надумает оставаться здесь, в голой степи, на зимовку, чтобы стричь овечью шерсть и ткать сукно. Тем более что золото-серебро получено, а в Ирбене ждет еще в два раза больше монет – какие, к лешему, могут быть овцы!

Заколебались даже верные бортичи, новолиповцы, тервиги и луры.

Но князя было уже не отговорить! Через своих шептунов-доносчиков Корней пустил по войску слух о том, что для зимовки князю нужна лишь тысяча воинов и что имеется секретный договор между князем и абориками о выплате этой тысяче дополнительного жалованья за пять лет службы вперед. После проявленных торговых талантов князя, о которых судачили у каждого костра, поверить в это было очень просто, и сразу же желающих оставаться возникло огромное количество. Ну а о том, где и на что тратить полученные дирхемы, тоже беспокоиться не приходилось – вот он, сытый и работящий Хемод, который вполне не против вернуть свое золото и серебро за бочки с ячменным вином, рыбные пироги и соболиные шубы. Также никто не сомневался в новых славных походах следующим летом в сказочные северные, восточные или южные страны, когда не будет убитых и раненых, а будут только дорожные приключения и очередное обогащение. Поэтому даже те, кто собирался уезжать, горели желанием по весне непременно вернуться, вот только похвастают у себя дома своими подвигами и полученной добычей.

Союзное войско разделилось почти на две равных половины. С дарникцами решили остаться пять сотен луров, три сотни хазар и двести ромеев. В то же время до трехсот гребенцев и бродников захотели уехать вместе с ромеями и хазарами.

Еще прежде ромеев свернуть свой стан и уйти намеревались кутигуры, но Рыбья Кровь попросил Калчу, чтобы до отъезда Бунима кутигурское войско не уходило в орду. Тысячская, получившая свою дочь живой и невредимой, готова была выполнить любое пожелание князя.

Расчет Дарника был прост: отправить в Ирбень вместе с хазарско-ромейским войском словенский отряд во главе с Корнеем за выплатой от Самуила полной награды за покорение кутигур. А чтобы у Корнея с визирем не возникло никаких затруднений, он мог там при случае обронить, что за своим серебром князь Дарник может явиться и с союзной ему отныне кутигурской ордой.

Самым трудным при размежевании союзного войска стала женская проблема. Кутигуры еще в первый день появления у Хемода передового дарникского полка отправили всех своих женщин, детей и овечьи отары в отдельный дальний стан и прикидывались совсем непонимающими, когда пришлые молодцы всячески намекали, что не прочь познакомиться с кутигурскими красавицами. Не откликнулись они и на призывы о возможном замужестве своих девиц с героями-победителями. Это способствовало еще большему пожару мужских страстей. Остающиеся воины в самом решительном тоне заявили, что ни одна из мамок, ни одна из купленных в Ирбене рабынь не покинет берегов Яика, мол, за Итилем вы найдете себе еще красавиц, нам же оставьте этих. Несколько раз по этому поводу даже выхватывались мечи и клевцы.

И Рыбья Кровь как верховный судья счел нужным обратиться с этим делом к самим женщинам, собрал их всех вместе и произнес свое слово:

– Вы сами видите, как велика ваша ценность для тех воинов, кто остается здесь со мной. Понимаю, как многим из вас нелегко сменить постоянного полюбовника на неизвестно кого. Но подумайте, что будет с вами, когда вы вернетесь в Ирбень и дальше в хазарские и словенские селища. Серебро у ваших полюбовников скоро закончится, и вам поневоле придется возвращаться в гостевые веселые дома или поступать к кому-то на содержание. Я хочу предложить вам другое: каждый месяц вы будете получать независимо ни от чего по одному дирхему из княжеской казны и мои тиуны будут следить, чтобы вы эти монеты тратили только на себя. Самое теплое место и в доме, и в юрте будет только у вас. Самый вкусный кусок мяса достанется вам. Одежда самая лучшая будет вашей.

– И за всем этим ты, князь, сам проследишь?! – раздался голос одной из мамок.

– Не только прослежу, но вы все будете находиться под моей защитой, – пообещал он.

– Может, ты нас еще удочеришь? – под общий смех предложила еще кто-то из словенок. – И замуж выдавать начнешь?

– А он сам на нас женится! Ему сил на нас всех хватит! – Веселые крики и смех уже не прекращались. – Да у тебя никаких юрт на всех не хватит! Будем в степи у костров всю зиму греться!..

Дарник достал из кошеля горсть дирхемов и выразительно пересыпал их из ладони в ладонь:

– Кто остается, на следующее утро получит по первому дирхему.

То ли княжеские обещания возымели действие, то ли блеск серебра – только из трехсот красоток с дарникцами пожелали остаться двести пятьдесят пригожунь.

За три дня, полностью со всем определившись, союзное войско погрузило на повозки свои котлы и, разделившись, к огромному облегчению абориков, двинулось в противоположные стороны: на север со своими овцами и бревнами направился Дарник в сопровождении кутигурской малой орды, на юг тронулись хазары, ромеи и триста корнеевцев с двадцатью большими повозками и двумя камнеметными колесницами. В одной из повозок ехала несравненная Эсфирь, и Дарник с Ратаем поспорили на двадцать дирхемов: вернется она назад с Корнеем или нет?

Место для новой княжеской столицы в шести верстах выше Хемода по течению Яика нашел Корней, он же предложил, с одобрения хорунжих, и назвать ее Дарполем – городом Дарника. Здесь река делала почти полную петлю, охватывая своим руслом участок земли две версты на полторы, получившийся полуостров соединялся с берегом перешейком в два с половиной стрелища. Если перегородить этот перешеек хорошим валом со рвом, то получался замечательный остров с подходящей территорией и для пашни, и для пастбищ. То, что этот полуостров весной полностью заливается водой, воеводу-помощника ничуть не смущало: нароем каналов, а землю из них подсыплем под дома и юрты, главное, чтобы их не затапливало, а пастбища и пашня половодье как-нибудь переживут. То, что весь полуостров сильно зарос кустарником и ивняком, тоже было для Корнея только в достоинство: все вырубим себе на дрова. Зато уже сейчас сюда можно загнать всех овец, коров и лошадей и забыть об их существовании.

Достигнув Дарполя, тысячи людей, коней и овец снова разделились: дарникцы оставались разгружать свои повозки, кутигуры уходили дальше на север на соединение с большой ордой.

Прощаясь с князем, Калчу выглядела как в воду опущенная.

– Когда я вернусь в орду, меня казнят, – объяснила она свою унылость Дарнику. – Вместо одних абориков мы получили еще и твое разбойное гнездо. За такое не милуют.

– По дороге в орду объясни другим тысяцким, что если каган так поступит, то он полный глупец, – посоветовал ей князь. – До тех пор пока ваша орда не научится включать в свое войско иные племена, она не будет ни на что способна.

– Скажи, а как у тебя так получается, что тебе верно служат и хазары, и луры, и тервиги, и даже высокомерные ромеи?

– Просто мне все равно, как они выглядят и в каких богов верят. Настоящую доблесть никакими племенным хвастовством и заслугами не заменишь. А самое главное: они верят в мою непобедимость, и это их самих делает непобедимыми и на голову выше ростом.

Широким в два стрелища шириной потоком уходили на север бесконечные стада, отары, косяки коней, повозки с семьями и сложенными юртами, конники с копьями, пастухи, всадницы с закрытыми платками лицами.

– А мне так и легче стало от того, что они уходят, – признался Ратай.

Князь о себе такого сказать не мог. Для него три тысячи оставшихся в его подчинении людей уже было мало.

Явившиеся к конечной раздаче праздничного пирога хорунжие на свой счет могли не слишком беспокоиться, главными княжескими распорядителями в Дарполе отныне были Ратай и Сигиберд. Один следил за строительными работами, другой отвечал за все снабжение княжеской ставки. С самим расположением города определились быстро, стали рыть не один, а сразу два широких рва от одного берега реки до другого, так что получился прямоугольник два с половиной стрелища на полтора. Здесь на земляной подушке в добрую сажень толщиной и строились все дома и поставлены были все юрты. Дома для экономии хороших бревен Ратай решил ставить не по одиночке, а, как у тервигов в Варагесе, объединенными в целый ряд из пяти домов. Разумеется, опасность пожара от пяти печей при этом лишь возрастала, поэтому сами ряды были отодвинуты друг от друга как можно дальше. На строительство сараев и хлевов использовали ивы, вырубаемые на полуострове. В дополнение к домам и юртам Ратай вознамерился сделать зимними жилищами обычные походные палатки: снабдить их более крепкими подпорками, а сверху укрыть, как юрты, войлочными кошмами.

Как и ожидалось, соседство с абориками оказалось весьма полезно. Когда этап первой враждебности миновал, наступило время осторожного привыкания, благо тервиги, оставшиеся с князем, могли почти беспрепятственно бывать в Хемоде, и скоро между двумя городами развернулась вполне оживленная торговля. Выплаченная дарникцам дань маленьким ручейком возвращалась к аборикам, превращаясь для Дарполя в повозки с деревянными столами и стульями, сундуками и комодами, шелковым и полотняным бельем, медной и серебряной посудой, бочками с ячменным и виноградным вином, корзинами южных фруктов и орехов. Самым же важным товаром стали железные печки по рисункам Ратая, которые одна за другой стали изготавливать хемодские кузнецы. Обложенные камнями, такие печки оказались зимой подлинным спасением для юрт и палаток.

Одним из условий договора с Хемодом было снятие цепи с левого берега для беспрепятственного плавания будущих дарникских судов. Захваченная у абориков двадцативесельная лодка так и не была им возвращена, и теперь с ее помощью на реке выставлялись большие сети, и рыба на столах у дарпольцев появлялась чаще, чем баранье мясо.

Сто двадцать кутигурских юрт получились пригодными как для жилья, так и для работы. Под их войлочными крышами было достаточно места для ткацких, прядильных и каких угодно мастерских. Пока основная часть дарникцев копала рвы, возводила первые избы, пасла скот, заготавливала сено, охотилась и ловила рыбу, в сорока юртах-мастерских весь световой день кипела большая работа: прялась шерсть, на двухрамных ромейских станках ткалось сукно, на широких столах валялось сукно, шились овчинные полушубки и всевозможные изделия из кож.

Тысяча коней в распоряжении дарникцев позволяла регулярно устраивать загонные охоты, пополняя кладовые колбасами, солониной и копченостями. А молока от трехсот коров хватало, чтобы изредка полакомиться творогом и сыром. В общем, все говорило за то, что той бескормицы, что была у княжьих гридей и смольцев в предыдущую зиму, сейчас уже не будет.

Сам собой устанавливался обмен товарами и работой с очень небольшим вкраплением серебряных и медных монет. А ежемесячная выдача дирхемов женщинам заметно повлияла на их положение. Все они чувствовали себя уже не бесправными наложницами, а полноправными женами и крутили своими полюбовниками как хотели.

Наладив весь этот механизм хозяйственной жизни, Дарник с хорунжими вспомнили и о молодечестве. Отрядом в триста конников стали рыскать по ближним и дальним окрестностям, оставляя на больших камнях несмываемой аборикской краской метки своего владычества. Несколько раз набредали и на кочевья степняков, не родственных кутигурам. Не желая никого настраивать против себя, Дарник вел себя предельно осмотрительно: пил с хозяевами кумыс, ответно угощал чем-то своим и непременно что-нибудь покупал или обменивал на железные лопаты, кирки, топоры и пилы. На второй-третий приезд можно было уже и совсем сдружиться. Там, смотришь, какая-либо молодка, истосковавшаяся по новым лицам, засмотрится на дарникского молодца, тогда уже за невесту и хорошее вено можно было предложить. А чтобы молодке не страшно было отправляться в путь в сопровождении сотни парней с обжигающими глазами, брали с собой и какую-нибудь старушку, которую потом непременно из Дарполя возвращали назад в стойбище, чтобы разносила по всей степи слух о весьма достойных новых поселенцах на Яик-реке.

У самого Дарника с женщинами были совсем другие заботы. Прибывшая под стены Хемода Лидия в первый же день без тени сомнения перенесла в княжеский шатер все свои вещи, потом так же уверенно с шатром переместилась и в Дарполе. Евла же со своей дочуркой продолжала дожидаться князя в княжеской двуколке на купленном у абориков мягком тюфячке. Так и получилось, что на ночь князь волей-неволей должен был возвращаться в княжеский шатер, зато весь день и поздний вечер он был в распоряжении Евлы. Вернее, это были краткие мужские набеги. Позже, когда наложницы заняли по отдельной горнице в отдаленных друг от друга домах, все это продолжилось в том же установленном порядке, ведь хорунжие и сотские должны точно знать, где можно застать по утрам своего князя. Но если стратигесса и полслова не сказала о своей сопернице, словно ее ни сейчас, ни прежде и на свете не существовало, то из Евлы ревнивые слова лились безудержным ледяным родником:

– Ну и что, поедешь сейчас после моих ласк и поцелуев в шатер и будешь обнимать свою мраморную статую?

– Ну да, придется, такая наша тяжелая мужская доля, – отвечал он ей на это.

– И ты будешь говорить ей те же слова, что и мне, так же клясться в своей любви?

Ему хотелось поправить ее, что никаких клятв он никому никогда не давал, но это значило еще больше усилить ее упреки.

– Хорошо, я буду с ней все делать молча, – обещал он, но это почему-то тоже совсем не усмиряло ее.

– Ты хочешь, чтобы я отравила ее? Так я отравлю, так и знай! – пылко грозилась Евла.

– Если ты сделаешь это так, что никто тебя не обвинит, – то давай. Если же докажут, что ты отравила, то мне, увы, придется тебя повесить.

Все это князь говорил вовсе не со зла. Просто такая вещь, как женская ревность, была полностью недоступна его разумению. Если тебя что-то не устраивает, то вставай и уходи. Если же не уходишь, то главная твоя цель всего лишь портить мне настроение своими бесконечными глупыми придирками. И порой за то, что Лидия молчит обо всем этом, он был ей более благодарен, чем Евле за самые сладкие поцелуи. И с грустью думал, как придется и в новом городе устраивать для себя два семейных логова, как можно дальше одно от другого. Ну почему, почему какие-то арабы могут иметь четыре жены и спокойно жить с ними в одном доме, а он, великий князь, должен метаться по разным углам-лежбищам, как последний пес?!

Как ни странно, чем больше Евла в своих обвинениях наседала на холодную, заносчивую стритигессу, тем Дарник поневоле внимательнее присматривался к Лидии. Покончив с «Одиссеей», она приступила к чтению «Илиады». Новая книга, хоть и была сплошь о войне, нравилась Дарнику гораздо меньше: слишком все мрачно и нарочито серьезно.

– А разве убивать в сражении людей может быть весело? – с осуждением спрашивала она.

– Для таких кровожадных людей, как я, это всегда весело. За один час словно целый год проживаешь.

На подобные его высказывания она почему-то реагировала очень спокойно, будто рассуждая: ну да, варвар и должен быть с такими незатейливыми и грубыми чувствами.

Когда же он от «Илиады» начинал усиленно зевать, Лидия принималась снова и снова рассказывать про императорский двор в Константинополе. И однажды, когда она заговорила о том, что ромейская верховная власть не передается по прямому наследованию, а больше зависит от выбора армии, Дарника вдруг как озарило: стратигесса вовсе не хочет приема у императора с Дарником как восточным правителем – ее цель, чтобы Рыбья Кровь сам стал ромейским базилевсом. Это открытие поразило Дарника в самое сердце – он всегда самого себя считал самым честолюбивым мечтателем, оказывается, у Лидии грезы-то повыше будут! Одно это отныне примирило его со всеми ее нелепостями – как у стратигессы осуществится ее устремление – это ему непременно нужно будет увидеть!

В первых числах октября дозорный с верховья Яика доложил о большом караване судов и плотов, плывущих по реке. Это были те самые добытчики-аборики, которые возвращались с рудой и поделочными камнями с Рипейских гор. Добытчики уже знали о событиях в их Хемоде, поэтому лодку Дарника к себе на суда и плоты приняли без всяких возражений. И все, что он просил, тоже показали. Дарника удивило и порадовало, что, кроме руды и горючего черного камня и золота с необработанными драгоценными камнями, добытчики везли с собой меха, лен, зерно, воск, мед и много каких редких мелочей. Возле Дарполя Рыбья Кровь сошел на берег и получил вслед в подарок небольшой бочонок меда.

– Это тебе просто за то, что ты хороший человек и ничего и никого у них не тронул, – находчиво объяснил про мед Ратай.

Прошло два месяца после отъезда хазарско-ромейского войска, и дальний дозорный сообщил о приближении торгового каравана из Ирбеня и передал еще князю короткую записку от Корнея: «Встречай жену и сына». Слегка очумевший от двух наложниц Дарник сначала даже не понял, о какой это жене идет речь, а когда понял, во весь опор помчался навстречу каравану.

Так и есть: на передней большой повозке среди груды подушек и одеял восседали Милида со своей подружкой Квино, и у каждой на коленях по младенцу. Сопровождавшему князя Янару было просто: завопил от радости да давай обнимать жену и дочь. А как ликовать Дарнику с двумя злющими наложницами в своем Дарполе?

Руки шестнадцатилетней жены подняли навстречу мужу двухмесячного сына – плотного белокожего малыша с тонкими золотистыми волосами.

– Это Альдарик, – с понятной гордостью произнесла Милида.

Гарцующий рядом на коне Корней, разумеется, не удержаться от замечаний:

– По-готски это означает «Король на век». Так что, тятя, готовься, что третий сын у тебя заберет все реки и моря. Что тебе, бедному, тогда остается? Разве что Рипейские горы?

«Ну а что ты хотел? – думал про себя Дарник. – Предсказание о невозврате мужа в Таврические степи она получила еще там, в Биреме. Ты сам обещал, что гриди Зыряя доставят ее в Хазарию. А тервиги действительно выбрали тебе очень удачную и преданную жену. К лешему наложниц, в княжеских хоромах жить только Милиде и Альдарику!»

Посадив жену вместе с сыном к себе на коня, он вполуха слушал доклад воеводы-помощника:

– Самуил не обсчитал ни на один дирхем, выдал все сполна. В Ирбене кроме Милиды были еще и гриди из Новолипова. У княжича Смуги там все хорошо, он уже несколько раз принимал высоких послов от ромеев и хазар. Из Липова к Смуге приезжал гонец от младшего брата. Княжич Тур заложил большой тридцативесельный корабль, на котором по весне хочет приплыть к брату в Новолипов. Вместо трехсот воинов, везу с собой все пять сотен. Еще ко мне присоединился персидский обоз из десяти повозок. Пора начинать торговать с размахом, как думаешь?..

Из соседней повозки на князя с Милидой с любопытством посматривала Эсфирь. Дарник напряженно вспоминал, кто насчет Эсфири выиграл: он или Ратай, но так и не мог точно определить.

А Корней продолжал вещать князю о своих торговых успехах и количестве молодых рабынь, зерна и сох с боронами, которых он везет с собой.

Так и не дождавшись от князя вразумительного ответа, Корней догадливо покачал головой и помчался вперед в Дарполь, устраивать великому и непобедимому нормальную семейную жизнь. Поэтому свою ближайшую ночь Дарник провел в самой большой юрте, передвинутой в глубь полуострова. А отсутствие его в горницах у наложниц вслух «не заметили» ни Лидия, ни даже Евла. Как это удалось воеводе-помощнику, для князя так навсегда и осталось неизвестным. Еще через месяц стараниями Корнея в Дарполе была возведена двухъярусная башня-вежа, второй ярус которой был превращен в хоромы для княжеской семьи. Для обеих наложниц настали черные дни, Рыбья Кровь мог вырываться к ним все реже и реже. Особенно не везло стратигессе – князя хватало лишь на чтение «Илиады» и «Одиссеи».

Быстро летело время. В зимние одежды облачался Дарполь, игрались первые свадьбы между тервигами и молодыми хемодками, бортичами и степными красотками, первые десять аршин сукна были выделены на продажу, и Дарник был совершенно счастлив, когда Сигиберд привез ему за них из Хемода целых восемь дирхемов.

К началу зимы оказались услышаны молитвы и других дарникцев, оставшихся без женщин. С первым снегом к Дарполю вернулось пять из шести прежних кутигурских тысяч. Между ними и основной ордой произошел полный разрыв, и теперь они вернулись к Дарнику, как к источнику своих надежд и упований.

– Ты всех нас отравил словами о включении в орду чужих племен. Вот теперь бери нас и владей! – объяснила их появление Калчу.

– То есть как владей?! – оторопел от такой неожиданности князь.

– А вот так! Мы решили выбрать себе нового кагана орды. Так как с пятью тысячами орда слаба и может быть разбита и покорена более сильными ордами, мы решили слиться с твоим войском. А так как ты сам подчиняться никому из нас не станешь, то тебе и быть нашим новым каганом.

У Дарника уже был подобный опыт в Таврической степи: когда-то, после смерти своего тархана, союзные хазары тоже хотели выбрать его своим вождем и ему с большим трудом удалось увернуться и вместо себя возвести на тарханский престол сына умершего тархана. Но второй раз как-то скучно было все это повторять. Зато весьма интересно было послушать, что скажут на это его воеводы и стратигесса.

Оставшегося без женщины Ратая интересовало лишь одно:

– Соглашайся, только если они позволят нам жениться на их женщинах.

У Корнея было еще более веселое замечание:

– Ты же всегда хочешь ходить в походы. Как только тебя выберут каганам столь малой орды, сражениями и походами ты будешь обеспечен на двести лет вперед.

Лидия лишь поинтересовалась:

– Они ведь, кажется, собирались захватить Хазарский каганат?..

И Дарник понял, что до ромейского базилевства ему осталось всего две маленькие ступеньки: одной была Хазария, другой, судя по карте, Армения или Сирия. Чего только не сделаешь для сильно честолюбивой женщины!

Давая Калчу согласие на каганство, Рыбья Кровь оговорил лишь одно свое условие:

– Только не заставляйте меня брать в наложницы самую раскрасивую кутигурку.

Калчу с улыбкой заверила, что это его требование будет обязательно исполнено.

Обряд посвящения нового кагана прошел со всей степной красочностью. Дарника заставили пройти через очистительный огонь, потом трижды подымали и опускали на белой кошме и закончили выстрижением у него пряди волос, которую привязали к выпущенному на свободу орлу. Орел полетел в самую благоприятную сторону.

Триста сыгранных в этот день свадеб только подтвердили взаимное слияние двух войск.