О приближении Хемода возвестили черные дымы на горизонте.

– Это от их печей для выплавки металла, – объяснил князю Олята.

Миновав берег моря, они уже полдня поднимались на север вдоль правого берега Яика. Большая полноводная река в конце лета сильно обмелела, обнажив много маленьких песчано-галечных островков. Тугаи здесь были не столь пышные, как на Итиле. Чахлая растительность шла лишь по самой кромке воды.

Высланные вперед дозорные вернулись с ордынскими воеводами. Те, сдержанно поприветствовав князя и мирарха, глянули на камнеметные колесницы, коротко переговорили с Калчу и умчались восвояси.

– Что-то не так? – спросил Рыбья Кровь у тысячской.

– Поехали готовить нам встречу.

– Что случилось? – Князю не нужны были явные признаки, чтобы понимать, что не все в порядке.

– Каган с основной ордой ушел на север, – неохотно призналась Калчу.

– Ну и правильно. Коней чем-то кормить ведь надо, – вошел в положение князь. – Сколько осталось?

– Пять тысячских.

– А сколько ушло с каганом?

– Двенадцать.

– Вот вам и несметная орда, – сказал позже Дарник мирарху с Бунимом. – Всего-то и было, что восемнадцать тысяч, сейчас осталось пять. Как бы не пришлось дожидаться всего нашего войска.

Кутигурский стан встретил союзников приветливо, но без больших восторгов. В котлах кипело баранье мясо, по чашам разливали кобылье, козье и овечье молоко, на блюда выкладывали сыр и творог. Только до еды у походников мало у кого дошло. Заползали в указанные юрты, под повозки, под боковую тень от юрт и погружались в глубокий сон. На ногах держались только главные архонты – хотели прежде видеть противника. О нем напомнил звук дальней трубы.

– Начинается, – мрачно обронила Калчу.

По просьбе князя ему и десятку его спутников дали кутигурские шапки и кафтаны и подвели кутигурских коней – не стоило выдавать прежде времени появление нового войска.

Короткая двухверстная езда – и вот они у цели похода – Хемода. Действительно, остров, вернее, три острова и город на среднем из них, действительно весь покрыт белым металлом, из-за чего там, где на нем отражается солнце, почти нестерпимый блеск, действительно башен у города нет, да и стена не слишком высока, зато посреди города десятисаженная сторожевая вышка, с которой прекрасное наблюдение, наверно, до самого кутигурского стана, действительно в самом узком месте между воротами и берегом не менее двадцати сажен воды, действительно вдоль стены стояли длинные жерди с чем-то круглым наверху, очень похожим на детские головы. Чего прежде Дарник не мог представить, так это подъемного моста, который, по рассказу Оляты, от ворот достает до самого берега. Оказалось, что с берега к единственным воротам ведут мостки на железных сваях, а уже на них откидывается подъемный мост от ворот. Рыбья Кровь прикинул на глаз, сколько в таком городе могло находиться жителей, если там все дома в два-три яруса, получалось четыре-пять тысяч. Стало быть, воинов они могли выставить не больше полутора тысяч. В то, что каждый мужчина Хемода мог быть воином, князь не слишком верил: какому ювелиру после возни с крошечными камушками захочется портить себе руки тяжелым мечом или двуручной секирой!

Кавалькаду переодетых дарникцев сопровождали полсотни конных кутигур, еще полсотни пеших кутигур поднялись им навстречу с земли, вернее, из вырытых в земле окопов. Несколько безлюдных окопов были вырыты и дальше в сторону ворот. Помимо этих траншей и куч вырытой земли, на полого спускающемся к воде голом берегу были лишь остатки торговых столов разрушенного торжище да полтора десятка крупных, на десять пудов, валунов, выкрашенных белой краской.

– Что это такое? – спросил у Оляты Дарник.

– Какие-то их ритуальные камни.

Присмотревшись, можно было заметить, что камни шли от реки в три ряда. Самый дальний от ворот ряд камней находился как раз рядом с тем местом, где остановились дарникцы. До городской стены отсюда было полтора стрелища, вполне безопасное расстояние, даже для хороших степных луков, хотя Дарник и заметил, как конные кутигуры не остались целой группой, а рассредоточились в редкую цепочку. Жалко было немного кутигурских коней – долетевшая сюда на излете стрела абориков могла их чувствительно поранить.

Возле ворот тем временем происходило целое действо. Подъемный мост был опущен, из него на берег выехали два закованных вместе со своими огромными лошадьми в белое железо всадника. На головах у них были круглые шлемы с вытянутым вперед прямым клювом-забралом. Так вот почему их называют песьими головами, понял Дарник. На поводке у всадников были два больших пса тоже в кольчужном одеянии из белого железа. Еще два таких же пса были с двумя пешими лучниками. Если всадники съехали с мостков на берег, то лучники остались там стоять, с возвышения им стрелять было гораздо удобней. Чтобы лучше все видеть, Леонидас послал коня вперед, следом за ним шагов на двадцать приблизилась к мосту и вся их кавалькада. Дарник заметил, что Калчу тревожно огляделась вокруг, но не стала ничего говорить.

На мостки вывели раздетого мальчика лет десяти. Следом за ним шел палач с широким топором и тремя помощниками. Один из помощников тащил железное ведро, из которого поднимался легкий дымок. Два других помощника установили вертикально щит из досок и быстро привязали на него в распятом виде мальчика. Явно было, что это зрелище больше предназначалось кутигурским отцам и матерям, чем собственным женщинам и детям, которые могли наблюдать из бойниц крепостной стены.

Вот палач размахнулся и отрубил ребенку правую кисть руки. Его помощник тут же поднес головню и прижег рану. Несмотря на расстояние, крик мальчика был отчетливо слышен. Охранение с собаками чуть расслабилось, повернулось к кутигурам вполоборота, чтобы не пропустить саму казнь. Поэтому не сразу среагировало на выскочившего из замаскированной канавы кутигура с луком в тридцати шагах от места казни. Впрочем, его первая стрела предназначалась не палачам, а жертве. Направленная в самое сердце, она мгновенно прекратила мучения мальчика. Вторая стрела вошла в шею палача. Третью стрелу кутигуру спустить не удалось – спущенные с поводка четыре пса набросились на него. Какое-то время он, отступая, отбивался от них луком и кинжалом, ранив двух псов, его конным сотоварищам издали даже показалось, что смельчака можно спасти. На выручку ему помчались два десятка кутигурских конников. Остальные, впрочем, не тронулись с места.

К Дарнику пробрался Ратай.

– Это пристрельные знаки, – указал он на белый камень у ног князя. – Нам лучше немного отъехать.

Но его совет запоздал. Лучники на мостках выстрелили в кутигура-лазутчика. Из двух крепостных бойниц навстречу мчавшимся конникам полетели мелкие камнеметные камни, а камни побольше ударили из-за стены в сторону конников-наблюдателей.

Смотреть за тем, что стало с отважной двадцаткой, было уже недосуг, первый же дальний камнеметный выстрел пришелся по назначению: два человека в княжеской свите были убиты, три коня покалечено. Один из десятифунтовых камней проломил грудь оруженосцу Бунима, второй размозжил голову Леонидасу.

Следующие дальние выстрелы были не столь результативны, потому что гостевая кавалькада быстро отъехала подальше. Два ромея-телохранителя несли тело мирарха. Буним был сам не свой, шептал какие-то непонятные слова над повисшим в седле оруженосцем. Корней ругался на Ратая: раньше не мог предупредить? Князь, как обычно в трудных ситуациях, вертел головой в разные стороны, силясь что-то придумать. Придумывалось только убраться прочь и потом уже что-то делать.

Леонидаса Дарнику было по-настоящему жаль, они уже успели неплохо сдружиться, и теперь не очень понятно было, как управлять ромейскими тагмами. Пророчество манушки Суниты сбылось самым нехорошим образом: до начала боевых дел. Хорошо еще, что свидетелями были и Буним, и ромейские телохранители, и все видели, что мирарх по собственной воле первым выехал на пристрельную точку. Теперь уже и никаких сомнений не оставалось: помогать кутигурам – не помогать? Помогать! И со всей мощью и натиском!

Оставив кутигурским коноводам лошадей, князь вместе с Бунимом, Корнеем и Ратаем вернулся туда, где они стояли при обстреле. Только теперь они нырнули в один из окопов. Аборики уже ушли, подняв за собой мост. Несколько убитых кутигур лежали по всему полю, две раненые лошади силились встать и падали, издавая жалобное ржание. Военному совету архонтов это, впрочем, не сильно мешало.

– Надо ночью убрать эти пристрельные камни, – сказал Дарник Ратаю.

– Хорошо, уберу, – согласился тот.

– Как ты их уберешь?! – рассердился на легкомысленную самонадеянность оружейника князь. – Конями или быками таскать будешь?

– Зачем таскать? Просто закопаю там, где они лежат.

Дарник даже слегка оторопел от столь простого и верного решения.

– Хорошо, умница, – не забыл тут же похвалить находчивого парня. – Как ты предлагал, будем закапывать камнеметы. Хорошо, что здесь и так все перекопано. Четыре камнемета закопаешь уступом с двух сторон от моста, два будут стрелять, а два будут на случай, если аборики вздумают выскочить забрать своих убитых. Вот только удивляюсь, как собаки не почувствовали этого затаившегося кутигура?

– Я уже спрашивал, – сообщил Корней. – Сильно вывозился в коровьем навозе и еще какой-то пахучий травяной сок добавил.

– Ну и камнеметчиков намажешь тем же, – наказал Ратаю князь.

– Казнь у них ровно в полдень. Как эти стрелки столько времени неподвижно сидеть в ямах смогут, – резонно заметил уже пришедший в себя после пережитого Буним.

– Меня больше волнует, как они после из ям выберутся, – вторил ему Ратай.

– Кутигур выдержал, пускай и они выдержат. А выбираться им лучше не от города, а к городу. Нырнут в воду – и только их и видели. Вплотную к стене они будут в большей безопасности… – Дарник остановился, явно чего-то недоговаривая.

– Что еще? – тотчас насторожился Корней.

– Хорошо бы еще заранее к мосту пустить двух-трех пловцов с соломинками и метательными ножами. Было бы очень здорово, если бы они захватили кого-нибудь живого: или ребенка, или какого аборика. Нужен очень яркий первый результат, чтобы кутигуры полностью нам поверили. Тогда и на приступ пойдут без колебаний.

Все молчали, представляя себе, как все это хорошо… и невозможно.

– Ну а чтобы аборикам было не до поимки наших купальщиков, ты к завтрашнему полудню соберешь четыре пращницы, – указание предназначалось уже только Ратаю и его подмастерьям. – Так, чтобы их оставалось только принести сюда, поднять и сразу после первого выстрела зарытых камнеметов начать стрелять по стенам.

– А телеги в воду будем загонять, – вспомнил прежние разговоры «тайного совета» Корней.

– Если время ночью останется, то загоняйте. Только не наши, а кутигурские телеги возьмите, штук восемь, не больше. Посмотрим, как они в воде будут.

Затем они все с осторожностью отступили и на конях вернулись в кутигурский стан поесть и пару часов поспать.

Вечером Дарник продолжил свои осадные изыскания. Только вместо Бунима с ними была Калчу и кутигурский лазутчик. Ни о каком затоплении города и речи быть не могло. Окружающие пологие берега указывали на то, что при повышении уровня воды даже на две сажени, река затопит все на версту вокруг, а в Хемоде ее будет самое большое по колено.

Лазутчик отвел их на две версты выше по течению, там, где русло реки было особенно широко, со многими отмелями и имелся вполне пригодный брод и для пешцев, и для повозок с большими колесами, что было очень хорошо, так как не нужно было сооружать плоты для перевозки камнеметов. Переправившись по броду на другой берег, они подъехали к Хемоду с левобережной стороны. Здесь находился еще один кутигурский стан, примерно на тысячу воинов, который просто стерег, чтобы аборики не могли высадиться на своих лодках для пополнения фуража. До острова с левого берега было сажен семьдесят, поэтому кутигурские дозоры у реки тоже прятались в вырытых траншеях. По словам Калчу, на восточной стороне у абориков тоже имелись камнеметы, только они пускали их в ход значительно реже – запас камней и железных «реп» у них тоже, видимо, был небесконечен. Зато на острове у стены проходила полоска земли, заросшая высоким бурьяном.

В самом узком месте от берега к острову прямо в воде была вбита свая из белого железа, от которой к стене города над самой водой была натянута железная цепь, препятствующая прохождению торговых судов. Понятно стало, что любые суда могли проходить мимо острова лишь с правого берега, и то при поднятом там подъемном мосте.

При виде этой цепи Дарника с Ратаем одновременно осенила одна и та же мысль.

– Свой мост? – спросил один.

– Ага, только из чего? – ответил второй.

– А бочки зачем взяли?

– Точно, на бочках будет в самый раз.

– Какие бочки? – взмолился ничего не понимающий Корней. – Ну скажите мне? Умру, если не узнаю!

– Вдоль этой цепи можно навести целый мост из бочек и жердей, – объяснил Ратай.

– Я это понял, но как его навести, если они будут стрелять из камнеметов.

– А ночь зачем?

– Ну и сколько человек пройдут по этому мосту: двадцать – тридцать? – не сдавался Корней.

– Зато они могут принести к стене таран, – дал новое объяснение оружейник.

– Вы оба просто сошли с ума, – осудил их чисто мальчишеский азарт воевода-помощник.

Еще левый берег хорош был тем, что тут было больше кустов и росла высокая ракита, на которую Дарник не преминул взобраться – так ему хотелось посмотреть на Хемод чуть сверху. С высоты шести сажен ему за городскую стену заглянуть не удалось, зато увидел, что скрывается за трехсаженными заборами соседних с городом островов. А скрывались за ними два маленьких пастбища: на северном острове паслись полсотни коней, на южном десятка три коров. В отличие от выжженных лугов на берегах реки, там была ярко-зеленая трава. От среднего острова, где собственно находился сам город, их отделяли совсем узкие речные протоки, которые занимали аборикские лодки. А еще он заметил, что заборы были очень тонкими, листы железа были закреплены то ли на деревянном, то ли железном каркасе, издали было не разобрать. Это открытие, можно сказать, обрадовало князя дважды: во-первых, город оказался в два раза меньше, чем он ожидал, и мог от силы выставить семь-восемь сотен бойцов, во-вторых, заборы можно было легко сокрушить, переправить на острова большие отряды воинов и штурмовать город с твердой земли, закидав узкие протоки и аборикские лодки мешками с песком.

Спустившись на землю, он рассказал Корнею и Ратаю, как и что им предстоит теперь делать. Калчу разговаривала с кутигурским тысячским и в планы осады посвящена не была. Лишь перевела для тысячского, что князь хочет поставить с этой стороны реки пять малых камнеметов и два больших и завтра пришлет сюда две-три сотни своих воинов.

Вернувшись по броду на правый берег, они поехали к городу вдоль реки, отмечая для себя места, где наиболее скрытно можно подобраться с этой стороны к Хемоду. Но главное потрясение Дарника со товарищи ждало, когда они, оставив коней, совсем близко подкрались к городской стене по береговому бурьяну. Заходящее солнце, как в стекле, отражалось на ее металлической облицовке. Лишь в одном месте виднелся какой-то темный прямоугольник. Стали в него внимательно всматриваться и увидели, что один из листов белого железа там по какой-то причине отвалился. Но почему на его месте темный, почти черный прямоугольник?

– Это дерево, – предположил Ратай.

– Не может быть! – не хотел верить в такую удачу князь.

– Точно дерево! – настаивал оружейник.

– Дерево с железом покрепче камня будут, – не разделял их радости Корней.

– Никакого моста! – обратился к князю Ратай.

– Никакого тарана! – на том же птичьем языке отвечал ему князь.

Воеводе-помощнику не стали ничего объяснять, как тот ни просил.

– Хорошо, что я не тебя старшим хорунжим назначил, – лишь издевался над ним Дарник. – Гладила и тот понял бы, что тут к чему.

По возвращении в кутигурский стан князь вызвал к себе Оляту.

– Чего ж ты не сказал, что стена Хемода деревянная? – обрушился с упреком на него Рыбья Кровь.

– Так ты не спрашивал, я думал, это и так понятно, – оправдывался мужичок. – Через железо его все равно не зажечь. Иначе бы кутигуры и сами справились.

Воевода-помощник обо всем догадался, лишь когда Ратай собрал сотню бортичей и наказал им брать с собой топоры, пилы и веревки и отправляться с сотней кутигуров вверх по течению пилить, где найдут, деревья и кусты, связывать между собой и собирать их в одном месте, дожидаясь от него, оружейника, дальнейшей команды.

– Ты хочешь сделать на воде завал возле стены и с его помощью поджечь саму стену! Ничего не выйдет, этот завал на воде просто не загорится или загорится, но слишком слабо, – высказал Корней свои сомнения князю.

– Забыл, что у нас есть еще тридцать горшков с ромейским огнем, он даже в воде горит? Поджарим абориков по первое число.

– Заодно и всех кутигурских детей.

В самом деле, в своем желании ярко, быстро, малой кровью и до прибытия основного войска победить сильного противника князь совсем упустил из виду детей.

Ничего не оставалось, как послать за Калчу и спросить, что она думает по этому поводу. В подробности пожара входить не стал, просто объявил, что через день-два спалит Хемод со всеми, кто там находится.

Тысячская выслушала его с каменным лицом. Дарник даже подумал, что она не совсем все поняла.

– Может, тебе надо посоветоваться с другими тысячскими?

– Все уже давно сказано, – сказала Калчу, поднимая на князя совершенно мертвые глаза. – Я знала, что такое может случиться. Просто надеялась на большое чудо. Мне еще шесть лет назад говорили, что ты не только великий воин, но и великий колдун.

– Ну так что?

– Делай, как считаешь нужным. Если ни один аборик не ускользнет из этого пламени, никто из кутигуров никогда не упрекнет тебя в смерти наших детей.

Подошедший к князю после разговора с Калчу Корней не стал даже вопросов задавать, поняв по Дарнику, что разрешение на уничтожение всего и всех получено, только попросил:

– Давай отправляйся спать. Ты завтра нам нужен свежим и бодрым, мы с Ратаем сделаем все как надо, – и добавил, видя, что князь не спешит его слушаться: – Ну дай ты мне самому хоть что-то сделать!

Вот с этим можно было и согласиться. Однако сначала Дарнику пришлось еще заглянуть к ромейской тагме, где стратиоты приготовили своему мирарху погребальный костер. Будь это в Романии, Леонидаса хоронили бы совсем иначе, но в чужой земле, столь далеко от дома, полагался только костер, дабы никто потом не мог осквернить могилу знатного ромея. Перед тем как костер был зажжен, князь обратился к стратиотам с короткой речью:

– Он был очень смелым и дерзким во всех своих поступках, мирарх Леонидас. Не боялся ни жестоких сражений, ни изнурительной дороги, ни смертельных пророчеств. Я всегда думал, что знаю и умею на войне все что нужно, но именно Леонидас научил меня в этом деле и тому, чего я не знал. Нам всем надо брать пример с его бесстрашия и отваги.

По знаку комита Ираклия, занявшего место мирарха, костер был зажжен. Князь не стал дожидаться конца всей церемонии, ушел как только почувствовал, что ромеям лучше остаться здесь одним.

До своего возка он добрался, когда уже совсем стемнело. Евла уже слышала и про казнь мальчика, и про смерть главного ромейского архонта, но не стала что-либо говорить, просто повернула его к себе спиной и, сильно придавив рукой, мгновений десять не давала ему пошевелиться, на одиннадцатом мгновении он уже крепко, беспробудно спал.

Утром подскочил, когда солнце поднялось уже на добрую четверть, с полным ощущением, что проспал что-то очень важное. Немного успокоился, когда увидел сладко спящего под колесницей с камнеметом Ратая. Один из бортичей сказал, что оружейник совсем недавно вернулся от стен Хемода, провозившись там всю ночь.

Князь послал Афобия найти Корнея, но оруженосец вернулся ни с чем: никто не знал, куда делся воевода-помощник. Зато команда Ратая уже с утра работала в полную силу, заканчивая связывать из кривоватых ивовых жердей раму и коромысло второй пращницы. Шла работа и в других местах, подвозились на низких кутигурских телегах камни для метания, на деревянные рамы в несколько рядов натягивали бычьи и лошадиные шкуры, два десятка хазар наполняли обычные мешки шерстью и овечьими шкурами. Для чего это, князь спрашивать не решился, предпочитая за лучшее дождаться объяснений от главного оружейника.

Появились Буним и комит Ираклий, доложились о прошедшей ночи. После утренней трапезы они направились на ристалище перед воротами Хемода. Все поле до самых мостков было в комьях свежевырытой земли, словно здесь потрудились полсотни гигантских кротов. Крашеные камни исчезли, как будто их и не было. Дарник как не всматривался, определить, где именно вкопаны камнеметы, с точностью не мог. Зато маленькие колышки безошибочно указывали, где находился третий, самый дальний, ряд пристрельных камней и докуда можно было без опаски подходить. Но сидеть в окопе и ждать полудня не имело смысла, поэтому Дарник занялся другим: поехал к броду посмотреть, как на левый берег переправляются пять колесниц с камнеметами и две колесницы с железными частями пращниц. Еще здесь готовили маленькие плоты для переправы: на двух бочках закрепляли настил из веток кустов. Людей эти плотики не держали, зато если положить на настил оружие и доспехи, а самому плыть, толкая плот, то было в самый раз. Дарникцам активно помогали кутигуры Калчу. Убедившись, что тут все нормально, князь поскакал еще выше по реке – проверить, что там с будущим завалом. Гора срубленных кустов и тонких деревьев уже лежала на воде, сдерживаемая от преждевременного заплыва веревками от береговых пеньков. К этой горе добавить бы еще три раза по столько да дать денька три подсохнуть листве – в общем, сомнения насчет того, что это будет хорошо гореть, даже политое ромейской горючей жидкостью, были большие. Где Корней, тут тоже никто не знал.

Когда Рыбья Кровь вернулся к главному ристалищу, там уже произошли заметные изменения. У черты безопасности стояли шесть двуколок, нагруженных целыми копнами мешков с шерстью и овечьими шкурами. Позади них на земле лежали подготовленные рамы и коромысла двух пращниц, их оставалось только поднять, закрепить растяжками, и можно было стрелять. Еще две рамы с коромыслами продолжали связываться. Здесь вовсю уже командовал Ратай под пристальным наблюдением кутигурских воевод. Воеводы-помощника по-прежнему нигде видно не было.

– Где Корней? – спросил у Ратая князь.

Тот, весь сосредоточенный на своей работе, чуть рассеянно махнул рукой в сторону ворот Хемода:

– Там!

– Он с камнеметчиками?! – оторопел Дарник. Не хватало еще за два дня к Леонидасу потерять еще и Корнея.

– Не совсем с камнеметчиками – с арбалетчиками, – нехотя признался оружейник. – Мы ночью кое-что поменяли.

Оказалось, поменяли не «кое-что», а почти все. Вместо четырех камнеметов закопали в землю лишь два. И еще запрятали по всему полю двенадцать арбалетчиков во главе с Корнеем и удальцом-бортичем Потепой. В воду загнали шесть кутигурских телег, по три с каждой стороны мостков. А вместо двух-трех пловцов к подъемному мосту отправили десять самых бывалых бродников. Кроме того, Корней именем князя взял у комита Ираклия один из горшков с ромейским огнем, намереваясь сжечь мостки, вернее их деревянный настил у самых ворот.

– Ну и что вы наделали?! – рассердился князь. – Сразу раскроете аборикам все наши секреты!

– Поэтому он и решил сам туда идти, сказал: князь меня все равно убьет за самоуправство, – рассудительно сказал Ратай. – А по-другому и нельзя было. Всю ночь аборики стреляли в нас горящими факелами, видели, что мы там чего-то копаем.

– А если они на вылазку пойдут? Проверить, что вы там накопали?

– Очень хорошо, если пойдут. Поэтому я и это!.. – Оружейник сделал широкий жест в сторону пращниц, возов с шерстью и выезжающих на позицию пяти колесниц с улучшенными липовскими камнеметами.

Князю оставалось только сидеть в окопе и быть молчаливым свидетелем. С городской стены эти их дальние приготовления наверняка были хорошо видны. Пращницы и колесницы с навесами с двухсот саженей хорошо рассмотреть затруднительно, особенно если не знаешь их предназначения, а возы с мешками можно было расценить как прикрытие для спешенных лучников-кутигуров. Правда, никакого заметного движение на городской стене не происходило. А что, если аборики не будут дожидаться полудня, а выпустят из ворот полсотни пешцев прямо сейчас, чтобы проверить, кто там спрятался на поле в ямах и что кутигуры засунули им в реку? Подвести конницу к безопасной черте, чтобы хемодцы остереглись выходить слишком большим отрядом, или не подводить, дабы они выпустили побольше пешцев, чтобы липовские камнеметы могли их хорошо накрыть? Но в любом случае дюжину арбалетчиков и звенья закопанных камнеметов ожидает почти верная погибель.

Закончив приготовления третьей и четвертой пращниц, Ратай подошел к князю:

– У меня все готово. Поднимать пращницы или еще рано? Может быть, чуть выдвинуть вперед возы с мешками?

– Пока не надо. Две пращницы оставь здесь, а две отведи подальше по сторонам, пусть стреляют и снесут заборы на соседних островах, – распорядился Рыбья Кровь. – И чтобы по две ватаги лучников вместе с каждой пращницей.

К князю приблизилась Калчу узнать, сколько и на что ему нужно ее людей и не мешают ли дарникцам глазеющие на их приготовления ордынские сотские.

– Пускай наготове будут две сотни лучших твоих конников, но так, чтобы из города их не было видно. А сотских пригони еще больше, пускай все видят и готовятся. Завтра все пойдем на главный приступ.

Медленно тянулось время. На водяных часах поплавок медленно, но верно приближался к полудню. Хорошо еще, что небо заволокли тучи, и не так припекало. Каково там лежать в окопах намазанными коровьим навозом, без движения, трудно было даже представить себе. А пловцы? Их хоть и намазали бараньим жиром, и вода теплая, но полдня сидеть в ней и дышать через трубочку, пожалуй, еще похуже, чем задыхаться под землей.

И вот прозвучал сигнал хемодской трубы. И подъемный мост стал медленно опускаться. На городской стене замелькали головы абориков: то ли воинов, то ли досужих зрителей. Первыми на мостки вышли два лучника, которые долго и внимательно всматривались в воду по сторонам от мостков. Не найдя ничего слишком опасного, они сделали отмашку в сторону ворот, и на мостки выехали уже не два, а четыре закованных в белое железо всадника с длинными пиками. За ними следовали четыре лучника-латника с собаками и шесть лучников без собак. Последними вышли палачи с голой кутигурской девочкой. У черты безопасности всё превратилось в зрение и слух. Пока палачи устанавливали щит для распятия ребенка, всадники и лучники с собаками, сойдя на землю, принялись прочесывать все вокруг. В каждую подозрительную взрыхлость вонзались пики, псы рвались с поводков, шестеро лучников на мостках накладывали себе на лук первые стрелы.

Дарникские арбалеты и затаившиеся камнеметы ударили почти одновременно. С близкого расстояния скрепленные цепочками железные яблоки – а в каждом выстреле их было по две пары – производили ужасающие результаты. Отлетела начисто срубленная голова одного из всадников, срезало, будто серпом, ногу у другого закрытого доспехами коня, взлетел на воздух от удара боевой пес. Не менее точны были и арбалетчики, их болты попадали в стыки доспехов, в конские ноги и собачьи головы.

– Давай! – крикнул князь Ратаю.

И рамы пращниц вместе с коромыслами на железных осях пошли вверх. Повозки с шерстью, толкаемые сзади тремя-четырьмя ополченцами, покатили вперед, под их прикрытием таким же образом продвигались к воротам и камнеметные колесницы.

Стычка у мостков продолжалась. Выскочившие из воды прямо на мостки голые бродники «согревались», круша клевцами и кистенями неповоротливых латников и палачей. Несколько мгновений – и мостки совсем опустели, нырнувшие обратно в воду пловцы утащили с собой не только девочку, но и троих латников.

Со стены чуть запоздало открыли стрельбу крепостные лучники и камнеметы. Из ворот на помощь своим выбежало с десяток новых латников. Покончив с теми абориками, что спустились на берег, закопанные камнеметы и арбалетчики перевели свою стрельбу на ворота, и «вылазка» абориков захлебнулась, латники попятились назад. Издали было видно, как один из арбалетчиков приподнялся и швырнул на мостки горшок с ромейским огнем. Судя по ширине плеч, это был Потупа. Деревянный настил вспыхнул веселым ярким огнем. Камни дальних аборикских камнеметов стали долетать до возков с шерстью. Парочка булыжников угодила и в сами мешки, не нанеся повозкам ни малейшего урона. Первые выстрелы липовских камнеметов долетели до стены, но тоже ничего там не повредив. Зато заработавшие четыре пращницы раз за разом и в саму стену, и в город посылали куда более весомые гостинцы. Особо эффектны были выстрелы крайних пращниц. Каждое попадание в забор боковых островов образовывало там большие бреши, железные листы так и отлетали в стороны.

Дарник с беспокойством смотрел в сторону ворот: что там дальше с камнеметчиками и арбалетчиками? Вот из своего окопа выбрался один арбалетчик и, закрываясь мешком с шерстью, направился к реке, за ним последовал еще один, затем второй, третий. Пламя с мостков стало подступать к подъемному мосту, и тот тотчас же стал подниматься, оставляя на берегу своих убитых и раненых.

«Где же Корней?» – вглядывался в арбалетчиков князь. Наконец, по шлему с конским султаном узнал. Только воевода-помощник шел не к реке, а прочь от города. Мешок с шерстью был у него на спине, а сам Корней двигался низко нагнувшись, точно что-то искал. И в самом деле, скоро нашел – это была голова аборикского всадника – и продолжил свое размеренное полусогнутое шествие. По нему стреляли уже и из луков, и из крепостных камнеметов. Дважды, получив увесистый удар в спину, Корней падал, но тут же вставал и продолжал идти. Так и дошел до первого возка с мешками, встал под его защиту и с видом победителя помахал всем, кто наблюдал за ним.

– Теперь стрельбу уже никак нельзя прекращать, – сказал Дарник Ратаю. – Продолжай все двигать к стене и закапывайся в землю поглубже.

Ответом ему были приветственные крики дарникцев и кутигур.

Чуть передохнув, Корней быстрой пробежкой пересек последний опасный участок и впрыгнул в окоп к князю.

– Ты боялся, что я тебя убью, и я точно тебя убью, – грозился Дарник, пожимая руки своего несносного подчиненного и отводя в сторону нос: – Ну и вонь же от тебя!

Корней с любопытством осмотрел свой мешок, в котором торчало три стрелы и было две прорехи от попадания камней.

– Боюсь, что теперь кутигуры свою шерсть будут тебе продавать только по двойной цене.

Чуть позже в кутигурском стане раздалось еще более сильное ликование. Посланные дозорные привезли с собой живых и невредимых бродников, одного раненого аборика, двух его убитых соратников и… живую кутигурскую пленницу.

Сдержанные, всегда невозмутимые кочевники кричали и плакали от счастья, каждому из четырех с половиной тысяч кутигур правобережья хотелось не только увидеть, но и потрогать донельзя измученного и истощенного от пережитых ужасов ребенка.

Часть этих восторгов по праву доставалась и Калчу за то, что она так мудро настояла привести на помощь чужеземное войско.

Один Буним нашел во всем этом некое темное пятнышко:

– Теперь, князь, тебе нельзя уже возвращать им двести детских обгоревших тел, они будут ждать от тебя только живых детей.