Среди ополченцев, прибывших в мятежное городище вместе с Кривоносом и Лисичем, затесался ромей Фемел, не старый, но уже весь лысый воспитатель купеческих детей, известный всему Корояку своими чудачествами. Когда воевода спросил его, зачем он приехал, Фемел без тени смущения ответил:

– Учить тебя быть первым.

– Я и так первый, – не мог сдержать улыбки Дарник.

– У хазарского кагана есть визирь, который главнее самого кагана. Я научу тебя, как быть главнее всех князей русов.

Прогонять Фемела по первому мокрому снегу было уже поздно, и он остался жить в Липове. Дарник полагал, что после кузнеца Вочилы и менялы Тимолая он достаточно защищен против чужого словесного воздействия, поэтому отнесся сперва к самозваному воспитателю довольно насмешливо. Чтобы Фемел как следует отрабатывал свое пребывание, приставил его к обучению грамоте и счету короякских детей и вызволенных из плена подростков, а уж потом позволил общаться с собственной персоной. Сначала они говорили по-словенски, но вскоре перешли на ромейский язык. Порой воевода половины не понимал, но это не имело значения – Фемел был из тех говорунов, которые готовы легко повторять одно и то же по многу раз.

Оказалось, что он как раз находился в тот день на княжеском дворе, когда там допрашивали бежецкого вожака, и ему очень понравились слова о том, что многие могут знать мать Дарника, но никто не может знать его отца. Второй приманкой для воспитателя купеческих детей стало послание Рыбьей Крови князю, написанное на ромейском языке.

– Эти два условия нам с тобой и надо всячески развить, – уверенно заверил Фемел. – Их достаточно, чтобы утверждать, что ты сын проезжего князя, позже мы и имя твоему князю-отцу как следует подберем.

– Но зачем мне твой проезжий князь, если я хочу, чтобы мой род начинался с меня? – возражал ему Дарник.

– Такое желание хорошо для тебя самого, но не для тех, кто пойдет за тобой. Им нужны более убедительные причины почитать тебя. Во всем мире, даже у диких народов, есть знатные и незнатные.

– Глупые выдумки, чтобы держать чернь в повиновении, – отвечал воевода.

– Вовсе нет. В каждом человеке сосредоточены жизнь и дела всех его предков, и если дела их были великие, то и у их потомка все будет получаться. Это только так кажется, что любой умный человек легко может выглядеть вельможей. Даже совершать отдельные вельможные глупости надо уметь.

В ответ на подобные внушения Дарник как-то не выдержал и рассказал Фемелу о своем шахматном открытии, о том, что в жизни любого человека неизбежны великие и знатные предки. Однако ромея открытая им геометрическая прогрессия нисколько не обескуражила.

– Все люди первоначально произошли только от двух человек, но одни их потомки удовлетворялись малым, а другие рисковали, и если не погибали, то достигали большего. Разве ты сам не променял свою спокойную жизнь в какой-то Бежети на судьбу вольного бойника? До сих пор тебе просто во всем чудовищно везло, но стоит тебе оступиться хоть раз, попасть в плен к арсам или к Стержаку, и ты снова превратишься в пустое место. А если они будут знать о твоем княжеском происхождении, то даже в плену и на казни ты будешь оставаться князем, а не простым смердом. И все рассказы о тебе будут звучать по-другому.

Дарник равнодушно пожимал плечами, сказанное пока что мало занимало его. С гораздо большим вниманием прислушивался он к рассуждениям своего образованного собеседника о военном деле.

– Чтобы быть хорошим воеводой, мало побеждать на поле боя. Настоящий военачальник побеждает еще до первого сражения, – вещал Фемел. – Ты должен иметь дальние глаза и уши. Видишь, даже неграмотные арсы, и те сумели каким-то образом договориться со своими ладейщиками о совместных действиях. Если бы не твоя цепь, не видать тебе их ладей. Кстати, ты сам ее придумал или знал, что в столице Романии тоже перегораживают бухту большой цепью?

– Знал, – честно признался Рыбья Кровь. – А световые сигналы тоже применяются в Романии? – И он рассказал о мигающих огнях из крепости арсов и о том, как бы ему хотелось узнать тайну их сигналов.

– Это не очень трудно. Ты сам можешь себе составить тайный код и спокойно на расстоянии переговариваться, как мы с тобой. – И Фемел показал, как можно все словенские буквы разбить на малые группы, и первый сигнал будет означать номер группы, а второй – номер буквы. – Достаточно медленно, зато очень ясно и подробно.

Дарник хоть и не показал виду, был сильно обрадован этим знанием. Запали ему слова ромея и о дальних глазах и ушах. Едва все водные глади сковал прочный лед и установился постоянный санный путь, он снарядил в Корояк десяток липовцев на пяти санях с мелкими товарами. Трое из них должны были остаться в городе, чтобы, как только князь начнет готовиться к походу на Липов, немедленно выехать впереди него с предупреждением.

Ожидая в городище приезда своих веселых тростенчанок, Маланкин сын предполагал, что ссор из-за Шуши будет не избежать, но все же не думал, во что это выльется на самом деле, ведь терпели же они какое-то время присутствие в общем шалаше простушки Веты, и ничего. Не учел, что всему свойственно со временем меняться. Первая стычка с легким рукоприкладством между наложницами произошла еще во время схватки липовцев с арсами. Пир по поводу военной победы не помешал Дарнику отозвать Черну и Зорьку в сторону и предупредить:

– Если хоть одна из вас только прикоснется к Шуше, тотчас будет повешена. Я вам больше не ватажный вожак, а городской воевода. Мне насмешки моих бойников не нужны. Стисните зубы и терпите, а не хотите терпеть – вот вам монеты, сколько надо, и живите отдельно.

В том, что он сделает, как сказал, сомневаться не приходилось, резня на ладье Стерха была хорошо памятна обеим красавицам, поэтому они притихли, тем более что первое время ночевали отдельно от Шуши.

Но как только на дворище была готова самая большая изба-башня и Дарник с наложницами вселился в нее, женские распри вспыхнули с новой силой. Хотя тростенчанки спали на первом ярусе, а Шуша на втором, все равно им приходилось видеться десятки раз на дню. В присутствии воеводы женщины вели себя сдержанно, не дрались и без него, но их надутые лица тяжело действовали на любого стороннего человека. Более того, Черна и Зорька стали не ладить и между собой, что было вообще непонятно.

Ясность внес Фемел, рассказав о львиных и обезьяньих привычках в жарких странах.

– Когда приходит новый самец и побеждает старого вожака стаи, он первым делом уничтожает все потомство предыдущего вожака. У тебя сразу три беременные наложницы, каждая из них, чтобы она ни говорила, заботится сейчас только о своем потомстве, чтобы именно ее ребенок был твоим главным наследником и продолжателем.

– Что же делать? – вопросил юный глава семейной стаи.

– Расселить их по трем разным местам.

Но идти на поводу у вздорных женщин Дарник не собирался и нашел для себя личный выход в ночевках под другими крышами – в сопровождении ватаги конников через день-два отправлялся в долгие дозоры по окрестным лесам. Зима в Липове стояла не такая суровая, как у них в Бежети, и ничего не стоило переночевать в лесу, укрывшись прямо на санях под еловыми лапками.

Опыт с Короякской заставой получился столь удачным, что полусотские с Карнашем стали просить о таком же «закрытии» дороги на Арс. И вскоре в одну из оттепельных недель с помощью разборки и сборки двухъярусной башни в семи верстах от городища была возведена Арсовая застава. Службу в ней признали еще более напряженной и опасной, чем на западном пограничье. К ней частенько наведывались дозорные арсов, всячески глумясь над ее сторожами.

Рыбья Кровь терпел это недолго и однажды с отрядом в сорок человек на восьми санях при четырех камнеметах наведался к Арсу посмотреть, как там поживает его боевой щит. Щита на новых воротах не было. Тогда Дарник развернул перед надвратной башней свои сани и открыл из камнеметов стрельбу каменными репами. Три-четыре залпа – и ворота превратились в груду обломков.

Арсы об отпоре не помышляли, научившись уже с должным почтением относиться к дарникским метательным орудиям. Вышедший для переговоров сотский Голован объяснил, что щит сняли при ремонте укреплений и вот-вот вернут на место. Удовлетворившись таким ответом, отряд повернул восвояси. При переговорах Голован не без тайного злорадства осведомился, когда Рыбья Кровь ждет к себе карательную дружину князя Рогана. Дарник за словом в карман не полез:

– Я князю отписал, чтобы собирал дружину побольше, потому что теперь мы с Арсом союзники и будем сражаться вместе.

– А ты умней, чем я думал, – не мог скрыть своего одобрения сотский. – Ну а раз мы соломенные союзники, то почему бы нам не торговать между собой.

– Мы люди, как известно, трусливые – к вам приезжать побоимся, поэтому пожалуйте к нам, – со смехом отвечал липовский воевода.

И действительно, вскоре соломенное союзничество было установлено: наезды на заставу прекратились, и в городище стали появляться сани арсов с редкими южными товарами. Взамен им требовались в основном продукты: зерно, крупы и овощи. В городище, а тем более на войсковое дворище их, естественно, не допускали. Зато перед воротами Липова образовалось малое торжище, правда, торговали там с арсами исключительно бойники Дарника, сами липовцы долго не осмеливались.

Прошел какой-то месяц, и это торжище приобрело еще более основательный вид, к нему потихоньку потянулись жители окрестных лесных селищ. Дирхемы, которые Дарник раздавал не только кузнецам и плотникам, но и своим бойникам, делали свое дело – быстро формировали потребности в самых непривычных покупках. Как и положено на настоящем торжище, скоро здесь возникли и свои развлечения: смотрины женихов и невест, песни и шутки записных весельчаков, продажа всевозможных угощений, поединки на палках и кулаках. Арсы, правда, жаждали и более серьезных состязаний, но Дарник был непреклонен:

– Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.

Даже на палках строго приказал сражаться только в шлемах, а на кулаках запретил бить по голове.

– Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.

Для поощрения состязаний воевода именно за них стал награждать ранее обещанными медными знаками. В конце зимы арсы с дарникцами состязались уже по всем видам боевых искусств, причем то обстоятельство, что арсы выигрывали две трети всех наград, Дарник считал весьма полезным явлением – как повод больше требовать от бойников на внутренних боевых учениях.

Занятый другими делами, Маланкин сын на время совсем выпустил из виду войсковую службу и был немало озадачен, когда обнаружил в гарнизоне сильный разлад между разными подразделениями воинов: конники кичились своим первенством перед лучниками, а камнеметчики перед щитниками. Еще во время болезни Дарник много размышлял о совем будущем войске и наконец придумал, что у него будет в отличие от княжеского десятичного устройства дружины устройство пятеричное: двадцать бойников – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь, пять хоругвей – полк. С пятью отрядами проще и ясней, чем с десятью, и четыре-пять умелых помощников лучше, чем десять, за которыми трудней уследить.

И вот, взявшись улаживать ссоры бойников между собой, он пришел к выводу, что необходимо их всех перемешать, чтобы в каждой ватаге были и конники, и камнеметчики. Основа ватаги – десять пешцев из шести щитников и четырех лучников, при них колесница с тремя камнеметчиками, а также пара тяжелых конников-катафрактов и две пары легких конников. И еще сам вожак. Итого ровно двадцать воинов. Сотня таким образом состояла из полусотни пешцев, пяти колесниц, одного десятка катафрактов и двух десятков легких конников. Один из ватажных вожаков становится сотским, а четыре других – полусотскими колесничих, пешцев, катафрактов и легких конников. На стоянке и в гриднице бойники подчиняются вожаку ватаги, а в бою – командиру подразделения.

От своей придумки Дарник пришел в полный восторг и, дождавшись крупной потасовки между жураньцами и камнеметчиками, срочно собрал полусотских и потребовал перемешать бойников между собой, чтобы больше ценили других. Правда, сперва никто из помощников так и не понял, как они будут одновременно и вожаками ватаг, и полусотскими подразделений. Еще с большим недоумением встретили новое распределение рядовые бойники, не желая переселяться со скарбом и наложницами в другие гридницы, но Дарник был неумолим.

Первую неделю с новым порядком в самом деле возникла сильная путаница, кому и где заступать на стражу, кому и как выезжать в дозор и как потом меняться между собой. Воеводе пришлось чуть ли не каждую пару разводить по их местам, пока в конце концов к этому не привыкли.

Даже Фемел, и тот отметил:

– У твоих воинов появилось осмысленное выражение лица.

Дарник только ухмыльнулся в ответ, он уже знал, как их выражение сделать еще более осмысленным. Едва на дворище было закончено полное расселение и нашлась свободная горница, он засадил в нее за словенскую грамоту и счет всех неграмотных полусотских и десятских.

– Зачем нам это? – пробовали отбиваться самые упрямые.

– Чтобы передавать мне письменные донесения, – объяснял Рыбья Кровь.

– Гонец и так их скажет.

– Гонец может напутать. Потом непонятно, кого казнить придется.

Поначалу Дарник сам вел обучение грамоте, затем передал учительство Быстряну и Жураню.

Жизнь в городище постепенно входила в новое русло. Жители привыкали к присутствию защитников, а дарникская молодежь заводила себе друзей среди липовских сверстников, вместе ходили на охоту, молодежные игрища с песнями и плясками. Рыбью Кровь лишь радовало такое слияние, как залог того, что не только он, но и все войско основательно стало здесь на якорь.

Однако были у этого мирного успокоенного врастания в местную землю и свои недостатки. Так, всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей преданности Дарник был уверен не меньше, чем в верности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание совсем уйти от него.

– А куда? – Воевода был порядком озадачен.

– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница.

– А мой ребенок?

– Он знает, что я беременна, и все равно хочет.

Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу почему-то вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в глуши, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой беременной женщины? И как же она ему доверяет, если решается о таком просить?

– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.

С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь, внушал ему невольное уважение, но, с другой – сейчас к этому примешивалось такое понятие, как «честь воеводы».

К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец, тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого воевода как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к его разрешению липовчане.

– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе на шею хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.

– Это почему же? – воскликнул Рыбья Кровь.

– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.

– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело? – не согласился воевода.

– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить, – засмеялся староста.

Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится к людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.

Суженым Зорьки являлся один из конников Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коней и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял их. Выходило, что уже второй раз менял он своих подружек на дорогие вещи. Но если из-за Бирки на Сизом Лугу его ждало всеобщее презрение, то теперь неловкость ощущали лишь жених и невеста. На свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза от этого выкупа – оказалось, что и ватажники, и липовцы рассматривают его как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.

Выдворение из воеводского дома Зорьки не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.

– Может, вас обеих тоже куда-нибудь замуж пристроить? – мрачно шутил Рыбья Кровь.

И дошутился: вернувшись как-то с дозора в понизовье Липы, на войсковом дворище Шушу не застал. Она взяла себе в товарки одну из безмужних остёрских пленниц и отправилась вместе с ней жить на Арсову заставу. Когда он примчался туда следом за ней, Шуша встретила его с безмятежным добродушием:

– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.

Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато спокойно упоминула о соседстве сотского Голована.

– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.

– Это почему же? – не понял он. – Как раз наоборот. Легко схватят тебя, а потом и меня подкараулят. Твой Голован называл меня кровником всех арсов.

– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, считают, волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на заставе, породнишься с Арсом.

Дарник насчет этого думал иначе, но спорить не стал. Присутствие за легкой занавеской молодых сторожей заставы ничуть не смущало Шушу, так же как стирка и готовка для них еды, – редкие свидания с воеводой служили ей надежной охраной от их мужских посягательств. И скоро уже никого не удивляло, что, какая бы смена сторожей на заставе ни находилась, подлинной ее хозяйкой и командиршей являлась именно Шуша.

Отныне в воеводском доме, на войсковом дворище воцарились покой и радушие. Черна, удалив соперниц, торжествовала, с еще большим пылом выдавая себя за главную жену, и не замечала, что оставила тем самым в Дарнике неприятный осадок поражения.