Глава 11

Бильбао, Испания

Канун нового, 1565 года

Томас с тихой безнадежностью наблюдал, как его оруженосец заунывно о чем-то изъясняется с начальником порта. На испанском Томас не разговаривал бог весть сколько лет (да и тогда, собственно, делал это через пень-колоду), так что в разговоре Ричарда с портовиком улавливал лишь разрозненные обрывки слов. Приходилось вот так бессмысленно торчать на влажно блестящих камнях причала, поминутно сбивая с плаща холодные брызги водяной взвеси. Высадившись среди дня с голландского судна, они тут же угодили в объятия патруля. Испанский сержант строго осведомился, по какому они здесь делу, и отказал в проходе, пока не будет предоставлен документ о том, что английский рыцарь имеет разрешение следовать через Испанское королевство. Письмо от сэра Оливера испанец брезгливо отстранил и послал одного из своих людей искать начальника порта.

Томас с Ричардом и солдаты патруля оказались вынуждены ждать на продуваемом ветрами причале, а за их спинами на взбухающих серых волнах колыхались рыбацкие суденышки и торговые корабли, прибывшие в гавань из Бискайского залива. Капитану через какое-то время наскучило, и он ушел в ближнюю таверну, велев солдатам караулить англичан здесь и никуда не отходить, пока не вынесет своего вердикта начальник порта. Вот они и ждали — Томас с оруженосцем закутавшись в плащи и сидя на своих дорожных сундуках, а солдаты прислонясь к швартовочным столбам и мысленно проклиная своего осла-сержанта. С полей их шлемов-морионов унылыми струйками стекал дождь. Непогода строга ко всем.

Зимой работы в порту традиционно меньше. Голландский галеон с грузом датской стеклянной утвари и шерсти из Лондона оказался вскоре разгружен. Товары заняли свое место на таможенном складе, а матросы поспешили вниз под палубу, в сравнительный уют своих гамаков. Не считая порывов промозглого ветра, швыряющего в лицо колкие брызги, и шипения прибрежных волн, гавань была безлюдна и спокойна. Лишь редкие прохожие сновали мимо, бросая на двоих поднадзорных иноземцев опасливые взгляды. Томас, честно признаться, был рад, что попал наконец на сушу. За годы службы на орденских галерах он редко когда оказывался на море зимой, и уж точно ни разу не изведывал на себе сезонную ярость Атлантического океана.

Выйдя из устья Темзы, галеон пересек Английский канал и начал огибать контуры побережья Франции. Но тут неистовый шторм, подхватив, вытянул судно в открытое море, где испытывал его на прочность целых пять дней. Все это время экипаж без сна и покоя сражался с бушующей стихией, унесшей в итоге себе на память рею вместе с парусом. Ледяная вода вольно хлестала по палубе, окатывая решительно все. От нее набухала одежда, а судно, взлетая и опадая с водных валов, тяжко содрогалось под их мощными ударами. Морская болезнь, как известно, штука суровая, а потому Томас, а с ним Ричард и трое папистов из Амстердама, отдав стихии все содержимое своих желудков, почли за благо укрыться в крохотной каютке, одной на всех. Там Томас в тщетной попытке согреться уселся спиной к толстому шпангоуту, подтянув к груди ноги. Ричард неподалеку сделал то же самое, упрятав голову между колен, в то время как монахи, перебирая четки, принялись невнятным бормотанием взывать к Всевышнему о спасении.

Как раз в эти минуты общей уязвимости Томас, сидя со скрещенными на груди руками, и вгляделся как следует в своего спутника. Несмотря на молодость — а было ему лет двадцать, не больше, — этот юноша словно обладал некой отрешенной зрелостью, пытливо вглядываясь и вбирая в себя все и всех, с кем приходил в соприкосновение. Общение с Томасом у них сводилось к минимуму, если не считать совсем уж необходимых или общих, вменяемых элементарной вежливостью фраз. Лишь единожды, когда галеон уходил к побережью из-под жесткого ветра, эта маска непроницаемости на мгновение спала у юноши с лица. Они как раз стояли рядом, когда на палубу через нос ворвалась волна. Застигнутого врасплох Ричарда сбило с ног и проволокло несколько футов по палубе. При этом он тревожно вскрикнул, а глаза его непроизвольно воззвали о помощи. Томас, заученным смолоду движением расставив ноги, одной рукой ухватился за фальшборт, а другой схватил за руку Ричарда и вздернул его на ноги. В небольшом буруне устремившейся дальше волны их притиснуло друг к другу как в объятии — ни дать ни взять два друга не разлей вода. Едва волна схлынула, как Ричард спешно отстранился и, напустив на себя всегдашнюю холодность, куце кивнул и оправился в каютку переодеться в сухое. Все произошло в считаные секунды, но все же выдало в юноше обыкновенную человечность, которую он так тщательно скрывал. Томас невольно улыбнулся пристыженности своего эсквайра, уличенного в том, что ничто человеческое не чуждо и ему.

Как только шторм улегся, капитан повернул корабль в сторону земли и они зашли в Ла-Рошель, чтобы перед дальнейшим вояжем отдохнуть и задать судну ремонт. Затем галеон тронулся вдоль побережья Бискайского залива и невзрачным рождественским утром пересек франко-испанскую границу. В намерения Томаса входило высадиться в Сан-Себастьяне, но тамошний порт находился во французской осаде, и капитан решил вместо этого взять курс на Бильбао, к вящему негодованию священников, желавших во что бы то ни стало сойти на землю в городе своего святого покровителя.

Унылое ожидание на причале было наконец прервано появлением солдата, нашедшего-таки начальника порта, который на попытку Ричарда объяснить цель приезда разразился бурной тирадой. Подошел сзади сержант, вылезший из таверны, пока не хватились. Какое-то время Томас почем зря вслушивался в нудное и совершенно непонятное препирательство, после чего поднялся на занемевшие ноги. Руки-ноги уже не вторили уму слаженностью действий; мышцы на промозглом ветру подрагивали, в теле чувствовалась тяжесть. Тем не менее Томас подошел к спорщикам и осведомился:

— Что вызывает недовольство у наших друзей?

Ричард, обернувшись, кивнул на портового начальника:

— Он говорит, для приезжающих из Англии все порты закрыты распоряжением короля Филиппа, в ответ на непрекращающиеся гонения на католиков.

— В самом деле? Ну так скажи ему, что я сам католик.

Ричард перевел, на что портовый начальник дернул щекой.

— Он говорит, что при этом вы все равно англичанин.

— Это так, но моей вины в этом нет. А у него есть — в том, что держит нас тут почем зря.

— Сэр, от нас ждут, что мы пройдем Испанию как можно незаметнее, — сдержанно намекнул Ричард.

— Незаметность — одно, а унижение — совсем другое. Я английский рыцарь и следую на службу в Орден Святого Иоанна, обороняющий все христианство от сарацин. Если этот человек мне воспрепятствует, то ему придется держать ответ не только перед своим королем, но и перед нашим общим Богом. — Томас полез под плащ и вынул кожаный чехольчик, в котором держал письмо от сэра Оливера. Вынув оттуда бумагу, он предъявил ее портовику: — Вот печать Ордена, а в письме содержится мой призыв на военную службу. Переведи ему.

Ричард кивнул и вновь обратился к испанскому должностному лицу, которое по мере выслушивания изъявляло все бо́льшую обеспокоенность, а затем и вовсе подалось вперед для изучения печати. К самому документу портовик даже не осмелился притронуться, затараторив сбивчивой скороговоркой. Томасу он отвесил почтительный поклон, Ричарду кивнул и, прежде чем пошагать обратно в город, обернулся обсудить вопрос с сержантом и его патрулем.

Томас неторопливо убрал письмо в чехольчик, после чего взыскательно спросил:

— Ну и?..

— Он говорит, милости просим остановиться при таможне, в гостинице господ офицеров. Сержант нас туда сопроводит. А начальник порта тем временем выправит нам подорожную на весь путь следования до Барселоны. Там сейчас готовится к выходу армада под командованием дона Гарсии де Толедо, как раз на турок. Для перемещения нам отрядят двух лошадей.

Томас поджал губы, улыбаясь тайком из-под бровей.

— Уму непостижимо, на что способны подвигнуть скромного чинушу посулы Божьей кары, даже небольшой.

Эсквайр улыбнулся уголками рта:

— Признаться, не только это.

— А что еще?

— Я тут проронил, что письмо подписано вице-королем Каталонии.

— Ага, — улыбнулся с оглядкой Томас. — Получается, земная власть значит для них все-таки больше.

— Как оно и водится у мелкой сошки.

Сержант с сухим поклоном что-то бросил солдатам, которые тут же подхватили сундуки, и процессия тронулась с омытого дождем причала в проулок, ответвляющийся от порта.

Таможня оказалась приземистым строением, где понизу располагались присутственные места и конторы, куда купцы обязаны были являться со своими грузовыми манифестами и выплачивать соответственно пошлину. В зимние месяцы число курсирующих судов невелико, так что когда явились двое англичан, внизу за уже закрытым гроссбухом сидел всего один клерк, прочищая тряпицей гусиные перья. Постояльцев он проводил наверх в скромную комнату с четырьмя простыми кроватями и небольшим очагом, возле которого в углу лежала вязанка дров и стояла корзина с кресалом и щепой для растопки. Затем клерк принес лампу, а также немного хлеба, сыра и кувшин вина. Пожелав доброй ночи, он ушел восвояси; слышно было, как внизу запирается замок.

— Ну вот, — вздохнул Томас, оглядев пристанище. — Я устроюсь вон там, поближе к огню.

— Как пожелаете. — Покладистость эсквайра перед своим рыцарем улетучилась сразу, как только они остались одни.

— А ты разожги пока огонь перед ужином. Не мешало бы нам согреться и просушить одежду.

Ричард заметно помрачнел, на что Томас, прежде чем тот успел что-либо сказать, упреждающе поднял палец:

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

— Ну так скажите.

— Ты послан с поручением от сэра Роберта Сесила, а не каким-то там служкой. И это начинает тебе досаждать.

— Нет, а в самом деле, с какой стати я должен этим заниматься? В конце концов, я человек тонкого воспитания. Образование получил в Кембридже, разговариваю на нескольких языках. Состоял в услужении у первого министра и был у него далеко не на последнем счету. И все это, получается, для того, чтобы поступить мальчиком на побегушках к рыцарю, находящемуся, мягко говоря, на излете? — Раздув ноздри, он спесиво скрипнул зубами, после чего, однако, спохватился: — Приношу извинения. Я продрог, измотан. Оттого, наверное, и вырвалось.

Томас, покачав головой, устало рассмеялся:

— Эк тебя разохотило! Это у тебя длиннейшая тирада с самого нашего отъезда из Англии, поверь на слово.

Ричард с пожатием плеч отстегнул застежку плаща, мокрой грудой упавшего на пол.

— Что ж, отрадно было узнать хоть что-что из твоего прошлого, — все с таким же позабавленным видом продолжал Томас. — Значит, ты считаешь, что лучшие мои годы давно миновали?

— Я, кажется, извинился.

— Мог бы этого и не делать. Поскольку ты прав. Воин из меня уже не тот, что был в молодости. Но уверяю, в твоем возрасте сложен я был ничуть не хуже, чем ты. А то и получше. Кто знает, может, даже и сейчас.

Молодой человек успел снять свой кожаный камзол и стягивал через голову шерстяную рубаху. Приостановившись, он бросил на Томаса слегка насмешливый взгляд:

— Вы бы стали мериться со мной силой?

— А что, думаешь, побоялся бы?

— Нет, исходя из того, что я о вас знаю, сэр Томас. Но думаю, это было бы неразумно с вашей стороны.

Томас возвел бровь, но промолчал. Он тоже поснимал с себя сырую одежду, оставшись в одних башмаках и бриджах. В мутноватом свете лампы стал виден его могучий торс с белесыми нитями и язвинами старых шрамов; видно было, как Ричард, с любопытством на него покосившись, пристыженно отвел глаза.

— Я растоплю очаг, — сказал Томас. — Там, в углу, еще одна лампа. Возьми ее и сходи глянь, нет ли где лишних одеял. Не мешало бы хоть нынче согреться, а то кто знает, что ждет нас в пути.

Ричард кивнул и, выудив из прорехи в матрасе пучок соломы, запалил им вместо фитиля лампу и вышел с нею из комнаты.

Оставшись один, Томас присел возле очага. Влажная кожа на прохладном воздухе шла пупырышками. Знобко подрагивая, рыцарь сделал над горстью растопочной соломы шалашик из хвороста и поднес к нему огонек, который охотно занялся, а под осторожным поддуванием и вовсе расцвел. Вскоре он уже весело, с легким шипением потрескивал; настал черед поленьев потолще. К той поре, как возвратился Ричард, комнату уже освещал румяный столбик огня, отбрасывая по штукатурке стен пляшущие тени.

— Вот, — оруженосец кивнул на сложенные у себя перед грудью одеяла. — Нашел в сундуке. Если надо, там есть еще и дополнительные валики.

— Нет, мне без них удобнее, — Томас в знак признательности кивнул и, подхватив верхнее одеяло, тщательно его встряхнул, после чего обернул им плечи и подкинул в растущий огонь дровишек. Наблюдательный Ричард, проделав то же самое со вторым одеялом, примостился на краешке Томасовой кровати и легонько подался вперед, поближе к теплу очага.

— Эти шрамы, — произнес он после паузы. — Вы их получили на службе у Ордена?

— Кое-какие — да. А другие… Где я их только не получал. — Томас, чуть откинувшись, сел к своему ученому эсквайру вполоборота. — Вот тут, — он ткнул себя в левое плечо, — меня прошила стрела, когда я воевал во Фландрии. Неопасно, в мякоть, но кровь, помнится, хлестала, как из хряка на бойне. — Он переместил руку на левую грудь. — А вот сюда досталось кинжалом, да глубоко. А это… Это, кажется, в магрибском походе, в бухте… Ну да. Ла Валетт тогда не захотел, чтобы нас при абордаже тяготили доспехи. Мы тогда брали галеон, и передо мной выскочил пират, из тени, да резко так. Вторым ударом он меня добил бы, если б ла Валетт не кинулся между нами и не вышиб из него дух. — Томас посмотрел на огонь, шевельнув при воспоминании бровью. Притронулся к внутренней стороне локтя. — А вот это от ожога, когда мы штурмовали под Триполи корсарский форт. Враг тогда использовал зажигательные емкости. Один горшок хлопнулся о стену как раз возле лестницы, по которой я карабкался, и нафта сквозь кольчугу и плотный гамбизон достала до самого тела. — Томас невольно поморщился, припоминая ту жуткую боль, которую было ничем не унять. Ох и долгой выдалась та ночь на вражеских стенах!..

— А вот этот, на лбу? — тихо поинтересовался Ричард.

— Этот? — Томас провел рукой по тоненькому шраму в дюйме от волос. Какое-то время он поглаживал эту полоску, а Ричард выжидательно смотрел, и в глазах у него поблескивали два отражения от согревающего комнату огня. — Это, насколько мне помнится, — Томас кашлянул, — от гостиничной двери, о которую я шваркнулся, поскользнувшись.

Челюсть у Ричарда мелко задрожала, и наконец, не в силах сдержаться, он разразился хохотом, который вскоре подхватил и Томас. Приступ заливистого хохота длился несколько дольше обычного, возможно, потому, что вместе с ним впервые спала некая напряженность, которую оба эти человека изначально испытывали друг к другу.

А когда смех наконец утих, Ричард встал и с серьезно-насупленным видом придвинул к очагу два стула, на которых развесил для просушки свою одежду, а чуточку помедлив, еще и рубаху, камзол и плащ Томаса. Последний тем временем извлек из каких-то тайных ножен небольшой кинжал и настругал им ломтями хлеб и сыр, половину съестного предложив Ричарду.

— Спасибо, — поблагодарил молодой человек, указывая учтивым кивком на кровать. — Извините, я тут расселся на вашем ложе.

— Ничего, пусть будет твоим, — отмахнулся Томас, похлопав под собой тюфяк. — Мне и здесь сгодится.

Они сели трапезничать. Для Баррета за истекшие недели это была первая еда, не спрыснутая соленым привкусом моря и не подпорченная тошнотворными кренами галеона, пробирающегося средь сумрачных валов под набрякшими серыми небесами. И пусть это были обыкновенные хлеб и сыр, но вкус их казался сейчас несравненным, и отрадным было ощущение тепла и сытости в животе. А еще, вероятно, умиротворенность объяснялась тем, что ледяная корка высокомерной терпимости, которую воздвиг вокруг себя Ричард, начала вроде как таять. Разумеется, о тайном посланце Сесила хотелось выяснить несколько больше, отчасти из желания прознать, каковы все же истинные его наставления, но еще и из простого любопытства познакомиться со своим спутником поближе. Хотя понятно, никчемная поспешность и вездесуйство могли сейчас свести все на нет, вызвав у Ричарда усиление сумрачной бдительности. Томас приподнял кувшин с вином и наполнил две кружки — одну себе, другую Ричарду.

Одежда тем временем начала исходить паром, и комната наполнилась душноватой затхлостью.

— Для своего задания ты человек что надо, — похвалил вслух Томас. — Если ты и на других языках изъясняешься, как на испанском, польза от тебя будет немалая.

— Польза? — усмехнулся в ответ Ричард. — Недурная похвала для меня, сверчка на общественном шестке.

Томас не прочь был порасспросить юношу подробнее, но учуяв в его голосе нотку гневливости — более того, стыда, — решил вглубь покуда не копать.

— Роль свою ты пока играешь вполне сносно, — продолжил он. — Но от нас потребуется быть самыми безупречными лицедеями во всем Лондоне, чтобы по приезде на Мальту убедить других членов Ордена, что мы те, за кого себя выдаем. А потому держаться как заштатному оруженосцу тебе будет недостаточно. Нужно, чтобы ты и мыслить начал подобающим образом. Беспрекословно выполнять все, о чем я тебя попрошу, — без этой самой надутости, какую ты иной раз допускаешь. Оружие мое, снаряжение и гардероб ты должен содержать в чистоте и опрятности. Быть любезным со всеми, с кем тебе доведется иметь дело, вне зависимости от их положения. Все время подавать себя как благородного эсквайра, мечтающего когда-нибудь быть посвященным в рыцари. И не просто в рыцари, а в рыцари Ордена. Если ты с этим справишься, то и в самом деле сойдешь за моего оруженосца.

Вид у Ричарда стал откровенно горьким.

— То есть выдавать себя за того, кем мне не быть никогда. Про рыцарство уж вообще промолчу.

— Как тебя понимать?

— Высокородие — удел тех, у кого на родословной нет ни единого пятна. А потому неважно, каковы заслуги у человека, на имени которого стоит несмываемая отметина.

— Отчего же, — возразил Томас. — Происхождения ты благородного, это видно невооруженным глазом. Всякий скажет, что ты из того же сословия, что и я.

— За исключением разве того, что я родился не на той стороне улицы, сэр Томас. И это данность, которой никому не изменить. Я — бастард, и это знают те, кто меня растил и воспитывал. Потому я и ступаю по жизни нынешней своей стезей. А теперь я, с вашего позволения, хотел бы заснуть. Устал неимоверно, да и выспаться не мешает. А то спозаранку снова в путь.

Допив свою кружку, Ричард улегся и повернулся на бок, спиной к Томасу и к очагу.

Баррет какое-то время смотрел на юношу, раздумывая о его происхождении. Н-да. Каково оно, нести вот так на себе бремя такого жгучего, неизгладимого стигмата в мире, где знатность рода довлеет над всем? И кому какое дело, что в мире сколько угодно примеров гнусности и безнравственности среди тех, кто прикрывается мантильей знатности? А потому горькие слова этого юноши не так уж и удивительны. Природа наделила его тонким умом и пригожей внешностью — но общество заклеймило его как бастарда, и каинову эту печать носить ему до смертного часа. На минуту Томаса пробрала жалость, но он быстро взял себя в руки. Незачем посыпать парню рану еще и своей никчемной жалостливостью.

С тихим вздохом рыцарь подбросил в очаг поленьев и слегка развернул стулья с навешанной одеждой, чтобы сохла равномерно. Затем пристроил рядом еще и башмаки, после чего забрался в скрипнувшую кровать и лег на спину, уставясь в невысокий потолок. Сон уже не впархивал с прежней легкостью, и перед тем как заснуть, Томас расслышал, как где-то пробил полночь церковный колокол.