ГЛАВА 38
Второй легион, возглавляемый авангардом и знаменосцами, вступил в лес. Артиллерийский и багажный обозы этого словно бы не заметили, а вот колонны флангового охранения столкнулись с определенными трудностями. Да и не мудрено, ибо просвет между деревьями местами сужался до тридцати шагов в ширину. Веспасиан, разумеется, предвидел это и приказал старшим центурионам перестроить людей в колоннах по два, иначе они, продираясь сквозь заросли, двигались бы слишком медленно. Правда, это повышало уязвимость подразделения, зато выигрыш в скорости был очевиден.
Непростой маневр завершился в два счета, и Веспасиан порадовался тому, что его люди даже в сложных условиях действуют с непринужденной легкостью элитного воинства. В глазах же то и дело спотыкавшихся о пеньки и кочки легионеров этой радости не наблюдалось. Хотя тыловые службы Плавтия постарались изрядно расширить тропу, она все же свободно простреливалась из дебрей, что добавляло нервозности командирам, стремившимся поскорее прогнать своих солдат мимо опасных участков и вновь вернуться к более привычному и надежному походному строю.
Для середины лета, обыкновенно богатой на всякую живность, лес, обступавший продвигавшийся вперед легион, был на редкость угрюм. В нем царила странная, тяжелая тишина, и Веспасиан особенно ощутил ее гнет, проехавшись вдоль всего строя. Однако вся эта витающая вокруг мрачноватость не испортила ему настроения. Напротив, увидев, что в центуриях все в порядке, а легион движется слаженно, он даже как-то умиротворился душой и позволил себе чуть расслабиться. Походило на то, что день будет спокойным. Да и солдаты приободрились, приветствуя проезжавшего мимо них командира. Ясное, голубое небо над головой напоминало о родине, этот эффект усиливали чистые белоснежные облака, а лесные цветы на обочинах казались россыпями самоцветов. Ветки деревьев, одетые в зелень, изумрудно поблескивали и успокаивающе шелестели. А тут еще на тропу выскочил красавец-олень. Завидев массу движущихся к нему людей, он испуганно замер.
— Посмотрите-ка на него! — заулыбался легат, и в суровом лице его проступило что-то мальчишеское.
Свита, которой с утра приходилось безропотно выносить мелочные придирки соизволившего встать не с той ноженьки командира, с готовностью встрепенулась. Олень высоко вскинул рога и принюхался, видимо выбирая, в какую сторону прыгнуть. Веспасиан был поражен его грацией и горделивой осанкой.
— Первосортное мясо, — заметил один из штабных. — Командир, позволь мне рискнуть?
Веспасиан, чуть помедлив, кивнул. Было несколько неприятно нарушать очарование момента, но, в конце концов, люди питаются не поэзией, и перспектива отужинать олениной возобладала над всем остальным.
Офицер тряхнул поводьями, и строй легионеров раздался, давая ему дорогу. Выхватив у одного из пехотинцев копье, всадник устремился к оленю. Благородное животное, чуть помешкав, высоко подпрыгнуло и бросилось в лес. Всадник с азартным охотничьим кличем погнался за ним. Веспасиан улыбнулся, вслушиваясь в треск мелких веток. Увлеченный охотник с криком и гиканьем проламывался сквозь подлесок.
Внезапно возбужденные крики оборвались, и лес, напоследок хрустнув надломленной веткой, погрузился в молчание. Штабные офицеры обменялись тревожными взглядами. Веспасиан вытянул шею, напряженно всматриваясь в угрюмую мглу.
— Посмотреть, что с ним, командир? — спросил кто-то. — Командир?
Ответа не последовало, ибо легат ничего не слышал. Взгляд его был прикован к бесшумно скользившим между стволами теням. Холод понимания, что вот-вот произойдет нечто ужасное, сжал ему сердце. И, словно бы в подтверждение этой леденящей догадки, из сумрака леса все в той же пугающей тишине выступил враг. Не успел Веспасиан открыть рот, чтобы поднять тревогу, как прозвучал рог и бритты выпустили тучу описавших дугу в ясном небе и обрушившихся на захватчиков стрел. Легионеры, торопливо роняя походные торбы, поворачивались в ремнях, крепивших к их спинам щиты. Слишком медлительные уже падали на тропу, побитые смертоносным дождем.
Пока туземцы накладывали на свои луки очередную порцию стрел, Веспасиан огляделся, отметив, что в силу счастливой, граничащей с чудом случайности никто из штабных офицеров не пострадал. Центурионы и другие линейные командиры, срывая голоса, выкрикивали приказы, разворачивая людей навстречу врагу. Бесконечные тренировки сказались на поворотливости легионеров, и они приняли новый град стрел на щиты. Правда, залп умертвил многих раненых и некоторых оставшихся без защиты животных. Пространство между телегами и пехотой было усеяно неподвижными и все еще корчащимися телами, но солдаты, успевшие перестроиться, оказались в сравнительной безопасности. Веспасиан спешно отдал приказ когортам готовиться к наступлению, и гонцы, горяча коней, помчались в голову и хвост легиона. Обозревая с седла шевелящийся людской муравейник, легат с облегчением убедился, что всюду идет формирование сплошной фаланги. Ну, а сомкнутый строй римлян вражеским лучникам не по зубам. Теперь, когда первое потрясение миновало, Веспасиан поймал себя на том, что с нетерпением ожидает продолжения боя и уже предвкушает триумф.
И тут бритты по-настоящему показали себя. Фаланга римлян строилась на правой обочине лесной дороги, и легионеры левой колонны стали просачиваться между телегами, чтобы ее укрепить. В это время за их спинами протяжно пропел рог. Этот звучный зов был мигом подхвачен другими рожками, и в великом множестве высыпавшие из леса туземцы устремились к оцепеневшим, растерявшимся в преддверии неминуемой смерти когортам. Правда, нашлись центурионы, не лишившиеся присутствия духа, они, развив бешеную активность, развернули свои подразделения навстречу врагу, однако это были лишь отдельные очаги единения, а не сплошная монолитная линия, умение выстраивать и держать которую во многом являлось залогом всех римских побед.
Веспасиан с ужасом наблюдал, как вопящая волна бриттов нахлынула на его людей, смешавшись с ними в кровавом водовороте атаки. Многие полегли на месте, другие были отброшены к бортам повозок, кто-то пытался укрыться под ними, кто-то угрюмо бился среди телег. Отдельные отряды держались, но они были разрозненными островками среди бушующего моря врагов, которые все прибывали и прибывали. «Если центуриям не удастся сомкнуться, — устало подумал легат, — то варвары просто возьмут их числом, то есть сомнут и раздавят».
— Прочь, на хрен, с дороги! — заорал Катон, когда его усталая лошадь едва не сбила какого-то недотепу. Он уже видел легата, окруженного конной свитой, тот напряженно всматривался в лесной мрак. В следующий момент там что-то зашевелилось, потом из мглы появились бритты, и прохваченный ледяной дрожью всадник понял, что он опоздал.
Пропел рог, воздух наполнился свистом. Прежде чем юноша успел что-нибудь предпринять, лошадь под ним дико заржала и, вздыбившись, сбросила своего седока. Катон отполз от животного и, оглянувшись, увидел, что оно бьется в агонии, ибо в шею ему угодили две вражеские стрелы. Легионеры падали один за другим, некоторые, кинув поклажу, побежали в сторону лагеря, но Катон и не думал о бегстве. Припав к земле, юноша огляделся по сторонам. Без оружия и доспехов он ощущал себя особенно уязвимым и потому первым делом сорвал шлем с головы ближайшего мертвеца и подобрал его щит и меч, а затем ринулся к ближайшей группе отбивавшихся от туземцев солдат. Легионеры пятились, ибо они в большинстве своем дрались порознь, а враг почти вдвое превосходил числом. Более или менее серьезное сопротивление бриттам оказывалось там, где подбившимся друг к другу бойцам удавалось отгородиться сомкнутыми щитами от ударов тяжелых и непомерно длинных мечей. На лесной просеке противоборствовали две различные манеры ведения боя. Строй давал римлянам ощутимое преимущество, но, как только он распадался, варвары, чье оружие было длиннее, незамедлительно начинали брать верх.
Обессиленный, вымотанный, проклинающий собственную невезучесть, Катон тем не менее хорошо понимал, что схватка идет не на жизнь, а на смерть, и потому искал не укрытия, а встречи с врагом. Впрочем, того же искал и враг: путь ему преградил рослый варвар в раскраске, изображавшей ощеренную зубастую пасть. Вскинув щит, Катон отбил удар и встречным выпадом поразил бритта в живот. Тот с пронзительным воплем упал и был добит новым — точным и резким — ударом. Вырывая из неподвижного тела клинок, юноша краем глаза — всего в трех шагах от себя — увидел распростертого на земле легионера, над которым навис хищно скалящий зубы дикарь. Правый бок римлянина был залит кровью, и бритт уже занес меч, чтобы прикончить врага, но Катон, развернувшись, вогнал ему под лопатку грозно сверкнувшее в воздухе острие. Дикарь, так и не осознав, что произошло, рухнул наземь возле того, кого считал уже мертвым.
— Сюда!
Катон схватил раненого за неповрежденную руку и, прикрываясь щитом, оттащил его к двум повозкам — туда, где группа римлян сформировала подобие боевого каре. В центре линии стоял Бестия, отдавая приказы, и его громовой рык, перекрывая шум битвы, звучал четко, как на плацу.
Катон запихнул спасенного под повозку и повернулся, чтобы занять место в строю.
— О, никак это Катон?! — крикнул Бестия, покосившись. — Что ж, покажи нам, какой ты герой.
Катон ограничился угрюмым кивком. Отвечать было некогда, ибо он тут же вошел в ритм схватки, механически делая разящие выпады и отражая щитом рубящие удары врага. Дикари наседали, неутомимо орудуя своими мечами. Тяжелые, длинные, они стригли воздух, грозя неминуемой гибелью неосторожным бойцам. Стоило соседу юноши чуть приоткрыться, чтобы добить поверженного туземца, и его тут же постигла печальная участь. Блеснул металл, голова несчастного малого слетела с плеч и с глухим стуком приземлилась в паре локтей от упавшего тела. Из обрубка шеи ударил темный фонтан.
Сколь ни ужасной была эта картина, Катон даже не покривился, весь поглощенный старанием поточнее ударить и в то же время не дать себя зацепить. Теперь, когда инерция первоначального напора сошла на нет, обе стороны увязли в великом множестве схваток, мельчайшим деталям которых предстояло навеки запечатлеться в памяти тех, кому суждено было выжить. Центурион Бестия, с невозмутимым спокойствием укладывающий врагов в растущую перед ним груду тел, бледные лица товарищей на фоне раскрашенных жутко оскаленных физиономий. Все это четко отслеживалось и входило в сознание, но притом ничего в нем не задевало. На Катона вдруг снизошло некое, чуть ли не философское отстранение от реалий. Дрался он, не задумываясь, доверяясь инстинкту, впервые ощущая себя частью единого целого, каким являлся яростно противостоящий натиску варваров, не желающий покориться уготованной ему участи легион.
И все же римлян теснили, хотя левым когортам удалось создать что-то вроде колеблющейся прерывистой линии, растянутой вдоль обоза, и легат всеми правдами и неправдами старался ее укрепить. Двум правым когортам было приказано любой ценой оттеснить лучников в лес, чтобы лишить их возможности осыпать римлян стрелами. Уставшие бойцы отступали, их заменяли другие, а в мешанине повозок и громко ревущих животных трибуны спешно формировали последний резерв.
Веспасиан понимал, что при потере трети бойцов и подавляющем численном превосходстве противника исход у сражения может быть лишь один. В конце концов бритты сломят даже самую стойкую оборону. На какой-то момент он даже задумался, не отдать ли приказ своим людям рассеяться и удариться в бегство, но тут же выбросил из головы эту мысль. Основную массу бегущих неминуемо истребят, а на остальных откроют охоту. Нет, уж лучше стоять до последнего и погибнуть с честью и славой, забрав с собой множество вражеских жизней. Тогда, по крайней мере, будет спасена репутация легиона, а значит, и репутация Веспасиана, и его имя не поставят в один ряд с именем злосчастного Вара, много лет назад обрекшего свои три легиона на сходную участь в темных глубинах германских лесов.
Он кивнул трубачу. Тот мгновенно дал сигнал к отступлению, и шеренга легионеров отхлынула к гуще подвод и возков. Враг, ошеломленный этим маневром, замер, а римляне, повинуясь очередному сигналу трубы, приготовили копья.
— Бросай! — резко выкрикнул Веспасиан.
Восемьсот метательных копий взлетели в воздух и, сея смерть, обрушились на толпу полуголых, прихотливо раскрашенных дикарей. Судя по неистовым воплям, все они нашли цель, и римляне обменялись злорадными взглядами. Второй бросок оказался не менее смертоносным, чем первый, но на этом запас метательных копий иссяк. Легионеры выхватили мечи, дожидаясь, когда противник оправится и снова ринется в бой. Все понимали, что дело теперь подошло к последней, решительной рукопашной, и готовились дорого продать свою жизнь.
Спешившись, Веспасиан расстегнул пряжку плаща, и тот, соскользнув с него, упал бесформенной грудой на землю. Дежурный ординарец протянул ему щит, и легат, просунув под ремень левую руку, крепко стиснул металлическую скобу. Правой рукой он обнажил короткий клинок и, выпрямившись, протиснулся сквозь солдатскую массу, чтобы занять место в центре первой шеренги. Флавии не придется стыдиться за мужа. Он падет так, как повелевает ему воспитание и верность долгу. Лицом к врагу и с мечом в руке.