ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Так что возвращайтесь к своим подразделениям, — распорядился спокойно Гортензий. — Велите людям готовиться к наступлению. И ждите сигнала.

Командиры быстрым шагом разошлись по центуриям. Катон бросил взгляд на дожидающихся ответа друидов. О, ответ этот будет достойным! Молодой оптион вдруг поймал себя на остром желании прихватить молодцов пошустрей и самолично разделаться с парламентерами, прежде чем те успеют развернуть коней и удрать.

Легионеры, забыв об усталости, внимательно слушали наставления командиров, производивших скорую, но очень тщательную проверку боеготовности подразделений. Даже в угасающем вечернем свете Катон видел, какой решимостью горят глаза солдат, как сноровисто и без лишних движений они подтягивают ремешки шлемов, проверяют надежность щитов, убеждаются, что древки копий не скользят в их ладонях. Нынче им предстояла не бойня, как в разрушенном поселении, а правильное утомительное сражение. Ни одна из сторон не обладает позиционными преимуществами, об эффекте внезапности или прочих тактических ухищрениях, способных повлиять на ход боя, сейчас тоже нет речи. Все решат выучка, дисциплина, добротность снаряжения и отвага. Либо Четвертая когорта Второго римского легиона Августа проложит себе путь сквозь воинство бриттов, либо поляжет, изрубленная в куски.

Шестая центурия, никуда не перемещаясь, образовала левое крыло фронта атаки, Первая, также оставаясь на месте, сделалась его правым крылом, остальные центурии замкнули квадрат с флангов и тыла. Половину резерва пришлось выделить для охраны захваченных дуротригов. Макрон и Катон ждали приказа, стоя в центре первой шеренги. Друиды-парламентеры, похоже, заподозрили что-то неладное: они привставали на стременах, пытаясь поверх стены римских щитов высмотреть своих товарищей. Потом их предводитель подъехал ближе к легионерам, поднес сложенную скобкой ладонь ко рту и крикнул:

— Римляне! Мы ждать больше не можем. Немедленно дайте ответ или умрите.

— Четвертая когорта! — взревел Гортензий. — В атаку, все разом — марш!

Когорта двинулась в наступление. Снег ритмично хрустел под сапогами солдат, неуклонно сближавшихся с безмолвной массой поджидавших их дуротригов. Когда стена римских щитов пришла в движение, друиды развернули коней и галопом поскакали назад — под защиту мечей и копий своих сторонников. Из-под металлического ободка шлема Катон, насупившись, озирал ряды темных фигур, преграждавших римлянам путь к спасению. Его правая рука крепко сжимала рукоять меча, изготовленного для горизонтального колющего удара.

Поначалу весьма удивленные действиями легионеров друиды через какое-то время опомнились и спешно принялись выкрикивать приказы воинам-дуротригам. Ржали кони, скрипели оси — колесницы начали разворот, чтобы обхватить противника с флангов и ворваться в любой просвет, какой обнаружится в римском квадрате. Грохот колес и маневры громоздких боевых повозок нервировали солдат, хотя Катон убеждал себя, что такой способ ведения боя давно устарел и что страшиться особенно нечего. Пока римляне сплочены, колесницы им не опасны и представляют собой не более чем докуку.

Правда, только пока римляне чувствуют локоть друг друга.

— Держать строй! — крикнул Макрон, когда некоторые из самых нетерпеливых бойцов стали ускорять шаг, опережая товарищей. Окрик подействовал, первая шеренга выровнялась и опять превратилась в сплошную, несокрушимую стену щитов. До дуротригов оставалось не более сотни шагов, и Катон уже различал лица тех, с кем спустя несколько мгновений ему предстояло схватиться. Воины вражеской тяжелой пехоты в большинстве своем были в кольчугах, натянутых поверх ярких туник, из-под их начищенных шлемов свисали косы, лица обрамляли лохматые бороды. Вооружение таких бриттов составляли длинные мечи или копья. Предполагалось, что дуротриги разделены на отряды, подчинявшиеся своим командирам, однако, судя по рыхлости построения, эти пытавшиеся сформировать некое подобие правильной армии дикари имели очень слабое представление о боевой выучке и воинской дисциплине.

Внезапно Катон сквозь скрип снега и позвякивание снаряжения уловил странные жужжащие звуки и бросил взгляд на фланги противника, где располагались легковооруженные пехотинцы.

— Пращники! — крикнул кто-то из римлян.

Центурион Гортензий отреагировал незамедлительно.

— Первые два ряда! Щиты вверх и вниз!

Катон мигом перехватил свой щит и опустил его так, чтобы тот защищал ему ноги. Легионер, шедший сзади, тут же прикрыл юношу сверху своим щитом. Этот прием был повторен по всему фронту движущейся когорты, так что она оказалась готовой к обстрелу, который не заставил себя долго ждать. Жужжание раскручиваемых пращей усилилось, а буквально через мгновение по щитам атакующих забарабанил град свинцовых и каменных ядер. Катон вздрогнул, когда такое ядро врезалось в угол его щита. Грохот поднялся адский, словно сотни и сотни молотов разом заколотили по медным болванкам, а крики, взмывшие к облакам, показали, что кое-какие вражеские снаряды нашли-таки цель, но римский строй оставался неколебимым. Места упавших легионеров мгновенно занимали товарищи, бреши тут же затягивались, и наступление продолжалось. Корчившихся на земле раненых, когда передние шеренги перешагивали через них, поднимали и грузили на одну из обозных подвод, с дребезжанием и стуком катившихся в центре квадрата.

Локтях в двадцати от вражеской массы Гортензий приказал когорте остановиться.

— Передние ряды — копья готовь!

Копьеметатели расставили ноги, отвели назад руки и замерли в ожидании очередного приказа.

— Копья — бросай!

В быстро тускнеющем вечернем свете над первыми шеренгами римлян взвилась черная чуть колеблющаяся завеса и по дуге понеслась к дуротригам. Глухой дробный стук на миг перекрыл даже вопли. Отменно отточенные, с утяжеленными сталью древками, римские метательные копья пробивали щиты, доспехи и пронзали плоть.

— Мечи к бою! — рявкнул, перекрывая все звуки, Гортензий.

Лязгнул металл: по всему периметру строя легионеры выхватили из ножен клинки, обратив острия в сторону неприятеля. И почти тут же за спинами дуротригов хрипло провыли боевые рога. Масса варваров колыхнулась и с диким ревом устремилась вперед.

— В атаку! — выкрикнул Гортензий, и римляне, смыкая щиты, возобновили движение.

Теперь сближение шло стремительно, но для Катона, сердце которого отчаянно колотилось, время замедлило ход, предоставляя его живому воображению возможность нарисовать десятки картин собственной жуткой гибели от руки одного из тех свирепых воинов, чьи искаженные яростью лица внушали ему дикий страх. Но когда это леденящее кровь чувство заполнило юношу до краев, оно вдруг перестало терзать его и сменилось холодной решимостью крушить на своем пути все и вся.

В то же мгновение шеренги столкнулись с раскатистым лязгом копий, мечей и щитов, напоминавшим грохот гигантской волны, набегающей на скалистое побережье. Катон резким движением вбил свой крепкий щит в толпу варваров, ощутил ответный толчок, устоял, а варвар, с которым он сшибся, охнув, открыл рот, чтобы возместить потерю выбитого из легких воздуха. Но не успел: сосед юноши по шеренге вогнал дикарю под мышку клинок, и тот рухнул наземь. Катон пнул поверженного врага сапогом и в свою очередь сделал выпад, целясь мечом в незащищенную грудь бритта, занесшего над головой Макрона топор. Варвар, однако, заметил угрозу и отпрянул, так что клинок Катона лишь рассек ему мышцы плеча. Бритт был мужественным бойцом, он не издал ни звука. Ни в тот миг, когда кровь из распоротого плеча залила его грудь, ни даже тогда, когда Макрон вогнал ему меч в живот с такой силой, что кровавое острие высунулось из зада. На лице бритта застыло невыразимое изумление, и он упал на окровавленный снег, уже успевший принять немало его товарищей, как раненых, так и мертвых.

— Наседайте, парни! — крикнул Катон. — Навязывайте ближний бой, не давайте им оторваться!

Макрон одобрительно улыбнулся. Наконец-то его оптион ведет себя в битве как полагается. Уже не стесняется приободрять и бывалых вояк, даром что те сами знают, что делать. К тому же малыш теперь тоже знает, что сражающейся когорте полезно, что нет, и всемерно старается поддержать должный порядок.

Однако тяжеловооруженные бритты все продолжали обрушиваться на римлян с той фанатичной, противоречащей любой логике яростью, природы которой Катон никак не мог постичь. С флангов же на римский квадрат волна за волной накидывались легковооруженные, подзуживаемые друидами пехотинцы. Жрецы в черных одеяниях сами в бой не рвались, но, держась за спинами соотечественников, вовсю проклинали захватчиков и призывали сынов британской земли сокрушить и прогнать за море чужаков, оскверняющих ее просторы своими орлами. Но ни религиозный пыл, ни слепая отвага не могли защитить не прикрытый доспехами торс. Легковооруженные варвары дрались героически и тем не менее гибли под беспощадными ударами римских мечей.

Наконец, после того как стало окончательно ясно, что дуротриги не в состоянии прорвать римский строй и что их отчаянные усилия переломить ситуацию приводят лишь ко все большему нагромождению трупов, варвары, уворачиваясь от коротких клинков, стремительно вылетавших из-за щитов, почти полностью прикрывавших неуязвимых легионеров, начали отходить.

— Они дрогнули! — взревел Макрон. — Не расслабляться! Не давать им опомниться!

Мужества дуротригам было не занимать, но им противостояло регулярное войско, хорошо вымуштрованное и действующее как один человек. Они словно бы дрались не с людьми, а с огромным бесчувственным боевым механизмом, изначально задуманным и изготовленным исключительно для войны. Тот неуклонно катил и катил к своей цели, безжалостно подминая под себя всех, кто оказывался у него на пути.

По мере того как когорта усиливала напор, впереди и вокруг нее все чаще вместо боевых кличей в воздух взмывали вопли ужаса и отчаяния. Дикари уже не видели смысла в том, чтобы попусту бросаться на щиты и мечи римлян. Первые ряды дуротригов попятились, вынудив отступить остальных. Сначала это делалось, чтобы не создавать толчеи, потом как-то незаметно процесс стал обвальным. Бритты десятками, а затем сотнями принялись разворачиваться и разбегаться.

— Не останавливаться! — взревел Гортензий из первой шеренги. — Продолжать наступление! Если мы остановимся, нам конец! Вперед!

Менее опытный командир, воодушевленный тем, что сумел обратить в бегство превосходящие силы противника и заставил его понести потери, намного превышавшие собственные, наверняка велел бы отряду встать лагерем, сочтя дело законченным. Но Гортензий был старым воякой, и стена щитов продолжала движение, разя каждого, оказавшегося в зоне досягаемости, жалами коротких мечей. Когорту сковывала воедино железная дисциплина, и какие бы чувства ни испытывал каждый легионер, в бою он руководствовался не ими, а полученными приказами. Чуть задержавшись, чтобы подровнять шеренги, римляне размеренным шагом углублялись все дальше в холмы.

Солнце опустилось за горизонт, сумерки придали снегу голубоватый оттенок. Склоны по обе стороны от долины были усеяны дуротригами, ошеломленно взиравшими на строй чужаков. Однако варвары понемногу начинали приходить в себя. Звучали рога, вожди и друиды собирали своих людей.

— Не расхолаживаться! — приказал Макрон. — Не сбавлять темпа!

Первые заново сколоченные вражеские подразделения, скользя тенями по снежным полям вдоль дороги, с легкостью обгоняли квадрат, поскольку римляне двигались медленней, чем в походном порядке. Этих отрядов становилось все больше, варвары поторапливались, явно готовя римлянам новый сюрприз. Численное превосходство по-прежнему оставалось за дуротригами, однако, как полагал Катон, поскольку оно им ничего не давало, от них теперь следовало ожидать лишь каких-то тактических каверз. Что где-то радовало, так как, по общему солдатскому мнению, в тактике эти тупые мужланы не смыслили ничего.

Ночные переходы и сами-то по себе неприятны, а в боевой обстановке — вдвойне. Каждый неверный шаг одного человека может привести к гибели многих, а едва различимая во тьме земля таит великое множество разнообразных ловушек для солдатских натруженных ног. Вовремя не замеченная кроличья или барсучья нора, например, грозит вывихом, а то и нешуточным переломом, любая, пусть даже и совсем мелкая кочка более чем способна спутать ряды и внести сумятицу в марш. Так что командирам приходится в оба глаза следить за своими легионерами, одних придерживая, других подгоняя, а кое-кого вообще тыча носом в каждый появляющийся на пути бугорок.

Катон покачал головой, наклонился, хватанул с земли горстку снега и протер им лицо, радуясь бодрящему ледяному пощипыванию. Освежившись, он спешно вернулся к Макрону, отчаянно стыдясь своей слабости. Даже теряющему последние остатки сил командиру негоже показывать подчиненным, что и он тоже предельно измотан.

«Этого никогда больше не повторится», — заверил мысленно убегающую в ночную даль дорогу Катон и вновь заставил себя сосредоточиться на своих обязанностях, так как когорта продолжала неудержимо продвигаться вперед. Какое-то время он держал общий шаг, потом опять побежал вдоль темных солдатских рядов, свистящим шепотом подбадривая уставших и поторапливая отстающих.

Где-то к концу четвертого часа мерного безостановочного движения молодой оптион осознал, что долина сужается. Темные склоны обступавших дорогу холмов вздымались все круче.

— Что это? — спросил вдруг Макрон. — Там, впереди? У тебя глаза помоложе. Как думаешь?

Действительно, в конце узкого снежного языка, по которому пролегала тропа, угадывалось какое-то шевеление, а когда Катон напряг зрение, пытаясь разобрать, что там творится, морозный ночной воздух наполнился уже знакомым жужжанием.

— Поднять щиты!

Практически одновременно с этой командой из темноты вылетел рой пущенных пращниками снарядов. Правда, эффективность удара была невысокой: большая часть увесистых ядер пронеслась над когортой или зарылась в землю, не долетев до нее. Но кого-то залп все же задел, о том дали знать крики раненых.

— Когорта, стой! — крикнул Гортензий.

Когорта остановилась, и, когда на легионеров обрушился новый залп, все они уже были надежно укрыты щитами. В результате снаряды нанесли ущерб главным образом не солдатам, а пленникам, сгрудившимся в центре квадрата.

— Мечи к бою!

За приказом последовал лязг клинков. Затем когорта опять замерла.

— В атаку — марш!

Темная масса качнулась и пришла в движение, а через некоторое время Катон уже мог без труда различить, какой сюрприз приготовили римлянам дикари. Дуротриги перегородили сильно сузившуюся в том месте долину сплошным завалом из срубленных стволов, кустов и веток, за которым так и кишела темная варварская орда. Залпами пращники больше не били: обстрел сделался беспорядочным, но непрерывным. Приняв на щит пару ядер, Катон пригнулся пониже, оставив над металлической кромкой только шлем и глаза. Когорта неумолимо приближалась к завалу, но по мере сокращения расстояния возрастала и эффективность стрельбы. Пращники, получившие замечательную возможность продемонстрировать свою меткость, разили чужаков до тех пор, пока первая шеренга квадрата не уткнулась в нагромождение ветвей и корней. Лишь тогда дуротриги прекратили обстрел и с оглушительными боевыми кличами принялись рьяно размахивать длинными копьями и мечами, явно намереваясь пустить их в скором времени в ход.

— Стой! Разобрать заграждение! — выкрикнул Макрон. — Передать приказ по линии! — добавил он, понимая, что даже его луженая глотка не в состоянии перекрыть поднявшийся шум.

Легионеры, вложив мечи в ножны, с невозмутимостью привычных к любым работам людей начали растаскивать баррикаду, но тут за их спинами раздался дикий многоголосый рев. Обернувшись, Катон увидел, что к арьергардным шеренгам когорты по занесенному снегом пространству катится темный вал. Гортензий, увидевший то же самое, не моргнув глазом, велел последним центуриям развернуться и встретить врага.

— Ловушка что надо! — прорычал Макрон, выдрав из заграждения разлапистую толстую ветку. Он с отвращением сунул свою добычу легионерам, топтавшимся сзади. — Выбросьте поскорее куда-нибудь эту дрянь!

Когда дуротриги обрушились на тыловые подразделения римлян, легионеры передних шеренг взялись за дело с утроенным рвением, хорошо понимая, что если когорта не сможет двинуться дальше, ее просто раздавят, а потом уничтожат. Мало-помалу завал поддавался, вскоре в нем появились бреши, в которые можно было протиснуться. Макрон, правда, отдал приказ никому без сигнала никуда не соваться, а вот дуротригов никто в этом смысле не остерег. Как только просветы расширились, варвары ринулись в бой. Безрассудство дорого обошлось храбрецам: едва добравшись до римлян, все они полегли под ударами мечей, и если чего и добились, то лишь некоторого замедления работ по растаскиванию засеки. Наконец образовались коридоры, достаточно широкие, чтобы по ним плечо к плечу могли пройти несколько человек, и Макрон велел людям строиться.

— Катон! Ступай на левый фланг, будешь командовать там. Когда я отдам приказ, иди на прорыв, а на той стороне, как только сможешь, разворачивай людей в шеренгу. Понял?

— Так точно, командир!

— Двигай!

Оптион протолкался за спины товарищей и побежал к левой части завала, где снова пробрался вперед. Высмотрев брешь пошире, он стал формировать штурмовую колонну.

— Ко мне, парни! Живенько строимся друг за другом и ждем команды центуриона!

Легионеры подтянулись к своему оптиону и сомкнули щиты, тем самым максимально обезопасив себя от наскоков противника. Обнажив мечи, они замерли, ожидая, когда над воплями дуротригов взметнется зычный голос Макрона.

— Шестая центурия!

Крик был еле слышен, он словно бы доносился издалека.

— В атаку!

— Слушай мою команду! — подхватил Катон. — Разом, дружно — на штурм!

Вывесив на руке щит, чтобы тот мог пружинить, и убедившись, что все в шеренге сделали то же, Катон двинулся сквозь завал. Это оказалось совсем не простым делом. Хотя самые большие стволы и коряги убрали, земля под ногами была устелена толстым слоем ветвей и сучков, ступать по которым следовало с большой осторожностью. Как только дуротриги сообразили, что римляне идут на прорыв, их дикие крики слились в яростный вой и они бросились навстречу легионерам. Катон почувствовал, как кто-то налетел на его щит. Он наугад послал во мрак меч, попал и тут же отдернул клинок, чтобы нанести новый удар. Его товарищи были заняты той же работой. По всей длине заграждения римляне прорывались сквозь бреши и вклинивались в темную массу бриттов, напиравшую с той стороны.

Предводители дуротригов, видимо слишком уж понадеявшиеся на меткость своих пращников и прочность завала, разместили за нагромождениями стволов одних только легковооруженных бойцов, тогда как тяжелая их пехота атаковала римский строй с тыла. Поэтому вряд ли стоило удивляться, что защищенные надежными доспехами римляне без большого труда разметали первые ряды перекрывавшего им дорогу заслона, на ходу перестраиваясь из штурмовых колонн в боевые шеренги. Ничем не защищаемые, кроме своих мечей, дуротриги при всей их отчаянной смелости не могли воспрепятствовать осуществлению этого маневра. Очень скоро прорвавшиеся в разных местах римские подразделения сомкнулись флангами и образовали сплошной атакующий фронт по ту сторону баррикады. Бритты, уже имевшие дело со смертоносной неодолимостью римского строя, вмиг прекратили сопротивление и ударились в бегство.

Глядя им вслед, Катон опустил меч и вдруг поймал себя на том, что весь дрожит мелкой дрожью. То ли от страха, то ли от крайней усталости — этого он уже не знал. При этом его рука стиснула рукоять меча так, что пальцам сделалось больно, но ослабить хватку удалось лишь усилием воли. Потом к нему вернулась способность более четко воспринимать окружающее, и он увидел, что перед прорвавшимися сквозь заграждение легионерами образовался новый завал — из вражеских тел. Некоторые варвары еще корчились и кричали.

— Первая и Шестая центурии! — прозвучал громовой голос Гортензия. — Продолжить движение еще на сто шагов! Еще сто шагов, и всем встать!

Линия римлян переместилась чуть дальше, фланговые центурии боевого квадрата и обозные подводы втянулись в проемы, за ними прогнали, как стадо, внушительную толпу пленных, в результате чего на почти оголенной стороне завала остались лишь две тыловые центурии, медленно отходившие под натиском дуротригов. Как только Шестая остановилась, Макрон велел Катону по-шустрому пересчитать личный состав.

— Ну что?

— Насколько могу судить, командир, мы потеряли четырнадцать человек.

— Ладно, — кивнул Макрон, опасавшийся, что потери окажутся куда более ощутимыми. — Ступай, доложи Гортензию.

— Есть, командир.

Отыскать Гортензия не составило никакого труда. Пусть его голос от крайней усталости и осип, однако властной раскатистости он ничуть не утратил. Выслушав доклад, Гортензий мысленно что-то прикинул.

— Значит, мы потеряли около полусотни солдат, и это без учета потерь арьергарда. Сколько еще до рассвета, как думаешь?

Катон попытался сосредоточиться.

— Мне кажется, часов пять.

— Плохо. Каждый меч будет нужен. Значит, пора ставить в строй караул.

Старший центурион насупился, всем своим видом показывая, что выбора у него нет.

— Нам придется избавиться от захваченных дуротригов, — произнес он с нескрываемой горечью.

— Командир?

— Отправляйся обратно к Макрону. Передай, что ему или тем, кого он назначит, вменяется в обязанность перебить пленных. Тела пусть бросят вперемешку с телами их соплеменников, убитых в бою. Сейчас не тот момент, чтобы лишний раз злобить варваров. Чего ты ждешь, парень? Ступай!

Катон отсалютовал и побежал обратно к центурии. Когда он огибал толпу жалких, трясущихся, перепуганных дикарей, его чуть было не стошнило, и он выругал себя за дурацкую, позорящую солдата чувствительность. Ведь разве не эти самые варвары беспощадно казнили всех бедолаг, имевших несчастье попасться им в лапы? Причем не просто казнили, а подвергали ужасным мучениям, видимо наслаждаясь страданиями своих жертв.

Лицо мальчика с льняными волосами и невидящими, широко распахнутыми глазами, валявшегося поверх груды изрубленных тел, снова всплыло перед его мысленным взором, и у него защипало в глазах. Однако слезы эти породила теперь не праведная, взывающая к отмщению ярость, а глубокая, невесть откуда пришедшая, но целиком охватившая его душу печаль. Казалось, еще недавно он желал смерти всем, сколько бы их там ни было, дуротригам, однако едва речь зашла о необходимости хладнокровно расправиться с горсткой захваченных в плен дикарей, как что-то внутри него, вопреки логике, заставило его считать это отвратительным, недостойным деянием.

Макрон, выслушав приказ, тоже заколебался.

— Перебить пленных?

— Так точно, командир. Прямо сейчас.

— Понятно.

Подавленный вид оптиона не укрылся от ветерана, и он мигом принял единственно правильное решение.

— Я сам займусь этим. А ты оставайся здесь. Следи за порядком и смотри в оба. Не ровен час, эти туземцы по своей тупости опять решат намять нам бока.

Катон прилежно уставился в пространство, где царствовали мрак и сплошь истоптанный дуротригами снег, а когда сзади послышались жалобные молящие вопли, постарался выбросить эти звуки из головы.

— Смотреть по фронту! — крикнул он тем из солдат, которые было дернулись поглазеть на затеянную за их спинами кутерьму.

Наконец стоны и вопли утихли, после чего опять стал слышен шум боя, который вели тыловые подразделения. Молодой оптион стойко ожидал новых распоряжений, оцепеневший, продрогший, раздавленный бременем сопричастности к кровопролитию, только что совершенному по приказу старшего офицера. Хотя эта мера, вне всяких сомнений, повышала боеспособность когорты, а значит, и ее шансы спастись, и хотя все участники беспрецедентной расправы над жителями Новиомага, безусловно, заслуживали любой мыслимой кары, хладнокровное убийство безоружных людей все равно казалось ему чем-то не имеющим оправдания.

Макрон, неуклюже протиснувшись в первую шеренгу Шестой, с угрюмым видом встал рядом с Катоном, и юноша украдкой бросил на него вопросительный взгляд. За время службы он неплохо изучил своего командира, научился ценить его как солдата и, что, быть может, важней, как прямодушного и порядочного человека. Конечно, Катон и мысленно не решился бы назвать такого бравого и бывалого воина своим другом, но отношения между ними определенно выходили за рамки служебных. То были отношения близких людей, где старший опекает того, кто помладше, а младший с готовностью смотрит на старшего снизу вверх. Катон знал, что Макрон не без гордости отмечает про себя даже самые малые его достижения в освоении воинского ремесла.

Самому же Катону Макрон казался воплощением всех тех воинских и человеческих качеств, какие он лично всемерно стремился приобрести. Центурион жил в ладу с собой. Он был солдатом до мозга костей и не имел никаких прочих амбиций. Кроме того, у него напрочь отсутствовала склонность к мучительному самокопанию, так портившая жизнь юнцу, выросшему при римском дворе. Образование, полученное там Катоном, не годилось для службы в армии. Совершенно не годилось. Почерпнутое у Вергилия возвышенное представление о благородной миссии Рима, призванного цивилизовать весь мир, плохо вязалось с ужасами бесконечных сражений или хотя бы с этой вот кошмарной логикой ночного боя, диктовавшей необходимость убийства сотни беспомощных пленных.

— Такое бывает, парень, — словно заглянув в его мысли, промолвил негромко Макрон. — Бывает. Мы делаем то, что должны, если хотим победить. Мы делаем то, что должны, чтобы увидеть свет нового дня. Но от этого нам не легче.

Катон уставился на центуриона, потом неуверенно кивнул.

— Когорта! — гаркнул сзади Гортензий. — Вперед!

Арьергард римлян прошел сквозь завал, и теперь боевой квадрат был опять полностью сформирован. До этого мига тяжелая пехота бриттов яростно наседала на чужеземных захватчиков с тыла, но когда стало ясно, что те вырвались из ловушки, боевой пыл дуротригов угас. Они ослабили натиск, а потом и вовсе покинули поле боя, уныло глядя, как неприятель возобновляет движение. Когорта выглядела отменно, она, казалось, не потерпела никакого ущерба, а потери варваров, судя по валявшимся на земле трупам, были огромны. Однако ночь еще длилась и вплоть до первых проблесков утра оставляла им шанс сравнять счет.

Когорта двигалась в ночном мраке, со всех сторон прикрывая обоз. Подводы отчаянно трясло на ухабах, и раненые непрерывно стонали, раздражая своих еле переставлявших ноги товарищей, которым тоже приходилось несладко. Легионеры напрягали последние силы и слух, боясь проворонить вражескую атаку, однако все эти стенания, крики и жалобы, обильно сдобренные громыханием колес, могли заглушить что угодно. Дуротриги стычек не затевали, но неотступно сопровождали медленно перемещающийся периметр. Из темноты то и дело летели камни и ядра. По большей части они отскакивали от щитов, и все же некоторые снаряды находили меж ними просветы. Каждое точное попадание выводило из строя бойца. Ряды римлян смыкались, затягивая бреши, но вместе с тем ужимался и сам квадрат. Мало-помалу число боеспособных римских солдат сокращалось, причем способствовали тому не единственно пращники. Колесницы, на которые легионерам вечером довелось только глянуть, теперь тоже периодически подъезжали к когорте, возвещая о своем приближении леденящим кровь грохотом и градом копий, чьи листовидные наконечники наносили подчас куда более страшные раны, чем ядра.

Все это время центурион Гортензий не умолкал, подбадривая легионеров то шуткой, то окриком, громогласно грозя самыми жуткими карами совсем обессилевшим рядовым, но обещая чины и награды самым упорным и стойким. Когда дуротриги, передразнивая его, принимались поносить из тьмы римлян, старый вояка не оставался в долгу, отвечая туземцам отборной затейливой бранью. Наконец небо на востоке начало понемногу светлеть, свидетельствуя о приближении утра.

Измученному Катону на миг даже показалось, будто полоску рассвета вытянуло из-за горизонта страшное напряжение сотен человеческих взглядов, с мольбой и надеждой пытавшихся разогнать ночной мрак. Тьма вокруг римского строя редела, распадалась на тени, в которых проступали фигуры сопровождавших когорту врагов. Римляне были вымотаны, истомлены, однако их боевой порядок оставался незыблемым, и в случае новой атаки у них имелись все шансы опять дать противнику достойный отпор.

Дорога впереди стала подниматься к невысокому гребню, и, когда первые шеренги квадрата перевалили через него, Катон, приглядевшись, увидел вдали аккуратные очертания земляных валов укрепленного римского лагеря. До него было не более пяти миль. Над тонкой темной линией частокола висела грязно-коричневая пелена дыма костров, и только тут юноша понял, как он проголодался.

— Уже недалеко, парни! — крикнул Макрон. — Похоже, мы придем к завтраку!

Но не успел он это сказать, как дуротриги зашевелились, стягивая все свои силы в единый кулак. Враг, которому каким-то чудом удалось продержаться всю ночь, мог ускользнуть, и у них оставалась единственная возможность разгромить его, жестоко отомстив за своих соплеменников, чьи тела валялись повсюду вдоль пройденного Четвертой когортой пути.