Книга: Орел нападает
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Хм. Зрелище не из приятных, — пробормотал центурион Гортензий. — Этот поганец потрудился на славу.
Черные одеяния недвижно лежащих на снегу друидов были задраны, обнажая голые вспоротые животы, возле которых в лужах крови плавали клубки поблескивавших кишок. К горлу Катона подступил ком, и он отвернулся. Гортензий между тем продолжал:
— Стыд и позор: натворил дел и пропал! Куда годится наша караульная служба? Ну ничего, этот грек мне еще попадется. Я покажу ему, как убивать чужих пленных, не заплатив хоть каких-нибудь отступных.
Прочие командиры ворчливо выразили свое одобрение. Любви к друидам никто не испытывал, но пленники, каких можно продать, в ходе завоевания острова доставались римским подразделениям нелегко, попадались нечасто, и терять их вот так, за фу-фу, было непозволительным расточительством. Если Диомед снова объявится, Гортензию, конечно же, следует стрясти с него жирный куш.
Седой ветеран поднял руку, и гомон утих.
— А сейчас о главном. Всем слушать меня. Мы забираем остальных захваченных дикарей и скорым маршем возвращаемся к Каллеве. Пленных у нас слишком много, чтобы отсылать их туда под охраной. Отрядив соответствующий эскорт, мы сильно ослабили бы когорту. К тому же переводчика теперь с нами нет, а я очень сомневаюсь, что без греческого проныры атребаты проявят хоть каплю радушия к нам. Вот и выходит, что нам прямой резон добираться до своего легиона.
Это шло вразрез с распоряжениями легата, но отвечало сложившейся ситуации, и Макрон согласно кивнул.
— И еще, — продолжил Гортензий. — Нескольким вражеским конникам удалось ускользнуть, и бьюсь об заклад, они сразу помчались к своим приятелям с такой прытью, будто их лошаденкам в зады напихали горячих углей. Но как бы эти разбойники ни спешили, ближайшее горное прибежище дуротригов находится в добром дне скачки от этих мест, так что даже если им вздумается выслать погоню, пара дней до возможного столкновения у нас все-таки есть. Поэтому лучшее, что мы можем сейчас предпринять, это до наступления темноты убраться отсюда как можно дальше. Есть какие-нибудь вопросы?
— Как быть с телами врагов, командир?
— А как ты сам полагаешь, Макрон?
— Да оставить их прямо тут, вот и все.
— Так мы и поступим. Пусть дуротриги думают, куда их девать. А мы будем думать о своих погибших. Правда, я уже все решил и отдал кавалеристам приказ поместить тела наших парней в тот же колодец, а потом заполнить его доверху грунтом. Погребальные костры нам раскладывать некогда, да и местному люду, похоже, больше по нраву иное упокоение.
Римляне зябко поежились. Иное упокоение. Это что? Гнить в земле? Жалкий удел, достойный одних только варваров. То ли дело сожжение — чистый, торжественный, цивилизованный ритуал.
— Возвращайтесь к центуриям. Мы выступаем.
Ночь когорта провела в наспех разбитом походном лагере. И, несмотря на то что весь день шагавшие и весь вечер долбившие мерзлую землю легионеры смертельно устали, холод и страх не очень-то располагали ко сну. С первыми лучами солнца марш возобновился, причем Гортензий запретил какие-либо остановки на отдых и зорко, как ястреб, следил за людьми, накидываясь на любого виновника хотя бы малейшего замедления общего темпа и ругая его в хвост и в гриву. Если ругань не помогала, в ход шел командирский увесистый жезл. Хотя день обещал быть холодным и снег, убитый солдатскими сапогами, вмиг превращался в ледяную скользкую корку, легионеры, тащившиеся со всем оружием и в доспехах, скоро взмокли от пота. Пленникам, пусть и закованным в цепи, но не обремененным поклажей, было полегче. Впрочем, один из них, раненный в ногу, все же вывалился из ряда и рухнул на землю. Подбежавший Гортензий с ходу огрел его своим жезлом, но бритт лишь скорчился, не желая вставать. Центурион в гневе воткнул жезл в снег, выхватил меч и одним взмахом раскроил бритту горло. Тело осталось лежать на обочине, колонна без какой-либо заминки продолжила путь, из нее больше не выпадал ни один пленник.
Разумеется, такой марш-бросок, без передышек и с полной выкладкой, был до крайности утомителен, и чем дольше он длился, тем громче становился ропот легионеров. Многим из них после засады на дуротригов так и не удалось толком выспаться. И во второй половине дня, когда солнце уже начало понемногу клониться к грязно-серому зимнему горизонту, Катон стал задумываться о том, надолго ли его хватит. Ремни мешка стерли плечи до крови, глаза жег пот, каждый шаг отзывался в ступнях уколами боли. Оглядывая бойцов своей центурии, он видел по лицам, что им тоже несладко, и облегчения не ожидалось: ведь даже после того, как центурион Гортензий наконец-то объявит привал, легионерам придется браться за кирки с лопатами и ковырять скованный холодом грунт. Одна мысль об этом ужасала Катона, и он, как это временами бывало и раньше, проклинал тот день и час, когда ему пришло в голову записаться в солдаты, вместо того чтобы вести себе в Риме нехлопотную и не лишенную приятностей жизнь привилегированного раба из дворца.
И надо же, когда он, уступая воображению, совсем было смежил веки, воображая себя писцом императорской канцелярии, восседающим за уютным письменным столиком возле изящной жаровни, источающей одновременно и свет, и тепло, его резко вернул к неприглядной реальности неожиданный крик. Фигул споткнулся, упал и теперь неловко возился в снегу. Катон, мысленно порадовавшись возможности отключиться от одуряющего однообразия марша, помог бедолаге встать на ноги.
— Собери свои вещи и возвращайся в строй.
Фигул кивнул и склонился к своему скарбу.
— Это еще что за дерьмо, чтоб вам сдохнуть! — проревел подлетевший Гортензий. — Вы кто, солдаты или подзаборные девки? Оптион, это твой остолоп?
— Так точно, командир!
— Тогда почему ты не пнешь его в зад?
— Командир? — Катон покраснел. — Я…
Он поискал глазами шагавшего в колонне Макрона, рассчитывая на его помощь, но бравый центурион по опыту знал, что если он встрянет, будет лишь хуже, и даже не оглянулся на шум.
— Ты, что, не только онемел, но и оглох? — продолжал разоряться Гортензий, буравя взглядом растерявшегося Катона. — В моей когорте покидать строй позволено только мертвым, понятно? Любой другой придурок, посмевший это проделать, пожалеет, что он не мертвец! Уяснил?
— Так точно, командир.
Фигул торопливо набивал свой мешок тем, что вывалилось из него при падении.
— Эй, ты! — обернулся к нему старший центурион. — Я разве велел тебе укладывать свои манатки?
Фигул покачал головой, и в то же мгновение жезл центуриона со звоном обрушился на его шлем.
— Не слышу ответа. У тебя есть язык, идиот? Ну так пусти его в дело!
— Так точно, командир. То есть никак нет, командир. Я не получал приказа укладывать свои манатки.
— То-то же! Подбери щит и копье. Остальное брось. В другой раз ты хорошенько подумаешь, прежде чем ронять что-нибудь на дорогу.
Фигул вспыхнул: приказ был несправедливым и слишком суровым. Ведь замена брошенного имущества обойдется ему в пару месячных выплат. А то и больше, все зависит от казначеев. Им только дай за что-нибудь зацепиться. По крайней мере, так о них говорят.
— Но я очень устал, командир. И ничего не мог с этим поделать.
— Он ничего не мог поделать! — заорал Гортензий. — Ничего, значит? Что за хрень ты несешь?! Еще одно столь же поганое заявление, и ты с перерезанными поджилками останешься здесь на потеху друидам. Мигом марш в строй!
Фигул подхватил свое оружие и, бросив тоскливый взгляд на пожитки, побежал догонять колонну, чтобы занять свое место в Шестой. Отослав рядового, Гортензий опять уставился на Катона, потом наклонился к нему и забубнил, угрожающе щерясь:
— Оптион, если мне еще раз придется вмешаться в твои дела, клянусь, я лично изобью тебя до беспамятства и без малейшего сожаления вышвырну из колонны. Что, по-твоему, подумают остальные солдаты, глядя, как их долбаный командир нянькается со всякими недотепами? Ты и сам не заметишь, как они все начнут ныть, что им плохо. Твоя задача вздрючить их так, чтобы они и думать не смели о какой-то там передышке, так как в нашем положении отдых — это кратчайший путь к смерти. Не смей с ними сюсюкать! Иначе каждый отставший и убитый боец будет на твоей совести. Понял?
— Так точно, командир.
— Я очень надеюсь на это, чтоб мне пропасть. Потому что ежели ты…
— Тревога! Враги! — донесся издалека чей-то голос.
От головы колонны мчался конник. Обнаружив Гортензия, он осадил коня. Когорта, не получавшая приказа встать, продолжала движение, но взволнованные криком всадника люди теперь беспокойно озирались по сторонам.
— Где они?
— Впереди, командир. Перекрыли дорогу.
Всадник указал на невысокий, поросший густым лесом холм.
— Сколько их?
— Сотни, командир. На колесницах и в пешем порядке.
— Понятно, — кивнул Гортензий и зычным криком велел когорте остановиться. — Продолжайте вести наблюдение. Если они зашевелятся, срочно дайте мне знать.
Кавалерист отсалютовал, развернул коня и помчался к смутно различимому авангарду. Снег из-под конских копыт летел в лица замерших в ожидании римлян.
Гортензий сложил ладони ковшом:
— Командиры! Ко мне!
— Вроде темнеет, — пробормотал Катон, с тревогой поглядывая на небо.
Макрон кивнул, но не отвел глаз от вражеских воинов, плотной стеной перегородивших лощину, по которой шла дорога. Что поражало, бритты стояли совершенно недвижно, сохраняя по всему фронту сомкнутый строй — с тяжелой пехотой в центре и легкой на флангах, где также группировались небольшие скопления колесниц.
«Значит, их где-то около тысячи человек, а то и поболе», — прикинул Макрон.
Соотношение сил было явно не в пользу когорты, в которой менее пяти сотен боеспособных бойцов. Причем без кавалерии, та уже ускакала. Гортензий приказал конникам обогнуть неприятеля и во весь опор мчаться за подмогой к легату. Правда, до легиона отсюда миль двадцать, но за ночь разведчики всяко должны их одолеть, если все пойдет хорошо.
Однако помимо численного превосходства противника занявшую оборонительную позицию когорту заботило еще кое-что. В центре образованного ею квадрата сидели на корточках захваченные в поселении пленники, для охраны которых тоже требовалось немало солдат, ибо бритты вели себя неспокойно. Они возбужденно вытягивали шеи, пытаясь увидеть своих соплеменников, норовили привстать и перешептывались, пока их не одергивал резкий окрик или удар ребром щита. Правда, с тем же успехом, с каким можно шумовкой пытаться утихомирить закипающую в котле воду: стоило унять брожение в одной группе, как оно возникало в другой.
— Оптион! — крикнул Гортензий командиру охраны. — Заткни этих ублюдков. Следующего бритта, который разинет пасть, убей на месте.
— Есть, командир.
Оптион обернулся к пленникам и обнажил меч, давая понять, что будет с каждым, кто осмелится издать хоть звук. Его поза была достаточно красноречива, и туземцы, съежившись, смолкли.
— И что же теперь, интересно бы знать? — пробормотал Макрон.
— Почему они не нападают на нас, командир?
— Не имею представления, Катон. Ни малейшего хренова представления.
Небо темнело, сгущался мрак, а два воинства так и стояли одно против другого, словно выжидая, какое из них первым не выдержит напряжения и либо ринется в лобовую атаку, либо пустится наутек. Даже Макрон, всегда втайне гордившийся своим хладнокровием, вдруг поймав косой взгляд оптиона, с удивлением обнаружил, что барабанит пальцами по верхней кромке щита. Центурион убрал руку, с хрустом зевнул, отчего Катон поморщился, и положил ладонь на рукоять меча.
— Да, сроду не видел ничего подобного, — проговорил Макрон смущенно. — Должно быть, эти хреновы дуротриги обладают куда большей выдержкой, чем прочие кельты, каких я встречал, а может, они еще пуще боятся нас, чем мы их.
— А ты как думаешь, командир?
— Не знаю. Но склоняюсь к тому, что они нас побаиваются.
Пока он произносил это, вражеский строй расступился, пропустив вперед маленькую группу людей. Завидев шлем с разлапистыми рогами и черные одеяния, Катон содрогнулся. Уж не эти ли самые варвары подъезжали недавно к валам римского лагеря и не их ли вождь обезглавил морского префекта? С нарочитой неторопливостью друиды направили коней к римскому строю и спокойно остановили их на расстоянии броска копья. Все замерло: лишь кони слегка перебирали копытами. Потом главный друид поднял руку:
— Римляне! Где ваш вождь?
Он говорил по-латыни, но с сильным кельтским акцентом. Его зычный голос отдался эхом от окаймлявших долину заснеженных склонов.
— Пусть выйдет. Я хочу говорить с ним.
Макрон с Катоном обернулись и посмотрели на старшего командира. Губы того надменно скривились, но, зная, в какой опасности пребывает когорта, старый воин сдержал готовую сорваться с них брань. Он вздернул подбородок, выпрямил спину, а потом вышел из строя и уверенным шагом направился к черным жрецам. Катон обмер от страха. Неужели Гортензий настолько глуп, что собирается разделить участь Максентия? Он, закусив губу, подался вперед.
— Успокойся, малыш, — тихо рыкнул Макрон. — Гортензий знает, что делает. А ты изволь держать свои чувства при себе, чтобы не нервировать девочек.
Кивком головы он указал на ближайших легионеров, и все, кто слышал его, ухмыльнулись. Катон покраснел, замер и сделал вид, что целиком поглощен наблюдением за шагающим к варварам центурионом.
Подойдя к всадникам, Гортензий остановился, расставил ноги и положил руку на эфес меча, после чего стороны вступили в переговоры. Слов на таком удалении было не разобрать, да и разговор оказался коротким.
Всадники остались стоять, где стояли. Гортензий же, отступив на пару шагов, медленно повернулся и твердой походкой направился к своей когорте. Оказавшись внутри обнесенного щитами квадрата, он подозвал командиров. Макрон с Катоном поспешили к нему. Им, как и всем, не терпелось узнать, что же сказали Гортензию самые злобные и непримиримые из британских жрецов.
— Они сказали, что разрешат нам пройти беспрепятственно.
Гортензий помолчал и, с кривой улыбкой оглядев офицеров, добавил:
— Если мы освободим захваченных нами пленников.
— Чепуха. — Макрон сплюнул в снег. — Наверное, они думают, что мы вчера родились.
— Я тоже решил так. И сказал, что могу отпустить их товарищей лишь тогда, когда мы окажемся в лагере нашего легиона. Это не произвело на них впечатления, но они предложили компромисс. Освободить пленников на подступах к лагерю, когда его стены появятся в поле обзора.
Командиры задумались, каждый прикидывал, успеет ли уже не обремененная пленниками когорта добраться до своих прежде, чем бритты нарушат договоренность и попытаются порубить римлян в куски.
— В конце концов, расстаться с пленными — беда небольшая. У нас еще будет много возможностей нахватать новых, — заговорил было кто-то, но смолк, когда Гортензий рассмеялся и покачал головой:
— Беда в том, какую свинью подложил нам ублюдок грек.
— Командир?
— Им не нужен весь этот жалкий сброд! — Гортензий ткнул пальцем в сторону смирно сидевших на корточках бриттов. — Они требуют отпустить захваченных в Новиомаге друидов. Тех самых, которых прикончил этот кусок дерьма Диомед.
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ