Глава 23

– Придется оставить его, – тихонько промолвил Катон.

Фигул покачал головой:

– Нельзя. Если они его поймают, то заставят говорить. А потом казнят.

Оптион умолк и оглянулся через плечо на легионера, сидевшего на камне возле речушки и поглаживавшего вывихнутую лодыжку. С этого самого камня, мокрого и скользкого из-за дождя, он некоторое время назад и навернулся. Один неверный, слишком поспешный шаг, и вконец вымотанный солдат полетел на землю, получив тяжелейший вывих, такой, что, попытавшись встать и перенести вес на поврежденную ногу, малый заорал от боли. Стало ясно, идти дальше он не сможет. Рассвет застал их, по прикидкам Катона, чуть далее чем в восьми милях от лагеря, а стало быть, до кромки болот оставалось еще миль шесть. Не приходилось сомневаться, что легат вышлет конницу на их поиски, как только будет достаточно светло и следы станут различимы. Чтобы улучшить свои шансы на спасение, следовало припустить бегом, а раненый и ковылять-то не мог. А понести его означало существенно замедлить движение и подвергнуть дополнительному риску жизни всех остальных.

Катон впился в оптиона взглядом.

– Мы не можем взять его с собой, не можем себе это позволить. Теперь ему самому придется позаботиться о себе, понимаешь?

– Это неправильно, командир, – ответил Фигул. – Я не стану соучастником его смерти.

– Он так и так был бы мертв. Вы с Макроном просто добавили ему несколько часов жизни. Я принял решение, оптион. И больше мои приказы не обсуждать!

Несколько мгновений Фигул молча смотрел ему в глаза, а потом сказал:

– Приказы? Командир, но ведь мы больше не солдаты. Мы дезертиры. С чего ты вообще взял, что я стану повиноваться?..

– Заткни глотку! – оборвал его Катон. – Ты, оптион, будешь делать то, что я скажу. Что бы ни случилось, я здесь старший по званию командир. Не забывай об этом, или я убью тебя на месте.

Фигул воззрился на него в изумлении, но потом кивнул:

– Да, командир. Так точно.

Только теперь Катон осознал, что сердце его бешено колотится, а кулаки сжаты, и подумал, что, наверное, выглядит дурак дураком. Изнурение вкупе со страхом быть изловленным, возвращенным в лагерь и преданным казни вконец истрепало нервы. Но если он хочет пережить это суровое испытание сам и помочь в этом своим бойцам, ему необходимо быть сильным. В его сознании уже наполовину оформился план – правда, чересчур амбициозный и оптимистичный, но когда человек цепляется за жизнь, словно взбираясь по отвесному склону, впору ухватиться за любую, пусть самую невероятную возможность спасения. Впрочем, стоит ли мечтать о том, что божественная десница чудесным образом укроет их от опасности, подумал Катон, едва не рассмеявшись над собой. Искушение было почти непреодолимым, но юноша знал, что за ним таится опасность парализующей истерики, которая погубит их всех, стоит ему поддаться. Потерев глаза, Катон сжал плечо своего оптиона.

– Прости, Фигул. Я обязан тебе жизнью, тебе и Макрону. Мы все вам обязаны. Жаль, что ты оказался втянутым во все это, ты заслуживаешь лучшего.

– Да ладно, командир, все нормально. Я же понимаю. – Фигул слегка улыбнулся. – Признаться, мне действительно трудно прийти к согласию с самим собой. Знай я заранее, что это будет вот так… Ну и что нам с ним делать?

– Мы его оставим. Он уже покойник, и ты сам это знаешь. Нам только нужно быть уверенными, что он погибнет сражаясь или в любом случае не будет захвачен живым. – Катон выпрямился и прокашлялся. – Веди людей дальше. А я переговорю с ним и догоню вас.

– Переговоришь? – с подозрением спросил Фигул. – Только переговоришь?

– Ты мне не веришь?

– Верить центуриону? После того, как мы оказались в такой ситуации? Не испытывай судьбу, командир.

Катон улыбнулся.

– Я испытываю ее с того самого дня, как поступил на службу. И до сих пор Фортуна мне не изменяла.

– Все когда-то случается впервые, командир.

– Может быть… Ну, давай, уводи людей. И двигайтесь в темпе.

Фигул кивнул.

– Направление прежнее?

Катон на миг задумался, оглядывая окрестности.

– Нет. Поворачивай на юг, вон к тому кряжу. А когда переберетесь через него и окажетесь вне зоны видимости с равнины, возвращайся к первоначальному направлению. Что, как, зачем – это я потом объясню. Двигай!

Оптион направился к усталым беглецам, устроившимся в высокой траве возле ручья, а Катон подошел к пострадавшему солдату.

– Ты ведь из центурии Туллия, да?

Легионер поднял глаза. Лицо его было обветренное, дубленая кожа, обрамленная редеющими седыми кудряшками. Катону подумалось, что этому бойцу оставалось всего несколько лет до отставки с полной выслугой. Судьба жестоко посмеялась над ветераном, выбрав его для казни.

– Так точно, командир. Вибий Поллий.

Солдат отсалютовал Катону и бросил взгляд на товарищей, уже поднимавшихся с травы.

– Ты собираешься меня оставить, ведь так?

Катон медленно кивнул.

– Прости. Мы не можем позволить себе сбавить темп. Будь какой-то другой выход…

– Но его ведь нет. Все понятно. Я не в обиде.

Катон присел на ближайший валун, горделиво возвышавшийся над быстрой речушкой.

– Послушай меня, Поллий. Пока мы не замечали никаких признаков преследования. Если ты заляжешь где-нибудь на земле и попытаешься вправить лодыжку, то, может быть, позже и найдешь нас. У тебя вид человека, который мог бы мне пригодиться. Постарайся найти укрытие и не высовывайся, пока не заживет нога. Мы пойдем на юго-запад.

– Но ведь мы собирались скрыться в болотах, командир.

Катон покачал головой.

– Нет. Это небезопасно. Если мы попадем в руки приспешников Каратака, они заставят нас мечтать о смерти, как об избавлении.

Оба они улыбнулись, после чего Катон продолжил:

– Фигул считает, что наши шансы улучшатся, если мы найдем дамнониан. Вроде бы некоторые из них состоят в родстве с тем племенем в Галлии, из которого происходит он сам. Он немного знает их язык и может попросить их нас принять. Так что, если окажешься среди туземцев, назови его имя.

– Непременно, командир. Я все так и сделаю, как только нога заживет. – Поллий хлопнул себя по бедру.

Катон задумчиво кивнул.

– А если не заживет…

– Ну, тогда в этом мире мы уже не свидимся. Не беспокойся, командир, живым они меня не возьмут. Даю тебе слово.

– Этого мне вполне достаточно, Поллий.

Катон кивнул, внутренне сгорая от стыда из-за того, что вынужден покинуть несчастного ветерана.

– Просто хочу быть уверенным, что, даже если они тебя схватят, ты и словом не обмолвишься о том, куда мы направились. И о роли Макрона в этой истории.

Поллий вытащил из-за пояса меч.

– Эта штуковина позволит некоторое время держать их на расстоянии. Ну а ежели станет ясно, что мне не отбиться, будь уверен, я сумею использовать ее так, что им не представится возможности заставить меня говорить.

Понимая, что этот человек почти наверняка так или иначе обречен на смерть, Катон постарался, чтобы его последние слова были особенно взвешенны и осторожны.

– Защищайся всеми возможными средствами. Но помни: те, кого пошлют за нами вдогонку, всего лишь солдаты, выполняющие приказ. То, что произошло с нами, – не их вина. Ты меня понял?

Поллий кивнул, печально глядя на свой меч.

– Вот уж никогда не думал, что мне придется обратить его против себя. Мне всегда казалось, что бросаться на меч – это причуда сенаторов и им подобных.

– Может быть, ты возвысишься в том мире?

– Не с того места, на котором я сейчас сижу.

– Тоже верно… Ладно, Поллий, мне пора идти. – Катон крепко пожал солдату руку. – Уверен, я тебя еще увижу. Через несколько дней.

– Как бы мне не увидеть тебя первым, командир…

Катон рассмеялся, потом встал и, не промолвив больше ни слова, припустил бегом за Фигулом и остальными беглецами, успевшими отойти на некоторое расстояние. Оглянулся он перед тем, когда место, где они переправлялись через речку, должно было скрыться из вида, заслоненное невысоким бугром. Поллий кое-как поднялся по берегу повыше и сейчас сидел, вонзив в землю меч между раздвинутыми ногами. Опершись подбородком о ладони, лежавшие на рукояти меча, он смотрел им вслед, в ту сторону, куда они удалились. В этот момент Катон понял, что ему не было такой уж надобности пытаться обмануть ветерана. Поллий был готов умереть и решительно настроен на то, чтобы это случилось прежде, чем произнесет хоть слово, способное выдать его товарищей. Но даже при этом Катон не мог отказаться от мысли о необходимости дополнительной подстраховки. Даже самого благородного человека, исполненного самых благих намерений, удается порой застать врасплох. Катон видел, как работают пыточных дел мастера Второго легиона, и прекрасно понимал: нужна исключительная стойкость, чтобы не выдать им сведения, которых они добиваются. А Поллий не более чем человек, чьи дни близятся к закату.

В течение утра дождь постепенно ослабевал, превратившись под конец в мелкую морось, но небо по-прежнему затягивали унылые серые тучи, отказывая беглецам в возможности погреться на солнышке. Катон с Фигулом вели их вперед, чередуя бег с шагом и уводя все дальше к болотам, сулившим наилучшую возможность укрыться от конных разъездов, которые неминуемо пустятся за ними в погоню. Дождь смыл большую часть глины, в которой они измазались ночью, но их кожа оставалась заляпанной глубоко въевшейся грязью, а всякий раз, когда они, вспотев за время пробежки, переходили на шаг, их пробирала зябкая дрожь. При отсутствии фляг утолить жажду можно было лишь из ручья, близ которого остался Поллий, и по мере продолжения этого выматывающего марш-броска Катон чувствовал, как все больше и больше набухает во рту липкий язык. Но, невзирая на усталость, никто не выбывал из колонны. Отстающих не было, поскольку каждый прекрасно знал: оставшегося позади ждет неминуемая смерть. Именно на это Катон и полагался, зная, что страх смерти способен побудить человека двигаться на пределе физических возможностей, когда уже не помогают ни увещевания, ни угрозы, ни колотушки.

Центурион пытался составить хоть какое-то представление о ходе времени, но без солнца на небосводе он мог лишь приблизительно оценить прошедшие часы, исходя из примерной скорости движения. По его подсчетам, было около полудня, когда они перевалили невысокую холмистую гряду, откуда увидели, что меньше чем в миле впереди лежит огромная, раскинувшаяся до самого горизонта низина. В тусклом, пробивающемся сквозь облака свете открывалась унылая, мрачная перспектива нескончаемых камышовых зарослей, узких протоков, луж и разбросанных тут и там островков и холмиков, где над густыми зарослями боярышника и дрока изредка поднимались чахлые деревца.

– Не больно-то уютно, – буркнул Фигул.

Катону, прежде чем он смог откликнуться, пришлось отдышаться.

– Да уж… но ничего лучше у нас нет. Какое-то время придется довольствоваться этим.

– А что потом, командир?

– Потом? – Катон издал горький смешок, после чего ответил: – А это «потом», Фигул, скорее всего не наступит. Мы будем жить одним текущим моментом под постоянной угрозой быть обнаруженными не одними, так другими, что в равной степени означает смерть… если только не добьемся отмены приговора.

– Отмены? – фыркнул Фигул. – Да как это может быть, командир?

– Я сам не знаю, – признал Катон, – поэтому не хочу раньше времени внушать никому надежду, которая может оказаться тщетной. Мне надо еще как следует продумать все детали, тогда я тебе все объясню. А сейчас надо двигаться.

Впереди, на склоне, дорога раздваивалась: одна тропа шла налево, огибала край болота и быстро пропадала из виду в затягивавшем горизонт легком мареве, поднимавшемся над самыми глубокими топями и провалами между холмами, где еще лежал плотный туман. Вторая, правая, менее разбитая и исчерченная колеями, вела прямо в сердце болот.

– Двигаться по правой тропе! – скомандовал Катон, выбежав из колонны и обернувшись к Фигулу. – Веди их дальше. Не останавливаться до тех пор, пока не углубитесь в болота самое меньшее на четверть мили.

– Будет исполнено, командир. А ты куда?

– Вернусь на холм и посмотрю сверху, как там дела позади, нет ли погони. Ты вообще поглядывай, когда я появлюсь, а то мне не больно охота заблудиться в болотах.

Фигул улыбнулся.

– До встречи, командир.

Они расстались. Фигул повел вымокших, перепачканных беглецов дальше на запад, где раскинулись негостеприимные топи, а Катон повернул назад, к холмистой гряде, которую они только что перевалили, хотя сам не очень-то понимал, почему ему вдруг показалось нужным бросить сверху последний взгляд назад. Быть может, им двигала необходимость остановиться и подумать, спланировать следующий шаг. Возможно, просто требовалось перевести дух и посмотреть на остающийся позади мир, прежде чем окончательно окунуться в жизнь, состоящую из скитаний и ужасных лишений. Но каким бы ни был мотив, он медленно, с тяжелым от осознания безнадежности ситуации сердцем, поднялся обратно по склону. Что, если никакой надежды на искупление нет? Что, если он весь жалкий остаток своей жизни обречен скрываться в диких пустошах, в ужасе перед возможностью быть обнаруженным и схваченным своими же соотечественниками? Да стоит ли вообще такая жизнь того, чтобы за нее цепляться?

Даже если ему удастся в ближайшем будущем не угодить в руки легионерам или уцелевшим соратникам Каратака, до конца года легионы все равно установят контроль над южной частью острова. Тогда у них появится достаточно времени для поиска и уничтожения последних оплотов тех, кто дерзает противиться Риму. Рано или поздно беглецы будут найдены, схвачены и преданы казни, даже если военные власти с трудом вспомнят, в чем, собственно, состоит их преступление.

Но раз уж ему выпала такая судьба, решил Катон, не лучше ли рискнуть всем и попытаться вновь вернуть расположение командующего Плавта и легата Веспасиана, для того чтобы приговор был пересмотрен. Альтернатива была такова, что о ней и задумываться-то страшно, и он наделся, что сумеет внушить это остальным, когда придет время изложить им свой план. Ему потребуются добровольцы, ведь на самом деле они уже не воинское подразделение, в котором он как командир обладает безусловным правом отдавать приказы. Сейчас вся его власть основывалась на вере в способность принимать правильные решения. Вот и Фигул было усомнился в его праве командовать, но у оптиона хватило здравого смысла понять, что кучка беглецов имеет шанс выжить, лишь если кто-то поведет ее за собой, и лучшей кандидатуры на роль вожака, чем Катон, не имелось… во всяком случае, пока.

Катон был столь поглощен размышлениями о будущем, что сам не заметил, как поднялся на гребень холма и оглядел затянутую пеленой мелкого дождя долину, которую они недавно пересекли.

Кавалерийский заслон примерно из двадцати всадников, скачущих врассыпную, придерживаясь расстояния, друг от друга шагов в пятьдесят, он увидел сразу. Преследователи находились не далее чем в паре миль и двигались по касательной к маршруту, пройденному Катоном и его командой. Молодой центурион мигом упал на землю, с замиранием сердца высматривая признаки того, не был ли он замечен. Он проклинал себя за беспечность: это ж надо было взять да и подняться на гребне в полный рост. Усталость не оправдание, особенно когда от твоей осторожности зависят жизни твоих спутников.

– Дурак! – процедил Катон сквозь зубы. – Проклятый болван!

Однако никаких признаков того, что разведчики заметили появившуюся в отдалении на холме одинокую фигуру, не наблюдалось. Скорее всего они просто не смотрели вдаль, а пристально изучали землю перед собой в поисках оставленных беглецами следов. Конница неспешно продвигалась по травянистой равнине, а всякий раз, когда по пути попадалась рощица, задерживалась, чтобы ее прочесать. Катон прикинул, что, следуя этим курсом, они проедут довольно далеко от него, и начал понемногу успокаиваться. Он задумался о том, наткнулись ли всадники на Поллия. Поднял ли ветеран меч против своих недавних соратников или, памятуя слова Катона, предпочел обратить оружие против себя? А возможно, ему удалось найти укрытие, и преследователи проехали мимо? Катон поймал себя на том, что надеется: бедолагу все-таки поймали, принудили говорить, и он, выложив то, что с умыслом рассказал ему Катон, навел погоню на ложный след.

Во всяком случае, кавалеристы определенно следовали в том направлении. Однако когда ехавший впереди всадник находился примерно в миле от Катона, посередине их растянувшейся линии возникло какое-то замешательство. Один из разведчиков остановился, спрыгнул на землю и замахал руками, подзывая товарищей. Его призыв был передан по цепочке в обе стороны, и солдаты, развернув коней, направились к нему, образуя все более разраставшуюся группу. Катон напрягал глаза, пытаясь разглядеть, что же именно происходит в долине. Большинство всадников спешились, командиры что-то обсуждали с человеком, остановившим продвижение. О чем речь, Катон, разумеется, понять не мог, зато, присмотревшись, выяснил, что это не легионные разведчики. Покрой плащей и закинутые за спины кожаные, натянутые на раму щиты выдавали в них бойцов вспомогательной когорты, а когда он разглядел венчавшую их штандарт, тускло поблескивающую медвежью голову, кровь застыла в его жилах.

– Батавы…

Командующий Плавт имел в своем распоряжении несколько конных когорт, набранных из воинов этого безжалостного германского племени, славившегося безрассудной отвагой. В прошлом году, при форсировании реки Мидуэй, батавы стяжали себе зловещую репутацию, в приступе кровожадной злобы перебив на месте всех попавших в их руки пленников. Катон с ужасом припомнил, что подобную кровожадность воинственные германцы проявляли не раз: если они настигнут его с товарищами, пощады ждать не придется. Между батавами и легионерами существовало напряжение, выходившее далеко за рамки обычного соперничества между подразделениями в большинстве армий, и когда войска стояли в Камулодунуме, находившиеся в увольнении римляне и германцы нередко вступали в кровавые драки, в том числе и со смертельным исходом.

Командир патруля выбрался из толпы своих воинов, расправил плечи и, почесывая спину, принялся озирать окрестности. Катон инстинктивно припал к земле за долю мгновения до того, как взгляд германца обратился к тому самому холму, на котором он находился. Правда, молодой человек пытался убедить себя, что бояться ему нечего, поскольку при столь тусклом свете и на таком расстоянии все равно ничего не разглядеть.

Тем временем вождь батавов развернулся и замахал руками. Спешенные воины быстро вскочили в седла и подтянулись к нему в свободном порядке, ожидая приказа. Вождь тоже вскочил на коня и натянул поводья. По взмаху его руки небольшая колонна всадников тронулась с места, быстро перейдя на равномерную рысь. Мгновение ушло у Катона на осознание того факта, что они скачут почти прямо к нему. Он понятия не имел, заметили ли они лежавшего на земле человека, но, как бы то ни было, батавы правильно определили направление, в котором ушли беглецы.

Катон поспешно сполз вниз по склону, а как только решил, что его уже не смогут увидеть, вскочил, повернулся и со всех ног припустил бегом по дороге, ведущей к болотам. В полумиле перед собой он видел маленькие фигуры своих товарищей, утопающие в призрачном тумане, начинавшем затягивать дорогу. Чтобы не споткнуться, он то и дело смотрел на бегу себе под ноги и всякий раз видел в грязи четкие отпечатки сапог бежавших впереди легионеров. И с ужасом понимал, что эти следы приведут – и уже ведут – всадников прямо к ним. Мало того что этот проклятый дождь не переставая изводил и без того измученных беглецов, так теперь он коварно вознамерился выдать их батавам. Преследователи неизбежно настигнут свою добычу, а настигнув, расправятся без всякой жалости.