Перезвон
В блеклом свете дня «кафедральный собор города Глазго» кажется пёстрым от игры теней. Мара, щурясь, всматривается в цветные пятна, которые бросают на пол осколки витражей, когда-то украшавших высокие стрельчатые окна. В воздухе кружатся мириады разноцветных пылинок, напоминающих Маре крошечные фонарики. И хотя собор звенит от воплей играющей и беснующейся водяной шпаны, от древних каменных стен исходит ощущение глубокого покоя.
Наконец Мара замечает Винга. Мальчишка примостился у ног одной из статуй, что скрываются в нишах по всему собору. Каменное лицо статуи — она изображает мужчину в утыканном колючками венце — с мягкой улыбкой взирает на ребенка, словно не носятся вокруг сотни других таких же голых и грязных детей. А Винг разложил вокруг ног каменного изваяния кусочки цветного стекла и как живому человеку улыбается ему в ответ.
Мара вспоминает легенды старой религии, которую некогда исповедовали на Винге. Этот мужчина в терновом венце считался сыном Бога, но почему-то не смог или не захотел спасти себя от мучительной смерти на кресте. Мара никогда не понимала этой легенды. Как можно отказаться от спасения, если спастись можно?!
— Винг! — зовет она мальчишку. — Ты как? Прости, что бросила тебя. Понимаешь, я встретила людей… они живут на деревьях, на другом острове…
Мара умолкает — всё равно «замурзанный ангел» не понимает ни слова — и осматривается. Вокруг громоздятся горы мусора и отбросов.
— Ты не голоден? Ты поел? — Мара показывает пальцем на рот и одновременно трет рукой живот.
Винг демонстрирует ей разорванного пополам голубя. Мара с отвращением замечает кровь, стекающую с его подбородка; в одном кулаке он сжимает голову птицы. Он пожирает ее сырой! Но еще больше пугает ее собственный голод, такой сильный, что на какое-то мгновение она забывает о брезгливости. Ей хочется вырвать птицу из рук мальчишки и вонзиться зубами в сочное нежное мясо. Мара поспешно отводит глаза.
Сзади раздается отчаянный вопль, и Мара стремительно оборачивается: девчонка лет десяти пытается вырвать из рук девочки помладше зеленую пластиковую бутылку. Яркий разноцветный мусор заменяет водяной шпане игрушки; по всему собору высятся груды самых разных предметов, аккуратно разложенных по цветам. Вокруг них и из-за них идет постоянная возня — то игры, то драки.
Но глаза десятилетней девчонки, набросившейся на маленькую, пылают совсем не детской злобой.
— Эй! — кричит Мара.
Она пытается оттащить забияку от её жертвы, и та, проворно обернувшись, кидается на Мару: кусается, царапается, дерется руками и ногами. Мара отбивается, как может. Вокруг быстро собирается толпа. Винг тоже здесь: он с нескрываемым интересом наблюдает за происходящим, однако, судя по всему, вмешаться ему и в голову не приходит. Маре вдруг становится страшно от его безразличия, от жестокости этих маленьких дикарей. Она кидается бежать. Рывком распахивает тяжелую дверь собора и мчится вниз, к воде, где ее уже поджидает Горбалс. Высоко над головой он держит мерцающий фонарик, — чтобы Мара сразу же заметила его в быстро сгущающемся сумраке.
Мара подбегает к нему, перепуганная и растерянная. Горбалс поспешно берет её за руку и помогает перебраться на плот. Его плохое настроение, кажется, прошло, и он смотрит на девочку сочувственно и озабоченно.
— Что случилось?
У Мары дрожат губы. Чтобы не расплакаться, она сжимает их покрепче.
— Я приехал за тобой, потому что на воде неспокойно. — Он вздыхает. — Послушай, Мара, эти крысоеды… они дикие и очень опасные.
Мара кивает, пытаясь унять дрожь. Горбалс деликатно молчит, не спрашивая о происхождении глубокой рваной раны у неё на лице. Ни слова не говоря, он находит в траве большой листок подорожника и, сорвав, осторожно прикладывает к её окровавленной щеке. Мара бормочет слова благодарности и прижимает прохладный лист к горящей ране. Всё её возбуждение куда-то улетучилось; ей снова становится страшно и одиноко в этом чужом и тёмном мире.
— Терпеть не могу это место. Гиблое оно… — бурчит Горбалс, кладёт фонарик Маре на колени и принимается грести наперерез волнам, направляя плот в сторону от кладбища и собора. Горбалс умело обходит стороной шеренгу торчащих из воды столбов: в мерцающем свете фонарика видно, что каждый столб украшают изображения рыбы, кольца и дерева.
— Тебе лучше держаться отсюда подальше. Да и мне тоже, — говорит он.
— Что ты имеешь в виду? Что значит гиблое? — спрашивает Мара, с интересом разглядывая странный, сплетённый из ветвей фонарик. Плетёная клеточка наполнена светляками, от которых и исходит этот нежный мерцающий свет.
— Гиблое — значит затонувшее, погибшее, сгинувшее. На соборном холме и в воде полно всякого гиблого добра. Смотри, в темноте его хорошо видно.
Мара склоняется к воде и снова видит призрачное сияние, идущее от затонувшего города.
— Это фосс.
— Фосс? — не понимает Мара.
— Свечение, идущее от гиблых вещей. Никогда не трогай их, — предупреждает Горбалс. — Это очень опасно.
Внезапно у Мары над головой раздаётся пронзительный визг, и прямо на неё откуда-то сверху пикирует здоровенная черная тварь. Завопив от ужаса, девочка пытается скинуть тварь с себя. Та, оскалив мелкие острые зубы, тычется жуткой мордой в фонарик, пытаясь добраться до светляков.
— Пошла вон, дрянь! — Горбалс сшибает тварь веслом, и та, высоко подлетев в воздух, исчезает в темноте. Через секунду слышится всплеск — тварь плюхается в воду.
— Мерзкие летучие мыши, — раздраженно говорит Горбалс. — Вечно охотятся на светлячков…
— Это была летучая мышь?! — ахает Мара. — Впервые вижу такую огромную и злобную.
На Винге тоже водились летучие мышки, только те были маленькими безобидными зверьками, мирно живущими в церкви и на чердаках амбаров. А эта гадость больше похожа на летучую кошку, чем на мышку…
Они подплывают к Голубиному Холму. Горбалс озабоченно смотрит на гнущиеся от ветра деревья.
— Сегодня Заката не будет. Буря не даст развести костёр. Но истории-то у нас всё равно останутся. Ты обязательно должна рассказать нам о себе. Мы обожаем истории.
— Мою историю? — переспрашивает Мара, сходя на землю. Она вовсе не уверена, что у неё хватит сил и мужества рассказать о себе.
Она помогает Горбалсу оттащить плот подальше от воды. На холме, среди сухих яблонь, испуганно мечутся овцы. Неожиданно на лицо Маре падает тяжёлая теплая капля, а откуда-то сверху доносится странный металлический шум. Она удивлённо вскидывает голову — это дождь стучит по конструкциям небесного города!
Горбалс, кряхтя, водружает на плот несколько тяжёлых камней — чтобы ветер не утащил.
— Ты наверняка знаешь какие-нибудь истории, — говорит он. — Они помогают нам жить, а миру — вертеться. Но, Мара, что касается крысоедов… Бруми-ло права. Они совершенно дикие! Как звери. Они живут очень мало; рано размножаются и вскоре умирают. Языка у них нет, но они живут стаями и действуют сообща. Они не люди.
— Но они очень похожи на нас. И они люди — дети. Одичавшие, но все-таки дети. Никому нет до них дела, все их бросили. Но они заслуживают доброты и заботы, а не ненависти.
Горбалс бросает на неё удивлённый взгляд.
— Если честно, мне это никогда не приходило в голову. Но… — В неверном свете фонарика Мара видит, что он улыбается, — тебе что, действительно жалко того крысоеда, который разодрал твоё лицо?
— В данный момент не очень, — отвечает она с кривой усмешкой.
Следуя за фонариком, подпрыгивающим в руке Горбалса, Мара поднимается по Голубиному Холму и входит в рощу. Поляна пуста. Вокруг — ни души. Только шумит ветер, да где-то вдали раздаётся металлический перестук, от которого девочке снова становится не по себе.
— А где все? — спрашивает она.
— Уже угнездились, — отвечает Горбалс. Отпихнув пасущуюся козу, он ловко взбирается по верёвочной лестнице, свисающей с каштана, и исчезает в одном из больших гнёзд, которые Мара заметила еще днём. Со всех деревьев на неё пялятся круглые совиные глаза древогнёздов, которые уютно устроились в своих странных жилищах, слабо освещенных светляковыми фонариками.
— Лезь ко мне, — зовет Горбалс. — Места хватит.
Из соседних гнёзд слышится приглушённый смех.
— Я лучше здесь посижу, — смущённо отвечает Мара.
Съёжившись, она устраивается под каштаном. По обе стороны от неё, словно ручки кресла, торчат здоровенные корни. Еще через корень пристроилась на ночлег парочка цыплят.
— Она не хочет гнездовать с тобой, — доносится откуда-то сверху голос Кэндлриггс. — Мара! — зовёт старуха, пытаясь перекричать шум ветра. — Пожалуйста, поднимайся сюда и раздели со мной Большое гнездо.
По лестнице, искусно свитой из корней и трав, Мара взбирается на старый дуб и заползает в просторное гнездо. При свете фонарика видно, что оно прочно прикреплено к самым толстым ветвям и выложено изнутри мягким мхом. Сверху гнездо прикрыто сплетенным из ветвей навесом.
Кэндлриггс протягивает Маре теплый свёрток. Понюхав, девочка торопливо разворачивает листья и жадно накидывается на толстенькие картофельные блины с сочной начинкой из овощей и душистых трав. В жизни она не ела ничего вкуснее!
Насытившись, она прислоняется головой к стенке гнезда, и Кэндлриггс заботливо укутывает её одеялом из мха. Мара с наслаждением свёртывается калачиком, но тут же снова садится. Над головой слышится яростное завывание ветра; деревья гнутся и качаются под его мощными порывами, и у Мары виновато сжимается сердце. Как там Роуэн и остальные? Голодные, больные, грязные, в этом ужасном лодочном лагере, на таком ветру! Она живо представляет себе, как шторм швыряет лодки об городскую стену. Затем у неё перед глазами встаёт другая картина: гигантская волна накатывает на крошечную рыбачью лодчонку, на мгновение нависает стеной и тут же с грохотом обрушивается вниз. И лодки больше нет — только колышется чёрная громада океана.
Мара плачет о своей семье, и ветер разносит ее плач над Нижним Миром. Затихают древогнёзды, которые только что нетерпеливо шуршали в своих гнёздах в предвкушении свежей истории. Кэндлриггс ласково подсовывает Маре одеяло и, взяв её за руку, говорит, что история подождёт до следующего раза, а сейчас ей лучше заснуть.
Но измученная и смертельно усталая Мара боится спать; боится увидеть во сне маленькую лодку и огромную волну. И тогда, чтобы отогнать сон, она начинает рассказывать про свой остров, который поглотил океан. Она рассказывает про Тэйна, про потерянных друзей, про ужасный лодочный лагерь, гигантской опухолью наросший с наружной стороны стены. Рассказывает, как попала в Нижний Мир, о том, что ей никогда не удалось бы этого сделать, если б не дикий мальчишка — крысоед Винг…
Мара ничего не говорит о своих родителях — просто не может, — но чувствует, что древогнёзды догадываются, о чём она умолчала, и понимают, почему она это сделала.
Закончив говорить, Мара слышит вокруг только шум бури. Древогнёзды молчат. Быть может, они заснули, убаюканные её несвязным рассказом? Или не слышали её из-за ветра? У лежащей рядом Кэндлриггс глаза плотно закрыты, губы сурово сжаты. Тогда Мара выглядывает из гнезда — отовсюду, из переплетения слабо освещённых ветвей, на неё смотрят глаза — сочувственно, ласково, понимающе.
— Горбалс, — произносит наконец Кэндлриггс; голос её дрожит от волнения. — Расскажи Маре хорошую историю, которая поможет ей уснуть в эту бурную ночь в этом безжалостном мире.
— А нас не унесёт ветром? — спрашивает Мара, когда очередной порыв яростно сгибает деревья и встряхивает гнёзда.
— Конечно, нет, — успокаивает её Кэндлриггс. — Наши гнёзда сплетены так же крепко, как птичьи. И потом, в такие ночи, как сегодняшняя, из-под воды поднимаются духи предков, чтобы оберегать нас. Слышишь, как они поют среди ветвей?
Мара прислушивается, но слышит лишь вой ветра да уханье совы. Однако через некоторое время ей, действительно, начинает казаться, будто среди ветвей раздаётся пение невидимого хора. Быть может, духи её предков тоже там? Они присматривают за ней и поют ей, чтобы она спала спокойно.
— Давным-давно, — начинает Горбалс, — жила-была девочка…
Он рассказывает историю про девочку, которую утащил в чужие неведомые края страшный ураган. Она бродила там до тех пор, пока не пришла к радуге. И девочка пошла по этой радуге, пошла до самого её конца. Она сама не знала, куда и зачем идёт, знала только, что должна идти.
— И, добравшись до конца радуги, она нашла слиток золота, — говорит Горбалс.
— Слиток золота, слиток золота, — довольно перешептываются древогнёзды. И, убаюканная их шепотом, и шумом ветра, и покачиванием гнезда, Мара наконец засыпает.
Посреди ночи она неожиданно просыпается, но не от кошмара и не из-за шторма. Под её деревом кто-то есть! Она это чувствует. Выглянув из гнезда, она встречается взглядом с янтарными глазами лисы. Лиса сидит неподвижно и смотрит не мигая — просто сидит и смотрит на Мару. А Мара смотрит на лису, и мурашки бегут у неё по коже, потому что она вспоминает киберлиса и его гипнотический взгляд.
Я тебя обязательно найду, обязательно, мысленно клянется Мара, закрывает глаза и снова проваливается в сон.
* * *
На следующее утро вместо голубого неба меж переплетений ажурных переходов Нью-Мунго виднеется лишь тусклая белизна. Буря улеглась, и Нижний Мир погружён в густой серый туман, словно в кастрюлю с супом. Громко воркуют голуби, звонко распевают птицы, и Мара, разбуженная птичьим гомоном, удивляется, как можно так беспечно радоваться жизни после вчерашней бури. Она довольна потягивается, чувствуя себя свежей и отдохнувшей. Сегодня она хорошенько, с ног до головы, вымоется, постирает одежду, а потом, когда её длинные волосы высохнут, заплетёт их в косы — с ними не так жарко, как с распущенными волосами. Ну, а потом займётся исследованием Нижнего Мира и решит, что делать дальше.
— Кэндлриггс.
— Клайд.
— Молиндайнар.
— Спрингбёрн.
— Фирхилл.
— Паркхед.
— Айброкс.
Что это они там делают?! Мара высовывается из гнезда. Древогнёзды кружком сидят на земле. Каждый по очереди встаёт, громко называет своё имя и указывает рукой то в одну, то в другую сторону затонувшего города.
— Горбалс.
— Каукэдденс.
— Тронгейт.
— Гэллоугейт.
— Поссил.
— Поллок.
— Партик.
Когда очередь доходит до Бруми-ло, та поднимает своего малыша.
— А это мой бесценный маленький Клэйслэпс.
Малыш Клэйслэпс машет ручками и ножками, и все вокруг смеются, а потом начинают петь. Мара тоже смеётся. До чего же забавно, древогнёзды — ходячие районы, ожившие руки и ноги погибшего города.
Горбалс приносит Маре завтрак. Тарелка сплетена из осоки, ложка сделана из птичьего клюва, а вилка — из лапы. Мара решает, что лучше есть руками. Она пробует кусочек того, что смахивает на омлет с грибами. Омлет пахнет Нижним Миром — землёй и деревьями, темнотой и солью.
Потом Горбалс протягивает ей глиняную чашку с горячим ароматным питьём.
— Это чай из шиповника, но, если хочешь, могу заварить из крапивы, или из одуванчиков, или из мяты. Я добавил туда немножко мёда.
— Спасибо, мне нравится этот, — отвечает Мара. — А что это вы там делали?
— На Восходе и Закате мы вспоминаем районы города, в честь которых были названы, — объясняет Горбалс. — С каждым годом город всё больше и больше уходит под воду, а наш остров становится всё меньше и меньше. Когда-нибудь от него вообще ничего не останется.
— Совсем как мой остров! — восклицает Мара.
— Да, — мрачно кивает Горбалс. — В этом году вода поднялась гораздо выше, чем обычно. Если и на следующий год будет так же, мы останемся без дома. Как и ты. — Он внимательно смотрит на Мару. — И поэтому мы думаем, что ты всё-таки попала к нам не случайно. Предсказанию пора сбываться, а иначе мы все тут утопнем. Но мы верим, что символы сойдутся вместе, и тогда мы спасёмся. А ты нам в этом поможешь…
Мара беспомощно качает головой: её смущает надежда, светящаяся во взоре Горбалса. Тот робко касается её пораненной щеки.
— Молиндайнар вылечит твою рану специальной мазью. Да, кстати, Кэндлриггс спрашивала, не снилось ли тебе чего сегодня ночью.
— Снилось? — Пытаясь припомнить, Мара осторожно трогает пальцами рану. — Не помню. А что?
— Сны полны скрытых знаков и предсказаний. Кэндлриггс говорит, что по сну можно узнать, что ждёт тебя в будущем.
Мара вздыхает. И вдруг вспоминает.
— Я видела лису! — восклицает она. — Только не пойму, во сне это было или наяву.
— Лису, — сообщает Горбалс остальным. Теперь только Мара видит, что все древогнёзды в ожидании выстроились под Большим гнездом. — Ей кажется, что она видела во сне лису, но она не уверена.
Он терпеливо ждёт, пока Мара старается вспомнить что-нибудь ещё.
— Ну, она… просто смотрела на меня, и всё. Нет, всё-таки думаю, это была настоящая лиса.
И снова она думает про киберлиса. Как же ей до него добраться?! Или это всё-таки возможно? Пошарив по полу, Мара находит свой рюкзачок и, сунув в него руку, убеждается, что кибервиз на месте.
— Когда-то я знала одного лиса, — сообщает она Горбалсу. — Не настоящего, но, мне кажется, мы могли бы стать друзьями. У него были глаза друга.
Горбалс тут же устраивается поудобнее и выжидательно замирает, словно собирается выслушать занимательную историю.
— На твоём острове посреди океана? — подсказывает он.
— Не совсем… — Мара соображает, как объяснить, что такое киберпространство, человеку, одетому в обрывки пластиковых пакетов и живущему в гнезде на дереве. Она понятия не имеет, как.
— Ну, это было как во сне, но на самом деле не во сне. Вроде как по-настоящему, но не по-настоящему. Этот лис из другого мира.
— Ты была в другом мире?! — изумлению Горбалса нет предела.
— Типа того, — терпеливо объясняет Мара. — Но моё тело оставалось в этом мире, а сознание — в том, другом… Это делается с помощью машины под названием компьютер. Кибервиз.
— Волшебная машина! — восклицает Горбалс.
— Нет, — отвечает Мара.
Она решает пока не доставать кибервиз, потому что, если она покажет его Горбалсу и расскажет ему про Сеть и как туда попасть с помощью очков и палочки, он, чего доброго, решит, что это и вправду Колдовство. А ведь это и есть что-то вроде колдовства, думает Мара, выбираясь из Большого гнезда и спускаясь на землю. Колдовство, к которому она настолько привыкла, что воспринимает его как нечто само собой разумеющееся.
* * *
— Может быть, лиса — это знак, — говорит Горбалс позже, после того, как Мара вернулась из полуразрушенного дома на вершине холма, где дочиста отмылась в большой каменной ванне, наполненной тёплой дождевой водой.
— Знак чего? — спрашивает Мара, с наслаждением ощущая, как горит её кожа. Она чувствует себя свежей и сияющей чистотой. И снова может спокойно думать.
— Пока не знаю, — отвечает он. — Подождём — увидим.
— Не хочу ждать. Моя мама всегда говорила, что терпение — моё слабое место… — Мара улыбается сквозь слёзы: мысль о маме стальной иглой пронзает ей сердце. — А что, вы тут так и живёте? — поддразнивает она Горбалса. — Ждёте, когда что-нибудь случится?
— Да, — просто отвечает мальчик. — Мы живём и ждём знака, что должно что-то случиться. Это всё, что нам осталось.
— Неужели вы никогда не пробовали выбраться отсюда? Неужели никто не пытался узнать, что там, за стеной, или пробраться в небесный город? Или сесть в лодку и поплыть в открытый океан? Неужели вас никогда не интересовало, что делается снаружи?
Мара еще не успевает договорить до конца, как ей уже становится стыдно. А разве жители Винга вели себя иначе? Чем они лучше древогнёздов?
— Поначалу да, пытались, — хмуро отвечает Горбалс. — А потом поумнели. Слишком многие погибли или исчезли навсегда. И тогда мы поняли, что единственный способ выжить — это затаиться и верить в то, что однажды нас спасут. Мы поверили в Предсказание Камня. И оно сбывается. Теперь, когда ты здесь и символы соединяются, ждать осталось недолго. Скоро что-то произойдет.
— Ох, Горбалс, нет никаких символов! Пожалуйста, не ждите от меня спасения. Я даже не смогла помочь людям со своего острова, только сделала ещё хуже, чем было. Гораздо хуже, и теперь не знаю, что делать, — с отчаянием говорит Мара.
— Но я верю в Предсказание, — настаивает Горбалс. — И верю в символы. И они действительно соединяются! Например, рана на твоей щеке.
Мара осторожно трогает щеку — после того, как Молиндайнар смазала ее мазью, боль унялась. И тут она, вздрогнув, вспоминает трещину, обезобразившую лицо каменной девушки. Рана, которую нанесла маленькая дикарка, оказалась на том же самом месте, что и у Лица на Камне. А потом Мара вспоминает кое-что ещё — и холодеет. Трещину, пересекающую зеркальце на крышке резной шкатулки, подаренной ей Тэйном. Когда Мара смотрелась в зеркальце, эта трещина рассекала её лицо в том же самом месте, где теперь появилась подсыхающая рана, в том же самом месте, где была трещина на лице каменной истуканши, — с левой стороны!
Эти совпадения она объяснить не в силах. Но всё равно, несколько одинаковых трещин и царапин ещё не означают, что она и есть долгожданная спасительница древогнёздов.
— Как же вы жили на своём острове, если даже не умели читать знаки и символы? — неожиданно спрашивает Горбалс.
На это Мара не находит что ответить. Если бы она умела читать знаки, то вряд ли оказалась бы здесь, потерянная и потерявшая всех и всё.
* * *
Весь день Мара знакомится с окрестностями. Исследовав остров, она понимает, почему древогнёзды поселились именно здесь. Этот остров — самый большой, и гуще всего зарос деревьями. А кроме того, он расположен дальше остальных от центральных башен Нью-Мунго и, соответственно, от морской полиции. О существовании Нового Мира, в сумрачной тени которого живут здешние обитатели, напоминают лишь отдалённый вой сирены да волны, которые поднимаются, когда прибывает очередное грузовое судно.
В поисках Винга Мара добирается на плоту до соборного острова, а потом и до ржавого автобуса под мостом в никуда. Наконец она обнаруживает мальчишку среди развалин на верхушке Голубиного Холма. Его чумазое лицо выглядывает из-за большого красно-жёлтого знака, установленного на обрушившемся балконе; яркая жёлтая буква «М» напоминает Маре высокую двойную арку. Может быть, это был символ особого, священного места?
Винг сидит в компании других мальчишек, которые, примостившись на крыше, швыряются камнями в птиц. Развалины расположены полукругом, отчего создаётся громкое эхо; сейчас оттуда доносятся птичий гомон и возбужденные вопли водяной шпаны. Маленькие дикари очень жестоки по отношению к птицам: подражая птичьим голосам, они ловят и мучают их, забивают камнями, разрывают на части и поедают сырыми. Маре кажется, что «замурзанные ангелы» завидуют птицам и мстят им за то, что те свободны как ветер и всегда могут улететь отсюда. Водяная шпана не смеет трогать только воробья, восседающего на плече у Винга: Винг не даёт своего дружка в обиду.
Мара храбро перелезает через кучи мусора, костей, бутылок и водорослей, заполонивших развалины. Посреди комнаты, давно лишённой стен и потолка, стоит старый телевизор, из его разбитого экрана бурно растут одуванчики. Где-то среди этого запустения жалобно и тоненько плачет котёнок. Однако, пробираясь через разрушенные комнаты, Мара с удивлением замечает, что никакого запустения нет. Развалины полны жизни, — повсюду копошатся птицы, стрекозы, жуки, кошки, козы, одичавшая собака, цыплята, осы, червяки, улитки, пауки и муравьи. Природа берёт своё.
Осторожно поднимаясь по остаткам лестничного пролёта, Мара спотыкается и обжигает руку о торчащую отовсюду крапиву. Заметив неподалёку подорожник, она тянется его сорвать, чтобы приложить к волдырям, и едва не попадает рукой в огромную паутину. Вокруг полно каких-то щелей, лазов и провалов; в дверные и оконные проёмы свободно задувает ветер, но паутине ничего не делается — её не сдула даже вчерашняя буря.
Откуда в этих развалинах столько всякой живности, удивляется Мара. Тут она замечает Винга и машет ему рукой.
— Я тебя повсюду искала, — говорит она мальчишке, когда тот спускается с крыши. — А ты, оказывается, всё это время был здесь…
Винг переминается на кривых ножках, внимательно глядя на её губы и пытаясь понять, чего она хочет. Вокруг его головы привычно вьётся воробей.
— Я хочу, чтобы ты позвал сюда своих друзей. — Мара показывает на шпану на крыше, потом на себя. — Я кое-что придумала. Но, — тут она дотрагивается до шрама на щеке и строго качает головой, — только без драк.
Винг внимательно слушает, затем трогает пальцем ее губы. Помогая себе жестами, Мара повторяет просьбу. Мальчишка хлопает глазами, а потом вдруг срывается с места и убегает.
Очень скоро он возвращается вместе с целой ватагой водяной шпаны. Значит, он всё-таки понял! Мара ведёт их за собой вниз, на улицу. Они толпятся вокруг, любопытствующие и настороженные. На неё внимательно смотрит сотня блестящих глаз. Маре становится немного не по себе. Она понимает, что оставаться с этими существами наедине очень опасно: они совершенно дикие и способны на всё что угодно.
— Есть ли у кого-нибудь из вас имена? — спрашивает она. — Меня кто-нибудь понимает?
Шпана не отрывает от неё горящих глаз.
— Я… я могу придумать вам имена, если хотите, — предлагает Мара. — В честь затонувших островов в океане за городской стеной. Хотите?
Конечно, они не понимают ни слова, но всё-таки сперва нужно спросить. Она тычет себе пальцем в грудь:
— Мара.
Потом поворачивается к Вингу.
— А ты Винг, помнишь? Винг. Попробуй сказать, — просит она. — Какой смысл иметь имя, если не можешь его произнести. Винг.
Мальчишка напряжённо следит за её губами и пытается повторить их движение.
— Ва-а… — неуверенно тянет он. Потом бьет себя кулаком по лбу и пробует снова: — Ва-ин. Ва-инг!
— Отлично! — Мара хлопает в ладоши. — Это ты. Ты Винг. — Потом она поворачивается к другому ребёнку, шумной девочке лет восьми. — А ты будешь Йелл. На этом острове родился мой папа.
Следующей оказывается девчонка, напавшая на неё в соборе. Несколько мгновений они молча меряют друг друга взглядами.
— Скэрвелл, — наконец говорит Мара. — Это имя для тебя.
И так, переходя от ребёнка к ребёнку, Мара не спеша подбирает им имена. Она повторяет каждое имя до тех пор, пока ребёнок не произносит его сам: Юра, Скай, Йона, Барра, Тайри, Оркней, Гаррис, Фаула, Хой, Унст, Коггинсей, Строма, Льюис, Фетлар и многие-многие другие, — всё это названия затонувших островов. Когда острова подходят к концу, она переходит к деревням и сёлам. И так до тех пор, пока каждый ребенок не получает имя. А потом Мара садится на землю между ними, совершенно обессилевшая и потерянная. Как будто только сейчас, отдав эти имена детям, она по-настоящему осознала, что самих островов больше нет.
Громкий пронзительный звон разносится над Нижним Миром. Винг и остальная компания вскакивают со своих мест и, взволнованно вопя, мчатся к воде. Мара вспоминает, что уже слышала этот металлический разнобой вчера вечером сквозь рёв бури. Слышала она его и раньше — когда впервые повстречала Винга под опорой моста.
А из развалин и других потайных уголков, которых немало вокруг погибшего города, всё выбегает и выбегает шпана. Прямо с моста в никуда они прыгают в воду, которая кажется красной в лучах заходящего солнца. Прикрывая глаза рукой, Мара с изумлением смотрит, как они стремительно мчатся по поверхности моря.
Не меньше сотни детей носятся по пылающей водной глади. Мара сбегает к берегу — из-под воды медленно выступает серебристая сеть. Сначала Мара не понимает, что это такое — что это за серебряная карта, расчертившая море, — и вдруг догадывается. Это же крыши затонувшего города! Те самые, от которых ночью исходило призрачное свечение. Сейчас отлив, и крыши показались из-под воды — шпана бегает по крышам! Они беспорядочно носятся по серебристой карте, лежащей на алой воде, петляя среди дымоходных труб.
Но это только кажется, что носятся они беспорядочно. На самом деле шпана точно знает, что делает. Маленькие дикари собираются кучками вокруг церквей, лезут на шпили, и в тот момент, когда алое солнце прячется за гигантскую шляпу волшебника, высвечивая каменное кружево башни, принимаются швырять камнями и палками в колокола. Мара чувствует, как гул ударов отдаётся во всём её теле; у неё звенит в ушах, перед глазами всё кружится и тонет в красном закатном мареве.
В Нью-Мунго этот грохот наверняка слышно, думает Мара. И, словно о ответ на её мысли, над Нижним Миром разносится звук сирены. Вдали вспыхивают огни грузового судна. Вой сирены приближается.
Из рощи выбегают Горбалс и Бруми-ло. Они хватают Мару под руки и тащат за собой вверх по склону.
— Скорее прячься в Большое гнездо! Так стоять опасно! Если небесные люди тебя заметят, они заберут тебя с собой, — кричит Бруми-ло, торопливо забираясь к себе, где Молиндайнар укачивает маленького Клэйслэпса.
Теперь Мара понимает, как прячутся древогнёзды. На посторонний взгляд, на поляне ни единой живой души. Закатный костёр затоптан, прогоревшие угли разбросаны, светляки выпущены из фонарей. Если бы Мара не знала, то приняла бы торчащие тут и там клочки пластика за обрывки пакетов, застрявших в ветвях. Древогнёзды совершенно невидимы — их не заметят ни полиция, ни прочие обитатели Нью-Мунго.
Но вот водяную шпану увидит всякий. Правда, едва взвыли сирены, звон колоколов прекратился.
После того как сирены смолкают, древогнёзды выбираются из своих убежищ. Очень скоро они отлавливают новых светляков для фонариков, а потом заново разжигают костёр и садятся в круг. Мара рвется на поиски Винга, но ей объясняют, что это опасно, и усаживают у костра. Горбалс нараспев читает стихи. Постепенно Мара поддаётся их мерному ритму, её сердце перестаёт отчаянно колотиться в груди, тело расслабляется. Когда песня заканчивается, древогнёзды встают и начинают по очереди выкрикивать свои имена, звучащие так же, как районы погибшего города.
Красный шар солнца скрывается за городской стеной. Тут же становится темно, и кажется, что весь мир куда-то пропал. Но и во мраке звонкие голоса древогнёздов звучат всё так же жизнеутверждающе.