ХЛОПОТЫ И БАНКЕТ

Как известно давным-давно, "крот истории роет медленно", но поступательно. Эту истину мне постоянно вдалбливал старший братец. Нельзя отрицать. Дни идут за днями, одна неделя сменяет другую — и мой "производственный кошмар" по обустройству "точки общепита" потихоньку близится к завершению. Стараниями деревянных дел мастеров комната первого этажа разгорожена стойкой-барьером, изготовленной по моему эскизу, за которой теснятся рундук для продуктов, в ночное время служащий мне лежанкой, пара малых пивных бочек, на выбеленной стене — полки с посудой, а самое главное — гордость трактира: сложенная мастером Мареком из привозной плинфы чудо-печь с изготовленной по спецзаказу в кузне Яна Липова железной плитой с кольцами-конфорками. Встало мне это чудо инженерно-кулинарной мысли в такую копеечку, что пришлось навестить мою хованку с драгоценностями в дупле дерева и порадовать старого еврея Хаима замечательными браслетами. Конечно, ритуал иудейской торговли остался неизменным, пришлось потерять кучу времени и нервов, но в итоге мой кошель потяжелел почти на две пражских марки. Разумеется, деньги эти долго не залежались: если бы знал заранее, что трактир — такое затратное поначалу заведение, то лучше бы чем-то другим занялся в этом времени. В наёмники, например, пошёл бы, как в книгах про попаданцев пишут — купеческие караваны охранять. Или в изобретатели-алхимики, паровую машину изобретать, даром, что их здешний народ активно недолюбливает. Но коль назвался груздём — будь добр соответствовать, да. Впрочем, не знаю, что было бы со мной при таком раскладе, однако уверен в одном: займись я каким-то иным делом, вряд ли встретил бы в своей жизни это светловолосое чудо с глазами-жемчужинами…

Кстати говоря, паровик — не паровик, а нечто самовароподобное Липов для трактира соорудил. Сосуд получился тяжеленный, основательный, вместительный: полведра воды за раз кипятит. Форма, правда, у него не округлая и даже не цилиндрическая, а кирпичеобразная, что не есть гут: это уже не нормальный самовар, это какой-то куб-титан получается, наподобие тех, что до войны в советских пассажирских вагонах ставили. Тем не менее, после некоторой тренировки использовать сей агрегат для производства кипятка я приспособился, тем более, что заработать холеру с дизентерией в средневековых условиях — раз плюнуть. Вода-то из реки и для питья и для мытья, а что в той реке за дрянь полоскалась — одному всеведающему богу известно. Так что пришлось купить два ушата для мытья и споласкивания посуды, благо, есть кого к этому занятию приспособить. Зденко поначалу бурчал что-то, перетирая кружки-миски, однако быстро прекратил высказывать недовольство, когда рассмотрел в моё увеличительное стекло отвратную грязюку на жирной ложке и выслушал лекцию о пользе гигиены, для лучшей усваиваемости подкреплённую традиционным "лещом". Ничего не поделаешь, такие тут педагогические методики.

В условиях не то, чтобы отсутствия, но серьёзной дороговизны здешнего грязеобразного мыла, пришлось взять за правило перед готовкой обмываться отваром иван-чая, каковой отвар, в горячем, понятно, состоянии, употреблялся как питьё. В конце-то концов, хоть здесь народ потребляет, главным образом, пиво, но алкоголем, даже слабым, увлекаться не стоит: и голова нужна светлая, и почки-печень перегружать лишний раз не надо.

Большую часть площади зала заняли три стола: пара небольших, сделанных в местной традиции как козлы со съёмной столешницей, были отгорожены от зала ряднинной занавесью — эдакий ВИП-зал, а третий — общий — тянулся чуть ли не на пол-комнаты. Его я распорядился сколотить монолитным и прикрепить ножки к вбитым в земляной пол сосновым колышкам. Так сказать, во избежание поломок мебели при возможных конфликтах между посетителями по поводу взаимного уважения и неуважения…

Пол возле стойки и столов застелили купленными на рынке соломенными дорожками-половичками, на улице у двери закрепили деревянную чистилку для обуви: грязища здесь неимоверная, несмотря на относительно сухую погоду. А уж что осенью и зимой будет твориться — и подумать противно…

На входной двери я собственноручно изобразил здоровенную чашу с "произрастающим" из неё католическим крестом. В конце-то концов, хотя в здешней странной истории церковь не является господствующей структурой, однако уважением пользуется. Так что лишний раз подчеркнуть "я — свой" в средневековых условиях совсем не вредно. Правда, за горшочек красной, а вернее сказать — вишнёво-малинового оттенка — охры пришлось отвалить заезжему чудину-торговцу аж двадцать хеллеров, но на рекламе я решил не экономить. Остатками краски вычервонил железную вывеску-баннер над дверью, а в приступе ностальгии изобразил пятиконечные звёзды с серпом и молотом на пивных бочках: "советское — значит отличное!".

Наконец, вплотную приблизился день открытия трактира "Крест и Чаша". Чтобы не вводить в смущение здешний богомольный народ, специально подгадал к скоромному дню, хотя меню решил сделать почти исключительно постное. А как же? Среди приглашенных — сам аббат Гржегож Пяст, несколько видных бенедиктинцев, верхушка цеха Святого Лаврентия, и, естественно, настоятель цехового храма отец Пётр. Первый банкет — за счёт заведения!

Ох, и стоял же в трактире дым коромыслом накануне праздничка! Мы со Зденеком с таким азартом взялись за готовку, что пар клубами валил через дверные щели и окно, из которого по такому случаю пришлось вытащить раму с бычьим пузырём. Кстати, стало заметно светлее. М-да, надо что-то придумать насчёт оконных стёкол, надо…

Первым блюдом будущего банкета я решил сотворить рыбный суп, благо, река под боком и её даров в городе в избытке.

В здоровом горшке соорудил отвар лука, моркови и укропа, куда набросал хорошо выпотрошенных, но нечищеных ершей, окуньков, щучек. Для осветления добавил три ложки икры. Пока бульон бурлил и парил, мы на пару со Зденеком лихорадочно крошили рачье и сазанье мясо, лук, муку и, смешав всё это с дорогущим чёрным перцем, фаршировали панцири раков. Затем получившиеся "фрикадельки" опустили в заблаговременно перелитый в другую посудину бульон и доваривали ещё минут восемь-десять.

Нет, всё-таки кухонная плита — пусть и дровяная — замечательная штука! Особенно если на ней, как у меня, целых четыре конфорки.

Часть плиты заняла полуметровая сковородка, откованная мастером Липовым. В несколько слоёв на ней было выложены пласты несолёного дрожжевого теста, между которыми я поместил мелко нарезанный твёрдый сыр, после чего накрыл всё сооружение кованой же крышкой. Хорошо получилось, и духовка не понадобилась! Единственное, чего я не смог понять — так это почему местные католики считают сыр постным блюдом-то? Он же из молока?

В духовке же в количестве, достаточном для прокормления взвода стройбатовцев, запекалась щука в "рубашке" из соли. Дюжина свежепойманных рыбин была аккуратно выпотрошена, не разрезая брюшка. После чего каждая щука была засунута в корчагу с крупной солью и энергично в ней извазюкана. В брюшко рыбам тоже засыпана соль. В результате корочка соли покрыла полностью щук целиком, прямо с чешуёй.

При запекании чешуя и соль сгорят, образуя "угольную корку", которую потом будет легко счистить, а внутри останется нежнейшее сочное розовое мясо.

В качестве десерта я решил нажарить элементарных гренок с сыром и чесноком. Их несколько непривычный для меня вкус объяснялся тем, что в этом времени хлеб даже для достаточно не бедных людей выпекался из смеси ржаной, пшеничной и овсяной муки. На сладкое — как альтернативное дополнение к осточертевшему пиву постановил соорудить киселя, для варки которого Зденек, живой ногой слетавший на рынок, приволок пол-чувала здешних кислых яблок. Поскольку до осени ещё далеко, яблоки нашлись исключительно засушенные, прошлогоднего урожая. Ладно, сойдёт на бедность… Залили сухофрукт кипятком в соотношении один к восьми, закрыли горшок кружком и оставили вариться на треть часа. Потом Зденко, шипя сквозь зубы, героически перетирал получившуюся массу через сито, добавлял овсяную муку, перемешивал… Ничего страшного, что обжёгся пару раз: впредь будет аккуратнее. Зато парень за месяц ученичества уже может готовить простейшие блюда, пока, разумеется, под приглядом. По рассказам, другие здешние мастера так своих подопечных не "балуют": ученик и полгода, и год, и даже два может быть на положении мальчика на побегушках "подай-принеси-пошёл вон". Так что пацан доволен до невозможности, в нечастое свободное время форсит перед местными девчонками купленной лично для него коттой и шоссами. А что? Договор — дороже денег, это раз. А два — внешний вид ученика многое говорит о самом мастере и о заведении. До сих пор с омерзением вспоминаю того немытого чушкана из таверны "У моста"… К такому подхарчиться только в голодный год пойдёшь, да и то побрезгуешь!

Вообще, к открытию трактира, обновил и свой гардероб в знакомой портняжной мастерской. В качестве спецодежды заказал аж три льняные коричневые рубахи, крашенные в отваре луковой шелухи, длинные фартуки, закрывающие грудь, для себя и подручного, плоскую шляпу, визуально дико похожую на знаменитую афганскую "пуштунку", а главное — БРЮКИ! Ох, сколько нервов я пожёг, пока убедил портных выкроить штаники по моему эскизу! Упирались, как будто их на расстрел ведут! Но, в конце концов, "бабло победило зло", и вот теперь на мне шикарная домотканая пара с просторными штанинами, застёгивающаяся на бёдрах пуговицами. Смастерить человеческую одёжину с ширинкой эти деятели и не пытались, хотя я даже в подробностях всё показал на моих советских форменных штанах. Так что теперь приходится ходить по нужде достаточно осторожно, дабы не измараться. Мало того: достигнута договорённость о пошиве ещё двух пар: льняной на "сменку" и суконной, парадно-демисезонной.

Живейшее участие в украшении помещения приняли мои хозяюшки — мать и дочь Костековы. Оба окошка трактира Житка с Дашкой украсили свежими рушниками, над входной дверью повесили венок из сосновых веток. Для дополнительного освещения под потолком на верёвках была укреплена доска с двумя приклеенными с помощью раствора глиняными мисами. В них в прогорклом жиру плавали сразу по нескольку фитилей. Не очень-то приятный запах шёл от этого "осветительного прибора", да и температуру в помещении он приподнимал на пару-тройку градусов, однако ничего не попишешь: по нынешним временам это был хит лампового производства.

Само собою, культурные особенности и религиозные пристрастия здешней клиентуры не были забыты: прямо напротив входа на стене была укреплена полочка с деревянной чашей, а над нею красовалось благословлённое отцом Петром распятие.

Хлопоты по благоустройству, "пока не пришита последняя пуговица", затянулись допоздна. Однако же всякое действие имеет свойство заканчиваться. Глубокой ночью не только я, но и гораздо более привередливая женская часть семейства Костековых, наконец-то признала трактир пригодным к приёму гостей.

Тот, кто видел одну славянскую пирушку, тот видел их все. И неважно, стоит ли на столах русский самогон, болгарская ракия или чешское пиво, неважно, одеты ли гости в футболки, гимнастёрки или сутаны и котты. Само же действие принципиально не отличается: то же множество тостов, те же радушие хозяев и раскрепощённая сердечность гостей, та же братская атмосфера взаимопонимания и взаимоуважения. Разумеется, речь не идёт о мерзкой неконтролируемой пьянке с неограниченным количеством алкоголя "под запивон", которая появилась, например, в России при первых Романовых, а при "демократических реформаторах" вообще стала бичом "мягкого геноцида". Недаром народная мудрость гласит: "пить — пей, да дело разумей".

К счастью, "банкет" по случаю открытия в Жатеце нового трактира прошёл радостно и непринуждённо. По древнему славянскому обычаю приглашённые явились на праздник не только "при параде", но и принесли с собой гостинцы. Что же, "и верёвочка пригодится", как говаривал гоголевский персонаж. А тут не верёвочка, тут целая бадья с мёдом, пожертвованная господином аббатом "от имени и по поручению" всего личного состава вверенного монастыря и пара бочонков пива от пивоваров — "коллег по цеху". Приятно.

Сидели. Угощались широко, от всей души. Естественно, народ активно общался друг с другом, я же мотался, как белка в колесе. Что же, такова планида трактирщика…

Однако рано или поздно любая суета постепенно входит в упорядоченное русло и прекращается. Так что вскоре, возложив обязанности гарсона на ученика, я занял место за общим столом. Слово за слово, кружка за кружкой — празднование постепенно приобрело глобальные масштабы.

Что ни говори, а языковая практика — великое подспорье! За прошедшие с того момента, как я очутился в средневековой Богемии, месяцы, успехи мои в старочешском стали весьма заметны. Разумеется, акцент никуда не делся, но, по крайней мере, окружающие совершенно адекватно воспринимают мою речь. Я же понимаю уже не только практически всё, что говорится, но уже вполне прилично осваиваю даже местные песни. Чем-то они напоминают наши казачьи старины…

Что-то народ нынче в миноре. После говорящего коня плавно перешли к утопившейся княжне Либуше, злосчастной битве у Лигница, — как я понял, западнославянском аналоге разгрома наших дружин монголами на Калке, поголовной гибели чешско-польского хашара под Потсдамом ("Вчетверо германцев против наших, Здесь стояли мы в крови по бёдра…"). В конце концов дошло до того, что сам Его Преосвященство, достойный потомок Пястов, затянул минут на сорок с гаком некую "Думу о погибели земли Славянской"… Думается, так бы оно и продолжалось, но у меня уже не выдержали нервы:

— Что вы стонете, люди? Легче вам станет в старых ранах ковыряться? Били нас? Били, и поделом! Деритесь, значит, как полагается, от души! Да не растопыренной пятернёй бей, а единым кулаком, да ещё кольчужную перчатку надень! Вот тогда толк будет! И когда этим кулаком повышибаем зубы и германским волчищам, и косоглазым коноедам — тогда и новые песни запоём! А слова этих песен уже сейчас нужно затвердить, как Символ Веры!

— Нет таких песен, и не будет уже! — Зло огрызается Гонта.

— Ан будет! Мы, славяне, всегда жили на этой земле и будем жить вовеки!

Отбивая ритм по столу рукояткой ножа завожу по-чешски любимую песню брата Сашки:

Примолкли разговоры за столом. Зашевелились недоумённо. Что вы хотите, граждане-товарищи: не бывало ещё в эти дикие времена ни ритмов таких, ни мелодий, не рифм. Вот народ и прибалдел малость в недоумении. Ну, и шут с ними! Мой трактир, что хочу — то и петь буду!

Гляди-ка, а наш-то цеховой батюшка, отец Пётр, ритм поймал, тоже кулаком по столу пристукивает. Хороший такой кулак, припечатает — зараз на вторую группу оформляйся…

Отец Гржегож вперился в меня взглядом внимательным-внимательным, как "особист" в дезертира: не то в штрафную "закатать" удумал, не то — сразу до ближней стеночки прислонить, для экономии времени. Смотрит, смотрит… И ни с того ни с сего расплывается в такой приветливой улыбке, словно я его ближайший родственник. Ладно, где наша не пропадала!

Ого! Брат Теофил, "секьюрити" аббата, от души хлопнул меня по плечу. Однако, силой бог бородача не обидел — ударь он кулаком, а не ладонью — ключицу точно б сломал!

— Славно! Славно! "Языка дар Бог вручил нам, Бог наш, гормовержец: если кто захочет вырвать — на том свете будет!"

— Верно! Мы были — и пребудем вовеки! — это уже мастер Гонта. Куда девался его скептицизм! Глаза блестят, лицо радостно-вдохновенное, как и у всех окружающих.

Народ повставал, подходят, хлопают по спине, плечам, весело шумят… Что ни говори, а искусство — великое дело: от прежнего "похоронного настроения" у гостей ничего не осталось.

Отец Гржегож тоже поднялся с места, постоял в молчании, ожидая, когда уляжется шум:

— Дети мои! Прав мастер Белов, истина звучит в его песне, хоть и непривычной слуху нашему. Всевышний создал нас всех славянами — ляхов, чехов, моравов, лютичей, русов и иных. По мысли Его дана нам общая речь, выполняя Его волю заселили мы сию землю друг рядом с другом и не было во время оно силы, способной одолеть славянскую силу! Но в гордыне своей впали мы во грех, и отвернулся брат от брата, и принялись на уделы рвать данное Господом, рекоша: "Се моё, а се — твоё", и отринули данный предкам завет: "Славянин, помогай славянину". И когда попущением Божиим явились вороги чёрные — то уделы эти пали во прах, каждый в одиночестве, яко сокол, окружённый стаей воронов. Лишь однажды попытались братья встать заедино у Лигница: ляхи с чехами, да малое число франков с германами — но не осталось в те поры уж прежней могуты их и сложили они главы свои.

И разлетелись враны чёрные по землям славянским, сели хозяевами на наши выи. Отбирают потом нажитое, издеваются над каждым христианином да бесчестят наших девушек. И покоя нет ни старому, ни малому.

Но приходит край Господнему наказанию: пора нам вновь, как прежде, собирать люд славянский в единый кулак, пора сокрушить псов-захребетников!

Готовьтесь, дети мои к грядущим справедливым дням Божьего отмщения! Каждый верный станет песчинкою во длани Всевышнего, коей заметёт Он сам след чёрных захапников! Пусть же каждый чех, кто умеет держать оружие, к делу Божьему изготовится, не умеющий — пусть научится! От доходов всех и от имущества пусть лепту каждый выделит серебра и запасов, для святой войны пригодных!

Поклянёмся же на кресте, — тут аббат повелительно протянул руку к висящему на стене распятию, — что положим все силы и кровь свою на сие дело великое!