ВОЗВРАЩЕНИЕ
Оставив конягу и тюки на попечение хозяина постоялого двора "U zastavy", я первым делом направился в гости к бенедиктинцам. Брат вратник, похоже, обладал фотографической памятью на лица и не имел указаний чинить мне препятствия, так что вскоре я уже был на пути в келью настоятеля. Однако не тут-то было! Давешний знакомец — бородач с дубинкой — встал на пути как геройский пограничник Карацупа на советских рубежах. За отсутствием пса Ингуса у ног на поводке суетилась довольно крупная ласка. Уставившись на незваного пришельца крохотными глазками-бусинками, зверёк злобно оскалился и прямо с места вдруг бросил своё полуторадециметровое тельце в молниеносную атаку. Острые зубки клацнули буквально в сантиметре от моего бедра, но вцепиться не сумели: крепко сплетённый поводок задержал нападающего зверька.
— Не спеши так, крещёная душа! Куда это ты направляешься?
— Дело к Его преосвященству имею.
— Когда отцу Гржегошу понадобишься — сам тебя призовёт к себе. А сейчас ему недосуг: заботы о горнем одолевают…
— Поверь, святой отец: у меня очень важное дело, имеющее касательство к благоденствию этой святой обители. Кроме того, я принёс для Его преосвященства дар, который, несомненно, будет им использован к вящей славе Господней.
— Сказано тебе: отец аббат занят! Ступай, явишься в другой раз! — начал выходить из себя бородатый монах.
— Никуда не пойду, буду здесь ждать. Когда-то же его горние размышления сменятся земными? Вот и подожду…
— Я же тебе сказал… — здоровяк потерял своё обычное добродушное спокойствие, перекрывая мощным телом весь узкий коридор. Ласка, чувствуя настрой хозяина, с шипением сжалась в живую пружинку, намереваясь уж в этот-то раз точно лишить незваного пришельца возможности иметь такое же излишне настойчивое потомство.
— Что и кому ты сказал, брат Теофил? — Из открывшейся двери кельи аббата вышел плотный мужчина в смешной шапочке, обвивающей голову жгутом наподобие сарацинского тюрбана. Ножны меча оттопыривали его плащ, который в монастырском полумраке казался почти чёрным, хотя, скорее всего, имел красно-вишнёвый колер с каким-то светлым изображением, края которого были хорошо заметны, на спине. Сапоги рыцаря — а это был, несомненно, рыцарь — украшали шпоры с мою ладонь каждая.
— Да вот, пан…
— Без имён!
— Виноват, вельможный пан! Этот вот иноземец рвётся на аудиенцию к Его преосвященству, говорит — сильно надо. А ведь не дело это — прерывать беседу столь важных лиц. Я ж ему и говорю: недосуг, дескать, отцу аббату, а он мне: "Встану, аки столп, с места не двинусь".
— Ну что ж, пусть себе стоит. Его преосвященство вскоре освободится, и тогда, возможно, призовёт к себе этого… столпника, ха! А ты, брат Теофил, тот же, что и ранее: к своему князю без дозволения и мышь не пропустишь! Время течёт, но ничего не меняется…
— Такова уж наша служба, пан… э, вельможный пан! И в замках, и в походных шатрах — всё едино: вейвода должен иметь уединение, дабы о грядой битве розмысл иметь. Славные были времена!
— Это верно, времена были что надо! Даст Господь — скоро вернутся. Ну, а пока продолжим нести нашу службу: ты на своём месте, я — на своём. Будь здоров, телохранитель!
— Благословение господне на Вас, вельможный пан! — Монах поднял руку в торжественном жесте.
Вжавшись в стену коридора, я пропустил мимо себя звенящего при каждом шаге шпорами рыцаря, стараясь запомнить черты его ещё не старого, но умудренного опытом лица, полуприкрытого тёмно-русыми усищами, размеру которых позавидовали бы Семён Будённый и Ока Городовиков вместе взятые.
Вновь оставшись наедине с монахом-"телохранителем" и его миниатюрным хищником, я решил прекратить попытки проникновения в келью и запасся ожиданием, присев на корточки у стены. Тем временем бородач возился с умильно ластящейся зверушкой. Глядя на эту сладкую парочку было трудно предположить, что бородач с лицом молодого Деда Мороза некогда был воином не из последних, а пушистая гибкая ласка — один из самых опасных лесных хищников в своей весовой категории…
Спустя минут двадцать за дверью раздался требовательное бряцание металла о металл, будто некий лудильщик прочеканивал латунный шов самовара. Встрепенувшийся брат Теофил бесцеремонно скинул зверька на пол, зацепив петлю поводка за дверную ручку и плавно "перетёк" внутрь помещения. Именно перетёк, а не вошёл или вбежал: резкие движения, похоже, монахом принципиально не использовались. Появившись вновь, он оттянул ласку от двери и приглашающе махнул рукою: дескать, заходи, раз уж такой настырный!
Медлить не стоило, поэтому, перекрестившись — похоже, уже вырабатывается условный рефлекс — я вновь очутился в "штабной келье". С прошлого посещения здесь почти ничего не изменилось, за одним-единственным исключением: на шкафу-"горке" эдаким ведром красовался новенький блестящий шлем-топхельм с крестообразной накладкой из чернёных полос металла высотой "во всю морду" и мелкими вентиляционными отверстиями на "щеках". Маковку шлема украшала посеребрённая фигурка расправляющего крылья орла, размером с мой кулак. Хозяин кельи, как и прежде, сидел за столом, выжидающе глядя на меня.
— Добрый день, Ваше преосвященство! Простите, что отвлекаю от дел…
— Здрав будь, сын мой. С какой нуждой явился?
— Первым делом позвольте в знак почтения к этой обители, давшей мне приют и к Вам с братией, оказавшим поддержку бедному страннику, поднести посильное пожертвование на пользу нашей святой Церкви, а уж потом дозвольте поведать о странном происшествии, свидетелем которого мне случилось быть…
Извлекши из набедренного кармана армейских штанов синий шёлковый свёрток, я с низким поклоном протянул его к аббату на раскрытых ладонях.
Перекрестив подарок, а заодно и дарителя, тот развернул ткань и удивлённо хмыкнул при виде крестика из слоновой кости, мирно соседствующего с венчающим булавку зелёным полумесяцем.
— Благодарю тебя, сын мой, от всей души за щедрый поминок. Сии вещи, несомненно, принесут пользу святой обители. Надеюсь, они добыты праведным трудом?..
— Совершенно верно, Ваше преосвященство, именно праведным физическим трудом я их некогда заработал. Готов поклясться в этом!
— Негоже всуе клясться: верю тебе и без того. Расскажи лучше, о каком это происшествии ты упоминал?
— Ваше преосвященство, я долго думал: стоит ли об этом вообще кому-нибудь говорить, ибо чувствую, что знание это может быть опасно. Но скрывать что-то от святой Церкви — грех, ведь правда?
— Истинно так: Церковь всеведуща, и даже если ты попытаешься что-то скрыть, рано или поздно это станет известно, ибо Господом речено: "Итак не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях". А кто мы, грешные, чтобы сомневаться в словах Христа?
— Так вот, Ваше преосвященство: несколько дней назад я ездил по округе в поисках крестьян, которые бы согласились поставлять продукты для моего открывающегося вскоре трактира. В один из дней мне встретился попутчик — бродячий подмастерье и мы продолжили путь вдвоём. Случилось так, что неподалёку двое монгол захватили в плен чешского пана и пытали его. У меня на родине всякому известно, что багатурам возбранено хватать знатных людей, находящихся под защитой царской пайцзы. Тут же творилось явное беззаконие, так ли, Ваше преосвященство?
— Допустим. Но откуда ты знаешь, что пленником был чешский пан, а не какой-нибудь судетский шпион? И отчего полагаешь, что он был под защитой?
— Так ведь сам рассказал…
— Кто? Пленник? Не может такого быть: если уж монголы принялись кого пытать, тот всё равно больше не жилец на свете!
— Так уж вышло, Ваше преосвященство, что допытать толком им не удалось…
— Отчего же это?
— Померли.
Аббат поднялся из-за стола и подошёл вплотную, внимательно вглядываясь в моё лицо.
— Вот как? Какая внезапная смерть… И ты, сыне, вправду думаешь, что я поверю в то, что двое монгольских батуров или даже простых аратов ни с того ни с сего вдруг взяли и скончались?
— Так сами посудите, Ваше преосвященство: неужто можно было дозволять басурманам над христианином злодействовать, тем более — над славянином? Грех ведь.
Ну, мы с попутчиком им и помогли поменьше нагрешить.
— То есть — Шестую заповедь нарушили, выходит?
— "Возлюби ближнего твоего, как самого себя". Так нас учит Христос через Святое Писание. А ближние нам — наши братья, а не пришельцы-кочевники, отче! И делайте со мной, что хотите, а я о том, что сделал, не жалею!
Острым взглядом князь-аббат впился в мои глаза. Ну что же, гляделки я с детства люблю, давай, кто кого пересмотрит!
Минуту мы сверлили друг друга очами и я уж решил, что зря решил открыться бенедиктинцу, ошибочно посчитав его противником монгольских захватчиков. Вот сейчас аббат вызовет бородатого телохранителя и прикажет схватить дерзкого убийцу, обнаглевшего без меры и отважившегося нахально явиться к нему прямо в руки… Нет, риск, конечно, дело благородное, но весьма чреватое приключениями "на нижние девяносто".
Вдруг отец Гржегош крепко ударил меня культяпкой правой руки по плечу, звонко расхохотавшись:
— Ну, сокол, ну, хрдина! Порадовал старика! Выходит, двумя роштяками-поганами на нашей земле меньше стало! А не врёшь?
— Ей-богу!..
Старый воин жестом велел мне занять стоящий обочь стола чурбак, сам же взгромоздился на край стола, нависнув надо мной подобно утёсу.
— Так как же вы исхитрились их победить? Ведь у тебя и оружия-то приличного не было с собой, это точно известно, и в Жатеце не продаст никто из купцов не горожанину. А уж подмастерье-бродяга тем более меч или копьё с собою не потащит!
— Ножами, Ваше преосвященство. Сперва подобрались со спины почти вплотную, а там уж в рукопашную сошлись. Чингисхановцы и до луков добежать не успели: те у конских сёдел висели, а монголы как раз у костра христианина поджаривали.
Ну, а под конец и сам пан Чернин сумел по силе возможности в бою нам подсобить…
— Кто, говоришь? Пан Чернин? Ну-ка, ну-ка, это который же из Чернинов? Род-то немаленький.
— Простите, Ваше преосвященство, но имени его я не спросил. Назвался же освобождённый пленник паном Чернином из Бржедицкого Градца. Где этот Градец находится — не знаю.
Лицо аббата вновь стало жёстким, а похолодевший взгляд засверкал как прообраз дуговой электросварки.
— Вот как? А чем ты можешь доказать, что то был именно рыцарь Амос Чернин из Бржедицкого Градца?
Вот те здрасьте! Я ещё и доказывать что-то должен? Приплыли, называется: только что поп меня чуть ли не в герои записал, и тут же обратно в гестапо решил поиграть? Ну его на фиг, такое отношение!
— Да откуда я знаю, Амос это был или понос! Я у него документы не проверял! Только вот что он в благодарность за спасение подарил.
Я запустил руку под одежду и вытянул из-за ворота приметный крест с обломанным кончиком.
Сняв гайтан через голову, я вложил подарок градецкого рыцаря в ладонь отца Гржегоша.
Внимательно осмотрев медный крестик, настоятель вернул его, заметно повеселев:
— Нет, выходит, не Амос! Скорее всего, тебе повезло встретиться с молодым паном Павлом.
А скажи-ка мне, сыне: как вы с паном расстались?
— Отвезли его к святому отцу на врачевание, да и разошлись в разные стороны: пан Чернин остался раны от пыток залечивать, а мы с попутчиком кто куда: он работу искать, я же снова поставщиков продовольствия подыскивать.
— И сильно пострадал этот рыцарь от лап поганов?
— Значительно. Думаю, не меньше недели уйдёт на поправку.
— Ну, а имя своего попутчика-подмастерья ты, сыне, тоже не спросил?
— Отчего же. Ясем его зовут, а родом он из Будейовиц…
* * *
Беседа наша с бенедиктинским настоятелем продлилась ещё минут сорок. Отец Гржегош настойчиво выяснял, где конкретно был оставлен пострадавший пан, как мы распорядились трупами злодеев-монгол, и целую кучу прочих подробностей.
Наконец пришёл момент, когда рдеющее за окном вечернее солнце коснулось нижним краем верхушки городской стены, и старый воин-монах, смилостивившись, разрешил покинуть пределы обители Святого Бенедикта.
Покинув монастырь, я спешно, пока на улицы не вышла ночная стража из числа городской милиции, вернулся домой. Домой… Отныне моим домом здесь стал зал нижнего этажа в доме Костековых, без всяких проявлений цивилизации, делающих приятной быт человека двадцать первого столетия, в виде ванны с горячим душем, кухни с газовой плитой и банального, но такого уютного туалета. Поверьте, когда из санитарных удобств у вас на выбор: глиняный ночной горшок, воняющий в жилом помещении или холодный ветер в задницу за порогом — особо начинаешь ценить заслуги неизвестного гения, изобретшего ватерклозет с унитазом!
Ну да ничего: было бы желание и средства, а комфорт человек сам себе обеспечить в состоянии. Вон, Сайрес Смит сотоварищи вообще на пустом месте обустраиваться начинали, с одной спичкой и парой часов на пятерых, а житуху наладили — обзавидуешься! Понимаю, конечно: литература! Но ничего сверх-непосильного в любимом романе моего детства не описывается. Вот и мы милостей от природы в виде валящихся с неба ватрушек и прочих бонусов ждать не станем!
Почти стемнело, смолк звон молотов на Ковальской улице, когда я, наконец, заколотил в знакомую дверь. Вскоре из глубины дома раздались быстрые шаги, и голос Зденека насторожённо поинтересовался, кого ещё принесло в эту пору.
— Открывай, Зденко! Это я, мастер Макс!
— Мастера Макса дома нема! Уже седмицу, як исшед! Ступай своей дорогой, человече!
— Как я ушёл, так и вернулся. Открывай, ученик!
— Але ж то Вы, пан мастер?
— Я, кто же ещё! Уже битый час о том толкую!
— Але ж то Вы, то поведайте, когда со мною впервые увидались?
"Блин горелый, вот же домофон малолетний! Доберусь — все ухи пооткручиваю! Впрочем, он, конечно, прав: в доме, кроме него, одни женщины, а сам Зденек для них пока не защитник: возрастом не вышел и силёнок маловато, а кто стучит — за дверью, действительно, не видать".
— А вот когда ты мне корзину с рыбой подрядился таскать — тогда и познакомились. Ну что, убедился, страж недреманный? Открывай уже!
Застучали деревянные щеколды, в приоткрытую дверь высунулся сперва плотницкий топор с блестящим любовно отточенным острием, а мгновением спустя — недоверчивая мордаха подростка.
— И взаправду — пан Макс! Простите, за ради Христовых ран — не признал по голосу!
Пройдя внутрь жилища, я умостился на широкой лавке, выполняющей здесь по совместительству также и роль кушетки и с наслаждением стянул порыжевшие за неделю странствий берцы и, размотав, наконец, портянки, ловил несказанный кайф.
— Бог простит. Ты мне лучше расскажи, что тут нового было, пока я отсутствовал?
— Нового? Ворота вот для строящегося собора из Праги привезли, княжьи слуги в замок оброк с кузнецов, щитников, швецов и оружейников посвозили, на ту седмицу обещались с рыбников, рыбаков и речных перевозчиков собрать, у тётки Праскевы Шимоновой, что уж года полтора как вдовствует, двойня родилась…
— Ну, а в доме что нового? Меня никто не искал?
— Да что у нас может быть нового-то?
Матушка с тех монет, что вашей щедростью, ласкавы мастер, дарованы, крупы подзапасла, масла глечик, да ещё Даше чоботки в приданое заказала. А пана мастера спрашивали, как не спрашивать-то! И сосед наш, Липов-коваль спознаться хотел, и от пана мастера Гонты мальчик посыльный прибегал нынче после обедни: справлялся, не вернулся ли пан Макс, а как вернётесь, так просил до пана мастера Патрикея пожаловать по известному делу.
— Ну, вот с этого бы и начинал. А кто там двойню родил — мне до того дела нет: тётку Шимонову я всё одно не знаю и вовсе не тороплюсь с ней знакомиться.
Ты вот что, Зденек: сегодня ночуешь на вашей семейной половине, а с завтрашнего дня перебирайся-ка, братец, сюда, вниз. Будем с тобой благоустраиваться и создавать рабочее место без отрыва от пункта постоянной дислокации. Вот только с утра схожу до мастера Гонты, а потом примемся за дело: обучу всем премудростям кулинарии, какие сам знаю. Только имей в виду: спервоначалу с тебя семь потов сойдёт, да и мне будет не до отдыха!
— Покорно благодарю, ласкавы мастер!
— Если с третьими петухами сам не встану — разбудишь, понятно? Кто рано встаёт, тому бог даёт. А кто просыпает — тоже даёт, но всё больше по шее.
— Слушаю, ласкавы мастер! А чего просыпает-то? Ежели песок, то и пусть бы… А ежели, к примеру, соль — так и не по шее надобно…
— Иди уже…
