Выстрел
1
Это было не близко. От старого кирпичного завода еще кварталов пять. И в конце пути Генчик уже не бежал. Шел не торопясь. У стрелка должно быть спокойное дыхание…
Ворота с цифрой «2» на столбе он увидел сразу.
Калитка была открыта. Генчик вошел бесшумно (чиркнули по сандалиям одуванчики).
Враги сидели в глубине двора, у длинного сарая, на штабеле досок, приготовленных, наверно, для ремонта забора. Четверо их было, Бычок отсутствовал. Может, они обо всем догадались и прогнали. А может, сам ушел. Шкурика он, по крайней мере, доставил хозяину. Шкыдленок возился в своей клетке, стоявшей на досках.
А Буся, Круглый, Гоха и Миха развлекались с пластинкой капитана Сундуккера!
Они сделали звуковое приспособление: то ли к игле, то ли к тонкому гвоздю прикрепили жестяную банку, и получилась мембрана. Насадили пластинку на карандаш. Миха (или Гоха? Генчик опять забыл, кто из них с толстым ухом) крутил карандаш, а Круглый держал иглу с банкой над пластинкой. Острый конец скреб по бороздкам, и банка отзывалась подобием человеческого голоса. Голос был искаженный, со скрипом. Четверо гоготали…
Гоготали, пока банка от меткого выстрела не вылетела из пальцев Круглого.
Круглый разинул рот. Гоха и Миха тоже разинули рты. Лишь Буся не растерялся. Или почти не растерялся. Подхватил у Круглого пластинку. Выдернул и отбросил карандаш. Заулыбался издевательски и глянул на Генчика через отверстие пластинки. Потом опустил ее. И лицо было по-прежнему насмешливым.
Генчик машинально перезарядил оружие. Очень тонким, но бесстрашным голосом приказал:
– Положи пластинку! И всем – десять шагов в сторону! Быстро!
Буся не испугался. С прежней улыбочкой спросил:
– А если не быстро? Будешь стрелять?
– Буду!
– Но ты же не стреляешь в людей! Сам говорил!
– А вы не люди, вы гады!.. Но я не буду в вас! Я… твоего гаденыша! Навылет! – Генчик вскинул ствол.
Шкыдленок Шкурик – гадкий болотный детеныш – встал на задние лапки, передними схватился за прутья клетки и высунул между ними нос.
Генчик содрогнулся – от вернувшегося страха и омерзения. Как эта тварь скребла по ноге, как старалась забраться под майку! Как тыкалась мерзким мокрым носом!
Буся вмиг почуял, что Генчик и правда выстрелит. Качнулся вперед. Если бы Буся закрыл Шкурика собой, тогда что делать? Но он – дурак! – заслонил крысеныша пластинкой! Серединой!
Сам виноват!..
Генчик знал, что шарик точнехонько пройдет в дырку на пластинке. Буся с перепугу выпустит пластинку, она ребром воткнется в мягкие опилки. Генчик в два прыжка – туда, хвать ее, и обратно! А Шкурик… так ему и надо!
На миг показалось Генчику, что пластинка сделалась прозрачной. Он словно увидел Шкурика сквозь нее – тот, как человечек, держался ручками за проволоку. Потом пластинка стала как мишень: черный диск, ярко-розовое «яблочко» этикетки, а в нем темная точка отверстия.
Щелк!..
Пластинка разлетелась на куски.
Крупный осколок взлетел, как черная бабочка, описал дугу и упал к сандалиям Генчика.
Упала на него тяжкая неудача. Поражение. Несчастье.
Он молча нагнулся, взял осколок. Зачем-то сунул его в карман. Повернулся и пошел со двора. Уши забила тугая тишина.
Он даже не перезарядил пистолет на случай погони.
Но никто Генчика не преследовал. Молча смотрели в спину.
2
Зое Ипполитовне Генчик рассказал все. Подробно и без утайки.
Он сидел на кухонном табурете, поставив пятки на сиденье и обхватив колени. Говорил и смотрел, как на ветках за окном скачут воробьи. На подоконнике сидела Варвара и тоже смотрела на воробьев. Ей не было дела до несчастий Генчика.
Зато Зое Ипполитовне – дело было.
– Вот и все… – сумрачно закончил Генчик. Подумал и сказал: – Простите меня за пластинку.
– Да разве в пластинке дело…
– А в чем?
– Как ты думаешь: почему ты промахнулся?
Генчик пожал плечами.
– А ты подумай… – Зоя Ипполитовна сидела напротив и пристально смотрела поверх очков. Генчику неуютно было от этого взгляда. Он дернул лопатками.
– Откуда я знаю…
– По-моему, ты просто боишься признаться себе.
– Да ничего я не боюсь! – Генчик сердито спустил пятки с табурета, вцепился в край сиденья, качнулся вперед. – Ничего не боюсь! Я там боялся, привязанный, когда он лез по мне! А сейчас-то чего?..
– Ты думаешь, он лез, чтобы сделать тебе больно? Скорее всего, он просто соскучился. Он ручной, привык, что хозяин с ним нянчится, вот и захотел к тебе на руки или за пазуху…
Генчика передернуло опять.
– Зря ты вздрагиваешь. Он же не виноват, что ты его так боишься. Он не понимает… Это просто безобидный звериный детеныш. И ты промахнулся, потому что в последний миг это понял. Рука сама качнулась в сторону.
– Ничего… ничего я такого не понял! И не хочу! – Генчик со страхом уловил в своем голосе слезинки. И сцепил зубы. И… вспомнил, как Шкурик черными ручками держится за проволоку, смотрит сквозь решетку… – Вы… сами все это напридумывали!
– Ну а дерзить-то, милый мой, зачем? – Зоя Ипполитовна укоризненно потрогала шарик на кончике носа. – Когда сам виноват, недостойное это дело срывать досаду на других…
Сейчас бы шмыгнуть носом, дурашливо улыбнуться и бормотнуть: «Я больше не буду…» Или хотя бы: «Динь-дон…»
Но твердые иглы обиды перли из Генчика, словно из дикобраза. Сквозь кожу. Протыкали ее горячей болью. Легко рассуждать тому, кто ничего не испытал! А если ты привязанный, беспомощный, пересохший от жажды, а по тебе лезет чудовище… Генчик прокашлялся и сипло сказал:
– Я знаю, вам пластинку жалко… Ну, я заплачу ! Накоплю денег и…
– Как тебе не стыдно! Разве я про пластинку думала, когда ждала тебя? Я чуть с ума не сошла от беспокойства! Хотела уже идти на берег, а тут, как назло, разболелась нога…
«А у меня, что ли, не болело?» – подумал Генчик. И опять потер на ногах следы от веревок. И сказал, глядя исподлобья:
– Теперь-то что делать?
– Не знаю… Дело в том, что я и сейчас беспокоюсь за тебя.
– Почему? Я же – вот он…
– Меня тревожит твоя ожесточенность.
– Что?
– Твое увлечение стрельбой. Ты все крепче веришь, что с помощью пистолета можно решить многие проблемы. Тебе ужасно нравится твое умение сбить с противника спесь метким выстрелом. Это случается со многими. Сперва – игрушечный пистолет, потом…
– Они же сами нападали! Я первый – никогда…
– Но радость от метких попаданий ты испытывал, верно? И от их испуга… Этакое удовольствие от своей неуязвимости и сил. И от стрелкового искусства… И попасть сквозь дырку пластинки в Шкурика – это ведь тоже искусство… Сначала в крысенка, потом еще в кого-нибудь…
Генчик встал. Машинально надел на плечо ремень сумки с пистолетом.
– За кого вы меня принимаете? – Это получилось чересчур гордо. Будто в кинофильме. Но с настоящей горечью.
– За того, кто ты есть, мой милый. За мальчика. Мальчики любят играть оружием. А потом не всегда чувствуют границу, где кончается игра…
– Но вы же сами рассказывали про капитана Сундуккера! Какой он был стрелок!
– Увы, рассказывала. И, кажется, зря. Видишь ли, одно дело легенда, другое – жизнь. Одно дело отстреливать пуговицы на сюртуке противника и перебивать фалы, другое – лишать кого-то жизни…
– А как же солдаты? – Генчик смотрел ощетиненно. – Почему про многих говорят, что герои? Потому что бывает справедливая стрельба! Или нет?
– Это трудный вопрос… Ох какой трудный. Лучше бы его никогда не было на Земле…
– Но ведь он есть… – Генчик глядел упрямо. И даже слегка насмешливо.
– По крайней мере, настоящий солдат никогда не будет стрелять в беззащитного! – Зоя Ипполитовна, кажется, рассердилась. – А ты хотел убить беспомощного зверька! Не виноватого ни в чем.
Генчик обиженно сопел. И нечего было ответить. Но иглы обиды от этого стали только острее.
– Значит, вот я какой гад… Да?
– Ну что ты говоришь! Разве я…
– Что «разве я»? Вы же сами сказали!
– Я не сказала, что…
– Нет уж, вы не отпирайтесь!
– А ты, пожалуйста, не кричи на меня! Я старше тебя в шесть с лишним раз…
– Ну и что? Я же не виноват, что родился не в том году, когда вы!… А ваш Ревчик что, никогда не пулял из рогатки по воробьям?
– Никогда в жизни.
– Ну, и… значит, я вам вместо него не гожусь.
– При чем тут «вместо»? – Она помолчала и сказала вдруг тихо, отчужденно: – Вы совершенно разные. И не надо об этом…
Все теперь катилось под гору. И Генчик сказал язвительно:
– Если я такой, чего же вы со мной дружбу завели? И портрет рисовали…
Акварельный портрет был не окончен – у Зои Ипполитовны в последние дни разболелись пальцы. Но все же он был готов настолько, что сразу видно: замечательная вещь! И Генчик на нем – как живой. Весь, как он есть. Веселый, смеющийся…
Зоя Ипполитовна, глядя мимо Генчика ответила вполголоса:
– Выходит, я рисовала… другого мальчика. Не того, кем ты стал…
– А кем я стал?!
– К сожалению… обманщиком. Обещал не стрелять по живому, а сам…
– Выходит, вам какая-то крыса дороже, чем я!
– Глупости…
– Нет, не глупости!.. А вы… вы тоже обманщица! – Он ужаснулся про себя, но мокрых глаз не отвел.
Зоя Ипполитовна вроде бы не удивилась. Спросила утомленно:
– Да? В чем же именно я обманщица?
– В этом… самом. В капитане… Никакого капитана Сундуккера не было! Вы все сочинили!
Вот так и рушится все на свете. Дружба, тайны, сказки, хорошая жизнь.
Зоя Ипполитовна сгорбилась на стуле. Сняла очки и стала протирать полой кофты. Спросила, не поднимая лица:
– И давно ты догадался?
– Да! Давно!.. Только что…
Потом они долго молчали. И Генчик знал, что надо уходить. Наконец он пошел к двери. Но там оглянулся, словно все еще на что-то надеялся.
– Потому что… я понял: не мог он сделать такой пистолет. Вы сами его сделали. Или где-то нашли. А тогда, сто пятьдесят лет назад, и резины-то никакой не было…
Она покивала, продолжая тереть очки.
– Да. Об этом я не подумала… Хотя Фомушка мог приспособить не резинку, а пружину… Впрочем, какое сейчас это имеет значение…
Ничто сейчас не имело значения.
И Генчик ушел из этого дома. Из «Бермудского треугольника». Из этой жизни, которую успел полюбить…
По дороге к трамвайной остановке он подумал, что надо было вернуть Зое Ипполитовне пистолет. Положить на стол: «Вот, возьмите, пожалуйста». Но пистолет по-прежнему лежал в сумке. Теперь что? Не возвращаться же.
Генчик не стал бы отстреливаться, если бы повстречались враги. Пусть поймают, излупят, замучают до смерти. Пусть натравят целую стаю шкыдлят!
Никто не встретился…
