Дорога до Стамбула заняла почти неделю. С каждым днем жара нарастала. Все мы много времени проводили на палубе линкора. Однако к полудню она раскалялась будто адская сковорода. И передвигаться по ней можно было только в ботинках на толстой подошве. Такими постарались разжиться все. Ими щеголяли и офицеры «Александра Второго», и почти все пассажиры.

На борту броненосца плыли все члены нового посольства. Пока из-за нестабильной обстановки в столице султаната без семей. Здесь был и полномочный посланник Русской империи действительный тайный советник Иван Алексеевич Зиновьев, который до того был директором Азиатского департамента. И его первый заместитель статский советник Петр Валентинович Меркулов. И командир казачьего конвоя полковник Борис Захарович Медокур. Были и дипломаты рангом поменьше, и казачьи офицеры.

Рядовые казаки тоже предпочитали находиться на палубе, а не торчать в тесных, душных кубриках, вместе с матросами. Место на корабле ограничено, потому казакам просто повесили дополнительные гамаки в матросских кубриках. Ни те, ни другие подобному соседству были не рады.

Мы с князем почти не расставались друг с другом. Он рассказывал, чем нам придется заниматься в Стамбуле. И я понимал с каждым днем все больше, что дело мне предстоит непривычное и крайне сложное.

— Не жалеете о своем рапорте, Никита? — не раз спрашивал меня князь. И каждый раз я отрицательно качал головой. Я ни о чем не сожалел. Как бы сложно мне не пришлось в самом скором будущем, отказываться от начатого я не привык. Несколько раз я говорил это князю, но когда он в очередной раз задал мне свой сакраментальный вопрос, уже просто покачал головой.

И вот жарким майским утром на горизонте показались минареты Стамбула. Бронзовые полумесяцы на их шпилях сверкали на солнце. Купола мечетей медленно вращались, острые углы их сверкали едва ли не сильней. Когда они сойдутся, образуя луковицу, вроде тех, что украшают православные храмы, зазвучат механические муэдзины, призывая мусульман к молитве.

Всех свободных от вахты матросов выстроили на палубе. В белых парадных робах и бескозырках стояли они по обоим бортам. У сходен — отдельной группой офицеры под предводительством капитана. Посольство шагало по этому живому коридору с очень широко расставленными стенками. Первым шел посол Иван Алексеевич Зиновьев в вицмундире и при шпаге. За ним в таком же виде дипломатический корпус нашего посольства. Потом казаки Медокура в синих парадных мундирах — при шашках и карабинах. Среди них были и мы с князем. Других жандармов при посольстве не было, а потому шли мы вместе с донцами конвоя. Надеясь, что наши мундиры затеряются среди казачьих.

Так, в общем-то, оно и вышло.

Мы прошли по очень длинным сходням под гром духового оркестра, играющего на берегу. Матросы и офицеры «Императора Александра Второго» отдали нам честь. Все военные, сходящие на берег, ответили им воинским салютом.

— Благодарю вас, капитан, — протянул руку капитану «Императора Александра» Зиновьев.

Тот крепко пожал ее.

Еще раз кивнув капитану, Зиновьев ступил на сходни. И хоть он был уже пожилым человеком, к веревочным перилам их даже не прикоснулся. Голова высоко поднята. Спина прямая, будто у гренадера на смотре. Каблуки туфель отбивают четкую дробь по доскам сходен.

— Только так и должен идти мужчина, — полушепотом произнес мне князь Амилахвари. — Особенно военный. Любой взявшийся за веревки сходен уронит честь всего нашего посольства.

Но никто из нас чести посольства не уронил. Хотя идти надо было весьма приличное расстояние. Сходни были достаточно широки и тяжелы — совсем не качались. Небольшими группами сходили мы на левантийскую землю.

А там нас оглушал духовой оркестр. Несколько десятков одетых в синие мундиры с красными фесками солдат наяривали на самых разнообразных музыкальных инструментах. Играли они, конечно же, гимн Левантийского султаната.

Приветствовал нас сам падишах Абдул-Хамид II. Одетый в темно-синий мундир, по-восточному богато украшенный золотым шитьем. На голове красная феска, также богато расшитая золотом. Кисточка ее и вовсе была отлита из этого благородного металла. Через плечо переброшена шелковая перевязь, к которой крепится сабля, сверкающая от обилия драгоценных камней.

Его окружали многочисленные генералы и дипломатические чиновники. Все, как один, с длинными, густо намасленными бородами. Одеты они были подобно правителю в роскошные мундиры или же черные костюмы с котелками и цилиндрами. В глазах некоторых даже поблескивали монокли, как у самого падишаха.

И ни единого представителя местного духовенства. Да и просто человека в традиционной левантийской одежде не увидеть. Со слов князя Амилахвари я знал, что ее тут носят только те, кто открыто показывают свое неприятие изменений и европеизации. Из тех, конечно, чье мнение и демонстративное поведение хоть на что-то влияло. Остальные же представители левантийской элиты ограничивались одной только красной феской с золотистой кисточкой.

Оркестр заиграл несколько тише. Началась длительная церемония обмена любезностями. Вручение верительных грамот посольства. Передача даров от русского императора падишаху — и наоборот.

Специально для Абдул-Хамида по сходням провели самого требовательного пассажира «Императора Александра». Белоснежного ахалтекинского жеребца. С ним намучились не только сопровождающие его конюхи, но и матросы. Красавец занял самый большой отсек в трюме и его ежедневно выводили на палубу, чтобы не застоялся. Сейчас ахалтекинца взнуздали золоченой уздечкой. А на спину водрузили красное седло и затейливо украшенную попону.

Падишах долго восхищался статью и красотой коня. Гладил его по белой шее, называя ее лебединой. Говорил, что велит запороть насмерть своих конезаводчиков, потому что в его конюшнях нет ни одного жеребца, достойного стоять рядом с таких красавцем. Зиновьев принялся заступаться за них, рассказывая о достоинствах арабских лошадей. Благодаря заступничеству посла конезаводчики были спасены.

Переходили из рук в руки шкатулки с драгоценностями. Богато украшенные нож и сабли. Длинноствольные ружья. Падишах восхищался образцами русского оружия. Правда, уже не обещал запороть насмерть своих оружейников. Наоборот, он показывал Зиновьеву пистолеты и винтовки левантийского производства. И дарил их от своего имени нашему самодержцу. Правда, мне с моего места было видно, что все это образцы европейского оружия, только украшенные узором и золочением с левантийской пышностью.

Вся эта процедура длилась невыносимо долго. С обыкновенной на востоке многословной велеречивостью и неспешностью. А стоять на жаре было тяжело. На мундире моем давно уже проявились темные пятна пота. Я переминался с ноги на ногу. Но спина уже начинала невыносимо болеть. А от хоть и приглушенно играющего оркестра стала раскалываться голова. Пару раз я позволил себе снять фуражку. Провел носовым платком по лбу и внутреннему ободу фуражки. Но все равно она была неприятно влажной.

Когда падишах перешел к описанию достоинств коней, целый табун которых он подарил казачьему конвою посольства, я принялся вертеть головой. В глазах рябило от золотого шитья сопровождающих Абдул-Хамида генералов и дипломатов. Наверное, поэтому взгляд мой и остановился на стоящей за оцеплением открытой повозке. В ней сидели три человека. Лиц, конечно, с того расстояния, что разделяло нас, было не разглядеть. Однако двое одевались вполне европейски — в коричневые костюмы. На коленях у обоих лежали шляпы. Третий носил традиционный костюм, перетянутый красным кушаком, и с черным платком на голове. Как объяснил мне вполголоса князь Амилахвари, назывался он куфия.

Именно князь, к слову, переводил мне бегло все, что говорили посол и падишах. Разговор ведь они вели на турецком языке, который считался языком придворного общения в султанате. Все минимально интеллигентные люди предпочитали изъясняться именно на нем. Это тоже рассказал мне князь Амилахвари.

Я обратил его внимание на людей в открытом экипаже. Князь недолго глядел на них. Быстро отвел взгляд. Я последовал его примеру. Теперь мы оба снова смотрели на падишаха. Абдул-Хамид как раз держал в руках массивную британскую винтовку Метфорда, ложе которой было украшено затейливой резьбой, а приклад сверкал драгоценными камнями.

— Как вы думаете, Аркадий, — мы обращались друг к другу по именам, но на вы, — один из них Лоуренс?

— Скорее всего, — кивнул князь. — Приехал поглядеть на нас.

Джеймс Браун понял, для чего Лоуренс выбрал коляску с высокими колесами. С нее было очень удобно наблюдать поверх голов. За оцеплением, окружившим падишаха со свитой и русское посольство, собралась толпа зевак. Все они тянулись, пытаясь хоть что-то разглядеть, но видели, скорее всего, спины или затылки таких зевак. А вот у англичан были, можно сказать, лучшие места на этом спектакле.

— Начнем урок, Браун, — наставительным тоном произнес Лоуренс, — кого вы считаете самыми опасными среди русских?

— Вряд ли самого опасного удастся разглядеть с такого расстояния, — не раздумывая ни секунды, ответил Браун. — Они на виду держаться не будут.

— Неплохо, — кивнул Лоуренс. — Но это получается камень в мой огород. Я-то подставился, не так ли?

— И я не понимаю для чего, — буркнул шериф Али. — Мы торчим в городе уже больше недели. Ты уже забыл, когда носил бурнус и куфию, а не пиджак и шляпу.

— Мне надо было увидеть наших врагов, — улыбнулся ему Лоуренс. — И показать им себя. Пускай знают, что мы за ними следим. С самого начала.

— Они будут наготове, — заметил Браун.

— Безусловно, — улыбка Лоуренса стала еще шире и лучезарней. — Это будет давить им на нервы. Они начнут дергаться — и допустят ошибку. А я ей воспользуюсь.

— Тактика змеи. — Шериф Али произнес эти слова с уважением. — Но у тебя будет только один удар. Если змея промахивается, ей отрубают голову.

— Я пока еще ни разу не промахнулся. Браун, сегодня мы покидаем Константинополь. Шериф Али поможет вам с одеждой, походящей для местности, куда мы отправимся.

Черноволосый спутник и друг Лоуренса просиял при этих словах. Он мало говорил, но лицо его временами было красноречивее всяких слов.

— Мы вот так бросим русских? — удивился Браун.

— Сейчас им будет, чем заняться, Браун, — Лоуренс пребывал в великолепном настроении. — О, Браун, русские первые две недели будут очень заняты. Левантийское гостеприимство воистину не знает границ. Нам хватит этого времени для того, чтобы основательно подготовиться к действиям против русских.

Он толкнул глухонемого извозчика концом трости в спину. Тот щелкнул вожжами — и их высокая повозка на мягких рессорах покатилась вперед. Откуда извозчик знал, куда именно надо Лоуренсу, Браун не понимал. О чем и спросил майора.

— Этот парень мой слуга. Он из харишей, и вовсе не глухонемой, просто неразговорчивый. Здесь, в Константинополе, он — мои глаза и уши. Никто не обращает внимания на извозчиков. Особенно если те не из болтливых.

Извозчик, подтверждая его слова, взмахнул кнутом над головой.

Но был у Брауна другой вопрос, который он хотел задать майору с самого их знакомства. Вот только не решался. Они не слишком близко общались для подобных вопросов.

И все-таки, под скрип колес повозки, Браун решился задать его.

— Майор, что значат ваши инициалы? Мне никто из ваших коллег не ответил. Только усмехаются в кулаки — и советуют спросить у вас.

— Не всем советам стоит следовать, Браун, — снова сменил тон на наставительный Лоуренс. — Когда-то это было моей больной мозолью. И я очень резко реагировал, когда на нее наступали. Но благодаря моим аравийским друзьям, я стал проще относиться к этому.

— Ты — Лоуренс, — произнес шериф Али, который, видимо, говорил, когда хотел, невзирая на вежливость. А может, у него свои понятия об этой самой вежливости. Аравийские понятия.

— Именно так, — кивнул майор. — Мой друг Али, как всегда попал в точку. Как змея. С первого выпада. Я — просто Лоуренс. Инициалы Т и Е ничего не значат. Вообще, никаких имен за ними не кроется. Для вас, наверное, не секрет, что я сын лорда Чатэма. Вот только он не был женат на моей матери. Меня определили в хороший приют для бастардов знатных особ. Написали фамилию, а вот на имя поскупились, ограничившись только парой инициалов.

Извозчик привез их к дому, арендованному офицерами и дипломатами Европейской коалиции. Здесь же, в небольшой квартирке, проживал и Браун. Они поднялись на второй этаж. К квартире Лоуренса. Где она, Браун знал. Он ждал его в одной из комнат, пока Лоуренс переоденется в гражданский костюм. Здесь же встретился и с шерифом Али.

— Я оденусь в столь нелюбимые нашими офицерами арабские тряпки, — усмехнулся Лоуренс. — Али поможет вам подобрать подходящие бурнус и платок.

— Ему нужен кинжал, — добавил шериф Али. — Без кинжала — нельзя.

— У меня есть револьвер, — возмущенный тем, что Али говорит о нем, будто его тут и нет вовсе, заявил Браун.

— Револьвер хорошо, — кивнул Али, — но без кинжала мужчине нельзя.

— У меня есть несколько трофейных, — произнес Лоуренс, скрываясь во второй комнате. — Подбери один для Брауна.

— Ты щедрый! — крикнул ему Али.

Шериф подошел к большому сундуку, стоящему в углу комнаты. Он открыл его, принялся вытаскивать из него разнообразные арабские костюмы. Несколько раз Али подходил к Брауну, прикладывал к нему то один бурнус или платок, то другой. Ни разу он не удовлетворился выбором. Залез уже на самое дно сундука, когда наконец обнаружил то, что ему понравилось.

Выбор шерифа Али не то чтобы удивил Брауна. Он просто не знал, как правильно одеваться, с точки зрения араба или турка. Не так уж хорошо он был знаком с их нравами и обычаями. Но вот теперь лондонского кокни облачили в белый бурнус с синевато-серым кушаком. На голову водрузили белый платок, который держался благодаря костяному обручу. Браун даже почувствовал себя некой коронованной особой. Под кушаком Али надел на него обычный ремень, к которому привесил кобуру для револьвера и длинный кинжал в ножнах, украшенных перламутром и слоновой костью.

— Какой у тебя револьвер? — спросил у Брауна Али. — Кобура подойдет?

— Да вы настоящий араб, Браун, — усмехнулся вышедший из своей комнаты Лоуренс. Одет он был сходным образом. Теперь оба они ничуть не похожи на европейцев, которыми были считанные минуты назад. — Так что у вас там с револьвером?

Браун вынул из саквояжа свой модернизированный кольт. Протянул его Лоуренсу.

— Хорошая машинка, — взвесил оружие в руке Лоуренс. — Но я более патриотичен. Предпочитаю веблей-скотт. И безо всех этих новомодных модификаций. Никогда не знаешь, сработает ли все это, когда тебе надо. И как оно сработает. Вдруг он оторвет тебе руку, вместо того, чтобы отстрелить врагу голову.

— Голову лучше срубать саблей, — заметил со всей серьезностью шериф Али. — На револьверы или винтовки в этом деле лучше не полагаться.

Лоуренс вернул Брауну оружие. Тот сунул револьвер в кобуру.

Они вышли из офицерского дома. Сели в повозку — и снова покатили по улицам Стамбула. На этот раз к окраинам города.

Покинув Стамбул, они сменили повозку на верблюдов. Кривой на один глаз старик вывел их из темного, вонючего дома. Видимо, он служил конюшней.

Али долго объяснял Брауну, как правильно садиться на верблюда. Как класть пятку левой ноги под правую. Как держать палку, которой погоняют животное. Что кричать верблюду, чтобы то встал, сел, пошел шагом, побежал или остановился. Всю эту замысловатую науку Браун впитывал, словно сухая губка. Он, вообще, легко и быстро учился всему.

Через полчаса он держался на горбу дромадера, словно заправский бедуин.

— Настоящий беду! — восхищался им шериф Али, заслуженно гордясь способным учеником.

— Мне пришлось почти неделю осваивать всю эту премудрость, — заметил Лоуренс. В голосе его, правда, не было и тени зависти.

Левантийское гостеприимствобыло по-настоящему удушающим. Мы попали прямо-таки с корабля на бал. В прямом смысле. Нас проводили по живому коридору из высоченных янычар, с закрытыми серебряными масками лицами. Те отделяли нас от толпы зевак, окружившей порт. Невозмутимые гиганты в просторных одеяниях и доспехах, с массивными, богато украшенными винтовками в руках, впечатляли. Прямо как наши гвардейские гренадеры. Вот только так ли они хороши на поле боя, как во время парадов. Гренадеры это доказали и при Бородино, и в Крымскую кампанию, и в недавней войне с султанатом.

По окончании шествия через порт нас ждали слоны. Самые настоящие слоны. Я их видел только в зверинце. А теперь смогу прокатиться на спине одного из этих невероятных животных. На спинах их были установлены плоские деревянные платформы с шелковыми балдахинами. Платформы эти были завалены грудами подушек.

Правда, рядовым казакам нашего конвоя и мелким чиновникам посольства, вроде письмоводителей и прочих мелких служащих, места на слонах не нашлось. Им выделили открытые повозки — и отправили обживать новое здание нашего посольства. Я бы с удовольствием отправился вместе с ними. Однако всем обер-офицерам по протоколу предписывалось сопровождать посла. А потому нам с князем и нескольким казачьим офицерам пришлось взбираться по лесенке на платформу на спине слона.

Посол, конечно же, делил слона с самим падишахом и еще двумя его ближайшими сановниками.

— Седобородый — это великий визирь султана Мехмед Камиль-паша, — объяснял мне князь Амилахвари, указывая на людей, сидящих рядом с падишахом. — Англофил и сторонник сближения с Европейской коалицией. Военный атташе и посол КЕС у него днюют и ночуют. Тот, что в броне и форме, Зубейр Аббас-ага — предводитель янычар. Верен падишаху как собака. Абдул-Хамид поднял его, что называется, из грязи в князи. А вот тот, что носит маршальский мундир с уймой орденов, тот самый Осман Нури-паша. Его корпус в Плевне сидел. Он теперь военный министр султаната. Османа-пашу многие считают нашим врагом, после войны это вроде бы очевидно, но он слишком стар. И новой войны не хочет. Осман-паша хочет дожить свой долгий век в мире и спокойствии. Именно поэтому, как бы то ни было, он наш главный союзник. К нему первому и пойдет Зиновьев, я в этом уверен. Тем более, что Осман-паша лютый враг Аббаса-аги. А ага янычар как раз стоит за войну. И стремится сам занять место Османа-паши.

От всех объяснений князя у меня закружилась голова. А может быть, это из-за жары. Я снял фуражку — все равно никто не смотрит. В очередной раз вытер голову промокшим уже от пота платком.

— Никита, тут есть специальные чаши с водой, — сказал мне князь. — Умойтесь.

Чаши эти, весьма вместительные, оказались накрепко закреплены на платформе, чтобы не перевернуться от мерной поступи слона. Я с удовольствием окунул в одну такую руки, стараясь по возможности не замочить рукава кителя. Несколько раз умылся. Рядом с чашей лежали несколько полотенец. Я вытер лицо. Надо сказать, мне стало намного легче.

— Тяжко вам тут придется, Никита, — покачал головой Амилахвари. — Вы ведь питерский обыватель, к такой жаре не привыкли. То ли дело я или вот господа донские казаки. Жара нам привычна.

— У нас так жарко, конечно, бывает, — кивнул есаул с лихими усами, — но не так душит. Здесь словно воздуха нет совсем. Дышим чистым жаром, будто в пекле.

Мы проезжали мимо мрачного вида крепости. Князь Амилахвари указал нам на нее.

— Это знаменитый Едикуле, — поведал он нам с казачьими офицерами, — Семибашенный замок. Всех послов иностранных государств провозят мимо него. В назидание. В Едикуле сидели и Петр Толстой, и Яков Булгаков. Надеюсь, что мы не разделим их судьбу.

— Уж лучше так, чем быть разорванным толпой, — заметил молодой сотник с интеллигентным лицом.

Мрачная крепость Едикуле проплыла мимо нас. Если верблюды — это корабли пустыни, то слонов можно сравнить с большими пароходами. Тем более что периодически они оглашали округу трубными звуками, точь-в-точь, как самые настоящие пароходы.

Мы поднялись в один из дворцов падишаха. В его дворе слоны преклонили колени, чтобы мы смогли спуститься с их спин. Здесь нас снова окружили янычары. Они, как один, отдали честь падишаху. Тот ответил им таким же воинским салютом. Дело было ближе к вечеру — и каждый третий янычар держал в руках горящий факел. Несмотря на то, что территория парка отлично освещалась разноцветными газовыми фонарями.

Столы с яствами были расставлены прямо во дворе. Слуги в черных ливреях на европейский манер рассадили нас за столами. Я с казачьими офицерами оказался достаточно далеко от падишаха и посла. А вот князь, благодаря своему высокому титулу, сидел буквально за соседним столом. Его соседями были полковник Медокур и несколько высоких сановников, включая Аббаса-агу. Предводитель янычар за столом расстался с серебряной маской, закрывающей лицо.

Он оказался довольно молод. И черты лица его говорили, скорее, о восточнославянском происхождении. Хотя, если вспомнить, кто такие янычары, это неудивительно.

Пиршество было длительным. С несколькими переменами блюд. Уже к третьей мы с офицерами щипали еду только для вида. Животы наши были набиты так плотно, что хотелось ремни распустить. Мы, в общем-то, так и сделали, когда увидели, что падишах первым подал пример своим подданным. Он откинулся на подушки, которыми был завален его трон, распустил широкий кушак. Также стали поступать и его ближайшие сановники. Не отстали от них и мы. Сразу стало намного легче.

Мы с казачьими офицерами откинулись на подушки. Теперь даже из вежливости не прикасались к еде. На нее и смотреть уже не хотелось. Только потягивали лимонад и соки, которых на столе стояло достаточно. А вот спиртного не было вообще. Надо сказать, многие за другими столами предпочитали пить вообще холодную воду со льдом.

Кофе и сладости принесли уже сильно за полночь. Я не позавидовал Зиновьеву. Тому приходилось все это время вести дипломатические беседы с падишахом и его сановниками. Беседовал, насколько я мог видеть со своего места, и князь Амилахвари. Особенно он уделял внимание Аббасу-аге. Янычар был с ним вежлив, несмотря на то, что князь говорил о нем.

Восток заалел, когда пир наконец закончился. Гости падишаха поднялись из-за столов — и снова вернулись к слонам. Во дворце остались только самые приближенные правителя Левантийского султаната.

Абдул-Хамид долго и сердечно прощался с Зиновьевым. Пригласил посла на соколиную охоту, приуроченную к приезду посольства. После долгих проводов мы наконец снова взобрались на слонов. Отправились в недолгий путь до здания посольства.

Поселили нас в белом доме, окруженном высокой оградой с коваными решетками. Оборонять такой достаточно удобно. Никакая толпа фанатиков, если их, конечно, будет не несколько тысяч, не сможет перебраться через нее под ружейным огнем. А как сказал мне князь Амилахвари, мы привезли с собой еще и три новеньких пулемета «Гочкисс». Вроде бы имелись и гранаты. Так что теперь нападение нам было не то чтобы совсем уж не страшно, но шансы отбиться намного выше.

Собственно, больше я ничего и не запомнил в тот день. Разве что крики живых и механических муэдзинов, призывающих мусульман к первой за день молитве. Я добрался до постели в выделенной мне комнате. Едва нашел в себе силы раздеться, прежде чем повалиться на нее. И уснул сном праведника.