Не зря поговаривают, что в России нет дорог, а одни только направления. Взять, к примеру, римлян. Как проложили еще во времена рабовладельческие свои булыжные «виа», так по нынешний день ими пользуются. И говоря о «дне нынешнем», я имею в виду не одна тысяча двухсот какой-то год от Рождества Христова, что сейчас на дворе, а свое родимое третье тысячелетие.

В общем, молодцы латиняне. Звериный лик рабовладельческого строя канул в Лету, даже Колизей развалился, а мостовые и акведуки в Италии и не только — остались.

А у нас хоть битым шляхом назови, хоть большаком, хоть гостинцем — все едино грунтовка. Причем лик транспортной артерии так побит оспинами рытвин да колдобин, что ровных участков раз-два и обчелся. В большинстве ям вода даже летом не высыхает. Будто подземные ключи в них выход на поверхность нашли.

Или в самом деле землевладельцы вредят? А что… На таком пути «из варяг в греки» или обратно не только товар растеряешь. Впору транспортному средству развалиться. И уж тогда ликуй да веселись честной народ, ибо что с воза упало, то пропало. В том смысле, что законного хозяина сменило.

Впрочем, мне-то что? Имущества кот начхал, да и замка рядом с дорогой тоже нет. Был да сплыл. Остался за синими горами и зелеными лесами… И это я уже не ерничаю, а заявляю всерьез. Отрекаюсь, значит, от старого мира и стряхиваю его прах с ботфорт.

После того как мой монастырский знакомец пришел в себя, выяснилось, что вторичное пленение обошлось для него без необратимых последствий. Шишка и постоянный звон в ушах не считаются… Хотя, конечно, для человека, больше полагающегося на слух, нежели на зрение, деталь весьма неприятная. Радовало только, что последствия нокаута, как правило, весьма непродолжительны. Организм молодой, восстановится.

Так вот, когда Митрофан перестал трясти головой и начал различать внятную речь, я в первую очередь навел справки административно-географического плана. Чтобы хоть как-то сориентироваться на местности.

Информация, собранная и сопоставленная с уже имеющейся, не просто удивила, а прямо скажем, огорошила. Хотя, казалось бы, пора привыкать к мысли, что здесь не там. И если допустимы одни необъяснимые наукой факты, типа моего перемещения и видоизменения, или те же телепорты, в простонародье именуемые Радужными Переходами, то почему не могут происходить и другие странности?

В общем, если Митрофан не сочиняет, — а я не вижу в этом никакой для него нужды и корысти, а значит, и смысла, — то выйдя из замка и направившись, куда глаза глядят, то бишь на северо-восток, я за два часа неторопливого марша оказался примерно в полутораста верстах на северо-западе от резиденции фон Шварцрегенов.

Снизу и слева от меня теперь располагались владения Тевтонского ордена рыцарей-крестоносцев и еще каких-то примкнувших к ним храмовников. Меченосцев, кажется, если память не изменяет.

Вправо, то бишь на восток — земли Великого княжества Литовского и города русичей. А под ногами — та самая Жмудь, куда православное духовенство и киевские князья тайно отправили священную реликвию. До рекомых Россиен не так чтобы рукой подать, но все ж гораздо ближе, чем из Западной Гати или от замка Черного Дождя.

Интересное совпадение. Или все же случайность? Поскольку я без малейшего понятия о событиях, происходящих в мире, любое упоминание о том, что мне знакомо, кажется важным и судьбоносным. А я сам — весьма нужным и значимым. Типа пресловутой затычки, пардон, чопа. Без которого ни одна бочка обойтись не может.

— Не вышли еще к болоту? — отозвался монашек. В сером предутреннем свете он почти ничего не видел и брел, как бычок на привязи, держась за веревку, привязанную к моему поясу. При этом стараясь не дотрагиваться до мешков с разбойничьими трофеями. — Гнилью пахнет… И сыростью.

Свежий лесной воздух и в самом деле слегка изменился. Не так чтобы слишком, но явственно отдавало грибами и менее приятной для обоняния плесенью. Но плотно укатанная грунтовая дорога по-прежнему вилась сквозь чащу, и никакого просвета впереди не намечалось. Зато солнце наконец-то поднялось выше деревьев. И как только грунтовка, совершив очередной маневр, легла строго на запад, я всей спиной почувствовал приятное тепло, изгоняющее из тела ночную стылость.

Кстати, в том, что мы не стали засиживаться и двинулись в путь не дожидаясь рассвета, заслуга послушника. Я так с удовольствием пару часиков придавил бы, не отходя от костра. В силу общей усталости увеличившегося организма. Но глядя на беспокойно вертящего головою паренька, невольно и сам поддался его нервозности. Сперва начал прислушиваться к каждому шороху, а там и вовсе вздрогнул от махнувшей крыльями над нашими головами ночной птицы.

А когда прямо над нами разухался какой-то филин, стало окончательно ясно — с ночевкой ничего путного не получится. Так что собрались по-быстрому и зашагали в направлении искомого замка Людоеда…

Казалось бы, чего дергаться при такой толстокожести? Ан нет, какой-то червячок сомнения все же шевелился в душе, не давая насладиться ночным моционом.

Чтоб успокоиться, отломал от акации ветку и некоторое время безуспешно тыкал себя шипами в разные участки тела. Эффект нулевой. На коже даже царапин не оставалось. Собственно, чего-то такого и стоило ожидать. Согласно праву природы и законов физики. У слонов или бегемотов кожа тоже не потому толстая, что им так больше нравится, а чтобы не лопнула, удерживая вместе центнеры мяса и костей.

Вот и я, добрав в весе и росте, превратился в «броненосца». До носорога и тем более черепахи еще далеко, но и всякими разными ножичками или стрелами тыкать в меня дело зряшное. Ахиллес отдыхает…

И как только память вытащила из залежей школьного образования имя античного героя, предупредительный звонок прозвучал вторично. Причем настырно так… Дззззынь! А после и подсказка возникла. Поскольку Ахиллес этот не столько героическими подвигами знаменит, сколько пяткой. А поскольку легенды и предания не столько для красного словца слагались, как в назидание и наставление грядущим поколениям, стало быть, надо и у себя пресловутую «пятку» искать.

Придя к такому выводу, я перво-наперво поглядел на ноги. В ботфортах неизвестного обувной промышленности размера они смотрелись уж слишком монументально, чтобы заподозрить в них слабое звено. А где же тогда?

«Гуляй солдатик, ищи ответу…»

— Ой!

Этот возглас издал Митрофан, одновременно выпуская привязь и непроизвольно пятясь.

— Господи помилуй! Ваша милость, это вы? — воскликнул, задирая вверх голову и крестясь, будто увидел дьявола.

— Прозрел, голубь? — улыбнулся я как можно добродушнее. — Неужто совсем непохож?

— Да, голос тот же, — согласился монашек, озадаченно вертя головою и потирая глаза. — Ну вы и вымахали! Ой… Я совсем не это хотел…

— Перестань, — махнул я рукою. — Как говорил Иисус, кто из нас без недостатка, тот пусть первым бросит свой камень…

— Вообще-то Христос сказал о грехах… Но так тоже можно истолковать, — согласился Митрофан. А потом, вразрез своим же первым впечатлениям, добавил, восхищенно причмокнув: — Эх, мне бы эдакую силищу! Здорово, наверное, быть таким огромным?

— Не знаю, — честно ответил я. — Не привык еще. Недавно в великанах хожу.

И глядя в широко распахнутые от совершенно детского восхищения глаза Митрофанушки, я наконец-то понял, где мое уязвимое место.

Глаза! Та же вчерашняя стрела попади не в плечо, а выше и правее — все могло закончиться гораздо печальнее. Много ли слепец навоюет? Даже очень сильный. Еще древний грек Одиссей сумел победить Циклопа, ослепив великана. Так что над этим надо покумекать и принять меры. Какие? Мало ли, с ходу и не сообразить. А для начала можно один глаз зажмуривать в бою, или повязку пиратскую надеть. Вроде глупость, а все же… Кривой — не слепой.

— Ваше сиятельство, вот оно, то самое болото… — паренек, очевидно, радуясь возвратившемуся зрению, забежал шагов на двадцать вперед и там тыкал рукою перед собой. — Пришли, кажись.

План у меня был прост, как и все гениальное. Притопать к болоту и обойти его по периметру, внимательно глядя под ноги. Какой бы потайной ни была гать, а если разбойники пользовались ею достаточно часто, не наследить не могли. Пусть я и не в индейском племени вырос, но дикий берег от того места, где люди входят и выходят обратно, как-нибудь отличу. Во всяком случае, надеюсь…

Ну, и всегда оставался план Б. Затаиться и ждать, пока не прибудет очередная шайка сбывать добычу. Вот только как скоро это произойдет? С учетом того, что две банды я немножко проредил и от трофеев избавил. И где именно их караулить?

Монашек выслушал меня, философски пожал плечами и ответствовал, что все в руках Господних.

— Остановить душегуба — дело богоугодное. И коли на то будет воля Создателя, то мы выйдем к замку даже с завязанными глазами.

— Если так рассуждать, то конечно…

Хотел было подшутить, что Митрофан, наверно, потому и не боялся пускаться в дорогу, что имел такого поводыря. Вот только куда это его завело? И чем могло закончиться, не подоспей я вовремя? Но воздержался. Наверняка монашек ответил бы, что не кто иной, как Бог, меня к нему на выручку и послал. Стало быть, прав он, а не я.

— Что?.. — задумавшись, я пропустил мимо ушей вопрос Митрофана.

— Вы, ваша милость, давеча сказывали, что не привыкли еще к своему росту.

Я ограничился кивком, мысленно коря себя за длинный язык. Казалось бы, ляпнул и ляпнул. Ан нет, теперь изволь объяснять.

— Дозволено ли мне полюбопытствовать…

— Позволено, позволено… — проворчал я. — И вообще, давай условимся на будущее, что ты будешь звать меня по имени и без титулов. Хорошо?

— Как скажете, ваша… — беглый монашек улыбнулся собственной оплошности, замялся чуток и поправился, по слогам произнеся мое имя: — Сте-пан… На греческое Стефанос похоже.

Тоже мне умник. Впрочем, ничего удивительного. В отличие от католичества, якобы имеющего римское начало, православие возводится к греческим корням.

— Привыкай, Митрофан. И чем быстрее, тем лучше. Когда дорогу в логово Людоеда отыщем, может случиться, еще не так лицедействовать придется. Ну, так что ты спросить-то хотел? Как давно и почему я великаном стал?

— Да…

— Заколдовала меня злая ведьма… — брякнул я первое, что смог придумать. — И трех седмиц еще не прошло.

— Христос учит нас, что никакого колдовства нет. А все непотребство суть происки диаволовы…

— Пусть так, — не стал я вступать в богословский спор. — Может, действительно дьявол подсуетился. Только мне что в лоб, что по лбу. Ни капельки не легче.

— Э, нет, — не согласился монашек.

Подошел ближе и, запрокидывая голову, очень серьезно поглядел мне в глаза. Даже руку многозначительно поднял, как священник на проповеди. Да и заговорил так старательно, как повторяют с чужих слов. Не все понимая, поэтому пытаясь сохранить первоначальную интонацию и текст.

— Разница огромная!.. Поскольку христианское учение суть колдовства отрицает, то и молитва от него защитить не может. Зато от козней нечистой силы — в самый раз. Только искренне защиты у Господа просить надо. Ты бы… Степан, рассказал мне, как все случилось. Авось пойму? Не смотри, что я млад летами. Зато при монастыре все время. Многое повидал, а еще больше слышал. А народ, он разное сказывает.

В смысле отрицает? А как же тогда «охота на ведьм» и прочие развлечения инквизиции, едва безвозвратно не сгубившей генофонд женской красоты в Европе? Что-то не вяжется. Или это у католиков так принято, а у православных по-другому? Интересно, но не ко времени. Отложим повышение уровня развития до привала.

— Верю, верю… — хотел похлопать парня по плечу, но вовремя удержался. Блин, это ж теперь каждое движение соизмерять придется, чтоб невзначай не сломать чего лишнего. Ключицу, например. — И непременно обо всем подробно расскажу. Только давай не здесь и не сейчас.

Я обвел взглядом простирающиеся правее, сколько глазу удавалось ухватить, болотные топи и пустынную дорогу, на обочине которой мы стояли. Поросшие редкими деревьями, чахлыми кустарниками, осокой да резедой. Но большую часть занимали открытые участки зеленой от ряски воды. Над болотом роилась мошкара, и тянуло холодной сыростью, как от кладбищенского склепа.

«Вот воображение разыгралось», — одернул я сам себя. Надо же такое выдумать. Склепом, да еще и непременно кладбищенским. А чем еще болотной жиже пахнуть, как не сыростью и холодом? Не раскаленными камнями и песком, как африканская пустыня…

Я представил себе, как мы с Митрофаном должны смотреться со стороны. Невысокий паренек, едва достающий макушкой мне до локтя. Худенький, будто ожившие мощи святого. Одетый в рубище, много лет тому бывшее монашеской рясой. И рядом с ним верзила Росту не меньше трех метров. Соответствующей ширины плечи и весь прочий организм. В одной руке трехпудовая дубина, длиною аккурат в рост монашка, в другой — удерживает заброшенные за спину четыре мешка. Которые на моей неохватной спине и на мешки-то не похожи. Так — котомки дорожные.

В общем, еще та картина. Увидеть и…

Именно на контрасте я и решил сыграть. С этой целью даже прихватил кое-что из самых пристойных разбойничьих вещей. Встречают ведь по одежке. Но пока решил держать идею при себе. Учитывая общую хилость Митрофана и его же чрезвычайную мнительность.

— Солнце ждать не будет. Сколько успеем за день осмотреть, столько нашего. А разговаривать и ночью можно. Кстати, подкрепиться не хочешь?

Митрофан брезгливо покосился на мешки и быстро замотал головой.

— Ну, как хочешь. Проголодаешься, скажешь.

Вместо ответа парнишка размашисто перекрестился и шагнул к болоту. Ну вот, поди разбери, что он себе там воображает?

— Погодь, отрок ретивый. Ты чего в топь полез? — остановил я его.

— Гать искать… — недоуменно оглянулся тот.

— Ага. В общем-то, я так и подумал… Вылезай обратно, сыщик. Или не слыхал, что на воде следов не остается?

— А как же тогда мы гать найдем, ваша милость? — паренек выглядел обескураженным. — Я думал, мы будем вдоль берега брести и дно щупать…

— Нет, брат, кормить местных пиявок у меня нет желания. Да и не факт, что гать прямо у берега начинается. Запросто могли на пару шагов отодвинуть. Как раз от таких сообразительных спрятать. И это… ты меня опять «милостью» величаешь.

— Правда?

Монашек удивился столь искренне, что было ясно, он оговорки даже не заметил. Засада. Надо срочно вносить коррективы в мой план, а то погорим, как швед под Полтавой.

— Ладно, если тебе так привычнее — пусть. Но именуй только «милостью», и чтоб никаких «сиятельств». Договорились?

— Да, ваша милость, — монашек, кажется, даже украдкой вздохнул облегченно. — Но вы так и не сказали, как мы гать станем…

Договорить он не успел. В паре метров за спиною у Митрофана надулся большой водяной пузырь и с оглушительным треском лопнул.

Монашек охнул, схватился за грудь и начал закатывать глаза. Пришлось бросить мешки и подхватить парня, пока он не свалился в воду.

— Блин, послал же Бог помощничка… Хоть на руках носи.

Не слишком тактично встряхнув Митрофанушку за шиворот, так что у того лязгнули зубы, я рывком втащил его на сухое. Да еще и поставил так, чтоб стукнулся о землю пятками. Зато, в совокупности, помогло. Парень очнулся.

— Водяной?.. — прошептал он, осторожно оглядываясь.

— Ты же говорил, что христианину не пристало в нечисть верить?

— Верить не пристало, — перекрестился тот, на всякий случай отходя еще на пару шагов. — Но опасаться не помешает. Может, она, нечисть эта, не знает, что я в нее не верю?

— Разумно. На бога надейся, а сам не плошай… — улыбнулся я.

— Хорошо сказано, ваша милость. Из вас получился бы отличный проповедник. Двери церкви ломились бы от паствы…

Тут он спустился на землю, оценил мои габариты и вздохнул.

— Не журись, казак! Какие наши годы. Пути Господни неисповедимы. Так что кто знает, может, еще доведется и в храме послужить, — отмахнулся я.

Вот уж воистину, язык мой — враг мой. Нашел с кем шутки шутить. Совсем забыл, что вокруг не третье тысячелетие, где ради красного словца можно молоть языком что ни попадя. Зная, что за базар почти наверняка отвечать не придется. Иначе все журналисты и депутаты давно бы перевелись и как вид, и как класс.

Хорошо в лесу летом, особенно в утреннюю пору, когда и ночная прохлада еще не покинула его окончательно, и мошкара не проголодалась. Обильно укрытые росой травы и листья источают легкий аромат свежести. Дышится легко, привольно. Даже настроение, несмотря на все невзгоды, изменило вектор. Ощущение, как после визита к стоматологу. Досаждающая боль и страх перед бормашиной — все это уже в прошлом. И хоть во рту горько от лекарств, да и челюсть от анестезии словно не своя, чувствуешь себя, как заново родившись… Герой, да и только.

Эх, сейчас бы не логово Людоеда-душегуба искать, а на грибную охоту выйти. Брести неторопливо, насвистывая что-то, и высматривать темные, маслянистые шляпки средь отливающей серебром зелени.

Я и высматривал. Только не грибы, а следы от кострищ…

Когда говорил Митрофану, что вода не хранит следы, мысль оформилась следующая… Будь я разбойником, неужели позволил бы своему атаману без присмотра пойти в замок, чтобы сменять добытые «непосильным трудом» трофеи на золото? Да ни под каким соусом! А поскольку ватага состоит исключительно из «честных и доверчивых» членов братства, то в эскорт к своему главарю запишутся все без исключения.

Так что разбойники, сколько б их ни было, как один, дружно попрутся к замку. А их там ждут? Сильно сомневаюсь. Зачем Людоеду так прятаться, если б он запросто впускал внутрь всех желающих? Стало быть, большей части банды придется дожидаться в лесу, пока уполномоченные будут вести торговые переговоры.

А что делают люди, когда им нечем заняться, а как скоро «купец» изволит выйти и принять товар — никому не известно? Правильно, разжигают огонь, готовят пищу и располагаются на отдых. При этом место выберут такое, чтобы не упустить атамана из виду.

То есть следы от костров надо искать на расстоянии прямой видимости края трясины. Что я безуспешно и проделывал который час подряд…

Солнце постепенно перевалило через полуденную отметку и так же неторопливо двинулось к закату. Лес потихоньку оживал, привыкал к нам. В первую очередь — мошкара. К счастью, кожа моя оказалась бронированной не только для стрел, но также и не по жалам слепням, оводам и прочей камарильи… А Митрофанушка был им не по вкусу. Или монашек знал какую-то защитную молитву.

Почему нет? Вельзевул или Бааль-Зевув — одно из имен дьявола, в переводе с иврита означает «повелитель мух». Так что христианская молитва вполне могла воздействовать на его подданных. Либо кожу на этих ходячих святых мощах так же невозможно прокусить, как и у меня.

Испуганный газовым пузырем монашек больше не пытался лезть в воду, но и не понимая сути затеи, держался все-таки гораздо ближе к краю болота. Примерно посередине между мной и трясиной… Это обстоятельство нам и помогло, как и вернувшаяся к парню куриная слепота, когда дело отчетливо близилось к вечеру, и я уже собирался отдавать команду на привал и ужин с ночевкой.

Сперва раздался приглушенный возглас, потом шум падения, а еще секундой позже монашек обрадованно вскричал:

— Ваша милость! Гляньте, чего я тут нашел…

Искомое кострище обнаружилось в яме под корневищем свороченной набок старой сосны, не упавшей на землю, а зависшей на ветвях соседних деревьев. Причем так хорошо замаскировано, что не изгваздайся Митрофан в отсыревшем пепле и углях, мы точно прошли бы мимо.

Ну, правильно. Мог бы и раньше сообразить. Не имея возможности добраться до заказчика, княжьи люди все же не сидят сложа руки, а время от времени шерстят округу в поисках исполнителей. Так что разбойникам никак нельзя изображать из себя братьев двенадцать месяцев. То бишь разводить огонь в открытую, приглашая к костру всякого, кто заприметит в ночи отсвет пламени. Я вон давеча вышел на огонек, и чем для грабителей это закончилось?

Другой вопрос, почему костер жгли так близко к болоту?

Ответ пришел, когда я присел рядом с кострищем, чтобы хоть примерно оценить, как давно здесь разводили огонь.

Вот же ж дубина стоеросовая! Глядел на болото с высоты своего нового роста и не мог сообразить, что у нормальных людей радиус обзора как минимум на десяток метров меньше. Банальная геометрия…

— Молодец, — от души похвалил монашка. — Думаю, это именно то, что нам надо. Вряд ли здесь еще кто-то ночевал.

— Уж не сомневайтесь, — Митрофан привычно осенил себя крестным знамением. — Никто с чистыми помыслами и в здравом уме в такие дебри не сунется.

— Как же мы-то с тобою? — попытался подшутить я, чтоб приободрить своего спутника. — Впрочем, тебе, чтоб соответствовать, сперва умыться надо.

— То, что вы задумали, ваша милость, конечно же, достойно и благородно, но… — даже не улыбнулся монашек. — Христос завещал нам смирение. Обещая каждому воздаяние по делам его. Так что не с чистыми помыслами мы здесь, а с мечом.

— Дубиной…

— Что? — встрепенулся монашек, теряя мысль.

— Нету у нас меча, Митрофанушка. Только дубина… А что до воздаяния… Я тебе уже говорил. Откуда нам знать промысел Божий? Может, мы сейчас не сами по своей воли тут бродим, а как инструмент в его длани? Ведь ты не станешь спорить с тем, что без его на то воли в мире ничего произойти не может?

Куда бедному парнишке тягаться со студентом четвертого курса университета, для получения зачета способного заболтать до умопомрачения любого препода! Так что Митрофанушка в очередной раз углубился в теологические размышления, даже забыв об омовении. А я, наоборот, занялся мирскими вопросами. В частности, искать гать прямо сейчас или выждать следующего дня?

А еще запоздало подумал: не было ли у разбойников предусмотрено каких-нибудь опознавательных сигналов «свой — чужой»… Которые они подавали, придя на место обмена? Потому что в этом случае все существенно усложнялось.

Хотя вряд ли. Не тот уровень. Где владелец замка, а где разбойники? Бросить кость одичавшей своре, чтоб использовать ее ярость в свою пользу — это одно, а приручать зверье на постоянной основе — совсем другая статья. Сейчас Людоеда никто за руку не схватил, одними лишь слухами земля полнится. И если раньше или позже найдется сила и власть, чтобы спрос учинить, он запросто от всего открестится: ничего, мол, не ведаю, ничего не знаю… Да, было дело, озоровал лесной люд. Бога не боятся, лиходеи. Совсем страх да совесть потеряли. А я тут с какого боку? Сам из замка не вылезал… за жизнь опасаясь. Оттого и гать тайную устроил и к себе никого не пускал. Что говорите? Зачем покупал отсеченные руки? Бред и поклеп! Я, милостивые судари, дворянин! Свидетели имеются? Нет? Тогда требую немедленно извиниться или дать сатисфакцию любым оружием… В общем, как-то так. Главное, у нас с Митрофаном есть реальный шанс подобраться к этому исчадию ада поближе. На расстояние удара дубиной. О дальнейшем я пока не задумывался.

— Ну что, дружище, готов к Людоеду в гости заглянуть? — шутливо ткнул паренька кулаком.

— За тем из монастыря ушел, ваша милость, — очень серьезно ответил монашек. — Да убоится он слова Господнего. Вы только позвольте мне с ним поговорить.

— У меня идея получше будет.

— Лучше проповеди? — усомнился Митрофан.

М-да, блажен, кто верует, ибо им уготовано Царствие Божье. А с учетом нынешних нравов, заблаговременно и досрочно.

— Нет, как ты мог такое сказать?! Крепче Божьего слова бывает только другое слово… Но тоже Божье. Просто я вот о чем подумал, Митрофан. Люди ведь в храм со смирением в душе входят, верно?

Вопрос был скорее риторическим, так что парнишка ограничился кивком.

— Вот… А у хозяина замка, коль он такое злодеяние умыслил, покаяния-то ни на грош.

Митрофан подумал немного дольше и опять кивнул.

— Значит, прежде чем воззвать к его душе и совести, думаю, стоит привести его в надлежащее состояние. Чтобы ирод не свысока глядел на проповедника, а преклонил колени и отринул гордыню. Как считаешь? Прав я?

— Ух, как вы здорово сказали, ваша милость, — восхитился хлопец. — Лучше и не придумать. Обязательно преклонив колени и голову.

— Тогда внемли, отрок. Потому что теперь не только от моей силы, но и от твоей сметливости зависит, будет ли враг человеческий нами повержен и посрамлен во славу Господа, или восторжествует над слугами христовыми, бесам на потеху…