Глава первая
«Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут…»
Может, и тиха… Откуда мне знать, если здесь и страны такой нет, а до рождения автора стихов примерно четыре столетия с гаком. Неба, кстати, тоже почти не видать. Так что из всего перечисленного в наличии одни лишь звезды. Действительно яркие, но только изредка проблескивающие сквозь густую листву.
Трухлявый, поросший поганками пень разлетелся под ударом сапога, только ошметки во все стороны брызнули. Я проследил взглядом за самым большим куском, в два шага оказался рядом и с удовольствием зафутболил им вторично. К сожалению, гнилая древесина не оценила мастерского удара и вместо того, чтобы красиво залететь в просторный створ между парочкой дубов, издала чмокающий звук и большей частью размазалась по носку и подъему стопы. Как… В общем, понятно, как что.
Сплюнув от досады, выдрал клок широколистого папоротника, скомкал его и брезгливо отер сапог. Настроение, и без того паршивое, ухудшилось еще больше. Практически до абсолютного нуля по Кельвину.
— Морду бы набить кому-то, а некому… — пожаловался вслух, но никто меня не пожалел и даже не спросил о причинах.
Сгоняя злость, я саданул кулаком по ближайшему дереву. Но под руку подвернулся не безобидный бук или граб, а сосна, которая тут же, в отместку, не только измазала мне костяшки живицей, но еще и обдала целым градом шишек и дождем из сухих иголок.
— Да елки ж палки! — мотая головою, принялся вытряхивать из волос непрошеные украшения. Но колючая и хрупкая хвоя упрямо путалась в существенно отросшей за последнюю неделю шевелюре и ни в какую не желала покинуть новое пристанище. Чем только усугубила минорный настрой.
Не, ну что за непруха? Жил себе тихо, мирно. «От сессии до сессии…» Почти никого, кроме как на ринге, не трогал. Так нет же, получи, деревня, трактор, распишись за паровоз. А всего-то делов: захотелось с симпатичной девушкой Ирой пообщаться поближе. В неформальной, так сказать, обстановке. И с этой незамысловатой целью поперся вслед за нею на какой-то глупый пикник с маскарадом — «ролевка» называется — в результате чего оказался черт знает где… В некотором царстве и таком же государстве. В медвежьей шкуре и с дубиной питекантропа в руках.
Черт — он, может, и знает, но мне объяснить не удосужился…
Впрочем, ладно. Везде люди живут. Огляделся, присмотрелся, приспособился. Одним словом, обустроился. И не конюхом каким-нибудь или свинопасом. Собственным замком обзавелся… Не вполне собственным, если честно. В последний момент настоящий хозяин обнаружился. Но мне и прав освободителя-завоевателя для безбедной жизни за глаза хватило бы. А тоска заест из-за отсутствия Интернета и телевидения — можно поохотиться, разбойников погонять… Или с соседями за какую-то межу свару устроить. Благо время не мирное. Вот-вот война с крестоносцами грянет.
Даже девушка здесь обнаружилась, как две капли воды похожая на Ирину. На ту самую, которая рыжая и роковая…
И опять не срослось. Только теперь из-за Чички.
Нет, что ни говорите, но девушки — странный народ. Сама при каждом удобном случае давала понять, что я ей не безразличен. Более того — пару раз, улучив момент, целовалась так, что до сих пор губы болят…
Я непроизвольно прикоснулся ладонью и поморщился.
Нет, это уже не от поцелуев, а от пощечины. Девчонка с виду хрупкая, а вмазала так, что я чуть не поплыл. А за что? Я же все по высшему уровню организовал. Насколько это возможно в предложенных условиях.
Ложе медвежьей шкурой застелил. Да не местного, бурого разлива, а той, что с собою принес — белого, полярного. Круглей, между прочим, мне за нее баснословную сумму предлагал… Вина самого лучшего, которое только в замке отыскать удалось, в кувшин налил. Свечи зажег. Только лепестками роз не озаботился. Не нашел в округе. Шиповник один, да и тот уже отцвел.
В общем, подготовился к свиданию стильно и изысканно. Хоть оду слагай. Ну и пригласил девушку на рюмку чаю. О жизни будущего века пообщаться.
Главное ж, не отказалась, пришла. Зашла в комнату, оценила дизайн. Я, в дополнение к общему уюту и чтоб не потревожил никто, поперек двери элегантно уронил дубину и… заработал по морде.
Мог и второй раз схлопотать, но увернулся. Потом сдернул в сердцах с кровати медвежью шкуру, подхватил то, что под ноги попалось, то бишь дубину, и ушел. По-английски, без сцен.
Как выбрался из замка, куда брел — помню смутно. Обидно же… Е-мое… А главное, непонятно — за что? Ничего ведь не сделал…
Отпустило, когда вспомнил похожую сцену из «Кавказской пленницы». Остановился, огляделся и понял, что снова заблудился. К счастью, на этот раз только в пространстве. Но тем не менее даже примерно не представлял, куда идти дальше. Тем более ночью.
Трухлявый пень, так вовремя подвернувшийся под ногу, и все последовавшие за этим события помогли успокоиться и оценить трагикомизм ситуации.
— Каждый заблуждается в меру своих возможностей… — выдал очередную цитату из прошлой жизни.
Брести напролом, куда глаза глядят, смысла не имело, да и устал изрядно. Выбрал местечко посуше и без муравьев, завернулся в медвежью шкуру, пристроил башку под голову, дубину под руку и попытался уснуть. Свежий лесной воздух, тишина… Красота. Курорт и санаторий. Вот только сон никак не идет…
За последние дни столько всего случилось, такой круговорот событий, что оказаться с собой наедине не представлялось возможным ни на мгновение. Все время приходилось куда-то бежать, кого-то спасать, драться, убивать… Убивать мне нравилось меньше всего, но что поделать, если доброе слово не всегда действует на здешних обитателей, и очень часто вопрос ставится ребром. Либо ты, либо тебя.
Одним словом, не до рефлексий и прочих поисков смысла жизни. Как человеку, бегущему вниз по крутому склону… Думай не думай, главное — ноги успевай переставлять. Все равно внизу окажешься. Вопрос, в каком виде.
А вот сейчас не было счастья, так несчастье помогло — эта возможность и появилась. Лежи, гляди на звезды, хоть изредка, но пробивающиеся сквозь листву, и… Блин, а какой смысл? Сколько ни жалей себя — ничего не изменится. Так что лучше и не начинать…
Я повернулся на бок и, твердо намереваясь заснуть, закрыл глаза.
— А-а-а!
Совершенно дикий вопль разорвал ночную тишину, заставив меня вскочить на ноги.
— Что за…
— А-а-а! — вопль повторился и затих. Так кричать мог только человек. От жуткой боли или смертельной опасности.
Я какое-то время прислушивался, но ночь больше не хотела открывать свои тайны. Кто бы и по какой причине ни вопил, он умолк. Может, погиб, а может, потерял сознание.
Если бы крик был единственным, я так и остался бы на месте, по меньшей мере до утра. Но второй вопль указал направление, и кривить душой, делая вид, что ничего не происходит, я уже не мог. Тем более все равно встал. Да и дорогу в замок спросить у кого-нибудь не помешает.
* * *
Сперва учуял запах дыма, только потом расслышал голоса.
— Слышь, Филин, а монашек, случаем, не того? Не окочурился? — говорящий так отчаянно шепелявил, что я скорее догадался, чем разобрал смысл фразы.
— Не… Дышит. Сомлел от страха.
— А может, не брехал? И впрямь пустой?
— Окстись, Карзубый… — отозвался третий хриплым басом. — Чтоб у монаха хоть пары монет не нашлось. Ни в жизнь не поверю.
— Чего ж он в таком рубище? — не сдавался шепелявый. — Заплата на заплате. Только срам прикрыть.
— Жадный… Ничего, как пятки поджарим, сразу сговорчивее станет.
Дальше можно было не слушать. Увы, разбой на дорогах нынче обычное дело, поскольку времена, когда девственница с мешком золота могла пешком пройти всю страну, не опасаясь ни за свою честь, ни за деньги, если мне не изменяет память, канули в прошлое вместе с Чингисханом, лет эдак двести тому. А то и все триста. И если бы разбойник не упомянул о поджаренных пятках, вполне возможно, я не стал бы вмешиваться. Но в свете недавних событий к пытке огнем я отношусь с огромным предубеждением.
Черт… Ярость, может, и хороша в штыковых атаках, но в целом только мешает. Совсем чуть-чуть отвлекся, и уже потерял бдительность. И пяти шагов не сделал. Только обогнул пару деревьев, да чуть-чуть раздвинул руками кустарник, чтоб визуально оценить обстановку. Под ноги при этом, естественно, не посмотрел, и сухая ветка хрустнула с таким злорадством, словно только меня и поджидала.
Трое разбойников вскочили на ноги, как подброшенные. Один, покрепче телосложением, ухватился за суковатую дубину. Топорная работа… с моей музейной и рядом не валялась. Двое остальных выставили тесаки.
— Кто здесь?! — настороженно спросил тот, что покрупнее. Судя по хриплому голосу, именно он упоминал о пытке огнем.
Я молча выжидал, не покажется ли еще кто. Вдруг разбойников в шайке больше, чем у костра? С учетом общей подготовки и приобретенного уже здесь боевого опыта, с тремя противниками я наверняка справлюсь, а вот оказаться одному против десятка или дюжины нет желания.
Разбойники тоже замерли, глядя примерно в мою сторону.
— Зверь… — спустя какое-то время убежденно произнес шепелявый. Невзрачный мужичонка. Один из пары, вооруженной ножами. Свою убежденность он подтвердил тем, что сунул нож за пояс и снова присел рядом с лежащим на земле человеком.
— Что ты мелешь, Карзубый? Где ты видел, чтобы зверь к огню подходил? — не согласился с ним здоровяк.
— Бывает… — заступился за приятеля Филин. — Я слыхал, что медведь, когда у него зубы болят, вообще не разбирает, куда прет. Хоть в огонь, хоть в воду. И рвет всех, кого на пути встретит. Зубы, само собой, от этого у него болят еще больше, и зверь вообще сатанеет.
— Тьфу на тебя, — сплюнул здоровяк. — Успокоил… Не накаркай…
Что ж, спасибо за идею. Недолго раздумывая, я поправил медвежью шкуру, взревел дурным голосом и, горбясь так, чтоб разбойники прежде всего увидели оскалившуюся морду зверя, сунулся к костру. Дубину, правда, держал наизготовку. Получится — хорошо. Нет — внезапность все равно на моей стороне будет.
Сработало…
Промышляющая грабежом троица с такой прытью ломанулась прочь с поляны, что только кусты затрещали. Оставив мне в наследство догорающий огонь и неподвижно замершее рядом с кострищем тело в монашеской рясе.
Одежонка на слуге божьем и в самом деле давно позабыла о лучших днях. Настоящее рубище, на котором заплат гораздо больше, чем первоначальной ткани. Да и сам он, мягко говоря, был раза в три меньше воспетого изобразительным искусством краснощекого толстяка-чревоугодника. Щуплый, невысокий…
Света от костра не хватало, чтоб разглядеть жертву разбойников получше, но навскидку мог бы поспорить, что это скорее подросток, чем взрослый парень.
Я наклонился и легонько потряс монашка за плечо. Теперь уже на ощупь убеждаясь, насколько он худ. Как говорится, кожа да кости.
— Эй, жертва экспроприации, живой?
Тот неожиданно прытко подхватился, что указывало на целостность и невредимость организма. Встал на колени и завертел головою. При этом держа ее напряженно и чуть склонив набок, словно еще и прислушивался, не вполне доверяя собственным глазам.
— Не боись, парень… Кроме нас с тобою, здесь больше никого.
— Спаси вас Господь…
Голос у паренька оказался вполне сформирован. Еще не мужской, но и с девичьим альтом не спутать. Вот и ладушки. А то начитался я в свое время Стивенсона и прочих похожих сюжетов, когда в роли подростка оказывалась юная красотка, сбежавшая из родительского дома, нелюбимого жениха или мужа (нужное подчеркнуть).
В плане разнообразия бытия, общество такого «оборотня», конечно, весьма интригующе. Вот только редко заканчивается так же приятно. А то и вовсе можно на свадебный пир угодить… Совсем не гостем. Что никоим образом не входило в мои ближайшие планы. Для начала с Чичкой бы разобраться… И с уже почти благословившим нас Круглеем.
Черт! Ну вот зачем я о них сейчас вспомнил? И так на душе муторно. А если девчонке хватило мозгов растрепать дяде о свидании… Представляю, что купец обо мне думает и какими словами поминает.
— Ладно, чего уж там… — предоставив парню время привести себя в порядок, присел у костра, который к тому времени почти погас, а я не хотел оставаться без огня. Благо разбойники озаботились хворостом, и вскоре пламя снова весело захрустело сухими ветками.
Все же странно устроен человек. Не было огня, я и не задумывался о нем. А как только костер появился, так уже и представить трудно, как можно без него провести в лесу целую ночь.
— Ух ты…
Беглый осмотр освещенной территории выявил две котомки. Одна завязанная, а в рассупоненной горловине второй виднелась округлая горбушка каравая.
Я вытащил хлеб и уже собирался пошарить внутри, когда подумал, что имущество могло быть отобрано у монашка. И значит, я стану ничем не лучше грабителей.
— Твое? — протянул котомку ему.
— Не хлебом единым… — ответил тот. Котомку принял, но не стал осматривать, а просто ощупал и положил рядом с собой.
Судя по весу, внутри было еще что-то. Но коль хозяин делиться не спешил, я настаивать не стал. Наоборот, разломал уже реквизированный хлеб и меньшую краюху протянул монашку. А чего? По справедливости… Во-первых, я больше. А во-вторых, без моей помощи он и вовсе без ужина остался бы.
— Кличут тебя как, святой брат?
Вообще-то мне было совершенно пофигу, как зовут монашка. Но коль уж судьба послала собеседника, почему не воспользоваться?
— Митрофан…
— Ну, будем знакомы, Митрофан… Держи пять. Меня зови Степаном.
Монашек принял протянутую ладонь обеими руками, секунду помедлил, а потом, вместо ожидаемого пожатия, низко поклонился и поцеловал тыльную сторону запястья.
* * *
Вот черт, как неудобно получилось. Хотя глядя непредвзято, меня не прибавится и не убудет, а парень всего лишь доступным способом выказал благодарность за спасение. Помнится, я тоже был весьма рад и счастлив, когда ушел от запекания на углях. Правда, руку Лису не целовал. И чтоб замять неловкость момента, я спросил первое, что пришло в голову, раньше чем сообразил, что опять сморозил явную глупость:
— Сам как вообще? Цел? А то ты вопил, словно тебя уже четвертовали.
Ответ монаха огорошил меня еще больше:
— Да, ваше сиятельство. Я ведь жуткий трус и совершенно не переношу боли. Отец-игумен всегда приговаривал, что наказывать Митроху нет проку. Поскольку до первого удара я ору так, что у настоятеля розги из рук выпадают, а после — теряю сознание. А зачем сечь бесчувственное тело? Так что меня больше молитвенным покаяниям подвергали да посту.
Занятное рассуждение и объяснение почти дистрофической чахлости парня. Откуда взяться плоти, если регулярно голодать? Но меня больше заинтересовал другой вопрос.
— Сиятельство? С чего это ты меня так величаешь?
— Простите, ваша светлость… — немедля повинился тот. — Я с детства слаб глазами. А ночью так и вовсе слепой становлюсь. Не разглядел…
Теперь стало понятно, почему монашек так странно держит голову. Он и в самом деле прислушивался, ориентируясь по звуку.
— Это у тебя куриная слепота.
— Куриная? Почему куриная? — забеспокоился тот.
— Болезнь глаз такая. Как раз от голода и общей слабости организма возникает. Или от старости… Лечится хорошим питанием. В общем, ничего страшного.
— Угу… Особенно, если впотьмах лбом обо что-то приложиться или в яму упасть.
Парнишка, похоже, не был согласен с таким пренебрежительным отношением к его недугу. А поскольку я не был уверен в скоропалительном диагнозе, то с медицинского ликбеза перешел к вопросу, интересовавшему меня гораздо больше:
— Ну, как бы там ни было, а обознался ты, парень. Я не знатен. Так что не стоит величать меня незаслуженными титулами. В иных странах за это можно головой поплатиться.
Монашек дослушал с самым серьезным выражением лица и понятливо кивнул.
— Прошу прощения, ваша милость. Что со слепца взять…
Потом помолчал и, поняв, что я не намерен продолжать эту тему, почти шепотом произнес:
— Один совет позволите?
— Почему нет? — я подтянул к себе вторую котомку. Тоже не очень большую, но набитую туго, под завязку. — Ты же денег за него не просишь. Излагай…
— Если хотите подольше сохранить свое происхождение в тайне, наденьте перчатки. Их можно объяснить ожогами или другими неприглядными шрамами.
— О чем ты говоришь? — я и в самом деле ничего не понял.
Митрофан, еще больше понизив голос, охотно объяснил:
— Вы уж не обессудьте, ваша милость, но кожа у вас на руках гладкая, как у архиерея. Только благовониями не пахнет. Значит, в хозяйстве для каждого дела слуга имеется…
И как сказал он это, с моих глаз будто пелена свалилась. Словно последний, недостающий фрагмент пазла встал на свое место, придав мозаике осмысленную завершенность картины. То-то я все ломал голову, почему и ушлый купец Круглей и опытнейший капитан наемников Франц, по прозвищу Рыжий Лис, да и вообще все вокруг так ко мне расположены? Почему каждое слово воспринимают как откровение? Нет, я не хочу сказать, что молол чепуху — наоборот, старался, как мог. Но ведь в жизни никогда так гладко не бывает. Обязательно отыщется тот, кто станет оспаривать даже самые мудрые приказы. А мои советы и распоряжения исполнялись беспрекословно, без малейших обсуждений и рассуждений.
Зато теперь все понятно. Зоркие глаза моих новых друзей наверняка подметили такую незначительную деталь, с точки зрения человека цивилизованного, как ухоженные (в смысле не шахтерские и не крестьянские) руки. И она сказала им больше, чем «императорская» татуировка под мышкой. Потому как быть «белоручкой» не зазорно — а дорого. Очень, очень дорого! О мелкопоместных шляхтичах и прочих шевалье даже упоминать не стоит. Не всякому светлому графу-князю по карману. Он и «светлый», кстати, потому, что рученьки белые.
Соответственно, я сразу был для них не диким варваром из далеких снежных Карпат, а «сиятельством»! Или — светлостью… А что не желал в этом признаваться, так у сильных мира сего свои причуды. Отчего не подыграть дворянину? Авось зачтется. При последующей раздаче милостей… Когда блажить перестанет.
Черт, черт и еще раз черт! Так обломаться… А я ведь поверил! Повелся, как последний лох! Друзьями считал. А они меня… И Чичка тоже хороша. В то, что мужчина мог бы не обратить внимания на руки, я еще смог бы поверить. Но что этот нюанс проглядела женщина… Увольте, дураков нет. Только что закончились. Нет, правильно я сделал, что ушел… Уходимец, блин…
— Сам-то как тут оказался? — спросил у монашка, чтоб сменить тему, одновременно продолжая бороться с узлом на горловине котомки. — Подаяние собираешь или по другой надобности?
— Сбежал я из монастыря, — опустил голову тот.
А вот и товарищ по несчастью образовался. Не одного меня, значит, судьба по свету гонит, как перекати-поле.
— Надоело поститься?.. Ничего, братец. Сейчас подхарчимся за счет разбойничков. На год вперед отъешься.
— Что голод?! — вскинулся тот. Вроде даже обиделся. — Я привычный. С детства досыта не едал. Обрыдло… Года уходят, а толку от меня никакого. Ни себе, ни людям. Вот я и решил дело доброе совершить. Во славу Господа нашего. Как апостолы или великомученики.
Парню, видимо, давно хотелось выговориться, да только собеседник стоящий никак не попадался. Даже на исповеди приходилось молчать, чтоб не выдать себя. Вот и спешил, торопился излить на меня сейчас все свои потаенные мысли, словно плотину прорвало. А мне что? Пускай. Ромку иной раз, после неудачного свидания, на такой поток философии пробивало — никакая дамба не выдержит. А я терпел и поддакивал. Так что и откровения мальца как-нибудь осилю.
— Сколько себя помню, только и видел, что сад, поле да огород. Изредка, если игумен был в благом расположении духа — коровник посылали чистить.
— Это награда? Навоз убирать? — не сдержал я искреннего недоумения.
— Вот и видно, ваша милость, что вы нужды не знаете… — вздохнул монашек. — В хлеву тепло. А как стемнеет, можно в сено зарыться и поспать, если ко всенощной искать не станут. Но и это еще не самое важное. Главное — молоко… — паренек даже губами причмокнул. — Улучил момент, когда никто не смотрит, и соси вымя, сколько успеешь. Коровы-то раздоенные, не брыкаются.
Факт, о таком преимуществе работника скотного двора над полевыми рабочими я бы ни в жизнь не догадался. И не только из-за «благородства кровей», а потому что и молоко, и овощи в магазине покупать привык. А не добывать по месту производства или произрастания. Но кто ж готов с ходу признаться, что чего-то недопонимает?
— Обо мне после поговорим… Вернемся к твоим делам.
— Как будет угодно вашей милости, — не возражал Митрофан. — Как закончили прополку, так я в бега и подался. И время теплое, и искать дольше не станут. А когда хватятся, так за мной и след простынет. Ищи-свищи…
— Разумно… — Узел вроде наконец-то стал поддаваться. Затягивали под нож, или пальцы мои, вопреки замечанию монашка, так загрубели? — Ну а сам подвиг в чем? Какое деяние ты свершить намерен?
— Решил я свет Слова божьего Людоеду-разбойнику принести… — немного конфузясь, ответил Митрофан. — Столько бед он творит в нашей округе, а остановить его некому.
— И ты решил вернуть его на путь истинный?
— Да! — вскочил монашек. — Неужто моя вера недостаточно сильна?! Великомученики с крестом в руке безбоязненно входили в клетку с дикими зверями…
— За что львы и тигры были им весьма благодарны… Оп-па! Наконец-то! А ну-ка, поглядим, что разбойнички здесь припасли?
С этими словами я перевернул котомку и вытряхнул ее содержимое на землю.
— Помилуй нас, Матерь Божья! — вскричал монашек и, даже не сотворив крестного знамения, рухнул в беспамятстве. А я, глядя на неожиданные трофеи, с трудом совладал с рвотным позывом.
