Глава 10
Холодный вечерний воздух быстро смыл остатки радостного возбуждения, и Мирвик вполне спокойно вел беседу с Ларшем.
— А разве мой господин не будет сегодня на ужине в честь высокородной госпожи Аштвинны?
— Мне тетушка это еще вчера запретила. Сказала: «По глазам вижу: заявишься в перевязи стражника. И придется мне объяснять всей городской верхушке, почему „краб“ сидит на почетном месте, по левую руку от Хранителя. Лучше уж приходи на следующий день».
Ларш усмехнулся: тетушка ошиблась. На ее праздник он пришел бы без перевязи, не стал бы обижать добрую родственницу. И закончилась бы восхитительная игра в простого парня. Но раз Аштвинна позволила ему не приходить на пир — что ж, он с удовольствием побудет еще стражником четвертого десятка!
Мысли Мирвика текли по схожему руслу. Он не удержался.
— Пусть господин не обижается, но… Я не понимаю, что Спруту за удовольствие изображать из себя «краба». Эти парни, что служат всерьез, стараются из-за денег. Предложи им работу с жалованьем хоть на медяк больше — уйдут и не обернутся на прощание. Опасное ведь дело! Да и не любят их в Аршмире… «крабов»-то…
Ларш медленно кивнул. Да, «крабов» не любили. И сейчас он, по настоянию Мирвика, набросил на плечи плащ, чтобы скрыть перевязь: в той части города, куда они шли, стражника могли и удавить в темном безлюдном переулке.
Спрут вспомнил рассказ Даххи о том, как ему на улице женщина плюнула в лицо.
Что мог Ларш сейчас ответить Мирвику?
Что почему-то чувствовал гордость оттого, что эти парни низкого происхождения приняли его как равного среди равных?
Что сегодня он впервые в жизни сделал что-то действительно полезное, важное? Что ему целовала руки спасенная им пленница работорговцев?
Нет, ни откровенничать, ни хвастаться своими подвигами Ларшу не хотелось.
То, что он сказал Мирвику, тоже было правдой:
— Может, это игра, но она открыла для меня много нового. Аршмир… я его не знал совсем, а он такой… такой разный! И хранит столько секретов! Я побывал в цирке, увидел его «с изнанки». А таверны, оказывается, распределены по десяткам стражи. А за дверями старинного особняка, где живет Дочь Клана, скрывается трогательная и гордая бедность… Да тут за каждой стеной — тайна!
Ларш жадно огляделся, словно чужеземец, впервые попавший в неведомый, бесконечно интересный город. И тут до него дошло, что они только что свернули на Двухколодезную улицу.
— А вот из этого дома, — указал он рукой вперед, — позапрошлой ночью вышел убийца.
Мирвик был погружен в размышления о непостижимых желаниях и прихотях высокородных господ, а потому ответил рассеянно, не задумываясь:
— Двое их было…
И тут же пожалел о своей неосторожности, потому что Ларш сгреб его за грудки, впечатал спиной в забор:
— Двое? Убийц? Откуда ты знаешь?
Мирвик мысленно проклял свой язык. Вот только не хватало ему откровенничать со стражником!
Но Ларш не собирался давать парню спуску:
— Может, ты был одним из них?
— Я?! — охнул Мирвик. — Да я же мышь, а не дровосек!
Не обратив внимания на странные слова, Ларш продолжал требовательно и грозно:
— Откуда знаешь, что их было двое?
— Я на крыше сидел!
И Мирвик, стараясь увести разговор в сторону, в ярких красках поведал, как уходил от погони по ночному городу.
— Вот ближе подойдем — покажу, где я штакетину выдрал, которой стражнику дал по зубам… ну, если хозяева на место не приколотили!
— Знаешь этих людей? — жестко спросил Ларш.
— Да я их и не разглядел, сверху-то…
— Они о чем-то говорили? — Спрут еще раз тряхнул парня.
— Говорили, да я толком не слыхал.
Ларш выпустил Мирвика.
— Ты Авиту знаешь? Художницу, которая декорации подновляет?
— А то!
— Это ее родственницу убили. Девушка к ней приехала — и угодила к погребальному костру.
Мирвик озадаченно замолчал. Сказанное сильно меняло дело. Авита была вроде как своя, театральная… да и вообще славная молодая госпожа, всей труппе пришлась по сердцу.
«Да что я этих дровосеков прикрываю? — подумал Мирвик. — Дружки они мне, что ли?..»
— Ну, кое-что я расслышал.
— Рассказывай!
Мирвик нахмурился, старательно припоминая.
— Как вышли они, один другому врезал, тот аж пополам сложился. А первый ему: ты, хамса глупая, на кой нам полено? Полено не скажет, где у ореха ядрышко. Так Вьямре и доложу: из тебя мышь, как из мельничного жернова певец. А второй продышался и огрызнулся: сам, мол, такой! Я, говорит, в мышах с малолетства шмыгаю, сроду за собой поленьев не оставлял! Лучше, говорит, скажи: на какую тропку ты меня выпустил? Скорлупка пустая, взять нечего, колыбельная твоя медяка не стоит…
— Погоди, — перебил его Спрут. — Что это еще за бред? Мыши какие-то… поленья…
Мирвик изумленно распахнул глаза.
«Храни нас Безымянные, он же пропадет в „крабах“! Не знает того, что в Аршмире даже детям известно… Ну нет, не позволю, чтобы хорошего человека здешние чайки да вороны заклевали».
И на ошарашенного Ларша высыпался град сведений. Оказалось, что на языке городской швали «мышь» означает вора, влезающего в дома. Его нельзя путать с «пасечником» — вором, срезающим кошельки-«соты». Украсть кошелек с деньгами — «снять соты с медом», утащить любую другую вещь — «сманить» ее, а продать добычу — «сосватать». «Поленом» называется покойник, «колыбельной» — сонное зелье, «скорлупой» — дом, «ядрышком» — добыча.
— Но зачем вашему брату понадобилось выдумывать второй язык? — недоумевал Ларш.
— Сначала, наверное, чтобы «крабы» не понимали, — прикинул Мирвик, который прежде не задавался подобными вопросами. — А теперь, когда стража не хуже нашего «щебет» знает… ну, наверное, по привычке. И чтоб друг другу показать: мол, свои…
Ларш мысленно перевел диалог воров на нормальный человеческий язык.
— Значит, они случайно убили старуху и ушли без добычи. Нашли к кому забраться! Женщина жила скромно, ценностей в доме не держала.
— Нет, что-то было, — увлекся Мирвик. — Они что-то искали! Один спросил: «Ты хорошо скорлупу обшарил? Вещица-то мелкая». А второй: «Вот хоть сейчас даю шейку под змейку: пустая скорлупа!»
— Что за змейка?
— Удавка палача.
— Понятно… Значит, искали что-то маленькое. Не нашли. И даже не взяли короб с украшениями. А ведь их можно было продать. Видно, хотели, чтобы их приход остался незамеченным.
— А то! — согласился Мирвик. — Один на крыльце замешкался, второй его спрашивает: чего, мол, застрял? А тот отвечает: «Немого заговариваю. Пусть думают, что полено само срубилось».
— Что-что?
— Ну, «немой сторож» — замок. «Разговорить немого» — отпереть замок, «заговорить» — наоборот.
— Понятно. Значит, хотели выдать смерть женщины за несчастный случай? Что ж, это им почти удалось. Еще о чем они… щебетали?
— Да больше ни о чем. Пошли к калитке. Один с засовом завозился, открыть не мог. Другой его отпихнул, сразу отворил калитку.
— Там засов с секретом, — кивнул Ларш. — Кто не знает — не откроет… Ладно, пошли, а то скоро стемнеет… Кстати, не знаешь ли, что за Вьямру они поминали?
«Вот это я зря брякнул, — укорил себя Мирвик. — Это лучше бы пропустить».
Но молчать было нельзя. Лгать — тем более: господин мог услышать это имя от кого-нибудь еще.
— Вьямра, — неохотно сказал Мирвик, — одна мерзкая старуха. Говорят, что скупает краденое. Сам я ее не видел и больше ничего про нее не знаю… Нам, господин мой, сейчас налево и по лестнице вниз…
* * *
Художница Авита была среди тех, кто после спектакля помогал актерам быстро снять грим и привести себя в порядок. С мокрым полотенцем она хлопотала вокруг «злодейки» Уршиты, а потом закрепила заколками пряди ее седых, но густых и длинных волос, выбившихся из прически.
Но когда началась суета и посыпались поздравления, Авита выскользнула в коридор. Что ей было делать среди общего веселья? Она не актриса, она лишь нанята на время — подновить декорации…
Барабулька, как и было условлено, ждала хозяйку у заднего крыльца. Оба направились к лестнице — и всю дорогу служанка тараторила о своих впечатлениях от спектакля. Начала робко, чтобы не рассердить госпожу, не получила сердитого замечания — и зачирикала от души.
Авита краем уха слушала о том, кто из королевских сыновей, тягавшихся за трон, настоящий красавчик, а кто — просто приятный. В душе ее оседало радостное возбуждение от спектакля — оседало горечью, оседало завистью.
Эта труппа… многие в ней друг другу готовы горло перегрызть. Но вместе они творят чудо. Дружно творят, как один человек. А она, Авита? Она раскрасит им декорации — и уйдет. И опять будет одна. Кому она нужна?..
В гостинице госпожа и служанка наскоро поужинали у себя в комнате. Авита распорядилась, чтобы Барабулька стелила ей постель, но сначала сходила бы к колодцу, а то кувшин на столе опустел.
Барабулька весело убежала — но вскоре примчалась назад, не наполнив кувшина. Лицо раскраснелось, глаза распахнуты, губы дрожат.
— Там… во дворе… у хозяйки про тебя спрашивает… Вепрь, настоящий Вепрь, у него на камзоле знак Клана!
Авита поспешно подошла к окну.
Уже почти стемнело, но распахнутая дверь бросала полосу света на стоявшего у порога мужчину, который разговаривал с хозяйкой «Жареной куропатки».
Первое чувство — ужас, хлынувший из воспоминания. Мужская рука крепко вцепилась в ее плечо. Резкий голос: «Отдай мой кошелек, сука!»
Он нашел ее… он пришел… бежать, скорее бежать…
Но тут же огромное облегчение и радость: Авита вспомнила рассказ стражника Ларша о том, что Вепрь раскаивается в своей ошибке и хочет помочь художнице найти заказчиков.
Авита сдержала нервный смешок и строго сказала Барабульке:
— Что значит «про тебя спрашивает»? Даже если волнуешься, надо следить за своей речью!
— Виновата. Спрашивает про мою госпожу, — поправилась служанка.
— Вот так правильно, — улыбнулась Авита и вышла из комнаты, чтобы перехватить высокородного гостя в трапезной, не принимать его у себя. Незачем давать хозяйке гостиницы повод для глупых выдумок.
* * *
Расследование оказалось не таким занятным делом, как это воображал себе Ларш. Сначала они с Мирвиком петляли по кривым переулочкам, стиснутым высокими заборами (и Ларш отметил, что беднота огораживает свои хибары и дворики не менее заботливо, чем богачи, во владениях которых не воняет водорослями и рыбой). Потом Мирвик оставил Ларша меж дощатыми изгородями, по пояс в бурьяне, а сам, как углядел Ларш в щель, беседовал с каким-то старикашкой на берегу дома, похожего на голубятню.
Вернулся Мирвик раздосадованным.
— Штукарь… ну, парень этот… куда-то делся. Но я знаю, где про него расспросить. У одной вдовы-швеи сынишка, малек лет десяти, вечно у Штукаря на посылках. Этот должен бы знать…
На этот раз дошли быстро. Мирвик провел Ларша в проем между заборами, они очутились почти над самым обрывом. Улица растянулась на скалах, и Мирвик вел своего спутника, в этих краях незваного и нежеланного, «с изнанки», вдоль сплошного ряда широких досок.
А вот домик, который был целью их пути, такой оградой похвастаться не мог. Едва не половина досок, некогда сколоченных весьма добротно, была выдрана, в пролом виден был дворик. Ларш с неожиданным сочувствием подумал о вдове, в холодную погоду, в трудные дни пустившей часть забора на дрова — да так и не дошли у бедняжки руки и не набралось лишних денег, чтобы залатать дыры.
— Пусть господин подождет здесь, — сказал Мирвик и шагнул в пролом.
Заинтересованный Ларш сунулся ближе к пролому, наблюдая, как Мирвик окликнул тощего мальчишку лет десяти, который как раз вошел через калитку с другой стороны забора. Мальчик нес ведро, но, завидев Мирвика, поставил ведро наземь, глянул на гостя приветливо и без удивления.
— Привет, Хараш! — окликнул его Мирвик.
— Привет, — отозвался мальчишка. — Бренчат, будто ты в театр подался?
— Уже бренчат? — приятно удивился Мирвик. — Ну да, я к тебе прямо со сцены… Слушай, куда Штукарь затерся? Шарю, шарю — нет его…
Заинтересовавшись, Спрут сунулся ближе к проему, чтобы лучше слышать беседу и нахвататься новых словечек из воровского языка. «Затерся» — это значит «исчез», так?
Но тут неопытный стражник допустил ошибку. Он ступил в полосу закатного света, да еще и не заметил, что плащ его распахнулся, открыв черно-синюю перевязь.
С крыши донесся гневный вопль:
— Хараш! Не бренчи ничего, Хараш!
С крыши с кошачьей ловкостью по столбику крыльца скатился малец лет восьми и кинулся к брату:
— Ничего не бренчи! Отвязался Мирвик! «Краба» приволок! Вон, за забором приклеился!
И сразу, словно ожидая этих слов, на крыльцо шагнула высокая худощавая женщина с заплетенными в косу темными волосами.
— «Краб»? Где «краб»? — грозно осведомилась она. — Что ихней братии делать в честном доме? У меня вон котелок на огне — и кому ж я кипяток на башку выплесну, а? Или соседей кликнуть?
Мирвик растерянно отступил на шаг. Он понимал, что слова про кипяток — не пустая угроза, а обещание позвать соседей — еще страшнее. Надо самому драпать и Спрута вытаскивать.
А Спрут, к удивлению Мирвика, спокойно шагнул сквозь пролом во двор.
— Как нужен «краб», — заговорил он негромко и приветливо, — так руки ему целуем да приговариваем: не за себя, мол, за деточек… А как не нужен, так кипятком ошпарить грозимся, да?
Женщина судорожно глотнула воздух, вскинула к груди руки.
— А ты, господин Тенаш Рябиновая Кора, — шутливо поклонился Ларш младшему мальчику, — когда от Змеиного ущелья у меня на плечах ехал — не жаловался, а теперь…
Договорить ему не дали.
Побледневшая вдова грохнулась перед стражником на колени и снова попыталась расцеловать руки своему спасителю. Пока Ларш уговаривал женщину подняться, мальчуганы принялись наперебой расписывать Мирвику подвиги «краба».
— А тут он его — р-раз! — Хараш изобразил, будто ударяет младшего братишку кинжалом в грудь. — И сразу его на другого — шарах! — И толкнул «смертельно раненного» Тенаша к ошеломленному Мирвику. — У третьего меч выхватил — и вот эдак!.. — Хараш завертелся по двору с воображаемым мечом в руке. — И так! И вот так! И еще!..
— Эй, Чирайна! — пробасил кто-то из-за забора. — Что у вас там за переполох на ночь глядя?
— Дети разыгрались, — поспешно отозвалась вдова. — Не серчайте, соседи дорогие, я их уже в дом гоню.
Сгребла в охапку развоевавшегося Хараша и потащила его на крыльцо, кивком пригласив остальных последовать за нею. Мирвик ухватил поперек туловища хохочущего Тенаша и понес его следом за хозяйкой. Спрут, улыбаясь до ушей, тоже проследовал в дом.
В комнатушке всего и было-то, что стол, широкие лавки (на которых, судя по всему, хозяева и спали) да большая корзина с шитьем в углу. Зато пылающий очаг озарял комнату уютным, добрым светом, а в котелке над огнем закипала вода.
Покосившись на котелок, Ларш весело поинтересовался:
— Не передумала меня — кипятком-то?
— Ох, пусть мой господин простит дуру, — махнула рукой Чирайна. — Уж садитесь оба за стол. Сейчас я смородинки заварю, у меня и мед есть.
Мальчишки счастливо взвыли: видимо, мед в этом доме они видели нечасто.
Чирайна сняла с полки холщовый мешочек, достала оттуда горсть сушеных смородиновых листьев и ягод, бросила в кипяток.
— И ужином-то гостя дорогого угостить не могу, — вздохнула она. — Я ж не думала, что снова в этом доме скоро окажусь. Окорок был, пшена мешочек — все соседям задешево продала. Мед отдала задаром сестре своей, Чилите, она его задаром и вернула.
— А чего ты с места сорваться вздумала? — поинтересовался Мирвик.
— Так говорю же: дура… Ты же знаешь, я шитьем да вязаньем зарабатываю. И одна заказчица рассказала, что служит за городом у богатой вдовы, хозяйки усадьбы. Та, мол, если новые платья себе не шьет, так старые перешивает: то лентами отделает, то кружевом, то тесьмой велит расшить. И платит щедро. Я, каракатица безголовая, вслух завидовала: мне бы такую хозяйку! А позавчера она меня нашла и говорит: дочь, мол, у нее в Тайверане заболела, надо ехать. Хозяйка отпускает, но велит найти себе замену. Только надо спешить, если я хочу попасть на тепленькое местечко, пока управляющий туда не приткнул свою подружку. Детей я, мол, могу с собой забрать. Ну, я, курица глупая, дом на ключ, детей за руки…
Голос женщины прервался. Старший сын бросил на мать тревожный взгляд, но Чирайна сдержалась, не заплакала.
Хараш заявил бодро:
— Мать, я тебе сказать не успел: без ужина не останемся. Я проверил ловушки — столько крабов набралось! Я целое ведро приволок!
— Тащи их сюда! — обрадовалась Чирайна. — Сварим!
Но Хараш погнал за ведром братишку, а сам обернулся к Ларшу и Мирвику:
— А зачем вам Штукарь-то?
— Хотим знать, не попадался ли ему тявчик — беленький, лохматый, с черным пятнышком на лбу, — объяснил Мирвик.
Хараш по-взрослому хмыкнул — мол, какой ерундой люди занимаются! — и сообщил:
— Не знаю, лохматый или там кудлатый, но белого тявчика Штукарь сегодня продал в цирк. Говорит: еще дешево продал, уж больно тварюшка смышленая.
— В цирк? — вскинулся Ларш. — Так я прямо сейчас туда…
— Вот еще! — возмутилась гостеприимная хозяйка. — Додумались тоже — по ночному Аршмиру бродить! Оставайтесь оба здесь ночевать. Уложу на лавках, а сама с мальцами — на чердак…
— Чирайна дело говорит, — поддержал женщину Мирвик. — Никуда цирк до утра не денется.
Ларшу осталось только согласиться.
* * *
Здание театра, притихшее, безмолвное, плыло в сгустившихся сумерках, словно черный корабль. В нем почти не было окон, а те немногие, что были, укрылись за прочными ставнями. Балкончики, с которых днем зазывали публику, были пусты. Заботливый Бики убрал с них деревянные щиты декораций, опасаясь случайного дождика. И теперь ажурный узор решетки чернел сквозь сумрак, придавая зданию загадочность.
А со стороны Кривого переулка здание тонуло в темноте, последние лучи солнца не добрались до него. Да и что интересного им освещать: низкое крыльцо да дверь с облупленной краской.
Но вот эта дверь с негромким скрипом растворилась. На крыльцо, не выпуская дверной ручки, шагнула девушка. Будь в переулке светлее да окажись рядом прохожий, понимающий толк в воровском деле, он разглядел бы в руке девушки изогнутую железку — и признал бы отмычку.
Но не было в Кривом переулке ни души, кроме девицы, которая быстро огляделась, прикрыла дверь и сбежала с крыльца.
Она обогнула театр и поспешила по Каретной улице. Это была одна из трех лучших улиц города, и фонарщики уже зажигали фонари, которые будут освещать ее до рассвета. Желтые широкие круги легли под ноги девушки с пышными светлыми волосами, и случайные прохожие невольно провожали ее взглядами, гадая, куда спешит в такой поздний час красотка, не похожая на шлюху.
А девушку ждал дворец Хранителя, из окна которого еще лилась музыка и доносился праздничный гомон. Ждала зеленая калитка в ограде дворцового сада. Ждал немой слуга, готовый отворить по первому стуку.
* * *
Ночь, как строгая нянька, разогнала прохожих по домам. Теперь по улицам Аршмира бродили только те, кто обязан был это делать — ночная стража с факелами, — или те, кого голод гнал на преступный промысел.
И еще один человек — отчаявшийся, готовый на все, не желающий ждать рассвета…
Прешдаг, хозяин цирка, скорчился у крыльца двухэтажного кирпичного домика. Домик выходил на Каретную улицу лишь боковой стеной, к тому же это был дальний от дворца Хранителя конец улицы, перед домом не было фонаря. Но все же здесь шастали патрули, и Прешдаг уже трижды вынужден был растягиваться на холодной брусчатке, прижимаясь к стене, чтобы не попасть под пляшущие отсветы, которые бросали факелы «крабов».
Летом короткие ночи. Черные, глухие, но такие короткие!
Утром Вьямра покинет дом. Покинет не одна: при старой ведьме телохранитель, он спит сейчас на лестнице.
На первом этаже проживает семейство писца. Прешдаг еле дождался, пока детвора угомонится и уснет. На втором этаже живет портной, но сейчас он куда-то перебрался, предоставив свое жилище Вьямре.
Прокрасться к старой карге нельзя. Убить телохранителя? Ну да, а потом молить его хозяйку об отсрочке… очень умно!
Оставался один путь.
У Прешдага была веревка с «кошкой» на конце, но ему никак не удавалось забросить ее на карниз.
Проклятые руки — руки пьяницы!
Раньше для циркача было бы забавой вскарабкаться по веревке на второй этаж. А теперь веревка раз за разом падала вниз, лязгая по брусчатке зубьями «кошки». Каждый раз Прешдаг дергался всем телом: ему казалось, что на этот звук сбежится стража.
Горестно вздохнув, укротитель снова взялся за веревку.
«Безликие, окажите мне милость! Да, я никчемный пропойца, но я люблю своих мальчишек, свою Рейху, своего медведя, свой цирк, будь он неладен! Сжальтесь надо мной, дайте мне сохранить то, без чего я не выживу! Клянусь, я…»
Прешдаг оборвал молитву в тот миг, когда она могла перейти в фальшивую, неисполнимую клятву.
«Безымянные, вы видите людей насквозь. Да, я не сумею бросить пить. Но клянусь, что больше не поставлю свои фургоны у края пропасти!»
Циркач еще раз огляделся — нет ли стражи? — и, вновь раскачав «кошку», швырнул ее вверх.
Стальные зубы, лязгнув, вцепились в край карниза.
* * *
— И почему ты считаешь, что я должна дать тебе отсрочку? Только за то, что ты ворвался среди ночи в комнату и разбудил меня?
Вьямра — щуплая, седая, в длинной ночной рубашке и с наброшенным на плечи одеялом — восседала на скрипучем стуле, словно королева на троне. Без страха глядела жуткими желтыми глазами на лысого верзилу, стоящего перед нею на коленях.
Чего было бояться королеве скупщиков краденого? За дверью караулил телохранитель. Правда, он прозевал ночного гостя (и за это завтра ему достанется), но на шум он проснулся. Вьямра приказала ему пока не вмешиваться, но по первому ее вскрику он ворвется в комнату.
Но главное — под рукой у Вьямры, на столике, лежит вязание. Безобидная вещь, старушечья забава. Но никто не знает, что концы спиц смазаны сильным ядом. Хватит одной царапины… а куда деть труп — это уже забота телохранителя.
— Так почему ты думаешь, что я дам тебе отсрочку? Только постарайся обойтись без слез и сопливых просьб.
Именно просьбы бились у него в горле, рвались наружу — рыдающая мольба к Безликим, заклинание именем Вьямры, призыв к остаткам доброты, которые, может быть, уцелели в ее черной душе.
Но отчаяние придало пропойце-укротителю неожиданную прозорливость. И он сказал единственное, что могло поддержать в старухе интерес, не дать ей закончить разговор:
— Дай отработать! Прикажи, что в голову взбредет! Надо убить — убью… на кого только бровью поведешь…
Вьямра оценивающе взглянула на ночного гостя.
Силен, как бык. Доведен до последней черты. Решителен: не стал ждать до рассвета, среди ночи к ней вломился. Достаточно глуп: надеется у нее что-то выпросить.
Но, увы, невезучий: явился не вовремя. Сейчас он ей не нужен.
— А почему ты не попытался убить меня? — внезапно спросила Вьямра.
Лгать не стал. Бухнул напрямик:
— А вдруг у тебя есть наследники? Им моя расписка достанется!
Старуха всплеснула руками и расхохоталась так, что одеяло сползло с плеч. Она смеялась так искренне и громко, что не сразу расслышала стук в дверь.
А заслышав, разом оборвала смех, подобралась, крикнула телохранителю?
— Что там, Айбиш?
— К моей госпоже, — смущенно просипел охранник.
— Да что ж за ночь такая! — возмутилась Вьямра. — Может, еще похоронная процессия через спальню прошагает?
Но тут же она спохватилась: вряд ли еще кто-то, кроме этого лысого дурня, осмелился бы тревожить ее ночью по пустякам.
— И кого же там принесло?
— О ком госпожа предупреждала… юную барышню…
И тут Прешдаг, не сводивший с Вьямры взгляда, потрясенно увидел, как помертвело лицо старухи, как заострились ее черты. Едва не уронив одеяло, в которое она была завернута, королева скупщиков краденого метнулась к двери, на ходу бросив циркачу:
— Жди здесь.
Едва за старухой закрылась дверь — к счастью, неплотно, — Прешдаг по-змеиному, всем телом кинулся на пол, растянулся у входа, припав ухом к щели между дверью и порогом. Он должен был узнать, что так потрясло эту бессердечную ведьму. Любая мелочь могла спасти семью и цирк.
Сначала он слышал неразборчивые женские голоса. Они доносились снизу: видимо, старуха спустилась по лестнице навстречу гостье. Укротитель напряг слух — и тут в негромком журчании женских речей вдруг прорезалось гневное восклицание Вьямры:
— Что-о?! Да ты с ума сошла!
Голос девушки зазвучал еще тише.
— И зачем? — осведомилась старуха. — Искать эту вещь будут всем городом, а сосватаешь кому? Что ты за сорока жадная: сперва хватаешь, потом думаешь!
В ответ — виноватый, еле слышный шелест.
— А как поняла, что натворила, так бегом ко мне, да? Ты бы еще с главного храма ворота сняла — те, что с резьбой, — и ко мне бы притащила, чтоб я тебе помогла их сосватать! Думаешь, во всем городе на твой товар найдется покупатель?
Гостья ничего не ответила.
— Только не вздумай разреветься! — строго прикрикнула Вьямра. — Тебе повезло. Я знаю единственного человека в городе, который захочет купить твою добычу. Конечно, я в доле. Половина на половину.
Девушка изумленно вскрикнула.
— Не нравится? — хмыкнула старуха. — Это я любя… Кому другому я бы десятую часть оставила — и он бы в ноги мне за это поклонился!
Заскрипела лестница. Прешдаг метнулся прочь от двери и замер в коленопреклоненной позе, словно и не пошевелился с уходом старой карги.
Но, должно быть, лестница скрипнула оттого, что старуха уселась на ступеньку. Разговор внизу продолжался. Укротитель побоялся вернуться к подслушиванию и, стоя на коленях, гадал, может ли изменить его судьбу то, что он узнал.
Наконец вернулась Вьямра, придерживая на плечах одеяло. Взглянула на Прешдага так, словно впервые его увидела.
— А ты, циркач, оказывается, везучий. Есть работа, и спешная. Охранника своего отпускать не хочу, мало ли кто вздумает обидеть старую женщину. Больше никого под рукой нет. А ты вроде вызывался мне службу сослужить?
От волнения у Прешдага перехватило горло. Он бухнул себя в широкую грудь кулаком, преданно вытаращив глаза на Вьямру: мол, повелевай!
— На лестнице ждет девушка. Пойдешь вместе с нею и сделаешь все, что она прикажет. Слышишь? Все, что велит, не раздумывая!.. Отработаешь пятую часть долга, на остальное получишь пять дней отсрочки, я сегодня щедрая. Но чтоб барышню охранял, как гвардия охраняет короля!
— Вороне не дам мимо нее пролететь! — истово заверил Вьямру Прешдаг.
— Смотри у меня! — сурово отозвалась Вьямра. — Не будь раззявой. Вам придется встретиться кое с кем поопаснее вороны!
