Глава 35
Стас пришел на танцы с синяками и ссадинами на лице. Я с удовлетворением смотрела на него. Наконец-то ему смогли дать отпор!
В этот день Стас не сделал мне ничего плохого, он вообще даже не разговаривал со мной, что было странно. Мы танцевали вместе, но меня будто не было рядом. Он смотрел куда-то сквозь меня, словно в пустоту. Было видно, что он о чем-то думает и его мысли в этот момент совсем не обо мне.
Его спокойствие обрадовало меня. Но, как оказалось, это было затишье перед бурей.
На следующий день я увидела в школе Егора и с горечью отметила, что синяков на лице у него было больше, чем у Стаса.
Начались дни сущего кошмара. За то, что Егор пытался нас защитить и как-то противостоять ему, Стас бесился, и все его бешенство обрушивалось на нас.
Каждую ночь я вскакивала от кошмаров, а утром, взглянув на свое отражение, я видела, как дергается веко. То левое, то правое. А иногда сразу оба.
Выходя за калитку, я попадала на войну. Одно неосторожное движение – ты убит.
Я шла в школу, настраивая себя на то, что мне снова придется испытывать боль. Моральную и физическую. Я пыталась подготовить себя к боли, но к этому невозможно быть готовым. В школе я передвигалась вдоль стен, как пациент психбольницы. Так было легче. Идя по коридорам, я старалась вжимать голову в плечи, а плечи в туловище, чтобы казаться незаметней. Из-за этого я стала сутулиться.
Когда пересекалась со Стасом (а это в последнее время случалось довольно часто, он будто специально поджидал меня на каждом углу), начиналась охота.
В школе мне негде было спрятаться. Я чувствовала себя маленьким грызуном, вдруг оказавшимся в открытом поле. А над полем кружат хищные птицы. Зверек виден как на ладони. Ему не убежать.
Стас поджидал меня на выходе из кабинетов. Я пыталась убегать от него, но это получалось не всегда. Когда рядом были учителя, он прижимал меня к стене, и с виду мы напоминали двух влюбленных. Но на самом деле его целью было причинить мне боль. Он брал меня за руку, стискивал ее так, что трещали кости. Иногда он хватал меня рукой за шею и душил. Либо одаривал меня щипками, от которых оставались лиловые синяки. Когда рядом никого не было, он действовал открыто. Он толкал меня об углы и дверные косяки, кидал на пол.
Мальчишкам тоже доставалось неслабо: жесткие удары ногами под колено, в живот, по лицу стали обыденностью.
Когда он не причинял боли, то просто одаривал меня своей улыбкой и говорил пару обидных шуток или оскорблений. Но этого хватало, чтобы выбить меня из колеи. В очередной раз растоптать меня.
Он не оставлял меня в покое. Постоянно напоминал о себе, чтобы я не расслаблялась и ни на секунду не забывала, что идет война. Он медленно изводил меня. Сводил с ума. Насмешки. Оскорбления. Издевательства. Запугивания. Все это прогрессировало с каждым днем.
Не было спасения и после школы. Они поджидали нас у наших домов. Как-то после школы мы собрались к Роме, у его дома мы увидели стаю. Мы дали деру. Они гнали нас по всему городу. Охоты в городе, на удивление, я боялась меньше, чем в школе. Школа – замкнутое пространство. Там негде спрятаться. Они всюду находили нас. Город большой, и в нем столько неизведанных мест…
И я вдруг поняла, что вся моя жизнь окончательно и бесповоротно изменилась.
Самое ужасное, что мне приходилось посещать танцы. Мой партнер, который пару часов гнал меня, как скотину на убой, теперь нежно обнимал меня и держал мою ладонь в своей руке. И под романтическую музыку кружился со мной в медленном вальсе. Во время танцев он смотрел на меня с такой нежностью, как будто мы – влюбленные-молодожены, которые исполняют свой первый свадебный танец.
Танцы выматывали меня сильнее, чем его охота, щипки и толчки об углы.
В школе я все-таки нашла одно убежище. Пряталась в женском туалете. Запиралась в кабинке, ложилась на пол и сворачивалась клубочком. Пол был холодный и грязный, но мне было хорошо. Здесь я могла чувствовать себя в безопасности хотя бы на несколько минут. Здесь он не мог добраться до меня. Я ненадолго закрывала глаза и думала о чем-то приятном. О белках, одуванчиках в поле, о маленьких разноцветных птичках, о сладостях, которые падают с неба. Думала о моей бабушке, от которой всегда пахнет чем-то сладким и вкусным, о моих друзьях и всех счастливых моментах, которые у нас были.
Таким образом я хотя бы как-то пыталась восстановить свое психическое здоровье. Но время моего умиротворения заканчивалось, я с тоской поднималась с пола и шла на войну.
Конечно, моя жизнь состояла и из других, более радостных моментов.
Мы с Дашей выступили на реферативных чтениях, наш реферат занял первое место. Мы могли вздохнуть свободней – одним экзаменом сдавать меньше.
Мы стали активней готовиться к другим экзаменам, а также занимались подготовкой к последнему звонку.
С Дашей ходили по магазинам, выбирали подходящие наряды – белые блузки и черные юбки – и искали красивые ленты для волос. Но мне было грустно.
Конечно, последний звонок девятых классов отличается от выпуска одиннадцатых, но все же… Половина нашего класса уходит из школы после девятого, и наши параллели объединят в один класс. Я была одной из тех, кто останется в школе на последние два года, Мне было страшно, потому что Стас, по слухам, тоже собирался остаться, а это означало, что мы будем учиться в одном классе…
Все кругом говорили только про выпускной. Даша прожужжала мне все уши разговорами о платьях. Мама не отставала от подруги – мама обожает подобные мероприятия, где можно и самой покрасоваться, и полюбоваться на дочь в красивом наряде. Мама еще не знала, что на выпускной я идти не собиралась, и я не знала, как ей об этом сказать.
Но классная руководительница опять разрушила все мои планы. Она пришла к нам на урок в один из дней.
– Кто еще не сдал деньги на выпускной? Колесников, Андреева, Мицкевич? Когда деньги будут?
– Я не пойду на выпускной, – сказала Андреева.
– Я тоже, – повторил Колесников.
– И я, – повторила за ними я.
Первые два ответа учительница выслушала с равнодушным видом. А когда я сказала, что не иду, она нахмурилась и сурово посмотрела на меня.
– А причина?
– Уезжаю, – соврала я.
– Мицкевич, после уроков зайди ко мне, – ее тон не предвещал ничего хорошего.
Я пришла после уроков в наш кабинет.
Она говорила много всего. Что я подвожу всю школу, так как на выпускной линейке будет городская пресса и разные уважаемые люди, а также спонсоры, у которых школа долго выпрашивала – оборудование, полы, зеркала – для организации в школе танцевального класса. И на выпускном появится уникальная возможность показать, какие таланты есть в школе и что школе просто необходим танцевальный класс. А главные таланты – ведущая пара. Мицкевич и Шутов. А я собираюсь так подвести всю школу! Мне казалось, что слова «школа» и «подведу» прозвучали уже раз сто.
Также она попыталась шантажировать меня рефератом. Говорила, что результаты легко можно аннулировать и что мне все равно придется сдавать экзамен вместе со всеми. Когда учительница поняла, что угрозы не помогают, она поменяла тактику. Пыталась уговорить меня, обещая какие-то поблажки и поощрения.
Она давила, давила на меня. Пыталась сломить мою и так сломленную психику. Я не выдержала. Сдалась. Лишь бы больше не испытывать этого давления. Угрозы и поощрения мне были безразличны. Главное – чтобы меня оставили в покое.
И я согласилась идти на выпускной. «Это всего лишь еще один танец, не более», – уговаривала я себя.
Тысячу раз я пожалею о том, что согласилась. Ведь выпускной – это тот самый день, с которого начиналась моя история. День, когда я перестала существовать.
Но пока я не думала об этом. Не подозревала о том, что выпускной сможет изменить меня, мое отношение ко всему и перевернет все с ног на голову.
После разговора с учительницей мы с Дашей вечером сидели у нее дома и выбирали себе платья на каком-то сайте. Даша выбрала красное, а я зеленое. На следующий день мы оформили заказ, и нам оставалось только ждать посылки на почту.
День сменялся один за другим. Дни шли, как череда ночных кошмаров. Я всегда находилась в вечном страхе, настороже, в ежесекундном ожидании команды «беги».
В один из таких кошмарных дней после выхода из школы нас в очередной раз поймали и затащили в гаражи.
– В красном углу ринга крадущийся тяжеловес, в синем углу ринга наш чемпион многократных поединков, наш обожаемый неподражаемый Дэн-гора! Поприветствуем наших борцов! – Стас свистнул и захлопал в ладоши.
Ромка жался к гаражу. Дэн был крупнее его и, более того, профессионально занимался боксом. У Ромки не было шансов.
Когда тебя зажимают в угол, ничего не спасет. Никакое владение боевым искусством не поможет тебе, когда тебя четверо зажали в угол и выкручивают яйца. Эту истину сказали мне мальчишки. Помогут только быстрые ноги. Они дадут тебе возможность убежать. Но, помимо быстрых ног, нужны еще и быстрые мозги, которые, почуяв опасность, мгновенно дадут ногам команду. Наши мозги, к сожалению, быстрой соображаловкой не обладали. Именно поэтому мы и стояли за гаражами, зажатые в угол.
Ромку и Дэна окружили в кольцо. Дэн весело подпрыгивал, то приближаясь, то отдаляясь от Ромки, запугивая его. Я, Антон и Серега были частью этого кольца. Нас крепко держали. Сзади меня стоял Стас.
– Кто рискнет поставить на крадущегося тяжеловеса? – весело кричал Стас. – А? Ставки высокие, если шляпа выиграет, победитель получит кучу бабок. Ну же? Никто не хочет? Ну, тогда я поставлю, – Стас достал из кармана мятые деньги.
Кто-то хмыкнул.
– Ты нам и так до сих пор не отдал за нее, – один из его друзей кивнул на меня. – Спорил, что протянешь ее, а сам дал заднюю. Она небось еще целка, а? Вот пока мы тут бои смотрим, пошел бы с ней за гараж да дернул. Время только теряем.
Я задрожала. Они говорили обо мне так, как будто я была неодушевленным предметом.
Стас опустил мне руки на плечи.
– У меня еще есть время, – холодно ответил он.
– Так не годится, Стас! Это не по-пацански! Сказал – значит делай.
Сердце забилось сильнее. Я молила о том, чтобы все забыли обо мне и вспомнили о боях. И пускай от этого будет хуже Роме. Мне все равно. Пускай. Только чтобы они забыли про меня.
– Я сам решу, когда и что мне делать, – огрызнулся Стас. – Разговор окончен.
Полагая, что разногласия решены, все снова уставились в центр круга, где должно было начаться интересное кино. Но друг Стаса не унимался.
– Но это не по-пацански, Стас! Либо дело делай, либо деньги отдавай и признай, что ты проиграл.
И снова внимание вернулось к спору. Мало кто рискует возразить Стасу, и развернувшаяся картина пробудила у всех любопытство. Они начисто забыли о Ромке, и кольцо стало сжиматься вокруг Стаса и тем смельчаком, который рискнул с ним спорить.
Я умирала от страха, потому что в эту минуту решалась моя судьба. Признать поражение в споре означало понизить свою репутацию. Девяносто девять процентов, что Стас не пойдет на это. Но выиграть спор означало, что… лучше об этом не думать.
Стас мягко отстранил меня в сторону. Подошел к своему сопернику, вытащил из кармана мятые деньги и бросил ему в лицо.
– Подавись.
Стас развернулся и просто ушел, оставив нас и свою стаю. Все смотрели ему вслед, пребывая в шоке и не зная, что сказать. Без Стаса запланированная забава уже никому не была интересна, поэтому нас просто отпустили.
Я не думала о его поступке. Я просто устала думать о нем, искать во всех его действиях логику и какие-то причины. Как же я хотела больше никогда не думать об этом человеке, просто стереть его из памяти…
После каждого кошмарного дня мы уходили к своему мосту. Здесь было наше убежище. Мы садились на самый край, свешивали ноги, смотрели на бурные потоки реки. Болтали о девчонках, ракетах, космических кораблях, книгах и фильмах.
В этом месте действовало негласное правило: никогда не упоминать имя Стаса Шутова. Это место – одно из немногих, где он не мог нас достать. Оно принадлежало только нам. Здесь мы были свободными.
В один из майских выходных вдруг приехали мама с дядей Костей. Они не приезжали очень долго, и мне как никогда захотелось провести вечер с мамой, чтобы она сидела рядом, улыбалась и весело рассказывала всякие глупости.
– Ой, Томусик, ты что-то плохо выглядишь, – озабоченно сказала мама, войдя в дом. – Не высыпаешься?
– Да, – кивнула я. – Учеба, скоро экзамены…
Мама обхватила мое лицо руками и стала пристально разглядывать его.
– Кожа плохая и волосы… А с губами просто ужас… У меня с собой все есть, мы приведем тебя в порядок.
Мы прошли в гостиную, мама стала рыться в своих многочисленных косметичках.
– Вот этот крем тебе подойдет… А вот это – маскирующий карандаш, он скроет недостатки… Вот эта помада лечебная, а еще сверху вот этой намажешь, она хоть цвет губам придаст, а то они у тебя какие-то бесцветные. Может, тебе еще румяна?
Я молча кивала. А мама все говорила и говорила.
На некоторое время я ушла к себе в комнату, заперла дверь и подошла к зеркалу. Сняла одежду. На руках – по нескольку мелких синяков. Два покрупнее – на животе и один самый большой – на бедре. Последний я получила, когда Стас загнал меня в пустой кабинет и, бросив, ударил о парту.
Я посмотрела на свое лицо. Бледная кожа, под глазами синяки. Глаза потухшие, пустые. Попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то скрасить свое отражение. Улыбка вышла жалкой и вымученной. Губы все в ранках – я часто кусала их до крови. Волосы стали совсем плохими – когда я нервничала, то запутывала концы в узлы и рвала их.
Вечером мы с мамой наконец-то остались одни. Мама колдовала над моей кожей и волосами – мазала меня какими-то кремами и маслами.
У меня вдруг возникло желание рассказать ей все, поделиться с ней всей болью, которую я испытала за этот год. Невозможно нести все в себе.
– Мам, я хотела с тобой поговорить… – замялась я, собираясь с духом.
– Конечно! О чем? О мальчиках? Давай посплетничаем с тобой о мальчиках.
Я тяжело вздохнула, не зная, как объяснить.
– Да, есть один мальчик… Но поговорить хочу не совсем о мальчиках, а о самой ситуации. Потому что я не знаю, как дальше…
Тут у мамы позвонил телефон.
– Прости, Томусик, это срочное по работе… Мама поднесла телефон к уху.
– Да, что ты там говорила? Что-то про мальчика… – сказала мама, закончив телефонный разговор. – А он красивый? А я его знаю? А у вас с ним любовь?
Я подумала некоторое время, чтобы ответить. Наверное, этот срочный телефонный разговор про работу был неспроста. Он дал мне пару минут на обдумывание. А стоит ли рассказывать? А поймет ли она меня? Как вообще можно коротко объяснить то, что со мной происходит? Я не могла найти ответы на эти вопросы, поэтому просто ответила:
– Да нет, это неважно. Ерунда. Я уже и забыла, что хотела сказать.
Мама подозрительно посмотрела на меня. Она не поверила.
– Ну, знай, если захочешь обсудить мальчиков, ты знаешь, к кому идти.
– Конечно! – пообещала я.
Вечером мы смыли с меня всю эту липкую дрянь. На мой взгляд, ничего не изменилось, но мама была в полном восторге.
– Какая кожа стала мягкая! Губы порозовели! А волосы как блестят!
Я смотрела в зеркало и видела там только маленькую забитую девочку, замученную и затравленную. Но мама этого не видела, оно и к лучшему.
Вечером мы с ней сидели в саду возле костра, завернувшись в пледы. Мама пила вино, я – горячий чай. Мама рассказывала о своей работе, о каких-то выставках, об одежде, разных местах и странах, где она хочет побывать.
Я смотрела на то, как пляшут в костре желтые искорки. По телу разливалось приятное тепло. Вдыхала вкусный запах вечера – смесь ароматов молодой листвы, сырой земли и запаха дыма. Я хотела продлить этот момент, каким-то образом заморозить его, чтобы навсегда остаться в нем.
Но выходные прошли, и снова началась война.
Ничего не изменилось. Один кошмарный день сменялся другим. Я отсчитывала дни до конца учебного года. С нетерпением ждала, когда же кончится весь этот ужас. А кончится ли? Я смогу уйти от кошмара, только запершись в доме. Но я уверена, что Стас и в этом случае найдет способ добраться до меня.
В один из майских дней я возвращалась домой из школы. Моя голова была забита всякими мелочами, которые предстояло сделать для последнего звонка. Я шла домой обычным путем – через дыру в бетонном заборе с обратной стороны школы.
Когда я перелезла через дыру, то на той стороне увидела Стаса. Я быстро дернулась обратно – может быть, еще успею вылезти и убежать. Но Стас схватил меня за капюшон кофты, дернул назад. Капюшон натянулся и сдавил горло, я закашлялась.
Он ударил меня о бетонную стену, улыбнулся.
Я зажмурилась. Стала считать. Раз. Два. Три… Это не может продолжаться вечно. Нужно перетерпеть несколько минут – и все кончится. Он наиграется и отпустит. Нужно только перетерпеть.
– Сегодня мы еще не виделись. Я соскучился, – ласково сказал он.
Я стиснула зубы. Четыре. Пять. Шесть…
– Еще одна твоя жалкая лазейка? Все еще надеешься убежать? Найти такое место, про которое я не знаю? Ха! Такого места нет.
Он прижал меня к забору. Протянул руки, стал разглаживать складки на моем капюшоне.
– Что у тебя с лицом? – недовольно сказал он. – Ты так жалко выглядишь, что я сейчас расплачусь.
Семь. Восемь. Девять…
– Отпусти ее, Стас! – рядом послышался голос. Это был Егор. Он пролез в дыру и встал рядом с нами.
– Опять ты, – нахмурился Стас. – Чего тебе надо от нее?
– Оставь ее в покое.
– А почему я должен отстать от нее?
– Ты пугаешь ее. Делаешь ей больно.
– И что? – удивленно сказал Стас. – Мне так хочется. Егор на секунду замешкался. Стас сбил его с толку. Но через секунду лицо его посуровело, он сказал тверже:
– Отпусти ее.
Стас посмотрел куда-то вдаль, коротко кивнул. Через несколько мгновений из-за угла стали появляться люди. Его стая. Все это время они караулили, охраняли, как верные псы. А теперь их хозяину угрожала опасность.
Их было человек пять. Они подошли к нам и окружили.
Егор с беспокойством осматривал всех – он один, а их вместе со Стасом… шестеро. Он ничего не сможет сделать. Он не сможет мне помочь, а сделает только хуже.
Я жалась к стене, со страхом следя за происходящим.
Двое схватили Егора, чтобы он не смог вырваться.
– Она моя игрушка, – тихо сказал Стас, внимательно глядя на него. – Никто. Не посмеет. Ее. Отнять. Я могу сделать с ней все, что хочу. Захочу – буду беречь.
Он крепко обхватил руками мое лицо, я попыталась вывернуться, но мне не удалось. Он грубо поцеловал меня в губы, было больно и неприятно. А потом он оттолкнул меня. И с вызовом посмотрел на Егора.
Егор выдержал его взгляд.
– Захочу – сломаю, – продолжил Стас. Его голос был холодным и твердым как лед.
Я не успела ничего понять. Стас резко схватил меня за запястье, поднес мою руку к бетонной стене и с силой провел тыльной стороной моей ладони по бетону. Кожу обожгло, я вскрикнула от боли. И тут же Стас отошел от меня, я прижала поврежденную руку к груди. Кожа пылала огнем, рука неприятно пульсировала. Я раскрыла ладонь – вся тыльная сторона была содранной до крови. От боли на глазах выступили слезы.
– Не трогай ее! – крикнул Егор и стал яростно отбиваться. Но его крепко держали.
Стас подошел к нему.
– Зачем она тебе, а? Почти год прошел – тебе все равно на нее было. А сейчас вдруг забеспокоился. С чего бы вдруг? Совесть проснулась?
– Может, и совесть, – холодно ответил Егор.
– Найди себе свою игрушку. И играй с ней в прекрасного принца. Спасай ее от злых чудовищ. Но мою не трогай. Пойдемте, парни.
Егора отпустили. Стая ушла.
Я прислонилась к стене, прижимая к груди руку. Все внутри у меня кипело от злости и обиды. В тот момент я была зла на Егора – это из-за него сейчас Стас взбесился. Если бы не он, Стас просто бросил бы пару оскорблений в мой адрес и ушел бы.
Егор подошел ко мне.
– Очень больно? – спросил он. Я молча кивнула.
Он положил руку мне на плечо.
– Я не оставлю все это так. Я что-нибудь придумаю, обещаю. Я зло бросила ему в лицо:
– Просто оставь нас в покое!
– Что? – Егор удивленно посмотрел на меня.
– Оставь нас! Ты только хуже делаешь! Из-за тебя он сейчас такой.
– Нет, ты не понимаешь, мы должны бороться, мы… Я безнадежно сказала:
– Егор, просто оставь. Ты не такой, как мы. Не думай, забудь о нас. Мы пропащие, понимаешь? Тебе нас не спасти. Это наша война, не твоя.
Я надела капюшон и пошла прочь, не отрывая взгляда от земли и прижимая к груди ободранную ладонь.
Этим вечером я вылезла на крышу. Долго смотрела в небо, искала глазами знакомые созвездия. Я подошла к самому краю крыши. Посмотрела вдаль, на крыши соседских домов. Почти во всех из них горел свет. Я вглядывалась в каждое окошко и представляла, что за каждым из них сейчас за столом сидит счастливая семья.
Я положила на металлическую поверхность крыши листок бумаги. Чиркнула зажигалкой, подожгла его.
Смотрела, как сгорает то, чем я дорожила больше всего на свете. Белый лист бумаги чернел, его уголки закручивались. Одна за другой пропадали буквы. Потом пропала и вся надпись, сделанная странным, причудливым почерком. Буквы с наклоном влево, а не вправо.
В ОКОШКО – УЛЫБКУ, А ИЗ ОКОШКА – СМЕХ.
Огонь пожирал бумагу и выплевывал пепел. Ветер подхватывал его, и вместе с пеплом уносились прочь мои наивные мечты. Мои прекрасные детские воспоминания. И слепая вера в то, что все будет хорошо.
