Глава девятнадцатая

Телефонный звонок разбудил Мельникова, но он не подумал подняться с кровати и подойти к аппарату. Проснувшись, он посмотрел в окно, но который час определить не смог. Будильник с тумбочки бесследно пропал. Мельников перевернулся на спину и стал считать телефонные звонки: восемь, девять. На двенадцатом он не выдержал.

– Кто-нибудь есть в доме? – крикнул он. – Кто-нибудь возьмет трубку?

Ответом ему было молчание, телефон продолжал надрываться. Мельников сел на кровати, но в эту секунду звонок оборвался. Накануне он лег в постель под утро, когда уже начало светать, лег с твердым намерением выспаться. Но, черт побери, жена и дети куда-то исчезли с самого утра, взять трубку некому, а выспаться так и не удалось. Отбросив одеяло, Мельников спустил ноги с кровати, ступнями нашарил шлепанцы.

Как он мог забыть? Сегодня же первое сентября, жена повела ребят в школу. А он, тоже отец называется, храпел, закрывшись с головой одеялом, даже не встал проводить мальчиков. Эта школа, надо же, совсем из головы вылетела. А жена играла в деликатность, не стала его будить, мол, пусть наш папа спит и видит сны. Мельников ощутил нечто вроде укола совести. А ведь следовало подняться, сказать Петьке и Антону пару напутственных слов. Ладно, этот пробел в воспитательном процессе он восполнит сегодня.

«Что ни говори, – скажет он пацанам за чашкой вечернего чая, – что ни говори, ученье – свет. Это утверждение ещё никто не опроверг. Вот я учился, стремился к знаниям…» Нет, пожалуй, своим примером лучше не оперировать. Лучше подобрать другой, более убедительный и яркий пример. Ополоснув лицо, он снял с крючка полотенце и поспешил в комнату. И тут телефон снова зазвонил. Вежливый мужской голос пожелал Мельникову доброго утра.

– Это Дюков Вячеслав Игоревич, – трубка кашлянула. – Директор завода полимеров.

– А, это вы. Чем обязан?

– Вы просили, – трубка кашлянула. – То есть вы сказали, если мне что-то известно о Ярцеве… Словом, просили меня связаться с вами в этом случае.

– Так-так, что вам стало известно? – Мельников почувствовал, как напряглась его спина.

– Вчера вечером в ресторане я встретил Ярцева и с ним ещё одного человека, незнакомого, – трубка снова кашлянула. – То есть Ярцев ужинал в компании этого незнакомого мужика. А я был там с дамой.

– Спасибо, что позвонили, Вячеслав Игоревич, – горячо поблагодарил Мельников. – Не перевелись ещё у нас сознательные люди. Вы сейчас на месте? Смогу приехать к вам уже через час. Разговор, сами понимаете, не телефонный.

– Лучше бы на нейтральной территории.

– Хорошо, где вам удобно?

– Я думаю, – Дюков замолчал на несколько секунд. Мельников, прижав трубку к уху, слушал какие-то потрескивания и неясные шорохи, будто на другом конце провода перед самой мембраной перелистывают книжные страницы. – Если в сквере на Тверской, на бульваре там памятник какой-то перед зданием ТАСС. Вот в этом сквере.

– Годится, – Мельников уже стоял на ногах. – Через час?

– Лучше бы через полтора, – помялся Дюков.

Мельников появился в сквере на бульваре минут на десять раньше назначенного времени, но Дюков уже сидел на лавочке, поджав под сиденье ноги, и так пристально разглядывал цоколь памятника Тимирязеву, словно увидел на полированной поверхности камня неизвестные послание внеземной цивилизации человечеству, и теперь старался заучить это послание наизусть. Мельников сел рядом и, чтобы обратить на себя внимание, кашлянул. Рукопожатие директора оказалось вялым, безжизненным. Посмотрев на Мельникова, он поднял голову к небу и тяжело вздохнул.

– Так, значит, вы, Вячеслав Игоревич, встретили Ярцева вчера вечером в ресторане, – прервал Мельников молчание. – Встретили. И дальше…

– Дальше позвонил вам, хотя не знаю, правильно ли я сделал, – Дюков достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. – Я, видите ли, никогда не сотрудничал с милицией по таким, так сказать, вопросам.

– Ну, Вячеслав Игоревич, в кои-то веки раз вы совершили гражданский, мужественный поступок. И, сделав шаг в правильном направлении, вдруг раскисли. Ведь вы пришли сюда не родину продавать, а рассказать некоторые подробности встречи с убийцей.

– Так-то оно так, – кивнул Дюков. – Вообще-то судьба этого Ярцева меня мало беспокоит. Я обратился к вам только для того, чтобы вывести из-под возможного удара себя самого. Хочу чтобы мне поверили: лично я в аферах этого типа не замешан. Я оказался пострадавшей стороной, а не соучастником его махинаций.

– Считайте, после того, как вы обратились ко мне, все подозрения в связях с Ярцевым отпали сами собой, – сказал Мельников.

– Ну, уж коли так случилось, коли так произошло… Учитывая опыт нашей предыдущей встречи, я решил, что нам лучше увидеться не в кабинете или заводском цехе один на один, а встретиться где-нибудь в людном месте. Чтобы избежать тогдашних эксцессов.

– Простите, я был тогда излишне резок, – кивнул Мельников, ему не терпелось услышать рассказ Дюкова. – Потом очень жалел, ругал себя. Ошибся в вас, с кем не бывает? Поставьте себя на мое место. Но теперь это недоразумение окончательно исчерпано, – Мельников похлопал Дюкова ладонью по предплечью. – Итак, вы встретили Ярцева в ресторане. В каком?

– Я расскажу все по порядку. Мне легче без наводящих вопросов. Так вот, если это важно, ресторан называется «Русские узоры». Небольшое такое заведение, уютное. Там люди собираются, чтобы хорошо, со вкусом поужинать, ещё там оркестр приличный. Мы со знакомой пришли туда вчера около десяти часов вечера, столик я заказал заранее. Можете проверить, если хотите. Наш столик в самой середине зала. Когда мы немного перекусили, я надумал выйти в туалет. Когда возвращался, увидел Ярцева со спины, сразу его узнал и изменил свой маршрут, чтобы не попадаться ему на глаза. Вернувшись, продолжил ужин, периферическим зрением наблюдая за Ярцевым. Он сидел за столиком с каким-то мужиком лет сорока. Они ели, по сторонам особенно не смотрели и о чем-то разговаривали, так, неторопливо, себе в удовольствие. Где-то около двенадцати они заказали кофе, ясно, собрались уходить. Минут через десять Ярцев расплатился с официантом. Потом они встали и пошли на выход. Я поднялся следом, вышел за ними, свернул за угол. Там находится небольшая автостоянка для посетителей. Они вошли на её территорию, а я остался стоять под деревом.

– Ярцев вас точно не заметил?

– Я сделал все, чтобы меня не заметили, – Дюков откашлялся и, сплюнув под ноги мокроту, растер плевок носком ботинка. – Я стоял под деревом и ждал, когда они сядут в машину. Стоянка хорошо освещена, а я находился в тени дерева, далеко от фонарей. Наконец, выехали на улицу – и привет. За рулем сидел тот незнакомый мне мужчина. А Ярцев занял сиденье рядом с водителем. «Форд-скорпио», распространенная модель, вот номер.

Дюков вытащил из нагрудного кармана пиджака сложенную вдвое бумажку. Мельников развернул бумажку, снова свернул и спрятал в карман.

– Вы, Вячеслав Игоревич, даже не представляете себе, как помогли следствию. Спасибо. Кстати, как выглядит Ярцев?

– Выглядит? – переспросил Дюков и пожал плечами. – Он следит за своей внешностью. Дорогой костюм, перстень с алмазом.

– Все это временно, весь этот лоск, перстень с алмазом и все прочее, – философски заметил Мельников.

Дюков поднялся.

– А тот второй, спутник Ярцева, что из себя представляет?

– Встретишь такого – и взгляда на нем не остановишь. Среднего роста, средних лет, лицо невыразительное. Я к нему особенно и не приглядывался.

На работу в охранное агентство Мельников приехал в первом часу дня и, не заглядывая в свою комнату, прошел в кабинет своего непосредственного начальника, бывшего подполковника КГБ Олега Павловича Федотова. Тот, покончив с утренними делами, решил начать обеденный перерыв со стакана чая и кроссворда, опубликованного в газете недельной давности.

– Заходи, Егор, – сказал Федотов, увидев в дверном проеме голову Мельникова. – Что-то ты припозднился на службу. Ты сейчас где должен находиться? А ну-ка, коли пришел, назови мне автора романа «Сто лет одиночества».

Накануне, появившись на службе в первый послеотпускной день, Мельников был приставлен к жене банкира Горшкова Зое Леонидовне, целый день сопровождал её по магазинам, а поздним вечером очутился в компании двух старых подруг Горшковой, до поздней ночи вспоминавших в его присутствии молодые годы. Проводив из ночного ресторана госпожу Горшкову до дверей её квартиры, Мельников поставил машину банкирши на платную стоянку, добрался до дома на леваке и, укладываясь в кровать, обнаружил, что за окном уже светает.

– Моя работа сегодня обещала проснуться не раньше часу дня, – сказал Мельников. – Вчера я целый день носил ей сумки с покупками, а потом полночи слушал отчеты подруг госпожи Горшковой о том, где и как они отдыхали этим летом. Очень содержательно. Я чувствую себя нравственно изнасилованным.

– Какой ты, оказывается, нежный, – Федотов опустил в стакан ложечку и начал сосредоточенно размешивать сахар. – Мне бы твои заботы. Сидишь в приличном обществе, слушаешь рассказы о путешествиях. Сказка, не работа. А ты пыхтишь, словно всю ночь мешки грузил.

– Почему-то я устаю от этого общества. Горшкова любит, когда её слушают, а я устаю делать вид, что слушаю.

– Ладно, не возбухай, – Федотов шумно хлебнул чая. – Выйдет из отпуска Комаровский, заменит тебя. А пока оставайся с этой бабой предельно вежливым. Скажет: неси мою театральную сумочку, значит, будешь нести её театральную сумочку. Ее муж, если тебе известно, один из самых выгодных клиентов. У нас с ним договор о комплексном обслуживании, а один из пунктов договора – охрана его пассии. Горшков платит по самому высокому тарифу. И надо эти деньги отрабатывать.

– Надо отрабатывать, – повторил Мельников. – Кстати, автор этого романа Маркес.

– Ну вот, я всегда говорил, что у тебя светлая голова, – Федотов взял ручку и аккуратно вписал буквы в клеточки кроссворда. – Давай, шагом марш на боевое задание.

– Одна просьба. Деликатного свойства. Вот номер машины, – Мельников вытащил из кармана и протянул Федотову сложенный вдвое кусочек бумаги. – Мне нужен владелец этой тачки. Фамилия, адрес, в общем, вся объективка. Если я сам залезу в компьютер, ничего не получится. Мой пароль не дает доступа к этой информации. Сделай, Олег Павлович, не в службу, как говорится.

Федотов повертел в руках бумажку и, сложив губы сердечком, причмокнул.

– Левые заработки? Эх ты. Приводи своих клиентов в коммерческий отдел, заключай договор. Все, что нужно твоим друзьям, они получат: инкассация, вооруженная охрана, проверка платежеспособности партнера. Все, что угодно, но за деньги, – не переставая ворчать, Федотов повернулся на вращающемся кресле к компьютеру, включил его и выбрал программу. – И в тебе не вижу заинтересованности, – ворчал Федотов, хмуря густые кустистые брови, – за каждого нового клиента ты получал бы свой процент. Нет, ты работаешь на свой карман, – он ввел в компьютер номер автомобиля и включил функцию поиска. – Любая информация стоит денег. Информация такой же товар, как, скажем, детские подгузники или макароны. Люди почему-то не хотят этого понимать.

– Эта информация нужна лично мне, – сказал Мельников. – То есть очень нужна, – Мельников знал Федотова, как человека внешне сурового, ворчливого, но мягкосердечного по натуре.

Поговаривали, что Федотов не получил на Лубянке генеральские погоны именно из-за того, что проявлял либерализм и уступчивость там, где требовались качества совершенно противоположные и был уволен по сокращению штатов в числе первых.

– В следующий раз внесешь в кассу полторы штуки и узнаешь о своих контрагентах все, что захочешь. Кстати, знакомая личность, – он кивнул на экран монитора, остававшегося невидимым для Мельникова. – Крючковский Всеволод Алексеевич. Да, знавал я его в прежние годы. Во времена нашего знакомства господин Крючковский заведовал постановочной частью в одном второразрядном театре и одновременно являлся нашим стукачом по пидрежным делам. Теперь он дорос до учредителя и генерального директора акционерного общества открытого типа «Новый век». Тут данных об уставном капитале нет, но, думаю, мелочь какая-то. Ничего об этом «Новом веке» не слышал, – Федотов славился острой памятью на имена и названия. – Если у фирмы громкое название, почему-то она быстро загибается. Вот данные на твоего Крючковского, – он нажал кнопку, принтер пискнул, начав распечатывать данные с экрана на бумагу.

– Если тебе потребуется более обстоятельная информация, скажешь мне, – Федотов взялся за ручку серебряного подстаканника. – Устав фирмы, справка из банка о финансовом состоянии «Нового века», проверка этой лавочки через регистрационную палату, а Крючковского через паспортный стол… Такие вещи тебе требуются?

– Спасибо, не требуются, – улыбнулся Мельников. – Достаточно общих данных. А в настоящее время этот Крючковский с гэбешниками не сотрудничает?

– Кому он нужен? – Федотов поморщился. – Тогда его взяли с валютой в кармане, сажать не стали, предложили сотрудничество. А потом сами толком не знали, как Крючковского использовать. Но поскольку он вращался в актерских кругах, где полно гамаков, решили пустить его по этой линии. Раз в месяц он составлял подробные отчеты о своих друзьях. Кто с кем. Кто за любовь, кто за деньги. Толку от него мало было, этим пидрежным делам все равно хода не давали, их не клеили, если не было за человеком чего-то более серьезного. А потом вообще из УК эту статью изъяли. Услуги Крючковского больше не требовались. Позднее он ушел из театра.

Федотов аккуратно оторвал от бумажного рулона распечатку. Пробежал глазами текст, Мельников сложил бумагу вдвое и спрятал в карман.

Федотов выключил компьютер и склонился над кроссвордом.

– А вот тебе ещё вопросик по литературной части, раз ты такой начитанный. Рассказ Чехова на букву «с». «Стрекоза» не подходит.

– Значит, «Стрекозел», – ответил Мельников бездумно. – Это должно подойти.

– Сам ты это слово, – Федотов в позе роденовского мыслителя застыл над столом. – Я в молодые годы, между прочим, только и делал, что повышал свой умственный потенциал. Ну, и физический, это само собой. Работа, библиотека, спортзал – вот три точки, где я дневал и ночевал.

Мельников представил себе подвал Лубянки, где на жестком топчане, накрыв лицо книгой, ночевал молодой Федотов. Сделалось смешно.

В квартире банкира Горшкова Мельников побродил из кухни в кабинет хозяина и обратно, рассказал пару анекдотов домработнице Дусе. Хозяин дома разрешил Мельникову в свое отсутствие рассматривать книги, художественные альбомы из своей библиотеки, а также пользоваться видеомагнитофоном в кабинете. Мельников, погруженный в себя, блуждал по квартире банкира, лучшие мысли всегда приходили на ходу. Дуся шинковала капусту на кухне. Мельников, так и не озаренный интересной мыслью, сделал ещё несколько ходок по квартире, присел на табурет.

– Зоя Леонидовна ещё не встала? – спросил Мельников.

– Встала, я ей завтрак наверх отнесла, – Дуся переложила капусту в эмалированное ведро, взяв со стола новый вилок, разрезала его на две равные половины. – Чего-то она без аппетита сегодня. Ничего, после трех часов разойдется.

– Не говорила, не собирается она куда?

– Она мне не докладывается, – вздохнула Дуся и согнулась над разделочным столиком. – Сказала, чувствую плохо и легла в кровать. Хочешь, супу разогрею, пока она лежит? А ты ходишь, небось, целый день не жрамши?

– А чего у тебя за суп? Щи, наверное?

– Горох, – ответила Дуся, не отрываясь от капусты. – Александр Анатольевич велел горох приготовить.

Отказавшись от еды, Мельников прошел в комнату хозяина, упал в низкое кожаное кресло и бездумно уставился на противоположную стену. Эту стену украшали четыре охотничьих ружья с резными прикладами, несколько кинжалов ручной работы с рукоятками, инкрустированными золотом и какими-то камнями, а также сабля в дорогих блестящих ножнах. Прежде рядом с этой саблей висела другая, по утверждению Горшкова, настоящий гусарский палаш. Однажды хозяин пригласил в гости известного специалиста по холодному оружию, чтобы продемонстрировать тому свою коллекцию и узнать её ориентировочную стоимость. Но специалист категорично заявил, что гордость Горшкова, гусарский палаш, есть не что иное, как обычная полицейская селедка, сабля, которой до революции вооружали московских городовых.

Мельников взял с журнального столика альбом с репродукциями музея «Метрополитен», перелистав несколько страниц, задержал взгляд на картине, изображавшей негра, терпящего бедствие на плоту среди бушующего океана. Глаза негра, вылезшие от страха из орбит, молили о помощи. Но спасения чернокожему мореплавателю ждать было неоткуда. Мельников пожалел негра и захлопнул альбом. Встав на ноги, он снова принялся расхаживать по просторному кабинету, заложив руки за спину.

Минут через десять он перебрался в гостиную, самую большую комнату в доме, и стал мерить её шагами, стараясь сосредоточиться. В углу гостиной, возле окна, помещалась винтовая лестница, ведущая на второй этаж. У торцевой стены сверкал изразцами большой декоративный камин, стилизованный под старину.

Устав от бесцельного хождения, Мельников сел на диван и начал разглядывать фотографии на каминной полке, в золоченых рамках. Похожий камин, большой, с медной решеткой, отделанный изразцами, Мельников уже где-то видел. Точно, на даче покойной Ледневой. И фотографии на каминной полке стояли, тоже под стеклом. Мельников встал с дивана, подошел к камину, стал внимательно рассматривать карточки. Взрослая дочь банкира Горшкова в обществе какого-то молодого человека пьет коктейль из высокого стакана. На заднем плане синеет полоска моря. На Вере бежевые шорты и синяя майка с коротким рукавом, девушка улыбается. Молодой человек в белых брюках и тенниске тоже сжимает в руке высокий стакан. Весь вид молодого человека говорит о том, что он глубоко несчастлив и не испытывает никаких надежд на взаимность сидящей напротив девушки.

На другой карточке Горшков обнял Зою Леонидовну за плечи. Супруги стоят возле входа то ли в отель, то ли в магазин. Реклама на втором плане говорила о том, что снимок сделан за границей. Жена Горшкова, видимо, только что сделавшая немало удачных приобретений, улыбалась счастливой улыбкой. На другой карточке Горшков запечатлен в одиночестве. На этот раз, положив руки на массивный парапет, он с видом искушенного оценщика рассматривает панораму Нью-Йорка со смотровой площадки Эмпайр Стейт Билдинга. Солнце высвечивает далекую городскую перспективу, но, кажется, Горшкову не по вкусу эта урбанизированная красота. Он выпятил вперед нижнюю губу и прищурился.

Мельников, рассмотрев все фотографии по порядку, отошел от камина, побродил по комнате и снова пристроился в углу дивана. А что запечатлели те снимки, которые он видел на ледневской даче? Елена Викторовна вместе с сыном Юрой стоят в полный рост, взялись за руки, на заднем плане, кажется, сарай. Нет, на заднем плане дощатая кабинка душа с окрашенной темной краской бочкой на крыше. Леднев копается на грядках на фоне старого душа. А другой снимок? На нем один Юрка, ему на снимке лет пятнадцать, он сидит под солнцем на табурете и улыбается. Мельников похвалил себя за хорошую память. А что на заднем плане того снимка? Этого Мельников никак не мог вспомнить, сколько ни старался. Была и ещё какая-то карточка…

Сейчас Мельникову показалось, что очень важно вспомнить эту последнюю карточку. Он, потирая лоб ладонью, напряг память, но вспомнить ничего так и не смог. Эти карточки, отнюдь не лучшие, не самые удачные, любительские черно-белые, место которым на задних страницах семейного альбома, стояли в самой большой комнате дома, на самом заметном месте. Они явно не украшали интерьер гостиной и, тем не менее, стояли на самом почетном месте. Почему? Добросовестному, внимательному сыщику следовало задуматься над этим вопросом ещё тогда, во время поездки на дачу вместе с Ледневым, – упрекнул себя Мельников. Задуматься и задать Ледневу несколько вопросов.

Разозлившись на свою беспамятность, Мельников потер шею. За этим занятием его застала домработница Дуся. Она, стоя за спиной Мельникова, долго и внимательно наблюдала за его манипуляциями.

– Ну что, горох-то тебе наливать? – спросила она, дождавшись, когда Мельников закончил растирание шеи.

Мельников обернулся на её голос и несколько секунд помолчал, стараясь сообразить, о чем, собственно, его спрашивают.

– Давай наливай.

Кулинария – слабая сторона Дуси, готовившей невкусно и неряшливо. Правда, её блюда всегда оказывались очень сытными. Мельников плохо понимал, почему Дусю до сих пор держат на этом месте. Может, потому что Горшков, вечно погруженный в свои дела, ел все без разбора, все, что поставят перед ним, кажется, не придавая никакого значения вкусовым качествам пищи. А Зоя Леонидовна, дома питавшаяся готовыми деликатесами из магазина, никогда не прикасавшаяся к Дусиной стряпне, следила лишь затем, чтобы домработница время от времени убиралась в квартире.

Мельников подумал, что вот пришла Дуся и не дала ему додумать важную мысль, а ведь он, кажется, вспомнил то, что хотел вспомнить. Мельников встал с дивана и отправился на кухню. Дуся поставила на стол перед Мельниковым клубящуюся паром тарелку горохового супа, подвинула ближе к нему плетеную корзиночку с толсто нарезанными ломтями хлеба. Мельников проглотил несколько ложек пюреобразного густого супа с плавающими в нем кусочками сала и подумал, что гороховый суп у Дуси всегда получается.

– Картошку жареную с колбасой хочешь? – подойдя к плите, Дуся сняла крышку со сковородки, – Александр Анатольевич ни крошки с утра не съел, – Дуся вздохнула. – Спешил куда-то. Шофер чуть свет за ним приехал и дудит снизу, сюда ему лень подняться.

– Суп вкусный был, – Мельников отодвинул пустую тарелку.

Дуся поставила на стол тарелку с картошкой и мелко нарезанной колбасой. Мельников подумал, что сейчас ест на обед завтрак банкира Горшкова. Он взял с блюдечка помидор, порезал его на ломтики и обильно посолил. Дуся налила Мельникову яблочного компота, помыла тарелку и вытерла руки о фартук. Она села напротив Мельникова и, поставив локти на стол, стала смотреть, как он расправляется с картошкой и колбасой. Дусе нравилось, когда мужчины едят много и с аппетитом. Мельников в три глотка выпил стакан компота и попросил налить еще.

– Дуся, это я, – сказал голос Зои Леонидовны из-за решетки переговорного устройства, вмонтированного в кухонную стену рядом с выключателем света. – Егор Владимирович пришел?

– Пришел, – ответил Мельников за Дусю.

– Хорошо, возможно, вы мне скоро понадобитесь. – Я уже встала, – раздался щелчок, и голос хозяйки исчез.

– Барыня уже встала, – передразнила Дуся Зою Леонидовну, нарочито растягивая гласные звуки. Чувство противоречия между наемным трудом и капиталом, давно угнездившееся в сердце Дуси, не мешало ей по-своему любить хозяев и снисходительно, без классовой ненависти относиться к их стилю жизни.

– Время – уже скоро вечер, а она уже встала.