Книга: Дневник покойника
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

 

Остановив машину у дорожной развилки, Дэвид Крафт подумал, что не знает, куда ехать, налево или направо. Он включил верхний свет, пересел на заднее сиденье и некоторое время копался с ноутбуком, разглядывая карту Казахстана. Дорога, по которой он ехал, на карте отсутствовала. И населенных пунктов не видно. Только едва заметным красным пунктиром нанесена тропа, по ней пастухи гонят скот на летние пастбища. Тогда он разложил на коленях военную карту, что получил от Полозова.
Лампочка под пластиковой панелью давала слишком мало света, Крафт включил оба фонарика, что прихватил с собой. Наконец нашел поселок, что проехал час назад, нашел и проселочную дорогу, однако развилки на карте не видно. Минуту Крафт раздумывал, что делать дальше. Дорога уходила на юго-восток, значит, ему надо поворачивать налево.
Решив эту задачку, он сел за руль и поехал дальше.
Собрав все силы, Радченко оттолкнулся руками от пола и сел. Голова кружилась, подкатывала тошнота, кровь по-прежнему заливала глаза. Дядя Батыр, наблюдая за ним, засмеялся. Смех был каким-то странным, с металлической ноткой, будто смеялся не человек, а вокзальный громкоговоритель. Он сбросил пиджак на пол и, закатив по локоть рукава белой сорочки, провел краем лезвия по запястью руки, срезав темные волоски. Нож оказался острым, как бритва.
Радченко медленно поднялся на ноги. Голова кружилась, ноги были ватными. Он подумал, что уже не успеет вытащить пистолет, потому что его время вышло. Фазиль выключил предохранитель, потянул затвор пистолета на себя и отпустил, дослав патрон в патронник. Дима обернулся – Дорис по-прежнему лежала на матрасах; сырая марля, закрывавшая лицо, сбилась в сторону, в темном углу, стараясь подняться, копошилась старуха. Радченко подумал, что у него в запасе секунда, не больше, опустил руку, успев схватить керосиновую лампу за широкое металлическое основание, и запустил ее в Фазиля. Тот попытался отпрыгнуть в сторону, но керосин уже выплеснулся ему на грудь. Рубашка мгновенно вспыхнула, огонь взлетел вверх, загорелись волосы.
Дима сунул руку в карман штанов, стиснул рукоятку пистолета, дернул ее вверх, но не успел вытащить оружие. Дядя Батыр, сорвавшись с места, бросился вперед, словно бык. Он держал нож чуть ниже груди, готовый вогнать лезвие в живот противника, а затем перерезать ему горло, словно барану. Радченко отступил в сторону и что есть силы ударил нападавшего противника ногой в колено. Дядя Батыр упал, но быстро поднялся, сильнее сжал нож, зарычал по-звериному и шагнул вперед, надеясь опередить противника.
Дима дважды выстрелил ему в грудь. Когда дядя Батыр упал, направил ствол на Фазиля, катавшегося по полу, стараясь сбить с себя пламя, и прикончил его выстрелом в голову. Загорелись покрывала, которыми застелили пол. Дыма вокруг было столько, что защипало глаза. Где-то в этом дыму стонала старуха.
Подойдя к матрасам, Дима поднял Дорис на руки и медленно вышел из юрты, чувствуя тошноту и головокружение, слыша за спиной сиплое бормотание старухи.
– Убили, убили… Батыра убили…
Но никто не спешил на помощь. Лампочки над столами мигали – видно, что-то случилось с электропроводкой. Где-то внизу, у горящего дома, слышались крики и собачий лай. Людей вокруг, кажется, не было.
Радченко перешагнул через пьяного, лежавшего на тропинке, и пошел к дороге, где оставил машину. Правый глаз, залитый кровью, почти ничего не видел. Вот лампочки погасли, и стало совсем темно. Он боялся оступиться в этой темноте и упасть, понимая, что подняться будет трудно.
Когда гирлянда лампочек на шестах снова засветилась, Дима увидел, что впереди дорогу загораживают трое мужчин в праздничных костюмах. Они стояли и молча смотрели на него. Светились оранжевые огоньки сигарет. Если нападут, он успеет прикончить кого-то из них, пустив в него последнюю пулю, что осталась в стволе. Но что он будет делать с двумя другими? Голова соображала плохо. Мужчины, не отрываясь, смотрели в лицо Радченко, потом вдруг бросили в траву недокуренные сигареты, переглянулись и молча отошли в сторону, уступая дорогу.
На пустой грунтовке Радченко не встретил никого. Он распахнул заднюю дверцу машины, помог Дорис лечь на сиденье. Сел за руль, вытащил из сумки полупустую фляжку, плеснул воду на тряпку и стер с лица сухие чешуйки запекшейся крови. Затем нашарил ключ, торчавший в замке зажигания, завел мотор и рванул машину с места, подняв облако пыли.
Павел Грач стоял возле дороги и смотрел в темноту. Ночь несла в себе сотни вечных тайн, не разгаданных человеком. Небо очистилось, и высыпали звезды. Грач прищурился, будто плохо видел. В той стороне, где стоял поселок, на горизонте появилось едва заметное желто-серое свечение, будто разгулявшиеся на свадьбе гости запалили огромный костер. Световое пятно медленно расползалось, росло.
Он поднес к глазам бинокль, долго смотрел на зловещее зарево и гадал про себя: что же это горит?
Час назад Чибис приказал ему занять удобную позицию возле дороги и ждать. В девять тридцать, как вчера договорились, должен приехать поселковый полицейский Плющ с тем самым дневником. Деньги для мента уже готовы: пересчитаны и завернуты в кусок газеты. Грач поглядывал то на зарево, то на циферблат часов. До смерти хотелось сесть на заднее сиденье «Трейлблейзера» и двинуть в сторону России. Если все пойдет как надо, то уже завтра они будут в Самаре. Купят билет на самолет. И кончится эта ужасная, полная опасностей и лишений, эпопея. Он постарается забыть эту выжженную солнцем степь, этот ветер. Ночью холодный, пронизывающий до костей, днем такой жаркий, что кажется, будто стоишь у мартеновской печи. Ветер, приносящий с собой только пыль, запах травы и конского навоза. По прибытии в Москву сразу отправится в приличный ресторан, а потом завернет к одной знакомой девочке. Она такая стройная и гибкая, что ошалеть можно. И берет за ночь совсем недорого.
Грач облизал пересохшие губы и посмотрел на светящиеся в темноте стрелки часов. Бежит время, а Плюща не видно. Надо пойти и сказать Чибису, что в поселке появилось странное зарево. Впрочем, Чибис, Боб и Борода сейчас готовятся к обратной дороге, трудной и долгой. Им не до пожара.
– Не видно его? – вышел из темноты Борода.
– Пока нет.
Борода сделал глоток воды из фляжки и сплюнул.
– Если через полчаса его не будет, пойдем в поселок, – сказал он, – и сами заберем тетрадку. Нам ведь известно, у кого она.
– И мне идти?
– А то как же? Обязательно.
– Плющ ведь обещал, что придет. – Грач живо представил себе предстоящий поход в поселок, решив про себя, что все может кончиться стрельбой. А пуля, как известно, дура. – Обязательно придет.
– Чудило, никогда не верь ментам… – Борода вдруг замолчал, выставил вперед левое ухо, вслушиваясь в какое-то странное жужжание. – Кажется, мотор. Слышь, приближается?
– Точно, едет. – Грач улыбнулся и вздохнул с облегчением. – Едет.
Он направил фонарь на то место, где из-за поворота должна появиться полицейская машина. Борода вышел на дорогу и, увидев свет автомобильных фар, замахал руками.
Радченко остановил машину на безлюдной темной улице возле покосившегося забора. В свете фар был виден полицейский «уазик», ярко-желтый, с синей полосой на помятом кузове. Он выбрался из салона, выудил из кармана ключи, открыл дверцу «уазика» и запустил мотор. Если верить приборам, бензина в машине под завязку. Затем вернулся к своей машине и распахнул заднюю дверцу. Дорис сидела, глядя вперед пустыми глазами, похожими на стеклянные пуговицы.
– Дима, что происходит? – спросила она. – Где мы? Откуда ты появился?
– Я был рядом, – ответил он. – Все время был рядом. Все эти дни. Но не мог к тебе подобраться.
Он протянул руку, она ухватилась за его предплечье, попыталась вылезти, но ничего не получилось. Что-то тянуло ее назад, давило на плечи, словно рюкзак с камнями.
Тогда Радченко наклонился, одной рукой обхватил Дорис за плечи, другой рукой приподнял ноги. Вытащил ее из салона, донес до полицейской машины и усадил на заднее сиденье. Затем сел за руль «уазика» и, включив передачу, плавно набрал скорость. Машина выехала из поселка и быстро побежала по грунтовой дороге.
– Почему мы бросили ту машину? – спросила Дорис.
– На ней можно ехать только по дороге, – объяснил Дима. – А на этой – где хочешь.
– Ты можешь быстрее?
– Машина не может.
– Они догонят нас, мы не сможем уйти просто так…
– Еще посмотрим, – ответил Радченко. – Как ты?
– Получше, – сказала Дорис. – Последние два дня мне не давали простой воды, поили каким-то чаем из травы. От этого чая у меня совсем не было сил. Голова все время кружилась, и хотелось умереть. Но сейчас мне лучше. Только голова тяжелая.
– Если держать скорость в пятьдесят километров, мы пересечем границу с Россией к утру. Ну, может быть, чуть позже. Потерпи.
Машину трясло и бросало из стороны в сторону. Радченко изо всех сил сжимал руль, вырывавшийся из рук. Он с тревогой прислушивался, как неровно стучит карданный вал, а двигатель ревет и задыхается. Фары шарили по дороге с глубокими колеями, посыпанной серой пылью. Впереди лежала холмистая степь, накрытая мраком ночи.
Но вот показался силуэт сутулого бородатого человека, вышедшего на дорогу. Другой мужчина стоял на обочине, направив в лобовое стекло «уазика» луч фонаря. Дима сбавил скорость. Бородатый человек, одетый в серую куртку, что-то кричал и отчаянно размахивал руками; он выскочил на середину дороги, расставил руки в стороны.
Радченко нажал на газ, мотор заревел. В последнюю секунду, когда стало понятно, что машина не остановится, бородач прыгнул в сторону и сгинул в кромешной темноте.
Грач подошел к «Трейлблейзеру», стоявшему в стороне от дороги. Боб складывал в брезентовый мешок какие-то вещи. Чибис воткнул в землю толстую палку, подвесил на нее фонарик, сел на границе светового круга и пытался чистить ствол карабина, куда попал песок. Он работал шомполом, потом отложил его в сторону и спросил:
– Что у тебя?
Грач стал рассказывать, что видел. Мимо проехал полицейский «уазик», на котором ездит Плющ. Тот самый…
– Да, я видел машину Плюща в бинокль, – ответил Чибис. – Тут все ясно: мент гулял на свадьбе, накачался самогонки и забыл, где мы должны встретиться. А ведь клялся, что капли в рот не возьмет, пока дело не закончим. Сейчас… Сейчас мы его догоним.
Грач выдержал паузу и неожиданно выпалил:
– За рулем был Радченко, а сзади Дорис. У меня хороший фонарь. Я успел их разглядеть.
Чибис поднял голову и внимательно посмотрел на Грача, будто видел его впервые. Боб положил вещевой мешок в багажник и подошел ближе. Павел ждал ответа, но Чибис и Боб, переглянувшись, промолчали.
– Я не ошибся, – продолжил он. – Все точно. На Дорис белое свадебное платье. А Радченко весь в грязи и крови. Похож на черта, но узнать его можно.
Чибис насухо протер ствол тряпкой, поднялся на ноги и передал карабин Бобу. Тот осмотрел затвор, заглянул в окуляр оптического прицела и стал изучать через него участок дороги, хорошо просматривавшийся с этого места.
– Еще две машины едут. Автобус и легковушка. Нет, две легковушки. Народу много набилось. Ух, ты, у них ружья…
Чибис поднял к глазам бинокль, но увидел только светлый седан, который ехал последним. Остальные машины, скрывшись за холмом, пропали из поля зрения. Через пару минут они, подняв пыль, промчались мимо по дороге.
– Как думаешь, тетрадка у адвоката? – спросил он.
Грач молча пожал плечами:
– Хрен его знает.
– Тетрадка у него. Адвокат – настырный сукин сын. Он приехал сюда за дневником. И за Дорис. Он забрал все, что хотел, и теперь пытается смазать лыжи. Как думаешь, у него получится?
– Вряд ли, – бросил Боб. – Потому что у нас машина хорошая. А у него наказание, а не машина. Выезжаем.
– Что-то у меня плохое предчувствие, – не подумав, брякнул Грач, отупевший от холода и долгого ожидания. – В смысле, мне кажется, что Радченко плохо кончит.
До вечера Павел Муратов ждал, когда же его перевезут в следственную тюрьму, но в коридорах стояла тишина. Когда стемнело, понял, что ждать больше нечего: переезд откладывается. Тогда он разложил на столе бумаги и принялся сочинять новую жалобу на имя Генерального прокурора России. Уже два листка бумаги были исписаны аккуратным разборчивым почерком, как вдруг щелкнул замок, лязгнула задвижка.
В камеру втолкнули здоровенного мужика с фингалом под глазом. Майка была разорвана на груди, на ногах домашние тапочки. Мужик держал в руках пластиковый пакет с личными вещами. Не сказав ни слова, он освободил пакет, бросив вещи на верхнюю шконку. Затем уселся на другой табурет и стал наблюдать, как сокамерник что-то пишет. Еще через четверть часа порог камеры переступил другой мужчина, бритый наголо, невысокий и невзрачный. Руки длинные, как у обезьяны, а ноги, напротив, короткие. Тело похоже на мешок с костями, а физиономия – на ржавую сковородку.
Муратов привстал с табурета и сказал «здравствуйте», хотя не хотел ничего говорить. Человек не ответил. Он опустился на нижнюю койку, которую занимал Муратов, нагнувшись, вытащил из-под нее коробку с вещами и продуктами, что принесла жена, и стал рыться в ней. Нашел пачку печенья, открыл ее и съел все без остатка. Затем снова стал шарить в коробке.
– Послушайте, вы, – неожиданно заволновался Муратов. – Я к вам обращаюсь. Ты… Положи на место!
Тут первый мужик вскочил на ноги, зашел сзади, схватил подушку и ловко прижал ее к лицу Муратова, чтобы тот не мог закричать. Стало нечем дышать. Через секунду Павел оказался на полу, в падении больно ударившись о край стола. Он лежал на спине, кто-то стискивал бедрами его голову, а к лицу прижимал подушку. Муратов попытался вырваться, но получил такой удар в печень, что на мгновение лишился чувств. Он пришел в себя и подумал, что до тюрьмы на острове Огненный будет чертовски трудно дожить. Пожалуй, и до суда не дотянет.
Тут подступил новый приступ удушья. Это на голову натянули пластиковый пакет. Муратов сумел как-то извернуться, разорвал пакет зубами и укусил одного из нападавших. Набрав полные легкие воздуха, что есть силы крикнул:
– Я хочу на допрос… Суки, суки…
Через полчаса он сидел в подвале в следственном кабинете, освещенном люминесцентной лампой, и разглядывал все тот же убогий конторский стол, бетонные стены и окошко под потолком, загороженное куском жести, в котором пробили два десятка дырок. Вытирал бумажной салфеткой разбитый нос, трогал кончиками пальцев рассеченную надвое губу. Болели ребра и почки; эта боль поднималась выше, к шее и голове.
Девяткин вошел в кабинет, глянул на Муратова и, не сказав ни слова, принялся расхаживать от стены к стене, будто о чем-то думал или решал важную задачу. Наконец остановился и воскликнул:
– Господи, только посмотри, на кого ты похож! Что случилось? Ты что, с верхних нар на пол свалился?
Он хотел еще что-то добавить, но передумал. Вместо этого вдруг громко засмеялся. Муратов долго глядел на него мутным тяжелым взглядом, потом неожиданно для себя тоже засмеялся. Он смеялся долго, до колик в желудке, до боли, до спазмов в горле. А потом, без всякого перехода, горько заплакал.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27