Глава одиннадцатая

Росляков явился в редакцию пораньше, чтобы разобраться с письмами читателей, по возможности ответить хоть на некоторые из них. А этих писем за две последние недели скопилось в столе десятка четыре, не меньше. Добравшись до рабочего места, он разложил перед собой несколько посланий и, выбрав то, что написанное разборчивым почерком, принялся за чтение.

«Мой муж работает на заводе скоро как тридцать лет. Я мужу много раз говорила, что язык доведет его до беды, но он ничего не слушал». Росляков потер пальцами затылок, начинала побаливать голова, и продолжил чтение. «А на днях мой муж был избит при исполнении своих трудовых обязанностей. Был избит прямо у токарного станка. Совершили нападение на моего мужа мастер цеха Журиков, раскритикованный на профсоюзном собрании, и его заместитель Пыжов. Сейчас мой муж отлеживается на больничном листе». Прервавшись, Росляков перевернул страницы, глянул, длинное ли письмо. Оказалось длинное.

– Мой муж, мой муж, мой муж, – сказал вслух Росляков, встал из-за стола и подошел к подоконнику, на котором пылился и зарастал грязью графин с водой. До краев, наполнив стакан, он осушил его в три глотка и поморщился от затхлого запаха жидкости.

Росляков отошел от окна, сел за письменный стол, но письмо дочитывать не стал, решив: если все письма читать внимательно, а потом составлять ответы, тут работы хватит ещё на неделю. «Автору дан ответ по телефону», – написал он на прикрепленной к письму бумажке, именуемой паспортом. «Направление – в архив», – приписал он внизу и взялся за следующее послание, удручающе скучное, усеянное грамматическими ошибками. Автор письма, ныне пенсионер, бывший пожарный из какого-то рабочего поселка, рассуждал, каким видом индивидуальной трудовой деятельности выгоднее заняться и с чего начинать восхождение к блистательным высотам большого предпринимательства.

«У нас в поселке плохо с мылом, давно нет завоза в магазин, – писал бывший пожарник. То есть мыло на прилавках имеется, но все дорогое, простому человеку не по карману. А где хозяйке купить простое мыло для постирушки? Выходит, негде. Или только в Москве, но там набегаешься за простым-то мылом. Я тут все рассчитал на досуге и решил в редакцию писать. По результатам моих вычислений, выходит, что я смогу один, самостоятельно обеспечить весь наш поселок дешевым мылом для постирушек и других хозяйственных нужд. Любая хозяйка большое спасибо мне скажет. Тем более что чан большой у меня уже есть, я и формы деревянные уже заготовил. Только вот с разрешениями этими, с бумажками канитель одна. И ещё помощника у меня нет, чтобы в мое малое предприятие бездомных бродячих собак поставлял, сырье, то есть для мыла».

Росляков снова помассировал затылок пальцами, после такого забористого чтения голова начинала болеть всерьез. Покопавшись в столе, он нашел пузырек импортного аспирина и принял сразу две таблетки. Запив лекарство затхлой водой из графина, он списал письмо бывшего пожарника в архив и принялся за следующее.

– Сговорились они все что ли? – неизвестно кого спросил Росляков. – Из сумасшедшего дома все эти письма.

Совсем юный мальчик подробно описывал, как отчим издевался над его матерью, бил её по пьяной лавочке смертным боем, а, избив, даже тушил о женщину окурки. «Ответьте мне, пожалуйста, – писал мальчик, – почему люди такие злые? Мне это очень важно знать, почему люди такие злые. Хуже собак». Росляков потер лоб ладонью и всерьез задумался над вопросом. «Если б я сам знал, мальчик, почему люди такие злые», – сказал он вслух и снова задумался. Росляков отложил в сторону страничку из ученической тетрадки, исписанную старательным крупным подчерком. Со вздохом он снял со стопки верхнее письмо, пробежал глазами два первых абзаца. Занятно… Но тут дверь открылась, на пороге возник редактор по отделу социальных проблем Крошкин. Он позевывал и часто моргал мутными глазами.

– Что, с письмами разбираешься? – Крошкин опустился на стул. – Что-нибудь интересное есть?

– Да как сказать, я ведь только начал, – осторожно ответил Росляков, опасаясь, что начальник подбросит ему новую порцию писем. – Вот читаю.

– И о чем читаешь? – Крошкин зевнул.

– Сам не знаю о чем, – чистосердечно признался Росляков. – Вроде о сексе, но, кажется, дальше может выплыть и имущественная проблема. Вот послушайте: «После того, как сосед насильно совершил со мной половой акт, он закопал мои трусы у себя на огороде под кустом смородины. Все доказательства имеются на месте, приезжайте. Сейчас сосед собирается передвинуть забор на мою территорию».

– Списывай в архив эту ерунду, не трать время, – сказал Крошкин. – У меня для тебя ещё письма есть.

– Я с этим сегодня не управлюсь, – чуть не застонал Росляков.

Но Крошкин уже поднялся со стула.

Росляков взялся за новое письмо. «Когда в нашем доме поздней осенью отключали отопление, моя соседка, чтобы согреться, вставала ногами на края горящей плиты и пускала себе под юбку струю горячего воздуха», – прочитал Росляков и поморщился. «Тьфу, лучше бы эта соседка, чтобы согреться, мужика пускала», – подумал он и снова уткнулся в письмо. «Разумеется, все это плохо кончилось. Сейчас соседка в больнице с депрессией и ожогами нижних конечностей. И хорошо еще, что так все обошлось, могла бы и до смерти сгореть, когда юбка вспыхнула». Росляков оторвался от письма и потрогал горячий лоб ладонью. Он чувствовал, что от такого чтения заболевает. Кажется, в газету пишут одни нездоровые люди. «В архив», – написал он на паспорте письма и начал читать следующее послание.

На этот раз закончить чтение ему не дал Женька Курочкин. Появившись в комнате беззвучно, словно привидение, он склонился над столом. Росляков, наконец, поднял глаза.

– А, это ты, – сказал Росляков – Я и не узнал тебя с первого взгляда. Ты сильно изменился за эту ночь. Как-то постарел. Думал, ты до сих пор дрыхнешь на моем диване.

– Зашел просить прощения, – Курочкин снял очки и ощупал пальцами отечное лицо. – За то, что шумел ночью, и вообще. Что-то я завелся, сам не пойму с чего.

– Вот и я не пойму, – Росляков посмотрел на Курочкина сурово. – Шел бы ты к себе, отвернулся к окну и сидел тихо, а не бегал по чужим кабинетам, не светился. Видок у тебя ещё тот, дикий какой-то видок. Умойся что ли.

Росляков сунул в ладонь Курочкина мятную жвачку, и деликатно выпроводил посетителя из своей комнаты.

– Пьянству объявляю войну, – исчезая, заверил Женька. – Войну до последнего стакана.

– Бог в помощь.

Росляков плотно уселся на стуле, решив не отрываться от чтения ни при каких обстоятельствах, распечатал пачку сигарет, собираясь с мыслями, но тут зазвенел телефон. Оказалось, звонила Марина, пропавшая неизвестно куда.

– Ты прости, – голос Марины был таким, будто она всерьез чем-то расстроена. – В прошлый раз по телефону наговорила тебе всякой чепухи. Не обращай внимания и близко к сердцу не принимай.

– Я и не принимаю, – Росляков достал из верхнего ящика залежавшуюся покрытую белым налетом шоколадку, с усилием надкусил её. – Даже внимания не обращаю на такие пустяки, – шоколад оказался пресным, совершенно безвкусным.

– Ты что, завтракаешь? – спросила Марина.

– Угадала, яичницу ем, – Росляков бросил надкусанную шоколадку в мусорную корзину. – Мы тут вместе с редактором отдела по случаю приобрели керогаз, почти новый. Поставил его в своем кабинете, Крошкин сковородку из дома принес, а я кастрюлю. Готовлю иногда яичницу, суп варю из концентратов. Начальнику гороховый нравится. Завтракаем и обедаем прямо на рабочем месте. Удобно, а главное, дешево. Заходи сегодня ко мне на работу. Я как раз солянку готовлю. Останешься довольна.

– Особой домовитости за тобой никогда не замечалось, – голос Марины становился сердитым. – Я хочу тебя попросить вот о чем. Найди время, чтобы встретиться с одним моим хорошим знакомым. Поэтом. Как бы тебе это объяснить…

– Что, новый поклонник? Не потерплю.

– Оставь свои шутки, – голос Марины сделался жалобным. – Он очень хороший человек. Просто редкостный. Недавно выпустил свой первый сборник лирических стихов.

– А зачем мне встречаться с твоим знакомым, да ещё вдобавок поэтом? – Росляков прикурил сигарету. – Досуг мне есть с кем провести, а твой поэт не лучшая компания.

– Просто это он хочет с тобой поговорить, вернее, я хочу, чтобы ты с ним поговорил, – интонации Марины, что случалось крайне редко, сделались просительными. – Хотя бы завтра. Нужно, чтобы ты написал рецензию на его книгу. Или сделал с ним интервью. Стихи сейчас плохо расходятся, а творческий человек нуждается в поддержке. Понял?

– Ничего себя, – Росляков покачал головой. – Значит, он будет валяться на диване, плевать в потолок и сочинять в свое удовольствие стишки. А мне читай эту мутотень, да ещё рецензии строчи, так?

– Какая же ты неблагодарная свинья. Сколько раз я тебе деньги одалживала без отдачи, в лепешку расшибалась…

– Хорошо-хорошо, – моментально сдался страдающий мигренью Росляков.

Марина, видимо, воспаряла духом. Попрощавшись, она положила трубку. Росляков, к которому с головной болью вернулось самое муторное настроение, снова попытался приняться за письма. Он уже снял с верха стопки новое письмо, но тут дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась голова отца.

– Это ты? – удивился Росляков.

– Нет, не я, – Виктор Васильевич с первого взгляда оценил состояние сына, он прошел в кабинет, но даже не присел на стул. – Надо бы пошептаться. Но только не здесь. Ты обедал? Вот и хорошо, я тоже ещё не обедал.

– Так ты, отец, так и не надумал переехать ко мне? – Росляков съел кусочек селедки, какой-то безвкусной, пресной.

– Зачем мне тебя стеснять? Смотрю, ты все работаешь, все трудишься, – отец с меланхолическим видом жевал сосиску. – Нравится тебе твоя работа?

– Ну, как тебе сказать, – Росляков отвел глаза в сторону, смотреть на медленно жующего, слюнявящего сосиску отца почему-то было неприятно. – Я ведь ничего другого делать не умею.

– Многие люди говорят себе: я занимаюсь этим делом, потому что ничего другого в жизни делать просто не умею. Дурацкое утверждение. Оно погубило многих неплохих людей, способных. На самом деле человек способен заниматься очень разными вещами, не той ерундой, которой научился в институте. Я туманно выражаюсь. И вообще не то время выбрал для разговоров за жизнь.

– Да нет, какая разница, когда об этом говорить, – Росляков проглотил ложку салата, сделал из стакана глоток пива. – Я работаю, мне здесь совсем неплохо платят. Хватает на выпивку, и даже копейки остаются на закуску.

– Понятно, – отец почему-то все никак не мог справиться с сосиской. – Значит, жизнь удалась?

Росляков задумался. Себе он старался таких вопросов не задавать, отвечать отцу искренне не хотелось. Толстые витринные стекла кафе запотели изнутри, они сочились влагой, улица с автомобилями и пешеходами стала почти неразличимой, она текла рекой за этими стеклами, унося неизвестно куда своим серым потоком короткий зимний день.

– Моя жизнь, наверное, ещё не состоялась, – сказал Росляков. – И вообще иногда мне кажется, что она никогда не состоится. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что жизнь уйдет вот так, день за днем. Просочится, как вода сквозь пальцы, но так и не состоится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я не в смысле карьеры… А все как-то – мимо, – Росляков не зная, как точно выразить свою мысль, щелкнул пальцами. – На всех фронтах – мимо. Ты меня понимаешь?

– Как бы там ни было, в твоей колоде ещё много козырей, – отец покончил с сосиской. – Все можно изменить, исправить. Банальность, но все в жизни зависит от тебя самого.

– Мне почему-то кажется, что лично от меня в жизни вообще ничего не зависит. Кажется, что я самому себе даже не принадлежу. За меня все время кто-то принимает решения. Ну, начальство, женщины… А я так, какой-то обмылок в их скользких руках.

– Ты уж скажешь, обмылок, – отец улыбнулся.

– У меня сейчас сложный период в жизни. А этот кошмар, ну, все эти события, это самоубийство Овечкина и так далее, они просто выбили меня из колеи. Я вспоминаю обо всем этом и содрогаюсь от ужаса. Мне иногда кажется, что это случилось вовсе не со мной. Похоже на раздвоение личности. И ещё кажется, что эта история никогда не кончится, а если и кончится, то обязательно чем-то кошмарным. Я не могу ни на чем сосредоточиться, ни на работе, ни на своих мыслях, ни на чем. Живу, как сплю. Мне кажется, что меня засасывает какая-то трясина, кажется, что я тону. И при этом не могу сопротивляться, не могу ничего сделать для себя самого, для своего спасения. Понимаешь? С тобой было что-то похожее?

– Со мной разное было, – сказал отец. – Сейчас лучше и не вспоминать. Ты расскажи, о чем вы говорили со следователем прокуратуры.

– Так, беседа без протокола, можно сказать, разговор по душам. Он спросил об убитом Рыбакове. Ну, откуда я его знал, как давно с ним знаком. Я ответил, что видел его единственный раз в жизни. Вместе возвращались с областного совещания в Москву на микроавтобусе. В тот самый вечер возвращались, когда я пригласил к себе Овечкина, все вместе и возвращались. Потом по телефону договорились, что Рыбаков даст интервью для газеты. Я к нему приехал, а его, оказывается, прямо перед моим визитом и тюкнули. Бывает. Вот и все. Следователь интересовался только Рыбаковым. Весь разговор полчаса всего и занял. Зыков сказал, что ещё раз меня вызовет.

– Ты слишком сосредоточен на собственных эмоциях, на переживаниях, на личном отношении к окружающему миру, – сказал отец. – Прямо как девушка. А жизнь между тем идет своим чередом. Она как бы сама по себе. Жизни совершенно наплевать на наше к ней отношение. И на наши эмоции. И, возможно, на нас самих. Но, как говориться, к делу это не относится.

Отец начал копаться вилкой в плошке с салатом оливе. Он ел медленно, как-то тяжело вталкивая в себя пищу, ел так, будто выполнял тягомотную скучную повинность. Росляков откупорил новую бутылку, наполнил стаканы пивом, стараясь, чтобы желтая пена не пролилась на пластиковую поверхность стола.

– В одном ты точно прав, – сказал отец. – Твои неприятности не кончились.

– Это ты про следователя, думаешь, он так просто не отстанет?

– Нет, сейчас я не про следователя. Последние дни вокруг тебя крутился один парнишка, следил за тобой от твоей квартиры до работы, даже заходил в здание редакции. Так вот, этот малый куда опаснее следователя прокуратуры. То есть не он сам. Он, судя по всему, полный дилетант. Так, попка на подхвате, статист.

Росляков с опаской огляделся по сторонам.

– Успокойся, сегодня этот малый тебя не пасет, – сказал отец. – Он, малый этот, подмосковный, из того самого городка, откуда ты возвращался в одном автобусе с ныне покойными Овечкиным и Рыбаковым. Странная связь, как ты думаешь? Автобус этот. Два трупа.

– Подожди, подожди, откуда ты все это знаешь? – Росляков широко распахнул глаза и случайно разлил по столу пиво. – Откуда у тебя эта информация?

– У меня много свободного времени, – отец усмехнулся. – Пару раз в неделю по утрам мне нужно бывать на Каширке. А так я совершенно свободен.

– Так что же, выходит, ты следил за мной?

– Ну, ты скажешь, следил, – отец вытер бумажной салфеткой растекшееся по столу пиво. – Просто присматривал. Я же говорю, у меня много свободного времени. Надо его как-то коротать. Вот я и решил немного присмотреть за тобой.

– Подожди, не так быстро, помедленнее, а то я не улавливаю, не догоняю я, – Росляков потряс головой. – Ты следил за мной. Это понятно. Но как ты мог за мной следить, если я езжу не только на метро, но и на машине? Ты что, бежал следом?

– Теперь я бегаю не так быстро, как раньше. Мне за тобой уже не угнаться. Просто я тоже купил себе машину. Подержанную, но в приличном состоянии.

– А можно спросить, на какие деньги ты сделал это приобретение? Любая рухлядь на четырех колесах в Москве денег стоит. На какие же деньги ты…

– На свои. Естественно, на свои деньги. Я подумал: это просто глупо ехать лечиться в Москву и не взять с собой денег. Но пока врачи с меня не запросили ни копейки.

– Значит, ты купил машину, чтобы следить за мной? И, главное, ты купил её на лечебные деньги?

– Ну, на деньгах же не написано, что они лечебные. Это просто деньги. И не делай из них культа.

– Если б ты знал, как я жалею, что втравил тебя во всю эту историю, – Росляков вытер ладонью лоб. – Как я жалею.

– Не о чем жалеть. Мы начали играть, а пешки назад не ходят. Тобой интересуются опасные ребята. Вот в чем проблема. Теперь догнал?

– Идиотизм какой-то, – Росляков в два глотка прикончил стакан пива. – Почему они должны мной интересоваться? Я никому не переходил дорогу. Я не связан с бандитами. Я тихий человек. Временами тихий.

– Может, интересуются вовсе не тобой. Но я уже говорил, что Овечкина станут искать. Живого или мертвого. Может, сейчас ищут именно его. А ты случайно попал в поле зрения этих людей. Пока мы этого не знаем. Но обязательно узнаем.

– Хорошо, а мне что делать? – Росляков снова почувствовал, что на лбу выступила испарина. – Пуститься в бега? Из Москвы уехать? Удавиться? Уйти с работы? Мне-то что делать?

– Пока живи, как живешь. Ходи на работу, пиши свои заметки. Увольняться нельзя ни в коем случае. Журналисты – это нечто вроде касты неприкасаемых. Каждое дело об убийстве журналиста на особом счету в прокуратуре и ещё кое-где. Возможно, тебя пока не тронули только потому, что ты корреспондент популярной столичной газеты. Это только предположение, но в нем есть доля здравого смысла.

– Так что же мне сидеть, сложа руки и ждать, пока придут по мою душу? И изувечат, на куски разорвут только из-за того, что я с этими Рыбаковым и Овечкиным в одном автобусе прокатился? Что делать?

– Не паникуй, никогда не паникуй. Попробуй рассуждать здраво. Понимаешь ли, у каждой шеи своя петля, а у каждой Анны Карениной свой поезд. Но это не значит, что нужно пассивно наблюдать, как петля сдавливает шею. Или валяться на рельсах и ждать, пока поезд оттяпает, скажем, нижние конечности, а ты изойдешь кровью на глазах изумленной публики. Я выражаюсь образно, но смысл понятен. Нам надо выяснить, кого именно ты так заинтересовал и почему. А дальше будем действовать по обстоятельствам. Понял?

– Ничего не понял, – честно признался Росляков.