Мальгин, увидев, что на веранде снова появилась женщина, та самая, что утром развешивала белье. Он выключил радио, посмотрел на часы. Время близится к пяти вечера. На улице нет прохожих, моросит серый дождик и кажется, что вот-вот наступит ночь. Из машины можно разглядеть, как Тростина сняла недосохшие тряпки, скомкав, кинула в таз и отнесла в дом. Через пять минут снова появилась на веранде. Одетая к выходу на улицу, в серый плащ и шерстяной берет, она спустилась с крыльца, но не остановилась, чтобы запереть замок. Плотно прикрыла дверь, пробежав по раскисшей от дождя тропинке, толкнула калитку, и, выйдя на улицу, зашагала в противоположном от Мальгина направлении. Неожиданно остановилась, полезла в красную матерчатую сумку и раскрыла над головой голубой купол складного зонтика.

Тростина так торопилась, что даже не кинула взгляд на нездешнюю темно зеленую «девятку» с московскими номерами, стоявшую на противоположной стороне улицы, наискосок от ее дома. Помахивая сумкой, она, огибая лужи, пошла по своей стороне улицы вдоль бесконечных заборов и скрылась за поворотом.

Мальгин включил заднюю передачу, проехав метров сто, развернулся, загнал машину в незнакомый темный переулок без названия. С одной стороны тянулась кирпичная стена какого-то склада, напротив, через дорогу прямо на тротуар строители выгрузили металлические трубы, вырыли траншею, которую сейчас заливал дождь, и скрылись. Мальгин, надвинул на лоб козырек кепки, заспешил обратной дорогой, на ходу застегивая пуговицы куртки. Итак, Тростина сняла с веревки еще сырое белье и вышла из дома, даже не заперев веранду. Она спешила и раскрыла зонтик, когда поняла, что дождь сильный, после десятиминутной прогулки она в своем легком плаще промокнет насквозь. Все эти суматошные, на первый взгляд, беспорядочные действия могли означать следующее: в доме остается человек, и этот человек ожидает гостя или гостей.

Если бы хозяйка просто вышла в ближайший магазин за харчами, оставив дом пустым, она поступила с точностью до наоборот: не тронула бы застиранное бельишко, все эти старые трусики и бюстгальтеры, которые неловко показывать постороннему человеку, заперла веранду и повернула деревянную завертку на калитке. И еще: гости появятся скоро, иначе не было бы этой спешки. Возможно, в запасе жалкая четверть часа или того меньше, но бессмысленно ждать лучшего момента, чтобы застать Поляка в одиночестве. Мальгин шагал быстро, сбиваясь на бег.

Осенние сумерки быстро сгущались, но было еще слишком светло, чтобы незамеченным пробраться напрямик от калики до веранды дома. Если Поляковский, ожидая скорого возвращения сожительницы, смотрит в окно, то все пойдет насмарку. Заметив чужака, он высадит заднее окно и в одних подштанниках удерет неизвестно куда. Ищи его потом, бегай. Значит, напрямик нельзя. Дошагав до того места, где начинается забор Тростиной, Мальгин бросил взгляд за спину: пешеходов не видно, только старуха с клюкой, покачиваясь от порывов ветра, бредет куда-то, внимательно глядя себе под ноги. Он уперся ладонями в деревянный столб, подпрыгнув, легко перемахнул штакетник забора. Прячась за корявыми ветками вишен, пригнулся и побежал к углу дома. Мягкая, пропитанная дождями земля, превратилась в настоящее болото.

Добежав до угла, Мальгин сбавил темп, прокрался к крыльцу, встав на нижнюю ступеньку, потянул на себя дверь. Чуть слышно скрипнули петли, Мальгин проскользнул на веранду, вжался спиной в простенок между окном и входной дверью, обитой черным войлоком. Прислушался. Казалось, дом спал мертвым сном и видел мрачные сны, слышно лишь как дождевые капли бьются в стекла веранды, в жестяные желоба. Мальгин расстегнул куртку, вытащил из-под ремня пистолет и, передернув затвор, сделал шаг к двери, потянул за ручку. С проворством кошки переступил порог, закрыл за собой дверь, едва не споткнувшись о помойное ведро, полное бумажного мусора и объедков. Пахло сигаретным дымом и сырой шерстью. В сенях не было окна. Мальгин застыл на месте, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Впереди узкий коридор, который, видимо, ведет на кухню, по левую руку прикрытая дверь, за которой жилые комнаты.

Здесь, в доме, все звуки стихли. Стлало слышно, как в комнате на стене тикают ходики. Мальгин снова вслушался тишину, показалось, на кухне что-то скрипнуло. Ступая на носки ботинок, он прокрался мимо двери, вдоль стены, сделав несколько шагов, пригнулся, чтобы не задеть плечом висящее на стене оцинкованное корыто, днище которого проела ржавчина. До конца коридора оставалось несколько шагов, когда Мальгин услышал другие звуки, отчетливые и ясные. Лязгнули пружины матраса, за стеной, в комнате, прошлепали по полу босые ноги, с места на место передвинули стул. Что-то звякнуло, будто бутылочное горлышко ударилось о стакан. Мальгин повернулся, свободной рукой сдвинул кепку на затылок, провел ладонью по горячему лбу.

Он попятился в обратном направлении, задел плечом корыто, о котором совсем забыл, до боли прикусил нижнюю губу, и услышал громкий скрип половицы под своим каблуком.

– Аля, это ты? – крикнул из комнаты Поляковский.

Тишина и громкие удары сердца.

– Ларик с тобой?

Пути назад для Мальгина не было. Он медленно переместился к противоположной стене коридора, сделал вперед еще один шаг, чувствуя пустоту и холод в груди. Теперь дверь находилась под прицелом.

– Алевтина, ты чего там совсем оглохла? Или как? Я, кажется, задал вопрос.

Отправив сожительницу в магазин за харчами и выпивкой, а заодно уж за парой всегда веселых собутыльников, Поляковский снова бухнулся на кровать и, отвернувшись к стене, долго разглядывал светлые обои в мелкий цветочек. Он думал о том, что сегодня нажрется, как три поросенка на поминках волка. Ближе к ночи, если Михалыч не забудет принести гармонь трехрядку, они как обычно в два голоса исполнят что-нибудь веселенькое, а не те заунывные, тянущие душу песни, что Поляк выучил на зоне. Пошла на хрен вся эта лагерная лирика, сентиментальная лабуда про старенькую маму, выплакавшую глаза в ожидании сына, про кудрявую рябину, срубленную по пьянке на дрова, про всякие там централы, которые тошно вспоминать тем, кто там в натуре припухал. Но веселые песни почему-то стерлись в памяти. Или вовсе не было тех песен?

Чтобы малость освежить закисшие мозги, Поляк слез с кровати, прошлепал босыми ногами в комнату и, оседлав стул, плеснул в стакан «рябиновки». Не поморщившись, влил настойку в распахнутую пасть, словно в воронку.

Из состояния задумчивости вывели странные звуки в коридоре. Значит, вернулась грымза Тростина, которая до сих пор по своей дурости лелеет надежду, что Поляк со дня на день натянет на ее гнутый палец обручальное кольцо. Он дважды крикнул Тростину, но та не ответила.

Поляк, подскочил, повалив стул, рванулся через распахнутую дверь в спальню, бухнувшись на колени перед кроватью, вытянул из-под подушки пистолет. Сунул руку под матрас, достал две снаряженные обоймы. Поднявшись на ноги, опустил обоймы в карман штанов, передернул затвор ТТ. Возможно, те звуки из коридора просто померещились? Но с чего бы взяться этим глюкам, ведь он пил настойку, а не колол в вену кислоту. Выжидая, Поляк замер на пороге спальни. Выставленная вперед рука с пушкой, направленная на дверь, слегка подрагивала.

– Альбина, – крикнул Поляк. – Это ты?

Не надеясь на ответ, он четырежды нажал на спусковой крючок. Среди гробовой тишины выстрелы прозвучали, словно залп тяжелой артиллерии. Пули прошили дверь навылет, выбили врезной замок, засыпали пол трухлявой щепой. Мальгин со своей стороны толкнул дверь носком ботинка и тут же убрал ногу с линии огня. Поляк почувствовал, что руки стал непослушными от волнения.

Он дважды выстрелил в стену, надеясь на то, что пули легко пробьют это препятствие. И не ошибся. Старый дом слеплен по досочке, из никудышного материала, который с годами не становился лучше. Дерево, поеденное жучком, от постоянной сырости местами прогнило, истончалось. Первая пула прошла сквозь стену перед самым носом Мальгина, выбив деревянную труху и клок утеплителя. Вторая пуля сорвала со стены оцинкованное корыто, висевшее за спиной, срикошетив, разбила голубой плафон, над входной дверью в сенях.

Мальгин успел наклонить голову, прикрыть глаза от мелких стеклянных осколков, разлетевшихся во все стороны. Корыто тяжело грохнулось на пол, вылетело ржавое днище.

– Не возьмешь, сука, – заорал из комнаты Поляковский, гадая про себя, кто именно пришел по его душу. – Ну, иди сюда, мразь поганая. Шмальну тебя в очко. Иди…

Поляк пустил еще одну пулю в дверной косяк, надеясь, что его жертва сменила позицию. Судя по звукам выстрелов, по высокой пробивной силе патронов, Поляк жарит из ТТ, значит, в запасе у него всего один выстрел. Важно не дать ему шанса перезарядить пушку. Один патрон… Поляк волнуется, поэтому наверняка промажет. Мальгин врезал подметкой ботинка в разбитую дверь, шагнул вперед и сделал два выстрела в никуда, еще не видя свою цель. Поляк сидел на полу в пустом углу комнаты, обеими ладонями он сжимал рукоятку пистолета, сжатые замком ладони подпер коленом, чтобы ствол не дрогнул в последний решающий момент.

Секунда, и он увидел человеческую фигуру в дверном проеме.

«Ку– ку», -из дверцы в настенных ходиках выскочила деревянная птичка и раскрыла клюв. «Ку-ку», – Поляк, вздрогнув от этого нежданного звука, непроизвольно скосил глаза на стену. «Ку-ку», – хрипло прокричала кукушка из часов, словно ворона прокаркала, оповещая живых, что наступило пять часов вечера. Самое время для дружеского сабантуя с гармонью и морем водки.

Мальгин выстрелил прицельно. Поляк выпустил пистолет, обеими ладонями обхватил правую сторону шеи, сжимая разорванную пулей артерию, из которой фонтаном хлестала кровь. Пороховой дым рассеялся. Мальгин опустил ствол, он понял, что все кончится через две-три минуты. Поляк, двигая задом, зачем-то отполз к подоконнику, поджал ноги и, прижимаясь спиной к стене, встал. Он шатался из стороны в сторону, закрывая пальцами сквозную рану на шее, склонил голову набок. Прошел несколько шагов вперед, поливая густой темной кровью ковер, застекленный сервант и светлые обои. Кажется, он ничего не видел впереди себя. Глаза вылезли из орбит и сделались похожими на большие белые пуговицы, изо рта высунулся язык, который двигался, нижняя челюсть шевелилась.

Поляк пытался что-то сказать. Попросить Мальгина, чтобы тот из чувства сострадания добил его выстрелом в голову. Но Мальгин не стрелял, сунув пистолет под ремень, перевел дыхание, молча наблюдал за чужими мучениями. Поляк повернулся, продолжая сжимать горло руками и поливать кровью дом сожительницы, вошел в спальню, животом упал на кровать. Сил, чтобы пережимать артерию, больше не осталось. Руки сделались чужими, через несколько секунд Поляк захлебнулся кровью, но правая нога его продолжала подергиваться. Не теряя времени даром, Мальгин вышел из комнаты в сени, приоткрыл дверь на веранду и, попятившись назад, захлопнул ее.

От калитки к дому приближалась веселая компания. Впереди какой-то бородатый мужик в черной куртке и серой кепчонке, нес футляр с гармонью. Позади него весело топал, взвалив на плечо красную сумку хозяйки, какой-то кавказец, замыкала шествие сама Тростина. Она о чем-то оживленно переговаривалась с мужчинами, вертела головой, показывая в улыбке золотые зубы. Мальгин повернул ключ, торчавший в замке. Влетел в большую комнату, задернул занавески. В три прыжка достиг спальни. Поляковский лежал на животе, скрестив руки под грудью, его нога больше не дергалась. Пуховая перина, уже впитала в себя, как огромная губка, всю человеческую кровь до последней капли. Под кроватью образовалась небольшая черная лужица.

Он рванулся через коридор на кухню. Подбежав к окну, не увидел ни ручки, шпингалетов, рама была намертво прибита гвоздями к оконному переплету. Стало слышно, как хозяйка и гости, о чем-то разговаривают, топают на веранде.

– Эй, проснись, – крикнула женщина, в дверь забарабанил крепкий кулак. – Просыпайся, Юра, к тебе пришла музыка.

Мальгин скинул куртку, намотал ее на руку и врезал кулаком в окно, разом пробив двойные стекла. От второго и третьего ударов вниз попадали последние осколки. Голоса за дверью стали громче.

– Посмотри в окно, – крикнул мужик. – Может, он ушел куда. Нет, слышь, что-то звякнуло. Вроде бутылка упала.

– У тебя на уме одни бутылки, – ответил голос с кавказским акцентом.

– Так ключ в замке, странно это, – возразила Тростина и тут же побежала в дальний конец веранды, заглянуть оттуда в окно большой комнаты. Она что-то крикнула мужчинам, но слов Мальгин не разобрал.

Забравшись на табурет, он согнулся, шагнул на стол, одной ногой встал на подоконник, пролез через разбитое окно, хотел спрыгнуть вниз, но сначала бросил матерчатую куртку, изрезанную битым стеклом. Оставлять ее здесь нельзя. Он прыгнул с подоконника на траву, схватил куртку и, пригибаясь, побежал вдоль дома к соседнему участку. На углу он нос к носу столкнулся с Лариком, мчащимся неизвестно куда. Не снижая скорости, на бегу, Мальгин успел развернуть корпус, отвести назад свободную руку. Он накатил противнику справа, всадив кулак в верхнюю челюсть.

Встречный удар был такой силы, что у Ларика ноги сами оторвались от земли, падая, он врезался затылком в край бочки, полной дождевой воды. Показалось, что на голову рухнуло темнеющее дождливое небо. А потом наступила тишина, из которой он сумел выбраться лишь через несколько минут. Ларчик пересел с земли на деревянную колоду, валявшуюся рядом, стараясь сообразить, что же случилось. Кажется, он попал под поезд, но руки и ноги почему-то целы. Истошный женский голос, совсем не похожий на голос Тростиной, доносился издалека. Женщина, как ошпаренная выскочила через калитку на дорогу, заметалась по проезжей части.

– Человека убили, – вопила она во всю глотку. – Зарезали. Как есть зарезали. Человека…

Тростина, заламывая руки, металась от забора к забору, стараясь сообразить, куда теперь бежать со своим горем. В винный магазин, где только что она побывала, на почту, на железнодорожную станцию или сразу в милицию. А вещи, что висят в шкафу? Как же вещи? За минуту не сообразишь.

– Человека зарезали…

К тому времени Мальгин перескочил соседский забор, добежал до машины и сев за руль, рванул в глубину переулков старого города.

В ночном клубе «Последнее пристанище» Елисеев оказался около полуночи. Он оставил машину с водителем на стоянке, а сам в сопровождении телохранителей спустился по длинной лестнице в увеселительное заведение, стилизованное то ли под бункер, в котором можно переждать атомную бомбардировку, то ли под крытую тюрьму особого режима. Охранники на дверях посмотрели на Елисеева и его телохранителей, одетых в приличные костюмы и светлые сорочки, как на зачумленных. Хорошим тоном, образцом изящного вкуса здесь считались драные джинсы, грязноватая толстовка и засаленные патлы.

Усадив трех телохранителей возле двери в служебное помещение, Елисеев занял дальний столик в темном углу, посмотрел на часы. До встречи с Барбером оставалось минут десять. Официант, нетрезвый молодой человек, накачавшийся еще с утра какой-то дури, небрежно бросил на стол меню и карточку вин, пробормотал что-то нечленораздельное и развинченной походкой удалился в подсобку, чтобы ширнуться еще раз. Осмотревшись по сторонам, Елисеев решил, что попал в настоящий притон, гадюшник, куда знают дорогу одни наркоманы. В длинном подвале было сыро и темно, по залу слонялись личности, похожие на бомжей. На эстраде квартет музыкантов играл кислотный джаз, мужики выдували беспорядочный набор звуков, который можно воспринимать, если сам зацепил пару доз героина, не меньше. Пахло травкой, из сортира несло блевотиной.

Какой– то хипарь, не прячась от охраны, готовил себе косяк. Из спичечного коробка отсыпал на стол мелкие соцветия марихуаны, выпотрошил «беломорину» и стал пальцем перемешивать табак и анашу. Видимо, травку здесь за наркотик не считали. Спутница хипаря, девица с распущенными волосами, достающими до задницы, в своем полупрозрачном платье телесного цвета, казалась совершенного голой. Нижнее белье она не носила то ли из принципа, то ли из соображений экономии. Откинувшись на спинку стула, она склонила на бок голову, вытянула ноги и пускала изо рта тягучую слюну, готовая скатиться под стол, в лужу неизвестного происхождения. То ли ее хипарь разлил бутылку вина, то ли не сходя с места, расстегнул штаны и помочился. Испытывая приступ тошноты, Елисеев, чтобы чем-то себя занять, раскрыл меню, пробежал взглядом названия блюд.

Клуб «Последнее пристанище» выбрал сам Барбер, сказав по телефону, что знает одно заведение в центре города, нечто среднее между шалманом и музыкальной площадкой. Там собираются золотые мальчики и девочки, чтобы в своей компании зацепить тяжелый кайф. Хозяин подвала якобы платят ментам большие деньги, чтобы те не устраивали в «Пристанище» облавы и обыски. Никто ни на кого не обращает внимания, словом, лучшего места для делового свидания во всей Москве не сыскать.

«Я согласен – ответил Елисеев, решив про себя, что ночной клуб, где собираются наркоманы, не самое плохое место. – Только учти: я буду с охраной. Это рядовая мера безопасности». «Ты мне не доверяешь? – засмеялся Барбер. – Странно». «Доверяю, – соврал Елисеев. – Но охрана – это мое условие. Я же согласился встретиться там, где тебе удобно». На том разговор закончился. Елисеев положил трубку, решив, что связываться с Барбером опасная затея и так будет до тех пор, пока Витю не похоронят. Но игра стоит свеч, и надо быть полным дураком, чтобы отказаться от миллиона долларов, когда этот миллион сам плывет к тебе в руки. Елисеев вызвал в кабинет двух парней из собственной службы безопасности, дежуривших в офисе вечером, еще одного попросил приехать из дома, пообещав хорошо заплатить за сверхурочную работу.

Эти парни, последние, кого он не уволил из секьюрити, мало что умели, ни опыта боевых действий, ни достойной практики, но при них лицензии на огнестрельное оружие и пушки. Этого достаточно, чтобы Барбер, если он действительно придет, в последний момент не заупрямился, не передумал. Кроме того, охранники останутся с хозяином до тех пор, пока он не сядет в берлинский поезд. Потому что Мальгин гуляет на свободе и этот тип куда опаснее Барбера. Но Мальгин опоздал, он мог наделать много гадостей, но не хватило времени. Так или иначе, эта проблема в прошлом. Она решилась сама собой, когда Елисеев получил разрешение на выезд из страны. За бугром Мальгин не страшен.

Русоволосый моложавый мужчина в темно сером костюме с портфелем остановился у столика, наклонившись, спросил, не занят ли второй стул.

– Занят, занят, – раздраженно поморщился Елисеев.

Но мужчина ухом не повел, уже уселся на место, поставив портфель себе на колени. Елисеев отложил меню, прищурившись, посмотрел на незнакомца, готовясь наговорить грубостей. Но в последнюю секунду осекся.

– Витя, это вы? То есть это ты?

– Это я, – кивнул Барбер. – Нравится?

– Да как сказать, – Елисеев, махнув ладонью, сделал знак охране, мол, все в порядке. – Я не был готов к тому… К тому, что ты так радикально изменишься. Пожалуй, и не поверил, что это действительно ты. Если бы не голос. Да, голос… Его пластические хирурги менять, кажется, еще не научились. Не ожидал.

В этот момент кайфовый официант подвалил к столику, раскрыл блокнот, готовый принять заказ.

– Мы еще не выбрали, – сказал Барбер. – Впрочем, постой, братец. В вашем заведении готовят пиццу? Тогда принеси нам две порции, бутылку «кьянти» на запивку. И жди дальнейших распоряжений.

Официант сурово мотнул головой и отправился на кухню. Барбер поставил портфель под стол.

– Тут деньги, – сказал он. – Возьми, запрись в сортире и пересчитай.

– Нет, – покачал головой Елисеев. – Сначала ты сам откроешь замок.

– Боишься, что взлетишь на воздух? Но там действительно бабки, а не бомба с натяжным взрывателем. Ты ведь веришь, что к кипешу на кладбище я не имею отношения?

– Поверю. Если в портфеле действительно то, о чем ты говоришь.

Барбер наклонился, открыл замок, распахнул портфель и ногой придвинул его к своему собеседнику. Елисеев, опустив руку, нащупал тугие пачки, перехваченные резинками.

– Из-за этих денег пролилась кровь, – сказал Барбер. – Много крови. И невинная кровь тоже пролилась.

– Что ж, путь к большим деньгам всегда лежит через кровь, – быстро нашелся с ответом Елисеев.

– Пожалуй. Ты потерял брата, потому что один подонок, что б он в гробу перевернулся, узнал о месте, где был тайник. Вместо денег мы нашли бомбу. Да, брата не вернешь… Но та сука, которая устроила взрыв, уже прописалась на том свете. Тебе от этого легче?

– Разумеется, – вздохнул Елисеев. – Я верю в справедливость, хотя в жизни сталкивался с ней редко.

– Теперь забудь о плохом. И миллион долларов – неплохая компенсация за твоего брата.

– Это не мои деньги, – покачал головой Елисеев. – Ты украл их у акционеров нашей компании. И деньги должны вернуться в «Каменный мост».

– Не мое дело, вернешь ты бабки акционерам… Или не сделаешь этого. Но я свое слово сдержал. На твоем месте я бы оставил наличман себе. Ничего нельзя изменить в этом поганом мире. Даже если пробьешь лбом стену, никто этого не заметит. Но почему бы просто не пожить в свое удовольствие?

– В свое удовольствие? – переспросил Елисеев. – Нет, это не для меня. Я помешан на своей работе. И слово «порядочность» для меня не пустой звук. Если я прикарманю деньги, то до конца дней буду чувствовать себя последней свиньей.

– Эй, только не надо патетики, иначе испортишь мне аппетит.

– А какие планы у тебя? – осторожно спросил Елисеев.

– Вернуть все долги, а потом исчезнуть навсегда. Теперь иди и считай.

Елисеев опустил руку, закрыл портфель, подхватив его, подошел к одному из телохранителей, приказав им оставаться на месте и ждать его возвращения. Он вошел в туалет, осмотрелся, соображая, какую кабинку удобнее занять. И выбрал крайнюю от стены. Через минуту он уже устроился на крышке унитаза, поставив портфель на пол, вытащил его дна одну из пачек, снял резинку и стал считать купюры. Дважды Елисеев сбивался, начинал счет, и снова сбивался. Мешали чьи-то голоса, дверь в туалет то и дело открывали, лилась вода из крана, кто-то матерился и дергал за ручку кабинки, в которой засел страховщик.

– Занято, черт побери, – сердито отвечал он, вытирал рукавом влажный лоб и начитал счет с нуля. – Не видите? Занято.

В портфеле сорок пачек, это точно, это он сосчитал. В каждой пачке должно быть по двадцать пять тысяч долларов. Елисеев закончил счет первой пачки, оказалось, что в ней три лишние сотни.

– Черт, черт, – сказал Елисеев вслух. – Этого не может быть. Потому что чаевые мне не положены.

Нет, так ничего не получится. Он встал с унитаза, снял пиджак, повесив его на гвоздик, присел на корточки возле опущенной крышки унитаза, как за карточный столик. Но и эта поза была неудобной, быстро уставала спина. Тогда Елисеев сел на мокрый пол, даже не почувствовав, что промочил брюки. Обхватив ногами унитаз, стал медленно, купюра за купюрой, пересчитывать деньги в злосчастной пачке, складывая стопку бумажек на крышке унитаза. Время от времени он отматывал куски туалетной бумаги и вытирал ими влажное лицо. На этот раз вышло ровно двадцать пять штук. Елисеев, больше не замечал неприятных запахов и настойчивых стуков в дверь. Не поворачивая головы, он громко рявкал:

– Занято. Занято, мать вашу. Сволочи.

Он сложил вторую и третью пачки в аккуратную стопку, обмотал резинками, которые, ведя счет, держал в зубах. Засунул две пачки в портфель, вытащил две следующих. Кажется, Барбер не обманул: в портфеле действительно миллион долларов.

– Эй, ты что там уснул? – в дверь забарабанил тяжелый кулак. – Мать вашу, наркоманы, алкаши… Слышь, придурок чертов, через десять минут мы закрываемся.

– Прошу прошения, – промямлил Елисеев.

Он сгреб деньги в портфель, надел пиджак и, выйдя из кабинки, столкнулся с пожилым усатым уборщиком в красном фартуке. Блюститель чистоты пристально посмотрел на позднего посетителя туалета, на его брюки, осуждающе покачал головой, сделав какие-то гадкие умозаключения, но вслух ничего не сказал. Когда Елисеев вернулся в опустевший зал, телохранители сидели на прежних местах, а Барбера уже и след простыл.

– Где? – спросил Елисеев одного из охранников. – Куда он делся?

– Ушел. Где-то час назад.

– Час? Целый час?

– Да, он съел свою пиццу, выпил вина. Потом расплатился с халдеем и смотался. Велел вам кланяться. А что, мы должны были его остановить?

– Нет, все в порядке. Сколько же времени я пробыл в сортире? – Часа два. Или около того.

– Господи, как бежит время.

– У вас все брюки насквозь мокрые. С них что-то капает.

– Правда? – еще сильнее удивился Елисеев. Он крепко сжимал ручку портфеля, и такая мелочь, как испорченные брюки, не могла омрачить его счастья. – Хрен с ними со штанами. Поехали, ребята. Сначала завернем в одно место, потом переночуете у меня на квартире.

В психоневрологический интернат Мальгин попал утром, когда воспитанники закончили завтрак. Переговорив с лечащим врачом, вышел из корпуса, присел на лавочку под старым тополем и стал ждать. Прикурив сигарету, он думать о посторонних вещах.

Ни свет, ни заря его разбудил телефонный звонок референта Елисеева. Кочетков сказал, что буквально пять минут назад закрыл дверь за своим хозяином. Среди ночи Елисеев в сопровождении трех амбалов из службы охраны явился к нему и принес портфель, полный денег. Миллион долларов, ни много, ни мало. Хозяин приказал сегодня же утром связаться с управляющим доверенного банка, который помогает переводить деньги за бугор. На этот раз нужно, чтобы вся сумма, отстиранная, пропущенная через банк, оказалась в Германии не позднее, чем через десять дней. Комиссионные, которые запросит управляющий, могут оказаться грабительскими, но, поскольку дело срочное, придется соглашаться на все условия.

«К чему такая спешка? – спросил Кочетков. – Вы потеряете как минимум пятнадцать процентов с общей суммы, а выиграете всего несколько дней». «Не имеет значения, – ответил Елисеев. – Завтра я выезжаю в Берлин. Там мне понадобятся деньги». Он вытащил из кармана пиджака железнодорожный билет и даже помахал им перед носом референта. Через пять минут он убрался, оставив портфель с деньгами. Елисеев находился в каком-то странном взвинченном настроении и вид у него был странный. Всклокоченные волосы, мокрые штаны, от него пахло так, будто только что он вылез из ванны с коровьей мочевиной.

«Сколько времени занимает вся эта белиберда, отмывание денег и перевод их на счета Елисеева?» – спросил Мальгин. «Деньги три-четыре дня покрутятся в Москве, – ответил Кочетков. – Сумму надо размылить, разбить на множество небольших аккредитивов. Чтобы не вызвать интерес финансовой разведки. Затем бабки перекинут в дружественный прибалтийский банк. И только оттуда они попадут в Берлин. Как минимум десять дней, он ведь платит за срочность. Босс в любую минуту может проследить через управляющего московского банка за движением капитала. Я в этой игре пешка. Поэтому ничего не смогу скрыть от Елисеева». «Ты сделаешь вот что, – сказал Мальгин. – Абонируешь на свое имя ячейку в одном из банков и положишь туда деньги». «Через пару дней Елисеев обо всем узнает. С меня спустят шкуру, сначала заставят все вернуть, а затем грохнут», – голос Кочеткова дрожал. «Ты сделаешь так, как я говорю, – ответил Мальгин. – Только этим способом спасешься от убийц и от тюрьмы. Все, целую ручки».

Мальгин поднялся на ноги, когда увидел, как по аллее к нему идет пожилая женщина в очках с толстыми стеклами, видимо, воспитатель. Она держала за руку худощавого коротко стриженного молодого человека. Одет нормально, в спортивные брюки и свитер. Пете, если не изменяет память, двадцать три года, но выглядит он семнадцатилетним юнцом.

– У нас оздоровительная гимнастика, – сказала воспитатель. – Я скоро вернусь. А вы в следующий раз приходите в приемные часы.

– Виноват, исправлюсь, – ответил Мальгин, разглядывая парня.

В руках Петя держал игрушку, красную пожарную машину с выдвижной лестницей. Он присел на край лавочки и посмотрел на посетителя насторожено исподлобья. Мальгин сел рядом и подумал, что Петя симпатичный малый, он похож на свою покойную сестру.

– Давай знакомиться, – сказал Мальгин. – Меня зовут Олег Иванович.

Петя не ответил, наклонился и стал катать взад-вперед свою машину. Мальгин потрогал парня за плечо, протянул ему пакет с гостинцами. Петя поставил машину на лавочку, взял пакет и, запустив в него обе руки, стал перебирать яблоки и апельсины.

– Ты мой папа?

– Ты же знаешь, что твой папа умер. Так сказал твой доктор.

– А ты еще один папа. Второй.

– Нет, я друг твоей сестры.

– Она хорошая. Она подарила пожарную машину.

Мальгин замолчал, он не знал, о чем говорить.

– Чем вы занимаетесь в интернате? Смотрите телевизор?

– Смотрим мультики.

– А еще что делаете?

– Мы плаваем в бассейне.

– А как ты плаваешь?

Вместо ответа Петя замахал руками, словно хотел уплыть куда-то по воздуху. Мальгин вытащил из кармана белого резинового ежика с вздернутым носом и голубыми хитрыми глазками.

– Вот возьми. Это тебе передала твоя сестра. Она говорила, что этот ежик приносит ей удачу. Береги его.

– Ежики не бывают белыми, – сказал Петя.

– Я раньше тоже так думал, – ответил Мальгин. – Но теперь знаю, что бывают.

– А она ко мне придет?

Парень внимательно разглядывал ежика. Затем усадил его на лавочку и стал дергать за цепочку. Ежик подпрыгивал. Мальгин вытащил сигарету, прикурил, раздумывая над ответом, но ничего не придумал и промолчал.

– А ты ко мне придешь?

– Приду, – пообещал Мальгин, бросил недокуренную сигарету на землю и раздавил ее ботинком. – Сейчас у меня важные дела. Но как освобожусь, обязательно загляну.

Увидев, что воспитатель возвращается, Мальгин встал, испытывая облегчение от того, что разговор подошел к концу. Он погладил Петю по голове и, повернувшись, пошел к выходу.