Глава двадцать третья
Константин Платонович Василец, бывший инструктор собаковод, а ныне одинокий пенсионер, не привык и не любил сидеть без дела. И то благо, что работа всегда находилась. Одноэтажный частный домик в пригороде Подольска, яблоневый сад, три теплицы и бесчисленные грядки требовали хозяйского глаза и ухода.
Но главной заботой Васильца и после выхода на заслуженный отдых оставались собаки.
Он жил тем, что откармливал, обучал и продавал обеспеченным людям немецких овчарок. Пользуясь старыми связями и знакомствами, Василец за бесценок брал выбракованных щенков в милицейском питомнике при школе служебного собаководства. Из этих собак, по разным причинам не годных к милицейской службе, тем не менее, получались отличные охранники частных домов и квартир.
Правда, дела на коммерческом поприще последний год шли далеко не блестяще. В прежние времена Василец одновременно держал в клетках на своем дворе до двадцати собак. Теперь осталось только шесть. Три собаки, можно считать, уже пристроенными. И аванс за них получен.
Три другие собаки ещё ждут своих хозяев. Можно сказать, что вся эта коммерция себе один убыток. Вырастить и обучить сторожевую собаку дело хлопотное и очень накладное. Сам кусок не съешь, а овчарка должна быть сытой.
А клиент в последнее время пошел не слишком денежный, избалованный, ничего не смыслящий в настоящих собаках. И что обиднее всего, не признающий чужого мнения. Мнения человека, всю жизнь отдавшего обучению четвероногих. Люди с большими деньгами предпочитали брать собак голубых кровей, более породистых, чем простая овчарка. Василец прогорал именно в тот момент, когда деньги особенно нужны. Через месяц свадьба внучки. И поехать к молодым в Чебоксары без хорошего подарка – последнее дело.
Но сегодня день особый. К полудню Василец ждал денежного заказчика. Возможно, финансовые проблемы быстро разрешатся.
Утро Василец начал, как обычно. Сегодня четверг, значит, как всегда в этот день недели нужно позаботиться о пропитании для собак. Еще ни свет, ни заря он выпустил из самодельных клеток, обтянутых металлической сеткой, шесть молодых овчарок. Когда собаки набегались по двору, Василец палкой загнал их в клетки.
А сам сел за руль старенького «Москвиче» отправился на местный мясокомбинат. В палатке рядом с проходной можно дешево купить мясной требухи, а знакомый забойщик скота к восьми утра выносил к воротам десятилитровую канистру свежей коровьей крови.
Василец обернулся быстро. Очередь за требухой оказалась короткой, знакомый забойщик уже ждал на обычном месте. Затарив багажник, Василец приехал домой, поставил во дворе машину, запер ворота, спустил в погреб пакеты с требухой. Теперь можно немного передохнуть. Он вынес во двор тазик с замоченным с вечера бельем и принялся за стирку. В калитку постучали, когда Василец достирывал последнюю пару носков.
С другой стороны калитки стоял Тарасов и барабанил кулаком в плотно пригнанные доски забора.
– Иду, иду…
Василец выплеснул из тазика грязную воду и со всех ног помчался к калитке.
– Доброго здоровичка.
Василец пропустил Тарасова во двор и закрыл калитку, опустив металлический крюк.
– И вам того же, – Тарасов доброжелательно улыбнулся.
– Вон туда, Николай, идите. За дом…
Отчество и фамилию Тарасова Василец, разумеется, не спрашивал. Просто Николай – и точка. Собаковод справедливо полагал, что много знать простому человеку не следует, а то иначе быстро дубу врежешь. Тарасов, наклонился, пролез под веревками с мокрым бельем, сопровождаемый хозяином, свернул за угол дома. Вот и клетки с собаками. Тарасов остановился. Овчарки, понявшие, что пришел свой человек, друг хозяина, даже не подали голоса.
Василец забежал вперед, присел перед крайней клеткой, которую занимала самая старшая собака, двухгодовалая Берта. В эту минуту выглянуло солнце, собачья шерсть заиграла на свету. Серая овчарка с широкой светлой грудью и впрямь выглядела внушительной и красивой. Василец отвернул щеколду, выпустил собаку из клетки, скомандовал «сидеть». Когда Берта уселась у его ног, Василец потрепал её по холке.
– Вот она, Берта. Что, хороша?
Берта высунула изо рта длинный красный язык, словно улыбнулась людям.
– Ох, хороша, – одобрил Тарасов, ничего не смыслящей собаках. – Прямо хоть на выставку отправляй.
– А ну, прикус покажи.
Тут Василец произнес фразу, некогда вычитанную в популярной книжке. Эти слова он повторял всем знакомым, каждому, кто покупал у него собаку.
– Американцы провели исследование…
Василец выдержал паузу. Ему хотелось, чтобы смысл его слов дошел до клиента. Это ведь очень важно, что научные исследования провели именно продвинутые в науках американцы. И что предметом этих исследований стали не какие-нибудь убогие таксы, а именно овчарки.
– Да, целое исследование провели. Опыты ставили. Так вот, они выяснили, что среди собак у овчарок самый развитый ум. Все эти бульдоги или питбули в сравнении с овчарками, говоря по-русски, мудаки набитые.
Василец снова присел на корточки, пальцами поднял верхнюю губу Берты, обнажились острые белые клыки. Затем он потянул вниз нижнюю губу, обнажился ровный ряд нижних зубов.
– Вот какие у нас зубы. Как вам, нравятся?
Василец посмотрел на гостя.
– Потрясающие зубы, – ответил Тарасов. – Мне бы такие.
– На место, – скомандовал Тарасов.
Берта, поджав хвост, нехотя вернулась в клетку и растянулась на соломенной подстилке. Собака ждала еды. Василец, ожидая визита Тарасова, два дня кормил Берту впроголодь и почти сутки не давал ей воды.
– Минуточку подождите.
Василец многозначительно поднял кверху указательный палец и умчался за угол дома. Он спустился в погреб, спицей проткнул кусок коровьей печени, продел в дырку кусок веревки и завязал узелок. Затем он поднял наверх канистру с кровью.
Вскоре он возник перед Тарасовым, держа в одной руке алюминиевую плошку, полную крови пополам с водой. В другой руке он сжимал нанизанную на веревочку печень. Поставив плошку с кровью на землю, рядом с собачьей клеткой, он выпустил Берту, позволил ей напиться. Собака вылизала миску и благодарно потерлась головой о ногу Васильца.
– Любит чужую кровь пить.
Собаковод обрадовался своей удачной мысли. Такие остроумные фразы не часто приходили в голову. Он обнажил в улыбке блестящие стальные коронки.
– А кто не любит чужую-то кровь пить? – философски заметил Тарасов. – Все её любят. Только чужую.
Василец не стал загонять Берту в клетку, только приказал ей сидеть и снова исчез. Василец хотел показать фокус, разученный по специальному заказу Тарасова. Он вынес из дома женский манекен, розовую пластиковую наготу которого прикрывал рваный ватник. Затем вышел на середину двора, к торчащему из земли деревянному шесту. Он насадил манекен на шест, воткнув деревяшку в дырку в нижней части туловища.
Василец бережно поправил одежду на манекене, отошел к клетке, вернулся к манекену с куском печени. Он обвил шею манекена веревкой, приладил кусок печени к горлу.
Берта, не шевелясь, сидела возле клетки и следила за манипуляциями хозяина. Верхние клыки плотоядно обнажились, на землю капала розовая тягучая слюна. Василец встал рядом с Тарасовым, но не торопился отдавать команду. Он почесал Берту за ухом, подмигнул одним глазом Тарасову и суть слышно сказал:
– Фас.
Команда была отдана так тихо, что Тарасов, стоявший в двух шагах от Васильца, даже не услышал короткого слова.
Услышала собака. Берта сорвалась с места. В три огромных прыжка она покрыла расстояние до манекена. Со стороны казалось, что она даже не касается задними лапами земли, а мчится над ней, как живая ракета.
Собака взвилась в воздух, обнажив в полете страшный волчий оскал. Через долю секунды треснул, сломался деревянный шест, на котором был насажан манекен. Старая телогрейка, прикрывавшая манекен, рассыпалась в труху. Кусок печени исчез в горле Берты. Лысая голова манекена покатилась в сторону, в траву, к глухому забору. Берта села возле поверженного врага и облизнулась.
– Хорошо, умница, – заулыбался Василец. – К ноге. Когда я даю команду, она хватает человека, который находится ближе к ней. Скажем, если вокруг полно людей, она бросится на того, который находится ближе.
– Я уже понял.
– Наверное, если бы не ваша рука, – Василец показал пальцем на перевязанное предплечье Тарасова, – тогда вы ко мне не обратились?
– Если бы не рука, возможно, сам справился. Это простое дело.
– Бог все к лучшему делает, – вздохнул Василец. – Так хоть я на хлеб себе копейку заработаю. Да вот собакам на кости.
Берта, повиливая хвостом, сделала круг по двору и подбежала к хозяину. Тот открыл дверь клетки, пинком ноги загнал в неё собаку. Ожидая похвалы, Василец взглянул на Тарасова.
– Ну как, понравилось?
– Высокий класс. Но ведь это манекен. Сможет ли она вот так у живого человека голову отхватить? У живого человека? Есть разница, понимаешь?
– Запросто, сможет, – Василец хохотнул. – У этой суки челюсти, как пневматические клещи. Цап – и готово. Ей разницы нет, что манекен, что человек. Хотите, яйца оторвет, хотите голову.
– Профессионалу верю на слово. Вот твой объект.
Тарасов запустил здоровую левую руку во внутренний карман пиджака, вытащил и протянул Васильцу тонкую стопку фотографий. На верхнем снимке обзорный вид большого московского двора, лавочки с гнутыми спинками, старые тополя с потрескавшимися стволами, детская песочница. На заднем плане автомобили, припаркованные у подъездов. На других снимках одна и та же молодая белокурая женщина с короткой стрижкой выгуливает в этом же дворе серого пуделя.
Рядом с женщиной плечистый мужчина со скучающим видом смолит сигарету. Последний снимок в стопке – портретный. Только женское лицо. Василец долго мусолил, разглядывал каждую карточку. Наконец, вернул снимки Тарасову.
– Гладкая баба, – одобрил Василец. – А этот мужик, стало быть, её муж? Или охранник?
– Можно так сказать, – кивнул Тарасов. – Приставили к ней олуха. Никакой реакции. Дилетант, мальчишка. Собаку он, разумеется, пристрелит. Но это произойдет, когда все будет кончено. Хорошо её запомнил?
Тарасов ещё раз показал Васильцу портретный снимок белокурой женщины.
– С другой не спутаю. У меня глаз, как алмаз. Раз увидел – на всю жизнь память. Но её жалко, очень её жалко.
– Кого жалко? Бабу что ли?
– Не бабу, – поморщился Василец. – Баб много. Одной больше, одной меньше. Мне, старику, бабы без разницы. Берту жалко.
– Запомни главное: все должно выглядеть, как несчастный случай.
– А это и будет несчастный случай. Что же еще?
– Не доводилось раньше такую работу выполнять?
– Мне разную работу делать доводилось. Привык.
Василец загадочно усмехнулся. Чего спрашивать о пустом? Зачем в душу лезть? Он подписался сделать работу, значит, её сделает.
Тарасов смерил Васильца долгим задумчивым взглядом. Тарасов живо представил себе такую картину. Уварова вошла во двор гулять с пуделем. Телохранитель заметно отстал. Он вообще остановился, закрыл зевок ладонью. Полез в брюки за сигаретами и зажигалкой. Охранник смотрит в сторону.
Василец сидит на лавочке, рядом с ним зубастая Берта. Уварова метрах в пятнадцати от Васильца. Удобный момент, чтобы спустить Берту. Момент – лучше не придумаешь. Пудель гоняется за голубями и заливается лаем. Уварова что-то кричит своей собаке: «Фу, Джек, фу». Вот она приближается к Васильцу, она уже рядом.
Василец краем глаза наблюдает за Уваровой. Правой рукой он теребит Берту за холку. Уварова подошла к пуделю, намотав на руку поводок, замахнулась на собаку. Уварова наклонилась над Джеком. Василец последний раз гладит Берту. Он разжал губы, едва слышно он произнес: «Фас».
Берта совершает лишь одно движение. Оттолкнувшись от земли задними лапами, она взвивается в воздух. Раскрыла пасть в стремительном полете. Женщина успевает увидеть над собой лишь легкую тень. Уварова ничего не поняла. Она успела лишь слабо вскрикнуть.
Через секунду все кончено. Овчарка выгрызла Уваровой горло.
Пудель, похожий на маленькую овечку, поджал хвост, отбежал в сторону и заблеял по овечьи. Телохранитель выхватил из подплечной кобуры пистолет. Бах-бах бах… Он стрелял навскидку. И за пару секунд успел разрядить в Берту всю обойму. А затем хватает за шкирку старика, который не успел скрыться. Железными кулаками разбивает в кровь морду Васильца.
…Картина гибели Уваровой была такой явственной, что Тарасов даже тряхнул головой, чтобы отогнать её, как наваждение.
Нет, плохое дело он задумал. Василец готов на жестокую мокруху, лишь бы заработать. Он-то готов… Нет, это плохой вариант. Ненадежный, зыбкий. Черте что, а не вариант. Напрасно он все это затеял. Молодая красивая женщина не должна гибнуть, как животное. От зубов этой жуткой псины Берты. Не должна… Потому что не должна – и все. Женщина, пусть она и подстилка Субботина, не заслужила такую страшную смерть.
И Васильца наверняка заметут. Ниточка потянется к нему, к Тарасову. Нужно действовать по другому. По-умному нужно действовать, а не бросаться головой в омут. За несколько коротких мгновений Тарасов изменил решение, сломал весь свой план до основания.
Он открыл бумажник, протянул собаководу несколько крупных купюр.
– Нет, деньги после работы, – покачал головой Василец. – Вперед не беру. Когда сделаю – тогда и расчет. Мое правило.
– Не надо ничего делать. Я передумал.
Василец заморгал глазами, едва не раскрыл от удивления рот.
– То есть… То есть как, передумали?
– Вот так – передумал, – сказал Тарасов. – Все отменяется.
– Отменяется? – Василец жалобно шмыгнул носом. – А деньги тогда зачем даете?
– Деньги? Это чтобы ты навсегда забыл и меня и эту женщину. Навсегда.
– Понимаю. Вольному воля.
Василец с достоинством принял деньги из рук гостя, спрятал их в глубокий карман заляпанных кровью штанов.
* * * *
В ожидании звонка от Тарасова Бузуев слонялся по квартире, не зная, чем бы себя занять. Одиннадцатый час утра, а телефон все молчит. Бузуев прошагал на кухню, приготовил чашку растворимого кофе, сел за стол. Жена, накануне вышедшая в отпуск, наполняла пластиковые плошки салатом и ещё какой-то несъедобной дрянью, которую успела приготовить. Затем она складывала провизию в сумку.
Марина торопилась в больницу к своей матери. Эта трогательная забота о заболевшей родственнице действовала Бузуеву на нервы. Тещины болячки его волновали меньше всего на свете. Он подумал и заявил, что в больнице, между прочим, кормят. Жена только хмыкнула в ответ и продолжила собирать сумку. Марина на секунду оторвалась от своего занятия.
– Может, подвезешь меня?
– Да, вот сейчас прямо все брошу и поеду тещу кормить. С ложечки.
– Но мне тяжело с сумками. Две пересадки делать.
– А мне машину гонять попусту? – парировал Бузуев. – Что твоя мать при смерти, чтобы я машину гонял? Тогда почему я не видел её завещания?
– Ты совсем на деньгах помешался.
Марина поставила в сумку термос с чаем, села к столу и стала пудрить носик. А Бузуев вспомнил, что накануне жена должна была получить в институте отпускные.
– Ты вчера получила за отпуск?
– Получила. Но сегодня я иду к дантисту. Договорилась на счет коронок на задние зубы.
– И за частные уроки получила?
– Да, со мной рассчитались за девять занятий.
– Это хорошо, что рассчитались, – настроение Бузуева резко поднялось. – И много получилось?
– Не очень, – голос жены сделался тусклым.
– Ну, неси все сюда.
Бузуев потер ладони одна о другую.
– Неси. Сосчитаем.
Марина раскрыла сумочку. Выложила на стол деньги из кошелька. Бузуев взял деньги, дважды пересчитал их, вздохнул. Действительно, не густо. Он спрятал деньги в карман.
– Я же договорилась с дантистом.
Марина посмотрела на мужа глазами побитой собаки.
– Пошел к черту твой дантист. Так ему и передай: пошел к черту.
Бузуеву понравилась собственная шутка, и он рассмеялся. Марина вскочила из-за стола, подхватила сумки и хлопнула входной дверью. Бузуев сделал ещё чашку кофе. Разговор с женой утомил взрывотехника, не мешает взбодриться.
Мобильный телефон все молчал. Ладно, сейчас он пойдет в гараж, поставит новые тормозные колодки, а трубку прихватит с собой.
Бузуев прошел в комнату, надел старые джинсы и грязноватую рабочую рубашку. Но сборы прервал звонок в дверь. Кого ещё черт принес? Эти неожиданные звонки в дверь всегда действуют на нервы. Бузуев отправился в прихожую, посмотрел в глазок. С другой стороны двери пожилой мужик в шляпе вытирал нос платком.
– Кто там? – спросил Бузуев.
– С почты, извещение, – ответил Журавлев.
– Какое извещение?
Бузуев не ждал извещений, денежных переводов или телеграмм. Если теща вдруг надумает скончаться, из больницы позвонят по телефону.
– О денежном переводе. Примите и распишитесь.
Кто бы мог направить ему денежный перевод? – спросил себя Бузуев. Может, в воинской части спустя полтора года вспомнили о нем и выслали денежное довольствие, не выплаченное за два последних месяца службы?
Как же, от них дождешься, они пошлют довольствие. Догонят и ещё раз пошлют. Но руки сами уже отпирали замок. Заинтригованный Бузуев распахнул дверь. Плотный пожилой мужчина шагнул в прихожую. А дальше произошло невообразимое.
Откуда– то снизу, как чертик из коробки, выскочил Локтев, тот самый Локтев, которого не удалось заживо сжечь в пансионате «Сосновая роща». Бузуев не успел ни удивиться, ни испугаться. Бузуев остолбенел. Челюсть сама собой опустилась вниз. В эту отвисшую челюсть Локтев со смаком всадил тяжелый кулак. Бузуев, услышав внутри себя странный хруст, он отлетел к стене. И получил ещё один удар в лицо. Стукнулся о стену затылком. Не осталось ни мгновения, чтобы поднять вверх предплечья, защитить лицо от ударов.
Перед глазами рассыпался салют из фиолетовых звезд. Что-то взорвалось в голове. Но это был не орудийный залп. Это Локтев навернул взрывотехника по шее, всадил кулак в грудь, в область сердца. Локтев развернулся и ударил противника по зубам открытой ладонью. Бузуев охнул, схватился за ушибленные ребра. Тут же получил в живот, затем в печень.
Он охнул, сполз по стене вниз.
* * * *
Бузуев лежал на полу лицом кверху. Он чувствовал, как с разбитых губ по капле сочится в рот густая сладко соленая кровь. Открыл смеженные веки и увидел перед собой темное пистолетное дуло. Над ним стоял пожилой мужчина, назвавшийся почтальоном, и Локтев.
Старик улыбнулся доброй улыбкой и открыл рот:
– Вставай, тварь, тебе не больно.
С этими словами старик и пнул Бузуева каблуком ботинка в бедро.
Бузуев сообразил, что долго разлеживаться на полу не в его интересах. Он поднялся на карачки, боязливо озираясь, то на Локтева, то на старика в шляпе, встал на ноги. Он хотел спросить, что дальше ему делать.
Но Локтев опередил вопрос, стволом пистолета он показал в сторону кухни. Бузуев прошел по коридору, сплевывая себе под ноги слюну пополам с кровью.
– Не на кухню, в ванну иди.
Локтев сзади больно ткнул его пистолетом.
Войдя в ванную, Бузуев глянул в зеркало. Оттуда на него смотрела окровавленная, перекошенная физиономия. От подступившего страха лицо сделалось бледным, каким-то чужим. Он, испугавшись самого себя, опустил глаза.
– Вымой морду, – сказал Локтев.
Бузуев отвинтил вентиль крана, сполоснул лицо и прополоскал рот от крови. Он хотел взять полотенце, он сзади ему сунули в руки туалетную бумагу. Бумага рвалась, расползалась в мокрых руках.
– Теперь намочи тряпку и вытри в коридоре свою кровь и плевки, – процедил сквозь зубы Локтев.
Напуганный до смерти Бузуев покорно выполнил приказание. Сопровождаемый Локтевым, он смыл с паркета следы крови, сполоснул тряпку под струей воды и, отжав, бросил на прежнее место, в ведро.
– Иди на кухню, – сказал Локтев. – Садись за стол. И руки чтобы я видел.
Локтев снова так ткнул Бузуева пистолетом, что тот не сдержал стон. Он с руками, поднятыми вверх, переступил порог собственной кухни так осторожно, будто ступал по минному полю. На столе лежал белый лист бумаги и шариковая ручка. Старик с пистолетом в опущенной руке стоял у окна.
– Садись, – сказал Локтев. – Бери ручку.
Бузуев осторожно присел на краешек стула. Он почувствовал, как ствол пистолета уперся в затылок.
– Вы меня убьете? – спросил Бузуев.
Он не хотел задавать вопросов, вообще не хотел ничего говорить, это слишком опасно. Можно одной глупой фразой вывести из себя врагов и схлопотать пулю в затылок. Но слова сорвались с языка помимо воли, сами собой. Ему не ответили.
– Бери ручку, – повторил Локтев. – И пиши под мою диктовку.
Бузуев взял ручку и снова положил её на стол. Пальца тряс колотун.
– Я не могу.
– Что не можешь, писать? – не понял Локтев.
– У меня руки дрожат. Не получится писать.
– Где у тебя водка?
Локтев, не дожидаясь ответа, раскрыл холодильник, вытащил початую бутылку «Столичной», взял с полки чашку и наполнил её под самый золотой ободок. Он поставил чашку перед Бузуевым. Тот облизал засохшие губу, наклонился над чашкой, не поднимая её со стола, сделал глоток. Потом немного наклонил, поднял за ручку и влил водку в себя. Журавлев положил на стол сигарету и зажигалку.
– У тебя шея не чешется? – спросил Локтев.
– А почему? С чего ей чесаться?
– Потому что по твоей шее веревка плачет.
Бузуев почувствовал, как водка обожгла пищевод и желудок. Он прикурил, в несколько жадных затяжек прикончил сигарету, раздавил окурок в пепельнице. Он, ощущая затылком холодок приставленного ствола, положил ладони на колени, посидел несколько минут. Дожидался, когда водка приживется. Снова взял ручку.
Теперь пальцы стали послушнее.
– Пиши так, – сказал Локтев. – Дорогая Марина. С новой строки. Я откладывал этот разговор на потом. Думал, мои дела наладятся, все уляжется. Но, к сожалению, они дела идут все хуже и хуже. Я не могу написать всей правды, да и в этом нет надобности. Но хочу сообщить одно: моей жизни угрожает опасность. Поэтому на время я вместе со своим другом должен уехать. Специально не сообщаю тебе, на сколько уезжаю и куда именно. Вернусь, когда все утрясется. Прости за обиды. Твой Сергей. И распишись.
– Что у тебя в кармане рубашки?
– Деньги, – ответил Бузуев.
Взрывотехник вспомнил, что переложил в рабочую рубашку отпускные жены и деньги за частные уроки. Он хранил трудовые сбережения не в банке, а в гараже. В металлической коробке под досками пола.
– Кого ты убил за эти деньги?
– Никого, это зарплата супруги.
– Деньги на стол, – скомандовал Локтев. – Вот так. А в письме припиши строчку. Пиши. Оставляю тете, Марина, денег на питание. На первое время должно хватить. Почерк у тебя хороший.
Бузуев почему-то очень обрадовался этой скромной похвале. Он, никогда не писавший жене писем, перечитал свое единственное и, пожалуй, последнее послание. Он подумал, что бумага составлена грамотно.
А все написанное – чистая правда. За исключением того, что он уезжает. И ошибок нет. Но лирическое настроение закончилось. Журавлев взял письмо со стола, сложил бумагу пополам и спрятал в карман.
Чтобы кровью не запачкалось, – догадался Бузуев.
– Смотри на меня, мразь, – скомандовал Локтев.
Бузуев повернулся, поднял глаза. Локтев переложил пистолет в левую руку и приставил ствол к правой коленке Бузуева. Большим пальцем поставил курок на боевой взвод.
– Смотри и слушай. Если соврешь, я прострелю твое левое колено. Еще раз соврешь, прострелю правое. Итак, вопрос. Где найти Тарасова?
– Я не знаю.
Локтев не выстрелил. Он справа влепил Бузуеву такую пощечину, что тот вцепился рукой в сиденье и едва удержался на стуле.
– Итак, вопрос. Где найти Тарасова?
Бузуев вытер нос, из которого вдруг побежала соленая водичка. Он посмотрел в лицо Локтева, в его черные от злобы глаза. Стало так страшно, что захотелось зажать голову руками и расхохотаться безумным идиотическим смехом. Показалось, его пристрелят прямо сейчас, буквально сию же секунду. Бузуев боялся сказать: я не знаю.
Он прижал руку к сердцу и заговорил горячим проникновенным шепотом.
– Честное слово. Поверьте… Поверьте мне…
– Я верю, – сказал Локтев и влепил Бузуеву ещё одну пощечину.
На глаза взрывотехника навернулись слезы боли и обиды.
– Он связывается со мной по телефону. Звонит, когда я ему нужен. Вот по этому телефону.
Он показал пальцем на трубку, лежавшую на столе. Локтев ткнул пистолетным стволом в ухо Бузуеву. Тот, тихо всхлипывая, почти плакал.
– Он звонит мне… Он звонит сам.
Локтев отступил на шаг, переглянулся с Журавлевым. Сыщик, отвечая на вопросительный взгляд, молча кивнул головой.
– Надевай ботинки, – сказал Локтев. – Поедешь с нами.
– Куда? – выдавил из себя Бузуев.
– За город. Руки вперед.
Вперед выступил старик.
Через секунду на запястьях Бузуева сомкнулись стальные браслеты наручников. Когда Локтев вывел хозяина в прихожую, Журавлев положил письмо обратно на стол.
