Глава двадцатая

Где-то вдалеке у станции прокричала электричка, и снова установилась тишина. В сумерках дом, спрятанный в глубине яблоневого сада, был почти не виден. Только тускло светились два окошка, занавешенные ситцевыми шторками. Хозяйка Софья Васильевна чистила картошку на кухне и толковала со старшим лейтенантом Сашей Лебедевым, по третьему кругу пересказывая ему свою жизнь и последние беды. Лебедев слушал, потому что больше делать было нечего. Отворачиваясь, он зевал. Упирался подбородком в раскрытую ладонь и снова отворачивался, чтобы зевнуть.

– А врач мне и говорит: иди ты, старая сволочь, и купи себе гроб. Потому что закопать тебя дешевле, чем вылечить. – Слеза покатилась по щеке Никифоровой и упала в кастрюльку с картошкой. – Вот ты мне скажи, куда на него писать. Какому начальнику жаловаться, а?

– Ну, ясно: в областной комитет здравоохранения. – Лебедев был не силен в сутяжных делах, но жалобу с грехом пополам составить мог. – Изложите суть дела. Так и так: оскорбил сволочью и прочее.

– Он меня еще одним нехорошим словом назвал.

Никифорова свыклась с тем, что в ее доме третьи сутки живут посторонние мужчины, она перестала бояться милиционеров, решив, что из общения с ними можно даже выгоду извлечь. Жалобу на соседа, переставившего колья забора и отхватившего добрых пятьдесят метров у бедной пенсионерки, она уже составила и сбегала на почту. Теперь подбиралась к участковому врачу.

– Назвал на букву «б». Это тоже написать?

– И это можно, – кивнул Лебедев. – Он все-таки врач. А на эту букву пусть свою жену называет. А вы ему не жена, а пациент.

Старлей думал о том, что еще один вечер убит напрасно, без всякой пользы и удовольствия. Этот Перцев не придет сюда, потому что за версту носом чует запах милиционеров. А ведь сегодня командная тренировка по борьбе, впрочем, черт с ней, с борьбой. Время жалко, себя жалко. А начальству до лампочки, что держать тут оперативников нет никакого смысла, этим лишь бы галочку поставить и рапорт наверх отправить: мы пахали. Лебедев стал считать людей, задействованных в операции. Двое дежурят в доме. Двое сидят в машине в ста метрах отсюда на другой стороне улицы. И еще двое под дождем топчутся. Этих никто вареной картошкой не угостит.

В комнате майор Девяткин, заехавший сюда, чтобы подменить оперативника, отпросившегося на свадьбу к брату, смотрел в маленький экран телевизора, по которому двигались фигурки футболистов. Иногда вместо изображения возникала серая рябь, а потом начинали перекатываться лиловые полосы, а звук отключался. В минуты тишины становилось слышно, как дождевые капли скребутся по жести подоконника, а вода шуршит в желобах труб. Пессимистического настроения старлея Девяткин не разделял. Преступник оставил тут браунинг и патроны к нему. Ясно, что новая со спиленными номерами пушка нужна для конкретного дела. Браунинг в Москве быстро не достанешь. И стоит такой ствол на черном рынке сумасшедших денег. Значит, гостя надо ждать. И встретить его достойно.

Совмещая приятное с полезным, Девяткин, когда портилось изображение телика, продолжал воспитательную беседу с непутевым сыном Никифоровой, Ильей. Парень, как послушный ученик, сидел на стуле, положив руки на колени. И думал о том, как раскумарится, когда менты наконец свалят отсюда. На неделю загуляет и заторчит, мотороллер пропьет, но уж оторвется по полной программе.

– С таким убойным ударом левой ноги герой моего рассказа мог стать капитаном «Спартака», – продолжал Девяткин. – А кем стал? Таким же подонком и общественным отбросом, как ты. Даже хуже. Хотя, если разобраться, хуже уже некуда. Так о чем я речь веду?

– О чем, Юрий Иванович? – живо отозвался Илья.

Девяткина он боялся до обморока, чувствуя, что этот мужик на расправу скорый, рука у него тяжелая и, если очень захочет, запросто может посадить. Пришьет какую-нибудь нераскрытую кражу или поножовщину. Свидетели всегда найдутся. И дело слепит только так, за десять минут. Крепкое дело, такое в суде не развалится. Хоть сейчас сухари суши.

– О том речь веду, что в каждом человеке есть свой талант. Даже в самом ничтожном и уродливом таракане, ну, вроде тебя, тоже есть какая-то своя струнка. Изюминка. Как хочешь, так и называй. Если покопаться в твоей гадкой душе, полной дерьма и гнилой трухи, найдется что-то человеческое. Какое-то семечко. Из которого может что-то вырасти. Я очень сомневаюсь, что именно в твоей душе это семечко есть, но надо искать его. Вооружиться электронным микроскопом и глядеть в оба. Про микроскоп – это образное выражение.

– Я буду искать, Юрий Иванович, – кивнул Илья. – Буду стараться. Даже без микроскопа найду.

– Вот видишь, уже прогресс, – расцвел в улыбке Девяткин. – Конечно, на твой счет у меня нет никаких иллюзий. Я-то прекрасно понимаю, что горбатого могила исправит. Но почему бы не попробовать?

– Я тоже думаю, гражданин майор, почему бы не попробовать.

– Заткнись и слушай ушами, а не тем местом, на котором сидишь. Как только мы отсюда уйдем, прямо на следующий день, отправишься на текстильный комбинат. Который возле станции. Там всегда требуются подсобные рабочие или грузчики. Отбарабанишь там месяц и привезешь мне справку. Что трудоустроился и пашешь как ишак.

– Мне на тяжелую работу нельзя, – захныкал Илья. – Я слабогрудый. И малокровный. У меня даже справка где-то валялась.

– Силу и грудь свою слабую разовьешь тяжелым трудом. А если справки не будет…

– Будет, будет, – поспешил согласиться Илья.

Он с тоской подумал, что о гулянке придется забыть, потому что проклятый мент не оставляет ему шанса. Ребром вопрос ставит: или нары или иди пахать. Работать не в кайф, но обживать тюремный кандей хочется и того меньше. Илья горестно вздохнул, спросил разрешения покурить в коридоре. Но тут зазвонил телефон. Хозяйка, вытирая руки фартуком, метнулась к аппарату, стоявшему в коридоре на тумбочке. Никифоровой сто раз объяснили, что говорить, если позвонит пропавший квартирант. А баба она не самая глупая.

– Слушаю. Слушаю. Ой. Трубку положили.

Она виновато посмотрела на Лебедева, вставшего рядом.

– Если надо, перезвонит, – ответил старлей. – Будем ждать.

Хозяйка снова уселась на кухне и склонилась над кастрюлей, когда ожила коротковолновая рация.

– Я Жасмин. – Оперативник, дежуривший на улице, говорил хриплым простуженным баритоном. – От станции в сторону дома движется человек в синем плаще и кепке. Прошел палатку. Лица не видно, воротник плаща поднят. Рост чуть выше среднего. Идет медленно, озирается. Похоже, наш кандидат.

– Понял, Жасмин, – ответил Девяткин. – Следуй за ним. Дистанцию держи. Отбой.

В дверь постучали тихо. Хозяйка, уже стоявшая в темном коридоре, спросила, кто пришел, и, услышав покашливание, юркнула в спальню и закрылась с внутренней стороны. Девяткин встал справа от двери. Лебедев, зажав пистолет в левой руке, правой повернул замок, потянул ручку на себя.

– Темно тут у вас, – сказал человек и робко шагнул вперед, держась рукой за косяк. – Ни фига не…

Девяткин налетел сбоку, повис на спине мужчины, заломив руку ночного гостя за спину. Лебедев бойцовским приемом свалил незнакомца с ног. Все было кончено через три секунды. Браслеты защелкнулись на запястьях мужчины, когда тот еще не успел испугаться. Вспыхнула лампочка под потолком, в сени ввалились еще два оперативника с улицы. Человека перевернули на спину.

– Ты кто такой? – Девяткин с досады плюнул в ведро с водой. – Ну хрена молчишь?

– Я только… Только я…

По сеням поплыл запах десертного вина и пива. Человек обрел дар речи, когда его обыскали и перевернули с живота на спину. Судя по документам, звали мужчину Сергеем Мерзляевым, от роду сорок два года, проживает в Москве. По его словам, выходило, что на площади у трех вокзалов, где он иногда околачивается в поисках случайного заработка, к нему подвалил прилично одетый мужчина, представился Игорем. Сказал, что командированный, снимает комнату в Раменском. Завтра утром уезжает из Москвы, а дел еще вагон. Надо бы съездить по адресочку, забрать чемодан с барахлом. Хозяйке он позвонит, чтобы не возникло недоразумений. А за пустяковую услугу отстегнет хорошие деньги. Игорь выдал Мерзляеву аванс и обещал заплатить еще вдвое, когда тот вернется с чемоданом. Место встречи – кафе возле трех вокзалов.

– Через полтора часа он ждет меня. – Лежа на полу, Мерзляев щурился от яркого света и шмыгал простуженным носом. – Я ничего не нарушал. Простое одолжение.

Телефон зазвонил через четверть часа. Какая-то женщина, представившись Мариной, спросила, с кем говорит. Убедившись, что у телефона именно хозяйка дома, девица спросила, не заходил ли за вещами господин Мерзляев.

– Был, уже уехал, – дребезжащим голосом ответила Никифорова. – Только что за порог вышел. Очень торопился. Взял чемодан и пошел.

– А почему вы отдали ему чужие вещи без разрешения? – строго спросила Марина. – Под суд захотела, дура старая?

Хозяйка, растерявшись, что-то промычала, вопросительно глянула на Девяткина. Но тот только плечами пожал.

– Я спрашиваю: почему вы отдали чужие вещи какому-то проходимцу? – повторила вопрос Марина, потом неожиданно рассмеялась, будто ее кто-то пощекотал за пятку, и бросила трубку.

Девяткин перемотал ленту магнитофона, дважды прослушал бестолковый диалог и помолчал минуту.

– Ничего, парни… – Девяткин хотел найти какие-то ободряющие слова, но ничего такого в голову не приходило. – Все не так уж плохо. Хотя… Хотя хуже некуда.

Звонок в управление раздался в послеобеденный час, когда от жизни не ждешь ничего плохого. Сняв трубку, Девяткин, только что вернувшийся из столовой, выслушал несколько коротких фраз и промычал в ответ что-то невразумительное. Его роман с работницей шашлычной входил в кульминационную завершающую стадию, но на этот раз звонила не Зоя. Поднявшись, Девяткин снял с вешалки плащ и вслух отметил, что накрапывает дождь – и это, кажется, надолго.

– Не Зоя? – спросил старлей Лебедев. Со скуки он перечитывал протоколы уголовного дела, которое давно списали за неперспективностью, подвижек по нему не ждали. Поэтому осталось получить подпись руководства и сдать бумаги в архив.

– Как ты догадлив, мой друг. На почве любовных неудач у тебя открылась удивительная прозорливость. Я бы сказал, умение предугадать и предвидеть недоступный простому смертному человеку ход событий.

– Это вы к чему?

– К тому, что ты собрался выучить наизусть этот фолиант, покрытый пылью столетий. С чего бы это?

Девяткин секунду выбирал между кепкой и шляпой, и остановил выбор на последней: случай обязывает. В шляпе и новом французском плаще он больше похож на сыщика, а не инженера или клерка. Сегодня он должен выглядеть на все сто. И если не обращать внимания на неновые ботинки и слегка потертое кашне, высший бал он заслужил.

– И после долгих мучительных раздумий, бессонных ночей и саморазрушительной умственной работы назовешь имя убийцы. Или убийц.

– Почему бы и нет?

– Потому что ты фигней страдаешь весь день. И на тебя глядя, страдают другие люди. Например, я.

– Вы просто срываете на мне злость. – Лебедев был оскорблен в лучших чувствах. – Из-за этого чертова дома в Раменском, куда не явился Перцев, вы готовы… Готовы вы…

Старлей толком не знал, к чему готов его непосредственный начальник, поэтому замешкался, подбирая слова.

– Я готов взять эту макулатуру и врезать по твоей светлой башке так, чтобы мозги сначала опустились до уровня таза, а потом на место поднялись, – ответил Девяткин. – Конечно, эти полумеры вряд ли помогут. Но все же лучше, чем ничего. На наш отдел с утра повесили два свежих трупа, а он беллетристику изучает. Другого дела не нашел.

Пыхнув дымом, Девяткин спустился вниз по лестнице, прикидывая, как лучше добраться до Театра эстрады. Проще всего взять служебную машину. Но это вариант так себе, уровень ниже среднего: если женщина приглашает на встречу, нет ничего дурее, чем приехать на служебной тарахтелке. Он уже вышел на Петровку, когда подумал, что напрасно взял сигареты. В нижнем ящике стола лежат хорошо прокуренная трубка и банка с хорошим табаком. Женщинам нравятся запах табака и мужественные мужчины в шляпах.

Девяткин и Дунаева встретились возле театра и прошлись вдоль набережной.

– А вам не кажется, что осень в Москве все время разная? – Ольга Петровна казалась грустной и задумчивой. – И каждый день по-своему неповторим?

– Да, наверное. Унылая пора. Как писал классик.

Девяткин не понимал, чего ради его позвали сюда. Если потрепаться насчет природы и неповторимости каждого дня, для этого лучше подобрать более подходящее время. Желательно после работы. Впрочем, он чувствовал, что Дунаева скажет что-то важное. Не надо ей мешать, не надо перебивать, не надо лезть с вопросами.

– Ну, вот сейчас тепло… – Дунаева говорила медленно. – И очень прозрачный воздух. Во всех даже мелких деталях виден храм Христа Спасителя. А ведь в простой сумеречный день, наполненный смогом и бензиновой копотью, такого не случается. И деревья на той стороне реки… Они тоже какие-то объемные, рельефные. И тоже видны во всех деталях.

– Да, да. Я заметил. Хорошо видны.

Девяткин вытащил из кармана сигареты, поднял воротник плаща, стараясь прикурить. Ветер бросал в лицо мелкие капли дождя.

– Идите сюда, под зонт, – сказала Дунаева. – Так вы не прикурите.

– Я не люблю ходить под зонтом.

И поскольку уж речь коснулась темы зонтов, Девяткин захотел рассказать об одной муровской операции по поимке опасного бандита и убийцы. Было темно, именно из-за этого проклятого зонта на узкой улице, полной пешеходов, все мистическим образом перепуталось. И кто виноват в гибели невинного человека, которого случайно спутали с преступником, черт не разберет. Помнится, жертвой оказался преподаватель техникума, он и лежал на тротуаре, весь продырявленный пулями. А ветер перекатывал по мокрому асфальту его зонтик. Собрались люди. Нет, об этом лучше промолчать.

– Зонт – не мой стиль.

– Это не очень мужественно, да? – Дунаева сняла темные очки и попыталась улыбнуться. Сегодня она была без макияжа, это молодило Ольгу Петровну лет на десять. На щеках мелкие дождинки. Или слезы? – Плащ, шляпа – это ваш стиль. Тут я согласна. Кстати, вы на афишу не посмотрели? Что дают в театре?

– Не обратил внимания, – покачал головой Девяткин. – Я вообще-то театры как-то не очень…

– Предпочитаете проводить время у телевизора? Нежиться в его лучах?

Они шли вдоль гранитного парапета набережной, иногда останавливались, смотрели друг на друга, на храм за рекой. Волны, серые или в радужных разводах бензина, безучастно плескались внизу.

– Я одно время любила гулять тут с одним человеком. – Дунаева надела очки и ссутулила спину. – Так, простые прогулки… У нас было два любимых маршрута. По Замоскворечью и в Сокольниках. Если дует ветер и идет дождь, как сейчас, лучше ехать в Сокольники. Можно зайти в какую-нибудь забегаловку на кругу. Летом там детей катают на пони. И никто не оглядывается, даже если узнают эстрадную певицу. Хорошее место. Бывали там? Глупый вопрос. Кто же не бывал в Сокольниках!

– В далекой молодости. – Девяткин бросил на мокрый асфальт недокуренную сигарету.

– Не прибедняйтесь. Какие ваши годы! Как говорится, вы мужчина в полном расцвете сил.

– Честно говоря, люблю комплименты, – улыбнулся Девяткин. – Особенно когда в них есть крупица истины. Но комплименты мне редко достаются. Чаще ругают. В Сокольниках я помню летнюю эстраду. Много скамеек, всегда полно нарядно одетых людей. Там прогуливался мой дед, старый такой мухомор. Он натирал мелом пожелтевшие от времени парусиновые ботинки, чтобы выглядели как новые, надевал светлый костюм и брал трость. Это был выход светского льва. Битого жизнью, постаревшего, но все-таки светского льва. А я просто сидел, читал учебники и слушал духовой оркестр. А потом бежал на работу.

– Грузить мешки на товарной станции?

– Не совсем. Я работал стажером районной прокуратуры. Позже понял, что это не для меня. Слишком много бумаг. Вот я их и грузил мешками. Простите, один вопрос. Вопрос не ко времени и не к месту. О гибели своего брата вы уже знаете?

Дунаева сложила зонт, потому что дождик кончился.

– Да, мне сообщил дежурный офицер. Он предупредил, что этот разговор против правил и все такое… Тело брата я смогу получить дней через пять, не раньше. С ним будут работать судебные эксперты. А дальше все организует мой новый продюсер Эрик Озманян. Он уже выехал на место. Какой-то Крымск. Даже никогда не была в тех местах.

– Темная история. Вместе с вашим братом убиты еще двое парней. По нашим картотекам они проходят как московские авторитеты.

– Мы никогда не были с Олегом близкими людьми… – Дунаева не слушала. Она отвернулась к реке, голос ее сделался глухим – наверное, потому что ветер дул в лицо. – Честно говоря, я так и не поняла его до конца. С одной стороны, он чистая душа, человек, работавший ради искусства. Мирские блага на втором месте. С другой стороны… В местах, где он жил, вечно выплывала всякая грязь, помойка. Пьянство, сожительство с падшими женщинами, карточные долги. Такие вещи, о которых мне трудно говорить.

– Вы хотите сказать, что гибель Петрушина решила многие вопросы, которые казались неразрешимыми при его жизни… – Девяткин хотел перекреститься на храм, но передумал. – Ну, что бог ни делает – все к лучшему. А брата не вернешь. И это тоже, наверное, к лучшему. Да?

Дунаева промолчала.

– А теперь вернемся к человеку, с которым вы любили бывать в Замоскворечье и в Сокольниках. Он меня интересует. А не ваш брат со своими грязными делишками. Мне нужен Перцев. Пер-цев. Он самый, единственный и неповторимый. Я хочу с ним познакомиться поближе. Потому что до сих пор не знаю его настоящего имени. Как и вы.

Дунаева смотрела на реку и молчала. Девяткин не видел ее лица и не хотел видеть.

– Я провела у Перцева вчерашнюю ночь, – сказала Ольга Петровна. – И сегодняшнюю тоже. Он добился своего. И сделал со мной все, что хотел. Я не знаю адресов квартир, где он устраивал свидания. Это были разные места. А в новых районах я не ориентируюсь. Но я знаю точно, где и когда состоится наша встреча с Игорем. И я точно знаю, что без меня вы даже близко не сможете к нему подобраться.

Девяткин раздумывал минуту, хотя думать тут не о чем.

– Ну, ваши условия? – спросил он.

– Их три. – Дунаева повернулась лицом к собеседнику и плотнее запахнула плащ. – Верните мне фотографии интимного свойства, что попали к моему мужу Гвоздеву. И еще я хочу дневник брата. Он у Перцева. Толстая зеленая тетрадь. И наконец, третье. Мой брат должен остаться чистым честным человеком, а не убийцей. Вы не повесите на него никаких преступлений.

– Хм, это будет трудно сделать. – Девяткин переминался с ноги на ногу. – Я не о фотографиях. Тут как раз никаких трудностей. Я о дневнике и о Петрушине. Ведь в тетрадке наверняка… Я догадываюсь, что в этой тетрадке. Ваш брат был человек одинокий, ему так хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями и переживаниями. Он просто не мог держать это в себе. Убитые женщины, их мученья. Но и рассказать никому не мог, даже случайному собутыльнику. Вот он и завел дневник. Да, наверное, забористое чтение.

– Я не стану торговаться. Или будет по-моему. Или никак.

– Будет по-вашему, – мрачно кивнул Девяткин. – Женщины всегда побеждают. Эту аксиому надо просто держать в голове. Когда имеешь дело с так называемым слабым полом. Хотя какой вы слабый пол.

Анатолий Васильевич Гвоздев маялся от тоски в своем рабочем кабинете, наблюдая, как за окном сгущаются сумерки. Рабочий день закончился еще час назад, коридоры офиса опустели, секретарь, цокая каблуками, отправилась домой, а он все вертелся в кресле, протирая штаны и дожидаясь двух посетителей.

После обеда позвонил старый приятель Анатолия Васильевича некий Юра Семуш, спекулянт недвижимостью. И так, между делом, сообщил, что в Москву приехали два его добрых знакомых, у которых денег что грязи. Мужчины они серьезные, просят помочь хорошо пристроить их капиталы, вложить в какое-то беспроигрышное дело, пустить в оборот. Их не интересуют игра на бирже или спекуляции. И Юра сам без проблем разрешил бы это затруднение, но сегодня улетает за границу, а тут надо срочно.

Гвоздев ответил в том смысле, что можно бы встретиться, перетереть этот вопрос и понять, чего и как. «Часикам к шести они подъедут в твой офис, – сказал Семуш. – Пропуск закажи». Но вот уже без четверти семь, а гостей столицы все нет. Гвоздев решил, что подождет еще пять минут и отчалит. Оборотные средства ему сейчас нужны до зарезу, но ждать по два часа каких-то заезжих вахлаков не в его правилах. Надо будет – завтра его сами найдут.

Он поднялся из-за стола и шагнул к вешалке, на которой болтался плащ, когда услышал шаги в коридоре. Гвоздев снова занял место за столом и вытащил из пачки последнюю сигарету, но не успел прикурить, потому что в дверь постучали. Порог переступили майор Девяткин и старлей Саша Лебедев. Гвоздев выдавил из себя слова приветствия и успел подумать, что на крутых бизнесменов его гости не слишком похожи, а похожи они на бандитов. Лицо Девяткина показалось знакомым, но вот только вспомнить, где видел эту физиономию, сразу не получилось. Потому что душу охватили волнение и тревога.

Девяткин, извинившись за опоздание, присел на стул в темном углу кабинета. Лебедев скинул с себя кожаную куртку и остался в черной рубахе с закатанными по локоть рукавами. Он шагнул к столу и вежливо попросил Гвоздева подняться на ноги.

– Это еще зачем?

Гвоздев почувствовал, как страх клещами вцепился в сердце и больше не отпускал. Ноги сделались ватными, а сердце опустилось вниз и забилось где-то в животе. Лебедев, вытянув лапу, сграбастав хозяина кабинета за грудки, дернул на себя, поставил на ноги. И открытой ладонью так ударил по лицу, что Гвоздев отлетел к стене, больно ударившись затылком. Рванулся вперед и получил кулаком в шею.

Он очнулся лежащим на полу, под потолком горел светильник, на стене тикали часы. Гвоздев сглотнул кровь и подумал, что Юра Семуш – последний гад и сволочь. Прислал к нему этих бандитов, чтобы они вытрясли из него душу. Прямо здесь, в его кабинете. Интересно, что случится дальше? Его выбросят из окна? Или перережут горло опасной бритвой? Но зачем понадобилась Юрке смерть старого приятеля? Ведь Гвоздев не должен ему денег. Вопрос не имел ответа. Только сейчас Гвоздев вспомнил, что тот человек, что сидит в темном углу, заходил к нему некоторое время назад. Представился майором милиции и задал несколько вопросов. Возможно, он и вправду мент. Господи, тогда дело совсем тухлое. Менты хуже бандитов.

Чье-то колено упиралось ему в грудь, Гвоздеву было трудно дышать. Он не пытался сопротивляться, только тихо стонал и мотал головой, кося взглядом в угол. Девяткин поднялся со стула. Вытащив из-под ремня пистолет, взвел курок. Он присел на корточки, приставил пистолет к шее Анатолия Васильевича и тихо спросил:

– Где фотографии?

– Какие фотографии? – прошептал Гвоздев.

Девяткин ткнул стволом в шею:

– Где они?

– В гараже, в кооперативном гараже.

Гвоздев чувствовал, что глаза слезятся. Он подумал, что сдался слишком легко, без сопротивления, без боя. Даже не пикнул, на помощь не позвал. Впрочем, откуда ждать помощи? В темных коридорах офисного здания ни души. А тот престарелый охранник, что выписывает пропуска за стойкой на первом этаже, наверняка даже не знает номера ближайшего отделения милиции.

– В смотровой яме, – уточнил он. – Это полчаса езды отсюда.

– Умница, – похвалил Девяткин. – Если бы ты был бабой, я бы на тебе женился. Или хоть трахнул тебя.

Похвала растрогала Гвоздева, он больше не стеснялся своих слез.

– Я покажу. Они в пакете целлофановом. Все в одном месте.

Лебедев слез с груди поверженного противника. Девяткин бросил на пол носовой платок.

– Вытри сопли, гнида, – сказал он. – Сейчас мы поедем за карточками. Но помни: один громкий звук или одно неверное движение – и шабаш. Ночевать будешь на секционном столе. В судебном морге. Понял меня, мразь?

Гвоздев сел на полу и дрожащей рукой размазал кровь по разбитой губе.

Ранние сумерки еще прятались за дальним лесом, а Девяткин уже проделал большую часть пути. Он никуда не спешил, но «мерседес» Дунаевой с автоматической трансмиссией оказался слишком резвой лошадкой. Мотор работал почти бесшумно, мимо пролетали прозрачные осенние перелески, мокрый асфальт полупустого шоссе отливал блеском рыбьей чешуи, а черные вспаханные поля дышали осенью.

Вчерашним вечером Игорь Перцев позвонил Дунаевой, сказал, что все готово, она может подъезжать на место к трем часам. Все подробности при встрече. И положил трубку. Беседа оказалась слишком короткой, чтобы определить даже приблизительное местонахождение Перцева. Мобильник, которым он пользовался, зарегистрирован на гражданина из другого города, наверняка потерявшего или пропившего трубку. Впрочем, все эти упражнения по захвату Перцева, если вспомнить недавнее прошлое, всегда заводили следствие в тупик. А сейчас в них не было ни грамма смысла, только потеря времени.

Девяткин перебрался во второй ряд, пристроился в хвост какой-то фуре и включил радио. Передавали сводку криминальных происшествий, и он перешел на другую волну, где сутками гоняли попсу. Он набрал номер телефона Дунаевой:

– Звонков от Перцева не было?

– Нет, я сижу одна в чужой квартире. Еще со мной два молодца в штатском, они смотрят телик. А я смотрю на стену какого-то медицинского учреждения. Стена загораживает полмира. Это поликлиника?

– Это противотуберкулезный диспансер. – Девяткин убавил звук.

– Что-что?

– Там лечат больных туберкулезом.

– Господи. Ну и место вы выбрали. Наверное, долго искали себе квартиру?

– Я человек некапризный. Взял, что предлагали. Давайте к делу. Через пять минут я буду на месте. Он обязательно позвонит вам в течение ближайшего времени. Вы скажете, что не можете выбраться из машины, потому что сумка застряла между креслами. Пару раз чертыхнитесь. Для убедительности.

– Мы все это уже сто раз обговаривали. Что он спросит. Что я отвечу. Перебирали варианты. Хоть бы что-то новенькое придумали. И более убедительное.

– Ничего менять не станем. Чем глупее реплики – тем лучше. Он должен быть убежден, что вы в машине. Пытаетесь вытащить сумку. Именно поэтому и не выходите.

Напомню, что ваш телефон подключен к магнитоле в вашем «мерседесе». Я буду слушать разговор. Вам от этого не легче?

– Разумеется, – Дунаева печально вздохнула. – Мне так легко, что жить не хочется.

Запикали гудки отбоя. Девяткин перестроил магнитолу на нужную волну, теперь он сможет слышать телефонные разговоры по громкой связи. Он прибавил газу, легко обошел фуру и вскоре остановился на пустой площадке перед придорожной забегаловкой «Урузбек». Шашлычная представляла собой домик с высокой железной трубой, стоящий на краю асфальтовой площадки. Сбоку приладили что-то вроде летней веранды, вместо застекленных рам пространство между стойками заделали пленкой. Выставили пару огромных зонтов, под которыми мокли пластиковые столы и стулья. Видно, хозяин еще надеялся на возвращение теплых дней и оживление торговли. Вокруг харчевни росли кустики, в которых не спрячется даже ребенок, которому вздумалось справить малую нужду.

Вчера вечером, когда Девяткин побывал на месте, подумалось: забегаловку лучше прикрыть. Припарковать на стоянке автобус или грузовик с ОМОНом или операми. Вариант верный, но такого хмыря, как Перцев, эта бутафория моментом спугнет. Проезжая мимо, он даже не остановится. Никаких засад, никаких оперов в радиусе десяти километров. Тогда есть вероятность успеха.

Сейчас на стоянке почти никого. Только подержанная «пятерка» остановилась у самого домика. Стекла прозрачные, видно, как на заднем сиденье, запрокинув голову назад, посапывает худой старикан. Мужчина, водитель «пятерки», его жена и ребенок лет десяти вошли в забегаловку. Девяткин следил за стрелками часов на приборной доске. Если Перцев джентельмен, а джентльмены не опаздывают, ему самое время появиться. Из «Урузбека» вышел хозяин заведения, усатый кавказец, и неотрывным взглядом стал рассматривать «мерседес» цвета металлик с затемненными стеклами. Мужчина вытирал руки полотенцем и терпеливо ждал.

Сеялся мелкий дождь, что-то попискивало и потрескивало в динамиках, будто приемник ловил отзвуки далекой, потерявшейся за горизонтом грозы. Прикрыв глаза, Девяткин развалился в кресле, скрестив руки на животе. В динамике раздался щелчок.

– Ты на месте? – спросил Перцев вместо приветствия.

– Уже полчаса, – голос Дунаевой звучал спокойно, слышалась лишь нотка легкого раздражения. – Уже поела котлет из собачатины. Теперь мучаюсь изжогой.

– Значит, заведение открыто?

– У нас что, викторина вопросов и ответов? Ты где есть?

– Рядом, – коротко ответил Перцев. – Увидишь меня – выходи из машины. О твоей тачке позаботятся.

Запикали гудки отбоя. Девяткин открыл рот: в минуты нервного напряжения всегда хочется сладко зевнуть. Теперь он хорошо видел, синий «опель» с затемненными стеклами. Сбавив газ, машина свернула к шашлычной. Девяткин вытащил пистолет и переложил его из правой руки в левую. Так удобней. «Опель» остановился напротив «мерса». Машины разделяло метров десять или около того. Снова что-то зашелестело в динамиках.

– Ну, ты чего не выходишь? – Перцев говорил спокойно. Было слышно, как щелкнула зажигалка. Он прикурил и выпустил дым. – Ждешь приглашения?

– Слушай, надоели твои хамские приколы, – ответила Дунаева. – Надоела эта уличная лексика. У меня сумка застряла между двух сидений. Ни туда ни сюда. А ты вместо того, чтобы…

– А нельзя просто вылезти и взять сумку с заднего дивана? Или это слишком сложный вариант? Ладно.

Девяткин видел, как открылась дверца «опеля», Перцев выбрался из машины и двинулся вперед. Серая куртка расстегнута, видно, что подплечной кобуры он не носил. В зубах Перцев сжимал сигарету, лицо спокойно. Накануне он не побрился – видно, верил в приметы. Перцев подошел к «мерседесу», потянул на себя водительскую дверцу. Замер. И отступил на полшага, когда увидел Девяткина, развалившегося в кресле. Еще Перцев заметил темный ствол пистолета, глядевшего на него.

Он шагнул назад. Правая рука нырнула под куртку. Но Девяткин уже нажал на спусковой крючок. Хлопок выстрела. Где-то рядом закричала женщина. Второй хлопок. Перцев отступил еще на шаг, стал заваливаться набок, будто на мокром и скользком асфальте у него подвернулась нога.

Девяткин выбрался из машины, с силой наступил подметкой башмака на плечо убитого, перевернув его с боку на спину. Обшарил карманы, но не нашел под курткой оружия. Тогда Девяткин вытащил из кармана второй пистолет «браунинг» девятого калибра, завернутый в целлофановый пакетик. Не вынимая его из обертки, дважды выстрелил в заднюю дверцу «мерседеса». Осторожно извлек оружие из пакета, вытряхнул стреляные гильзы. И, присев на корточки, вложив пистолет в раскрытую ладонь Перцева, сжал холодеющие пальцы. Окурок, прилепившийся к нижней губе убитого, еще дымился.