Глава восьмая

Бирюков спешил и приехал на место раньше назначенного времени. Незнакомая улица, где глухой ночью не встретишь ни пешеходов, ни встречных машин, не найдешь горящих фонарей, утопала в непроглядной тьме. Притормозив на повороте, он осмотрелся: слева нависали квадраты домов с темными окнами, справа чахлые пожелтевшие деревца, за которым угадывались бетонные плиты забора и какие-то приземистые постройки, то ли склады, то ли те самые гаражи, на территории которых назначена встреча. Бирюков тронул с места «девятку», на черепашьей скорости проехал пару сотен метров, заметил узкую грунтовку, ведущую к забору. Над распахнутыми настежь воротами, сваренными из листовой жести, мигала лампочка, кажется, единственная на всю округу. Не видно ни будки сторожа, ни полосатой палки шлагбаума.

Бирюков остановился, соображая, куда двигаться дальше. На створке ворот масляной краской вывели: «Гаражный кооператив „Раздолье“ московской областной…» Дочитать надпись невозможно, краска потрескалась и облупилась. Слева, сколько хватает обзора, тянется тот же бетонный забор. Впереди свежие отвалы земли, экскаватор с опущенным ковшом и глубокая траншея, пересекающая дорогу. Справа гаражные боксы. Кажется, здесь. Другого поворота просто нет. Бирюков развернул машину, в темноте едва не угодил в траншею, глубокую, напоминающую солдатский окоп полного профиля.

Врубив заднюю передачу, загнал машину в пространство между двумя рядами боксов. Он включил фары с тем расчетом, чтобы пространство впереди «девятки» оказалось в полосе света. Сунул руку под сиденье, вытащил тяжелый пакет, в котором лежали завернутые в тряпку пистолеты, пара запасных снаряженных обойм, моток лейкопластыря и еще кое-какая мелочь. Бирюков подумал, что территорию бывшего кооператива основательно перекопали, видимо, гаражи идут под снос, большинство боксов опустело. Поэтому сторожа нет, и ворота нараспашку.

Бирюков посмотрел на часы, вылез из машины. Он открыл багажник, снял пиджак, поверх рубашки натянул матерчатую рабочую куртку, лег на бок и полез под машину. Лежа на спине, вытащил из пакета катушку широкого пластыря на матерчатой основе, раскрыл перочинный нож. Отрезал полоску лейкопластыря, прилепив ее к затвору пистолета, вторую полоску приклеил к рукоятке. Тряпкой протер днище. Через пару минут он вылез из-под машины, тщательно отряхнул брюки, сорвав с себя грязную куртку, скомкав ее, засунул в багажник. Туже стянул брючный ремень и, надев пиджак, засунул за спину второй пистолет. Теперь, пожалуй, все готово.

Он присел на бетонный куб, наступив подметками на брошенную лысую покрышку, прикурил сигарету и стал ждать. Откуда-то с другой стороны улицы, из-за домов дул горячий ветер, гонявший от ворот к машине бумажный мусор и пыль. Из прозрачного облака выползла бледная молодая луна, где-то за спиной, в темноте, пронзительно закричала испуганная ворона. Бирюков курил, он чувствовал себя обманутым и униженным. Внутренний голос говорил, что, приехав сюда, он совершил глупость, возможно, непоправимую. Дело наверняка кончится кровью. Когда ты один, и некому прикрыть спину, оружие вряд ли поможет. В пустующем гараже, труп легко спрятать, набросав сверху мусор, изношенные покрышки. Тело найдут строители, когда оно, вздувшись от жары, завоняет на всю округу. А тех тридцати тысяч и фотографий Дашкевича, что исчезли из квартиры, все равно не видать как своих ушей.

Последний раз Бирюков заглядывал в секретер дня два назад. Конверты с деньгами и фотографии были на месте. Позавчера он целый день безвылаздно просидел дома, с утра до вечера перебирал и сортировал наваленные одна на другую картины. Значит, кражу совершили именно сегодня, в то время, когда он торчал на Белорусском вокзале или ездил ездил к Смоленскому гастроному для разговора с водителем зеленых «Жигулей». Замки на квартирной двери, старые и дешевые, остались нетронутыми. На деревянном косяке нет следов взлома, в самой квартире не заметно присутствия посторонних людей. Но что с того? Справиться с такими замками отмычкой или методом подбора ключей сможет начинающий воришка, не говоря уж о профессионале. А в личных вещах и картинах Бирюкова никто не рылся, потому что вор или воры знали, что искать. Они просто открыли секретер, перебрав книги, нашли конверты. И смотались, заперев дверь, чтобы хозяин не сразу хватился пропажи.

Озираясь по сторонам, Бирюков смолил вторую сигарету. Чувство близкой неотвратимой угрозы крепло в душе. Да, оставаться здесь глупо и опасно, но еще глупее торчать дома или бегать от встречи с судьбой, не попытавшись вернуть деньги и карточки. Вдалеке послышался шум автомобильного двигателя. Бирюков выплюнул окурок и, поднявшись на ноги, втоптал его в землю.

Через ворота на территорию гаражей медленно въехала «пятерка» с затемненными стеклами. Машина остановилась в десятке метров от того места, где стоял Бирюков. С переднего пассажирского сидения вылез Карапетян, хлопнул дверцей и помахал рукой, будто приветствовал старого друга. На запястье левой руки висела кожаная барсетка. Пиджак с левой стороны груди топорщился, плохо скрывая подплечную кобуру.

– Ты ничего не забыл дома? – спросил он. – Тогда начнем. Вытаскивай чемодан и ставь его вот сюда.

Он похлопал ладонью по капоту «пятерки».

– Не торопись, – ответил Бирюков. – Где Архипов?

– Забирай, если он тебе нужен.

Карапетян, отступив на несколько шагов, распахнул заднюю дверцу. Наклонившись, ухватил Архипова за волосы. Вытащил из салона. Поставив спиной к себе, влепил в зад подметкой ботинка. Архпова качнуло, он, выбросив вперед руки, упал, пропахав подбородком землю. Всю дорогу от деревенского дома до города он просидел на заднем сиденье, согнув спину и прижав голову к коленям. Стоило лишь пошевелиться, чуть изменить позу, и Карапетян сверху прикладывал его кулаком. Ноги и руки онемели, поясница болела так, будто ее прокалывали раскаленными иглами. Архипов лежал на дороге, не смея пошевелиться. Казалось, Карапетян передумает, снова затащит его в «Жигули» и увезет с собой. А там начнутся новые издевательства и пытки, которых Архипов больше не выдержит. Вечером стянет со стола тупой нож и под одеялом перепилит себе горло или бедренную артерию, чтобы за несколько минут изойти кровью и умереть.

– Теперь чемодан, – сказал Карапетян. – И не заставляй меня нервничать. Кстати, у тебя случайно нет с собой пушки?

– Я художник, а не мокрушник.

– Почему-то я тебе верю. Сам не знаю почему. Тогда совершим наш обмен.

– Минуточку, – помотал головой Бирюков.

Через затемненное стекло он старался разглядеть, сколько человек осталось сидеть в салоне «пятерки». В свете фар отчетливо виден силуэт водителя. Заднее сидение, кажется, пустое. Кажется…

– Я хочу увидеть свои деньги. И фотографии.

– Все здесь, – Карапетян поднял вверх руку с барсеткой. – И деньги. И фотки. Давай чемодан.

– Почему я должен тебе верить?

– Хватит базарить, – Карапетян начинал заводиться. – Я сказал: через минуту ты получишь свои бабки. Я не вижу чемодана.

– Покажи фотографии. Иначе ничего не получится.

– Идиот, мать твою, – прошептал Карапетян. – Он совсем тупой. Как мамина задница.

Архипов встал на карачки и, передвигаясь на четвереньках, начал движение в сторону «девятки», сразу решив: именно там, возле машины, его спасение. Он слышал обрывки разговора, но не врубался в смысл слов, чутье подсказывало, что о нем на время забыли, собеседники увлечены совсем другими проблемами. И надо воспользоваться минутой, чтобы спасти жизнь. Он шевелил конечностями, вкладывая в движения всю оставшуюся силу, но получалось медленно. Износившийся прорванный на локтях пиджак задрался на шею, измятые брюки сваливались с исхудавшей талии. Рубаха с вырванным нагрудным карманом, давно потерявшая свой белый первоначальный цвет, вздулась на животе пузырем. В косом свете автомобильных фар Архипов напоминал бродячего пса с отрубленным хвостом, запущенного и грязного. И пахло от него не человеком, а псом, который целый день рыскал по помойкам и канавам в поисках съедобных отбросов, но к ночи остался голодным.

Карапетян расстегнул «молнию» барсетки, достал бумажный квадратик, выставил вперед руку. То ли это действительно фотография, то ли новогодняя открытка… И с трех шагов не разглядеть.

– Теперь видишь?

– Черт с тобой, – ответил Бирюков. – Я достаю чемодан.

Спиной он отступил к машине, открыл заднюю дверцу, двумя руками приподнял и поставил на землю пластиковый чемодан. Подхватив его, не понес к Карапетяну. Поставил на капот своей машины.

– Сам иди и забирай, – сказал Бирюков.

– У тебя точно нет пушки? – спросил Карапетян.

– Я уже ответил: нет.

Карапетян не спешил трогаться с места. Постучал ладонью по лобовому стеклу «пятерки». С водительского сиденья вылез худощавый мужик в майке без рукавов и спортивных штанах. В свете фар можно разглядеть узор татуировок, покрывавший предплечья и грудь человека. Панов поднял руку с пистолетом, направив ствол на Бирюкова.

– Это на всякий случай, – улыбнулся Карапетян. – Чтобы тебе в голову не лезли шальные мысли. Шифр – четыре, семь, два. Набирай и открывай крышку. Я хочу посмотреть, что там внутри.

Бирюков наклонился над чемоданом. Он повернул первое колесико наборного шифра, второе…

Архипов, продолжая медленно ползти вперед на четырех конечностях, но неожиданно остановился, приподнял голову. Увидел, как из темноты гаражей появился абрис человеческой фигуры. Это был Мурат Сайдаев, который вышел из «пятерки» на повороте и скрылся в темноте. Пробравшись на территорию бывшего гаражного кооператива не через ворота, а через дырку в заборе, пролез между боксов, и вот он здесь. Согнувшись, Сайдаев крался вперед, правая рука за спиной, левая прижата к животу. Архипов уже открыл рот, чтобы крикнуть, предупреждая Бирюкова о близкой опасности. Но из сухого горла вышел тонкий стон, похожий на собачий визг.

Сайдаев кинулся вперед, замахнулся, ударил Бирюкова по затылку. Тот медленно осел, зацепился пальцами за капот, удержался, повис на машине. Но получил новый удар по затылку. Боком повалился на землю, выкинув вперед руки. Застонал, перевернулся на спину.

Архипов понял, что в его распоряжении считанные секунды. Робкая надежда, поселившаяся в сердце, разбилась. Он готов был завыть от безысходности и бессилия. Кончили с Бирюковым, сейчас примутся за него. Времени, чтобы подняться на ноги, не осталось. Он, изо всех сил перебирая занемевшими руками и ногами, передвигаясь какими-то странными скачками, миновал освещенное пространство между двумя автомобилями, наткнулся на запертые ржавые ворота, прополз еще пару метров. И забился в узкое пространство между гаражами, похожее на глубокую нору. Здесь было полно мусора, впотьмах Архипов напоролся ладонью на острый бутылочный осколок, но даже не поморщился от боли. Через секунду он уперся лбом в стенку. Тяжело дыша сел, прижав к животу колени.

Сайдаев перевернул Бирюкова на бок, обшарил одежду. Вытащил пистолет из-под ремня. Бирюков застонал. Сайдаев, развернувшись, дважды съездил ему кулаком по лицу.

– Он не мокрушник, – сказал Сайдаев, заглядывая под машину. – Он, мать его, художник. Недоносок сраный.

И снова ударил. Карапетян подошел к «пятерке», пристально посмотрел на лежащего на земле Бирюкова. Отвел ногу назад и дважды пнул его под ребра. Затем отошел в сторону, набрал шифр замка, осторожно поднял крышку чемодана. Банкноты, стянуты резинками в толстые пачки, тщательно уложены. Проворчав что-то, Карапетян снял несколько верхних пачек, положил их на капот машины. И стал неторопливо перебирать содержимое чемодана, словно боялся, что внизу окажутся газеты или резаная бумага. Однако добраться до дна оказалось непростым делом. Карапетян кряхтел и обливался потом, будто выполнял ломовую, непосильную для человека работу. Денег было так много, что на машине быстро выросла целая бумажная гора. Несколько пачек свалились на землю. Карапетян выругался.

– Иди сюда, – он махнул рукой, подзывая Сайдаева. – Помогай, черт побери, я тут совсем заманался.

– Сейчас, – отозвался Сайдаев.

Он стоял над Бирюковым, наступая ногой на его руку, прислушивался и озирался по сторонам. Но ничего не видел дальше освещенного участка дороги. Ночь жила своей загадочной жизнью, жаркий ветер дул в лицо, в глаза попадала мелкая пыль. Где-то вдалеке слышался собачий лай. Сайдаев, кося взглядом на Бирюкова, пережившего глубокий нокаут, поднял с земли несколько пачек.

– Посчитай, сколько купюр в одной пачке, – приказал Карапетян.

Панов, оставив пистолет в машине, вытащил из бардачка ножик, который с таким усердием точил последние дни. Подошел к гаражам, между которых забился Архипов, заглянул в темное пространство.

– Ты здесь, Игорек? – ласково спросил он. – Не слышу. Ты здесь, а?

Архипов замер, даже задержал дыхание.

– Игорек, хватит в прятки играть, – сказал Панов. – Сейчас, подожди… Я иду к тебе.

Его глаза уже привыкли к темноте. Он видел физиономию своего пленника, бледную, как луна. Панов выставил вперед руку с ножом, сделал осторожный шаг вперед. Архипов сидел на куче вонючего мусора, шарил вокруг себя руками, стараясь найти хоть какое-нибудь оружие защиты. Он закашлялся и почувствовал, что голос снова вернулся.

– Помогите, – неожиданно громко заорал он. – Помогите люди, убивают.

Панов вздрогнул, отступил назад. Но тут же сообразил, что вокруг ни души, бояться некого. Он снова шагнул вперед, выставив нож.

– Чего ты шумишь, гнида? – прошептал он. – Может, в соседнем гараже бомж спит. А ты заслуженному человеку отдохнуть мешаешь. А?

Панов тихо засмеялся.

– По-мо-ги-те, – набрав в легкие побольше воздуха, прокричал Архипов. – Люди… Убивают…

Надрываясь истошными криками, он продолжал шарить вокруг себя. Наконец нащупал какую-то железяку, кажется, двухдюймовую трубу. Проворно поднялся на ноги, вытащил из бумажного мусора свое оружие. Панов тихо, не издавая ни звука, крался вперед. Архипов, оскалив зубы, зарычал. И с силой боднул Панова концом трубы, метя чуть ниже пояса. Труба ткнулась во что-то мягкое. Панов вскрикнул, выронил ножик, пятясь задом, выскочил на дорогу. Присел на корточки, прижимая ладони к животу, чуть выше лобковой кости.

– Сука, ой, мать твою, – застонал Панов. – И это за мое хорошее отношение, тварь такая… Сейчас я тебя грохну… Сейчас, подожди. Ой, больно. Он мне живот проткнул.

– Заткнись, – прокричал Карапетян. Он уже понял, что сосчитать деньги, даже с большой погрешностью, не удастся. Вместе с Сайдаевым они стали собирать пачки и засовывать их обратно в чемодан. Но теперь почему-то не закрывалась крышка.

Панов привстал и медленно потопал к «пятерке» за пистолетом. Он едва плелся, наклонившись вперед и приволакивая левую ногу.

Бирюков пришел в себя еще пару минут назад, но продолжал лежать неподвижно. Зажмурив глаза, он наблюдал, как Сайдаев и Карапетян возятся с чемоданом, пытаются сосчитать пачки, но сбиваются, возобновляют счет и снова сбиваются. Фигуры людей двоились перед глазами, в голове шумело. Руки налились слабостью, из раны в затылки на шею и воротник рубашки сочилась кровь. Теплые капли падали в дорожную пыль. Бирюков осторожно согнул колени, оттолкнулся подметками башмаков от земли, перевернулся на живот и пополз под машину.

– Ты куда собрался? – крикнул Сайдаев, но было поздно.

Бирюков уже оказался под «девяткой». Перевернулся на бок, нащупал пистолет, прикрепленный к днищу. Отодрал куски лейкопластыря, передернул затвор. Правая рука дрожала. Чтобы унять эту дрожь Бирюков прижал локоть к земле. Так лучше целиться. Бросив запихивать деньги в чемодан, Сайдаев согнулся, чтобы посмотреть, что делается под машиной. Бирюков знал, что с такого расстояния не промахнется. Но все же перестраховался, поймав физиономию усатого мужика в прорезь прицела, дважды нажал на спусковой крючок.

Сайдаев даже не успел удивиться. Первая пуля, выбив зубы, прошла навылет через горло. Вторая пуля ударила в лоб, чуть выше правой брови. Не вскрикнув, Сайдаев упал на землю. Бирюков выстрелил еще дважды, в уже мертвого человека. Карапетян, увлеченный своими подсчетами, не сразу понял, что за хлопки раздались под днищем автомобиля. И только когда Сайдаев рухнул на землю, сообразил, что к чему. Двумя руками, как любимого ребенка, он подхватил чемодан с поднятой крышкой и, роняя пачки на землю, со всех ног припустил к «пятерке».

– За руль, – заорал Карапетян, обращаясь к Панову. – Садись за руль, живо.

Бирюков трижды выстрелил вдогонку, по ногам, но промахнулся. Из-под машины слишком плохой обзор. Бирюков перевалился на живот, обхватил пистолетную рукоятку двумя ладонями и, прищурившись, выпустил последнюю пулю. Он видел, что правая нога Карапетяна подломилась. Он так и не успел добежать до «пятерки», упал на дорогу. Бирюков полез в карман за снаряженной обоймой. Несколько секунд ушло на то, чтобы перезарядить пистолет. Бирюков не видел, как Панов подхватил чемодан. Пробежав несколько метров, засунул его на заднее сидение, хлопнул дверцей.

Карапетян, лежа поперек дороги, оттолкнулся ладонью от земли. Сел, вытащив из подплечной кобуры пистолет, дважды пальнул в противника. В мелкие осколки разлетелась левая фара. Бирюков передернул затвор. Выстрелы с той и другой стороны прозвучали одновременно. Карапетян выронил пистолет, повалился на бок. И лежал, не шевелясь. Бирюков слышал, как заработал двигатель, «пятерка» дала задний ход, круто развернулась. И, проехав несколько метров, почему-то встала.

Бирюков не понимал, не мог видеть того, что происходит у ворот. Путь «Жигулям» преградил милицейский патрульный «газик». Окрашенный в ядовито желтый цвет, с синей полосой вдоль кузова, он остановился, не доехав до ворот каких-нибудь пять метров. Два милиционера, сидевшие на передних сидениях, проезжая мимо, слышали что-то похожее на пистолетную стрельбу или хлопки петард. Они свернули с дороги к гаражам, но не успели доехать до ворот. Навстречу выехала и встала, перегородив дорогу, светлая «пятерка». Все произошло быстро, слишком быстро, чтобы милиционеры успели что-то сделать.

Панов толкнул дверцу плечом, схватив пистолет, сорвался с водительского места. Он стрелял навскидку от бедра, целя в водителя. Пули прошили лобовое стекло милицейской машины. Расстреляв всю обойму, Панов бросил пистолет, снова упал на сиденье. Рванул «пятерку» с места, подняв облако пыли, объехал по обочине расстрелянный «газик».

Когда смолкли выстрелы и снова наступила тишина, Бирюков выполз из-под машины. Кровь из рассечения на затылке продолжала сочиться, голова гудела. Рубаха намокла, прилипла к спине. Он высморкал пыль и сгустки крови, забившие нос, и дышать стало легче. Возле гаража стоял Архипов, еще не веря в свое чудесное спасение. Глазами испуганной лошади он озирался по сторонам, соображая, бежать ли ему, куда глаза глядят, или оставаться на месте, но не мог принять никакого решения.

Бирюков открыл дверцу «девятки», вытащил из бардачка целлофановый пакет. Прошел вдоль ряда гаражей, собирая пачки липовых долларов, выпавшие из открытого чемодана. Проходя мимо Карапетяна, наклонился, перевернул его с бока на спину. Пуля попала в пах и застряла в животе. Бирюков снял с запястья убитого барсетку, покопался в ней. Ни фотографий, ни денег. Лишь никчемный бумажный мусор, какие-то квитанции, незаполненное удостоверение заслуженного работника жилищно-коммунального хозяйства, запечатанная коробочка презервативов, пачка сигарет, прошлогодний календарик. Забросив барсетку на крышу гаража и отфутболив лежавший на дороге пистолет, вернулся к машине, осмотрел повреждения. Ничего серьезного, если не считать разбитой фары и продырявленного пулей бампера. Если бы Карапетян взял чуть ниже, то не промазал. Бирюков спрятал пакет в багажнике под плоским ящиком с инструментами.

– Садись, – он поманил рукой Архипова. – Чего ждешь?

– Я думал, ты… Думал, не возьмешь меня.

На выезде из гаражей Бирюков остановил машину. Подошел к милицейскому «газику», распахнул дверцу. Водитель сполз на пол. Он стоял на коленях, уткнувшись залитым кровью лицом в руль. Молодой белобрысый сержант, занимавший пассажирское сиденье, сидел, свесив голову на грудь. Он не успел расстегнуть кобуру, когда пуля, пробив лобовое стекло, вошла под сердце. Рот открыт, на губе повис истлевший до фильтра окурок. Фуражка, слетевшая с головы, плавала в черной луже.

Вернувшись к машине, Бирюков сел за руль. Повернул ключ в замке зажигания.

– Что там? – спросил Архипов.

Бирюков не ответил, рванул с места, выскочив на дорогу, выжал педаль газа.

Над Москвой догорал желтый августовский вечер. Перед тем, как запереть кабинет и отправиться домой, следователь Липатов еще раз по диагонали просмотрел протокол допроса обвиняемого, составленный сегодня в следственном кабинете «Матросской тишины». Некто Александр Лобов, москвич, двадцати восьми лет от роду, в тюремной камере зарезал бритвой Николая Осадчего. Это был второй по счету допрос Лобова, однако следователю пришлось выслушать все тот же лепет, что и в прошлый раз. Создавалось впечатление, что Лобов, человек эрудированный и отнюдь не глупый, вполне здоров, но умело косит под душевнобольного.

Включив настольную лампу, Липатов склонился над мелко исписанными страницами протокола. "Вопрос: Вы признаете себя виновным в убийстве Николая Осадчего? Ответ: Я не помню этого момента, то есть самого убийства. И вообще в тот день я был не в лучшей форме. Ночью, когда Коли не стало, я почувствовал себя еще хуже. Лежал на верхнем ярусе. Не знаю, сколько было времени, когда я спустился вниз. Меня мутило. Но если все говорят, что убивал я… Значит, так и есть. Вопрос: С убитым Осадчим у вас сложились личные неприязненные отношения? Ответ: У нас были нормальные отношения. Впрочем, я не знаю. Я отдавал ему свою колбасу и все, что мать приносила. Ну, короче, подкармливал его, потому что Коля сидел на подсосе. У нас нормальные отношения. Даже хорошие, хотя он и не верил в Бога. Не было обид или скандалов. Коля был хорошим человеком.

Вопрос: Кто помимо вас принимал участие в расправе над Осадчим? Ответ: Если убивал я, то действовал один. Мне не требуются помощники в таком деле. Вопрос: Осадчий – мужчина крупной комплекции. Его вес девяносто два килограмма. В акте судебно-медицинского исследования трупа сказано, что Осадчему нанесены множественны порезы лица. У него вырезан язык. Наконец, вскрыто горло и пищевод. И вы утверждаете, что все эти телесные повреждения причинили именно вы один? Ответ: Ну, вы не смотрите, что я хилый на вид. Внешность обманчива. За последнее время я сильно похудел, потому что кусок в горло не лезет. Духота, жарища, воняет конюшней. В этой камере за лето я потерял одиннадцать килограммов. Но вес человека, он ничего не значит. У меня очень сильные руки. Если убивал действительно я, то наверняка справился бы с Колей. Потому что во всех делах моих, во всех начинаниях мне помогает Господь наш. Я бывший семинарист, я верующий набожный человек. И Бог помогает мне.

Вопрос: Каким образом к вам попало орудие преступления, бритва, обмотанная с одного края изолентой? Ответ: Вот это я хорошо помню. Я нашел ее в камере за три дня до смерти Коли. Бритва лежала на столе, под газетой. И сколько она там провалялась, не знаю. Из камеры людей уводили на этап. Может, кто оставил. Когда я нашел эту штуку, не стал спрашивать, чья бритва. Завернул в кусочек целлофана и спрятал бритву за щеку, чтобы контролеры не отобрали во время шмона. Она все время была у меня за щекой или под языком. Только на ночь ее вынимал, чтобы не проглотить. Вытащил изо рта в тот самый вечер, потому что плохо себя чувствовал.

Вопрос: В чем конкретно выражалось ваше недомогание? Ответ: Голова была очень тяжелая, будто мне по маковке треснули кирзовым сапогом. А сапог вложили пару кирпичей. И снова я слышал эти голоса. Это что-то вроде приступов. Мне приказывали, а я делал. Они меня замучили, эти голоса. Смертельно устал от них. Возможно, со мной разговаривал, сам Создатель. Но я плохо понимал его слова. До меня не доходило, чего он хочет. Это болезненное ощущение слышать чей-то голос, будто у тебя в голове работает радио, а ты не можешь его выключить".

Липатов закрыл папку с протоколами допросов, читать дальше, только время тратить. Бывший семинарист нес все ту же околесицу о голосах, которые якобы звучали в его голове, а он, человек, лишенный воли, лишь подчинялся высшим силам. Допросы сокамерников Лобова не внесли ясности. Выяснилось, что в момент убийства большинство обитателей камеры спали. А те, кто бодрствовали, утверждают: Лобов присел на койку, где спал покойный Осадчий. Кажется, они о чем-то поспорили, а затем Лобов достал бритву и полоснул по горлу своего собеседника. Шум не стали поднимать до рассвета, пока сам Лобов не заснул. Этого психа, который постоянно слышит божественные голоса, которому уже присудили принудительное лечение в дурке за убийство священнослужителя, побаивались все арестанты. Верится с трудом. Лобов никогда не пользовался авторитетом среди блатников и, разумеется, не мог держать в страхе Пиночета и Профессора, с которым волею обстоятельств оказался в одной камере.

Коридорный надзиратель сержант внутренней службы Карпухин в своей докладной записке пишет, что на протяжении ночи несколько раз заглядывал в камеру через глазок, но ничего подозрительного не заметил, все было тихо и спокойно. Липатов убрал папку в сейф, погасил настольную лампу. Итак, Осадчий мертв. Что же остается в деле фальшивомонетчиков? Тысяча левых баксов и Максим Жбанов по кличке Жбан, который не хочет говорить. Напуганный последними событиями, он отсиживается на даче любовницы. Оперативники отслеживают контакты Жбана, но пока ничего интересного накопать не удалось.

Липатов поднялся из-за стола, собрался на выход, уже погасил свет в кабинете, когда запищал телефон внутренней связи. Пришлось вернуться и снять трубку. Звонил начальник следственного управления межрайонной прокуратуры Григоренко.

– Завтра в девять у меня начинается оперативное совещание, – сказал он. – Приходи, будут новости.

– По моему делу?

– Читал вчерашнюю суточную сводку происшествий по городу? Четыре трупа на территории гаражей, два убитых милиционера? Так вот, не хочу тебя обнадеживать раньше времени. Но, кажется, у тебя появился ценный свидетель.

– А мне казалось все наоборот, – усмехнулся Липатов. – Моего единственного свидетеля до смерти исполосовали бритвой в камере «Матросской тишины».

– Не все так плохо, – Григоренко не терпелось выложить свежие новости. – Убийство на территории гаражей – типичная бандитская разборка. На пути бандюков оказался милицейский патруль. Бандиты оказались быстрее милиционеров. Кроме того, были убиты двое неизвестных, по предварительным данным, их расстреляли из одного ствола. Кавказцы. Личности установят, станут искать живых сообщников. Через сообщников, возможно, выйдут на исполнителей. Разумеется, если на этих парней еще не надели бетонные башмаки и не пустили плавать в речку.

– При чем тут мое дело?

– Нашелся свидетель разборки. В одном из пустых гаражей проводил время со своей девицей некто Сергей Шаталов. Его весной отчислили за неуспеваемость из ветеринарного техникума. А мать не велела приводить домой девок с улицы. Короче, у парня сплошные неприятности. В гараже он оборудовал что-то вроде распивочной и летней спальни. Он рассказывает, что на территорию гаражей ночью приехали на двух машинах какие-то люди, они заспорили. Но Шаталов даже ухом не повел, он занимался своим делом. Когда грянули первые выстрелы, слез с девицы, упал на земляной пол и кое-как натянул трусы. И так лежал, не поднимая головы, пока не стихла стрельба. Боялся, что случайная пуля заденет. Когда все смолкло, собрался с духом и выглянул наружу через дырку в воротах. Шаталов видел, как возле гаражей на расстоянии пяти метров от него топчется какой-то мужик. Он собирает с земли пачки долларовых банкнот. Парень сразу решил, что деньги фальшивые.

– Этому он в ветеринарном техникуме научился? Ночью с пяти метров отличать подлинные банкноты от фальшивок? Мне бы такие способности.

– Шаталов утверждает, что денег было много. Слишком много, чтобы они оказались настоящими.

– Для человека, отчисленного из техникума, и сотня – большие деньги.

– Нет, ты не понимаешь, – ответил Григоренко. – Денег действительно было много. Этот мужик, что топтался у гаражей, побросал в целлофановый пакет несколько пачек в три пальца толщиной.

– А девица? Она тоже видела эти мифические пачки?

– Ни хрена она не видела. Забилась в угол гаража и не дышала.

– Номера машин этот тип срисовал?

– Потерпи, еще узнаем.

– М-да, свидетель из этого Шаталова почти никакой.

– Но появилась хотя бы зацепка.

– Как нашли парня?

– Он сам нашелся. Судя по всему, полный дегенерат. Вчера утром он позвонил дежурному по городу, интересовался, какое вознаграждение положено человеку за свидетельские показания об убийстве. По телефону пробили его адрес, доставили на Петровку. Вчера вечером его допросили в МУРе, сегодня продолжили допрос. Утром обязательно будут результаты. Дело приняла к производству городская прокуратура. Но, чувствую, и нам достанется кусок пирога.

Липатов поблагодарил начальника за информацию и опустил трубку. Оптимизма Григоренко он не разделял.