Глава шестнадцатая

Минута шла за минутой, час плелся за часом, но вокруг картинной галереи решительно ничего не происходило. Ремизов, окончательно потеряв терпение, извертелся на сидении «Жигулей», проглядел глаза и, кажется, натер кровавые мозоли на мягком месте. Переулок жил своей повседневной жизнью. Изредка мимо серых «Жигулей», накрывшись зонтами, проходили пешеходы, шуршали покрышками автомобили, после полудня тучи опустились ниже, дождевые капли настойчивее застучали по крыше и капоту, и сделалось совсем тоскливо. К трем часам ветер разогнал тучи, дождь немного унялся, а ранние сумерки окрасили переулок в мертвенно серые тона. Порой казалось, что Ремизов попусту теряет время. В «Камее» нет ни одной живой души, даже сторожа, караулящего художественные отбросы. А Бирюков сидит сейчас на теплой квартире одного из своих приятелей художников или у какой-нибудь свойской бабы, сосет пиво, заедая его огненными креветками или жирной рыбой, травит анекдоты, оттягивается в свое удовольствие и не вздыхает ни о чем плохом.

От мыслей о пиве и креветках сделалось дурно. Кофе в термосе не осталось. Ремизов нашел в бардачке забытый вчера бутерброд, завернутый в мятый клок газеты. На подсохшем сыре задом наперед отпечатались типографские буквы. В два укуса съел бутерброд, но чувство голода сделалось еще острее. Живот заурчал, как перегревшийся радиатор. Наискосок от «Камеи» на другой стороне улицы светились неоновые огоньки какой-то забегаловки быстрого питания, а в салон машины таинственным образом проникал аромат жареных пирогов. Ремизов курил сигарету за сигаретой, слушал клокотание в желудке и думал о том, что стоит ему отлучиться хоть на минуту со своего поста, как по закону подлости из «Камеи» появится Бирюков и потеряется в Москве, как в безбрежном море.

Ремизов решил, что дальше ждать не имеет смысла. Он сунул под ремень пистолет, опустил в карман плаща кастет. Выйдя из машины, прошел по тротуару два десятка метров и остановился у парадного входа в картинную галерею. Дверь из двухдюймового стекла с внутренней стороны прикрыта жалюзи так, что невозможно разглядеть, что делается в холле. Видно пластмассовую табличку «Закрыто по техническим причинам». Он нажал кнопку звонка. Если откроют, Ремизов представится санитарным инспектором или найдет другой предлог, чтобы попасть внутрь. Бирюков видел его единственный раз в жизни, когда вместе с боссом приезжали смотреть ту картинку, что художники нарисовали на стене фойе ведомственного Дворца культуры. Вряд ли Бирюков запомнил физиономию начальника охраны комбината минеральных удобрений. А если и запомнил… Что с того? Свое знание он унесет в могилу.

На долгие звонки никто не ответил. Ремизов плюнул на мокрый асфальт, вернулся к машине и сел на водительское место. Чтобы чем-то занять себя и забыть о голоде, залез в записную книжку и стал обзванивать московских знакомых, но никого не застал на месте. Наткнулся на телефон одной дамочки по имени Ира, с которой года два назад познакомился в ресторане «Центральный», затем переночевал в ее квартире где-то на городской окраине и впоследствии, во время наездов в Москву, несколько раз проводил время в объятиях темпераментной шатенки. Ирина сделала своей профессией охоту на богатых женихов, а когда становилось туго с деньгами, подрабатывала проституцией. Она была цепкой ухватистой женщиной, но слишком нерасчетливой, поэтому неудачи преследовали ее во всех начинаниях. Когда Ирина полагала, что к ее ногам упадут ключи от загородной виллы и «Мерседеса», откуда-то сверху сваливался грязный и нищий ханыга, до которого и дотронуться тошно. Она спешно оформляла развод и принималась за поиски нового жениха. К тридцати годам женщина еще не растеряла все иллюзии юности, тешили себя надеждой, что когда-нибудь и ей повезет.

Сегодня голос Ирины звучал тускло, она не выразила радости от звонка Ремизова, едва его вспомнила и промяукала в трубку что-то невразумительное. Возможно, на горизонте маячил новый перспективный жених, возможно, одолели женские дела, но от встречи Ира отказалась.

– Может, голубь, как-нибудь в другой раз? – сказала она. – Только, голубь, не сегодня.

– А я так хотел увидеться, – сказал Ремизов, неожиданно испытав желание. – Соскучился в своей глубинке по столичным штучкам. Думал, вечерком мы потремся пупками и все такое прочее. А то бабки карман оттягивают, таскать их надоело.

При упоминании о деньгах женский голос сделался мягче.

– Сегодня никак, голубь мой, – своих любовников, всех без разбора, Ирина почему-то называла голубями. – Попробуй завтра вечерком. Может быть, я найду свободный часок.

– Сука чертова, – Ремизов нажал отбой и сунул трубку в карман. – Что б тебя кровью вырвало. Вот же бляди, а… И денег им уже не нужно. Свиньи московские.

Когда к парадному входу подкатила «Ауди» с затемненными стеклами, Ремизов икнул. Из машины вышли четверо мужчин и, спасаясь от дождя, забежали под «козырек» картинной галереи, кто-то нажал кнопку звонка. Дверь открылась так быстро, будто гостей уже ждали с другой стороны. Через пару секунд тротуар опустел. Ремизов перевел дух, подождал, когда уймется проклятая икота. Передернув затвор пистолета, выбрался из «жигуленка», дошагал до «Ауди» и ногтем поскреб стекло водительской дверцы. Сидевший за рулем бритый наголо малый лет двадцати пяти, вопросительно посмотрел на незнакомца и опустил стекло.

– Земляк, я тут немного заблудился, мне нужен переулок, ну, как там его, – Ремизов глупо улыбался. – Товарищеский что ли… У меня тут на бумажке все записано.

Он опустил руку в карман плаща, но вместо бумажки вытащил пистолет, ткнул стволом в верхнюю челюсть водилы. Другой рукой открыл дверцу.

– Двигайся на пассажирское место, – хриплым шепотом приказал Ремизов. – Держи лапки на коленях. Все делай медленно. Нам некуда торопиться.

Ремизов упал в водительское кресло, приставил ствол к бедру водителя, захлопнул дверцу.

– Ты кого сюда привез?

– Это бизнесмены. Они приехали за деньгами.

– Это быки, мать твою. Я что, слепой? А бизнесмены из них, как из говна котлеты.

– Я клянусь вам…

– Мальчик, если ты еще раз соврешь дяденьке, он очень расстроится и сделает тебе бобо, – пообещал Ремизов. – Я пальну в бедро, в трубчатую кость, затем прострелю бедренную артерию. И через пять минут твое тело утонет в кровавой луже. Где твоя пушка?

– У меня нет оружия. В багажнике лежит карабин. А я пустой.

Ремизов, протянув вперед свободную руку, ощупал молодого человека.

– Вам нужна машина?

– Мне нужна правда, сукин ты сын. Кто ждет твоих хозяев в «Камее»?

– Некто Архипов, он там главный, ну, по живописи. Он должен отдать какие-то деньги. Больше я ничего не знаю.

– Много денег?

– Наверное, немало. Мне точно не известно.

– Как тебя зовут?

– Боря. То есть Борис.

– Ну, надо же… Боря… Какое совпадение. У меня был кобель Боря, стафордширский терьер. Сдох в прошлом году, ах… Ну, точнее говоря, я его пристрелил сдуру, по пьяной лавочке, когда новый пистолет пробовал.

– Понимаю, – водитель вытер ладонью влажный лоб.

– Ни хрена ты не понимаешь, придурок. Ты слышал когда-нибудь такое имя: Леонид Бирюков?

– Ни разу. Честное слово.

– Хорошо. Мы вместе с тобой, мальчик, войдем в эту галерею. И ты познакомишь меня со своими друзьями. Ведь ты хочешь меня с ними познакомить?

– Очень, – водила облизал пересохшие губы. – Очень хочу.

Окна рабочего кабинета Архипова выходили в переулок, время от времени он подбегал к опущенным жалюзи, сквозь узкую щелку видел скучную городскую панораму, надоевшую до тошноты. Мокрый асфальт, усеянный желтыми листьями, дом на противоположной стороне улице, редких пешеходов. Он отходил от окна, падал в кресло, смотрел на часы. Рука сама тянулась к бутылке, но галерейщик сдерживал желание, приложившись к горлышку лишь однажды, сделал остановку. Горобец обещал приехать в пять тридцать вечера, но скоро шесть, а его все нет. Мог бы и поторопиться, кажется, он рассчитывает получить более двух миллионов долларов, а не пару тонн свиного навоза.

В галерее стояла тишина, какая бывает только ночью на кладбище. Бирюков сидел где-то в подвале, наверх не поднимался, телефон молчал, тикали напольные часы, словно отмеряли последние минуты жизни своего хозяина. Лишь однажды эту тишину нарушил какой-то ханыга в мятом плаще. Встав перед парадной дверью «Камеи» он принялся терзать звонок. Архипов вышел в холл, осторожно сдвинул жалюзи и долго рассматривал непрошеного посетителя. Возможно, какой-нибудь художник явился сюда, чтобы забрать картину, не проданную на прошлой выставке. Морда незнакомая, какая-то помятая, будто мужик провел бурную ночь в объятиях нимфоманки. Но Архипов не может знать в лицо каждого придурка, который выставляет свою мазню в его галерее. Человек позвонил последний раз, смачно плюнул под ноги, развернулся и ушел.

Галерейщик побродил по холлу, слушая эхо своих шагов, вернулся в кабинет, откопав в столе спортивный журнал за позапрошлый месяц, принялся изучать статью, посвященную одному известному футболисту, но так и не смог понять смысл прочитанного. За окном смеркалось, но Архипов не зажигал света. Страх, намертво вцепившийся в душу, не отпускал. Время от времени Архипов грустно смотрел на сумку, набитую деньгами, стоявшую на полу возле тумбы стола, вздыхал и принимался снова листать журнал. Звонок в дверь раздался в тот момент, когда Архипов, окончательно измотанный ожиданием, снова потянулся к бутылке. Он вскочил с кресла, опрометью бросился в холл, раздвинул жалюзи. На тротуаре Роман Горобец, а с ним еще три добрых молодца. Архипов повернул ключ в замке. Пропуская гостей в холл, он старался улыбаться, словно искренне радовался встречи с друзьями, встрече, о которой мечтал сто лет. Вместо улыбки получалась ухмылка, похожая на гримасу боли или отчаяния.

– Сюда, пожалуйста, – Архипов показал, как пройти в кабинет, хотя Горобец ориентировался в галерее не хуже хозяина. – Присаживайтесь. Вот в кресла или на диван. Здесь вам будет удобно. Что будем пить? Виски, водка с лимонным соком? Угощайтесь.

Он зажег верхний свет, опустил крышку бара, поставил на журнальный столик бокалы матового стекла с толстым дном, графин с лимонным напитком, несколько бутылок теплого пива и кое-что покрепче. Сердце билось где-то у самого горла, стучало, как отбойный молоток, часто и тяжело, ладони потели от волнения. Бутылки и стаканы, которые Архипов вытаскивал из бара, сделались скользкими, будто смазанными жиром, и готовы были выскользнуть из рук и грохнуться на пол. Горобец скинул плащ, пристроил его на вешалке. Расстегнул пуговицы синего двубортного пиджака в узкую серую полосочку, поправил узел галстука.

Его парни приземлились на диване, стали вопросительно поглядывать то на босса, то на бутылки, расставленные на столе. Горобец, упав в кресло, вытянул ноги и кивнул парням, мол, можете немного выпить, если уж приспичило. Вам бы только дорваться до халявной выпивки, а дело по боку.

– Ты здесь один?

– Разумеется, – Архипов кисло улыбался. – Вот уже неделю в галерее не появлялась даже поломойка. Чувствуйте себя спокойно, никаких гостей не появится. Мы начали делать новую экспозицию современного авангарда, но все остановилось на полдороги. Трудно подобрать что-то стоящее при всем обилии…

Горобец, не дослушав болтовню, раздраженно махнул рукой.

– Где деньги?

– Миллион здесь, в сумке, – скороговоркой выпалил Архипов. Он стоял навытяжку перед Горобцом, стараясь справиться с волнением, но ничего не получалось. – Вон она, стоит у тумбы стола. Остальные деньги внизу, в хранилище. Я их сейчас же подниму наверх.

– А что твой Шагал? Наверное, какая-нибудь мазня, которую сляпал ученик художественного училища, чтобы подработать сотню баксов? А ты хочешь втюхать этот шедевр за двести штук? А, я угадал?

– Ну что ты, – Архипов пожал плечами. – Ты знаешь меня много лет. Никакого кадалова. Я купил эту картину, когда был при деньгах. Подумал, что это хорошее вложение капиталла. Живопись растет в цене, я имею в виду настоящих мастеров, быстрее, чем крупные бриллианты. Надо только уметь найти продавца. Кроме того, у меня на руках сертификаты, удостоверяющие подлинность картины. Они подписаны крупнейшими специалистами по русской живописи двадцатых-тридцатых годов.

– Это ты рассказываешь мне? Рассказываешь про какие-то дерьмовые сертификаты, которые кто-то там подписал? – Горобец погладил пальцами тонкие усики. – Да я таких бумажек тебе за день сотню нашлепаю. А вот Васька, – он показал пальцем на парня, присосавшегося к горлышку пивной бутылки, – Васька поставит любые подписи, хоть самого… Его.

Горобец показал пальцем на потолок.

– Один в один получится, не отличишь. Так что это за картина?

– Настоящий Шагал, голубой период, размер сорок на пятьдесят, масло, пейзаж Витебска, – ответил Архипов. – Через пару минут ты сам все увидишь. Я уже облажался один раз. С Шагалом такого не повторится.

– Вериться с трудом.

Архипов, чтобы скорее свернуть со скользкой темы, с мифического Шагала на стезю правды, подошел к столу, поднял сумку и, отступив к креслу, поставил ее у ног Горобца, расстегнул «молнию».

– Можешь пересчитать. Остальное я сейчас принесу. Одну минуту.

Архипов сделал два шага к двери, он остановился и вздрогнул, будто его вдоль спины протянули кнутом. У входной двери раздался звонок. Один, другой, третий… Горобец встал с кресла.

– Ты же сказал, что никто не придет, – спросил он. – Кто это?

– Представления не имею, – почему-то шепотом ответил Архипов, слушая, как надрывается звонок. – Я никого не жду.

– Тогда пойдем посмотрим, – сказал Горобец и обратился к своим парням. – Сидите здесь, не высовывайте носа. И не очень налегайте на это пойло.

Хозяин галереи и Горобец прошли в холл. Архипов чуть сдвинул жалюзи. На пороге стоял молодой человек в темном костюме и тот самый тип в мятом плаще, что трезвонил в дверь пару часов назад, а потом плюнул и ушел. Горобец тоже выглянул на улицу сквозь щель в жалюзи.

– Это мой водила, Борис, – сказал он. – А вот что за хмырь рядом с ним?

– Наверное, какой-нибудь олух. Художник пришел забрать непроданную картину. Здесь постоянно трутся всякие идиоты, которые возомнили себя непризнанными гениями.

– Тогда открывай.

Архипов подошел к парадной двери, поднял жалюзи, повернул ключ в замке и, впустив посетителей в помещение, снова запер дверь. Борис стоял, понуро опустив голову, и молчал.

– Вы кто? – обратился Архипов к незнакомцу. – Хотите забрать картину? Мы откроемся через неделю. Тогда и приходите.

– Ты хозяин этой сраной забегаловки?

– Хозяин, – тупо кивнул Архипов, не понимая, как следует реагировать на чужое хамство. – А вы…

– А я хочу забрать не картину, а одного типа по фамилии Бирюков. Он прячется в вашей галерее, – ответил самозванный художник. – Обещаю, что никто не пострадает. Мне нужен только этот тип. Он один и больше никто.

– Здесь нет никакого Бирюкова, – голос Архипова дрогнул.

– Еще раз соврешь, первая пуля – твоя.

Только тут Архипов увидел в руке незнакомца пистолет. Ствол был направлен на Горобца.

– Где Бирюков?

– Он… Он валяется в подвале, спит в обнимку с бутылкой, – прошептал Архипов. – В коридоре лестница, которая ведет вниз, в хранилище. Бирюков там.

– Ты же говорил, что в галерее никого нет, – Горобец оскалил зубы. – Сволочь, ты снова соврал мне…

– Заткнись, кусок дерьма, – прошипел Ремизов. – У тебя есть оружие? Вытащи ствол двумя пальцами, брось на пол и толкни ногой в дальний угол.

– Моя фамилия Горобец. Может быть, вы слышали…

– Пошел на хер. Делай, что говорю.

Горобец посмотрел на Архипова, сделав страшные глаза, прошептал пару ругательств. Вытащив из подплечной кобуры «Браунинг» тридцать восьмого калибра, бросил его на пол и отфутболил в дальний угол, где в кадке пылился пластмассовый фикус.

– Где твои парни? – Ремизов, прищурившись, смотрел на Горобца. – В кабинете? Хорошо. Никакого шухера. Мы все входим туда. Горобец и я последними. Горобец приказывает своим парням положить оружие на стол. Позже Архипов выносит стволы в коридор и бросает пушки в урну. Последовательность действий ясна? Или повторить по новой?

– Ясна, – буркнул Горобец.

– Предупреждаю, я стреляю быстро и точно, – Ремизов зашел за спину Горобца, ухватил его пятерней за ворот пиджака и ткнул под левую лопатку стволом своей пушки. – Если кто-то попытается поиграть в героя России, первым я положу тебя. А потом остальных. На все дело мне потребуется три с половиной секунды.

Дверь в кабинет распахнулась и молодые люди, устроившиеся на диване и налегавшие на дармовую выпивку, увидели бледную физиономию хозяина картинной галереи, за ним в комнату вошел и встал у стены водитель Боря. Он комкал в кулаке носовой платок и, кажется, готов был прослезиться. Следом появился Горобец, ему в затылок дышал какой-то незнакомый мужик в мятом плаще.

– Ребята, возникла небольшая проблема, которая рассосется, если вы будете вести себя так, как я скажу, – объявил Горобец зычным хорошо поставленным голосом. – Медленно достаньте свои пушки, положите их на стол. Вы слышите, что я сказал? И уберите наконец эту чертову выпивку. Здесь не вокзальная забегаловка. Ну… Пушки на стол. Николай – ты первый. И никаких резких движений. Тогда никто не пострадает.

Архипов шагнул вперед, наклонился и, освобождая место, одним движением руки смахнул на пол бутылки и стаканы. Молодые люди переглянулись, стараясь понять, что к чему. Николай привстал, вытянул из-под ремня пистолет, положил его на край стола, снова опустился на диван. Его сосед достал из-за пазухи сначала «Люгер», затем «ПМ» и две снаряженных обоймы. Последним на стол лег шестизарядный револьвер с фабричным клеймом и серийным номером, стертыми напильником. Архипов проворно сбросил стволы в мельхиоровую вазу для фруктов в форме старинной ладьи. Ремизов толкнул в спину Горобца.

– Садись в кресло, – не опуская пистолета, Ремизов попятился к выходу, пальцем поманил за собой Архипова. – У тебя есть ключ от этой двери?

– Разумеется, это же мой кабинет.

– Тогда так. Вы, мальчики, сидите тут и ведите себя хорошо. Минут через десять дверь откроем. Вы снова станете свободными людьми, и мы разойдемся, как водка на троих.

Архипов вышел в приемную, поставил на стол секретаря мельхиоровую вазу. Дрожащими руками пошарил по карманам, мучительно долго выбирал нужный ключ. Наконец захлопнул дверь в кабинет, вставил ключ в замочную скважину и дважды повернул его. Затем по приказу Ремизова вывалил пистолеты и снаряженные обоймы в корзину для бумаг. Левой рукой Ремизов ухватил галерейщика за конец галстука, развернул Архипова спиной к себе и, толкнув коленом под зад, повел к лестнице, как собаку на поводке. Десяток метров прошли коридором, на секунду остановились перед ступенями лестницы, штопором спускающейся вниз.

– Где прячется эта скотина? – прошептал Ремизов.

– Это в конце коридора, – также шепотом ответил Архипов, стараясь импровизировать. – Там есть что-то вроде подсобки. Стоит раскладушка, есть матрас, раковина и даже плевательница. Бирюков выпил лишнего и теперь отдыхает.

– Он твой друг?

– Нет, упаси Бог. У меня нет таких друзей. Он одаренный художник, но законченный алкаш. Его картины хорошо продаются. С этих продаж и мне перепадают крошки. Поэтому я позволяю ему некоторые вольности. Ну, с выпивкой и отдыхом в каморке для служебного персонала. Пусть просохнет человек, если перебрал…

– Я смотрю, тут у вас куда ни плюнь, попадешь в алкаша. У него случайно нет с собой пушки?

– Что вы… Бирюков убежденный пацифист. Он презирает оружие.

– Ладно, будем считать, что я поверил. Спускайся медленно. Свет внизу не зажигай. И только дернись… Пулю я пожалею, просто удавлю тебя на твоем же галстуке. А потом сапожным ножом вскрою брюхо. И выпущу кишки.

Стараясь не споткнуться на темной лестнице, держась за перила, Архипов спускался вниз, чувствуя, как галстук натягивается, сдавливает шею. Когда крутые ступени кончились, в коридоре под лестницей он почувствовал себя немного увереннее. Через неплотно закрытую дверь туалета пробивался свет электрической лампочки. Впереди темнота. Тишина такая, что слышно, как в туалете из крана в раковину капает вода.

– Ну, где он дрыхнет? – едва шевеля губами спросил Ремизов.

– Говорю же, в самом конце коридора, – прошептал в ответ Архипов и получил пинок в зад. – Там маленькая каморка.

– Топай, сволочь вонючая.

Архипов медленно двинулся вперед, касаясь рукой стены и считая шаги. Длина коридора – примерно тридцать пять метров. Значит, семьдесят шагов. И что дальше? Пуля в спину или заряд картечи в грудь. Надо думать, Бирюков видел на мониторе все, что происходило наверху в служебном кабинете. Наверняка он покинул помещение охраны, прихватив дробовик, перебрался в конец коридора и устроился там в полутораметровой нише. Можно считать, он в безопасности. Двадцать восемь шагов…

А вот как спастись Архипову, попавшему между молотом и наковальней, это вопрос. Сзади напирает вооруженный лоб, впереди темнота и Бирюков с помповым ружьем. Архипов чувствовал, как ноги налились тяжестью, а правая коленка стала предательски дрожать. Рубашка под пиджаком прилипла к спине, а в глотке пересохло. Этот тип в плаще то дергал Архипова за галстук так, что перехватывало дыхание, то подталкивал его в спину. И трудно понять, что этот сумасшедший хочет от него. Идти быстрее? Или наоборот, сбавить обороты? И что же делать, как не нарваться на пулю? Сорок шесть шагов… Спасения не было. Ни одна светлая мысль так и не пришла в голову. Оставалось надеяться на случай, на удачу. Архипов остановился и тут же получил увесистый пинок в зад. Шестьдесят два шага…

– Ложись, – голос, долетевший из темноты, эхом прокатился по коридору. – На пол.

Архипов резко подогнул колени, бросился вниз на бетонный пол. Шелковый галстук натянулся, выскользнул из кулака Ремизова. Через долю секунду прогремел выстрел помпового ружья. Из ствола посыпался сноп искр. В их свете Архипов на мгновение увидел Бирюкова, стоявшего в нескольких шагах от него, в самом конце коридора. И снова стало темно. По полу запрыгала пластиковая гильза. Ремизов, опустившись на колени, дважды выстрелил в ответ и промазал. Кровь заливала глаза, темно, он не видел своей цели. Пули выбили кирпичную крошку из стены.

– Суки, – сказал Ремизов. – Бляди драные.

Простреленная рука с оружием опустилась вниз, повисла. Он успел переложить пистолет в левую руку, но было поздно. Бирюков передернул затвор, шагнул вперед и нажал на спусковой крючок. Новый выстрел в замкнутом помещении прозвучал громче. От этого грохота у распластавшегося на полу Архипова заложило уши. Через секунду он почувствовал, что на него сверху навалилось что-то тяжелое. Он попытался сбросить с себя груз, но тут прришел новый приступ слабости. Он лишь слабо застонал, стараясь перевернуться с живота на бок. Бирюков, пошарив рукой по стене, щелкнул кнопкой выключателя, вспыхнул верхний свет. Архипов ни живой ни мертвый на полу, вдыхая запах горелого пороха, чувствуюя, что сверху за ворот рубахи капает что-то вязкое, горячее. Бирюков, положив на пол обрез ружья, ухватил Ремизова за щиколотки ног, стащил тело с Архипова.

– Быстрее, поднимайся, – крикнул Бирюков. – Открывая дверь хранилища.

Архипов встал на колени, хватаясь за стену, поднялся на ноги, сбросил с себя залитый кровью пиджак. Он нашарил в брючном кармане тяжелую связку ключей, долго возился с железной дверью. Наконец открыл ее, зажег свет. В хранилище прохладно, дышалось легко. Картины в два яруса, одна над другой, стояли у задней стены на специальных подставках. По углам расставлены макеты скульптур, которым не нашлось места в основной экспозиции. Бирюков, пятясь задом, обеими руками ухватив Ремизова за воротник плаща, втащил тело в хранилище, бросил у двери вдоль стены.

Архипов взглянул на убитого и отвел взгляд. Картечь превратила лицо в кровавое месиво. Правый глаз вытек, зубов во рту не осталась, вместо носа черная дырка, отстрелянная нижняя челюсть повисла на лоскуте кожи. Преодолев брезгливость и страх, Архипов наклонился над трупом, распахнул полы плаща, пошарив по внутренним карманам, достал толстое портмоне с золотыми уголками. В правом отделении стопка долларовых банкнот, в левом документы. Паспорт, водительские права на имя Ивана Николаевича Золотарева, жителя поселка Лысьва Пермской области. Удостоверение главного технолога молочного завода и красная книжечка думского депутата.

– Золотарев, депутат Пермской областной думы, – вслух прочитал Архипов. – Надо же… Что-то здесь не так. Господи… Произошла какая-то чудовищная дикая ошибка. Мы убили случайного человека. Депутата думы, главного технолога молочного завода. Отца двоих детей. Боже, что мы наделали?

– Мы убили… Мы пахали, – процедил сквозь зубы Бирюков. – Я мочканул эту сволочь, лично я. На тебе крови нет, если не считать пятен на рубашке и испорченного галстука. Так что не переживай без причины. А какой он депутат, технолог и отец благородного семейства я тебе потом расскажу. Не в этом месте и не в это время.

– Но там же написано…

Архивов вырвал портмоне и документы из рук галерейщика, сунул это добро карман.

– Кончай базарить. Запирайся изнутри, гаси свет. Сиди тут и не чирикай. И еще вот что… У тебя дубликат ключа от комнаты охраны. Если в коридоре начнется пожар, я не смогу пробиться к щитку и включить систему пожаротушения. В таком случае это должен сделать ты. Иначе мне хрендец.

– Сделаю, – кивнул Архипов.

Захлопнув дверь в хранилище, Бирюков выскочил в коридор, нырнул в комнату охраны и включил мониторы. Камера слежения, установленная в кабинете хозяина «Камеи», фиксировала, как два молодца, навалившись плечами на входную дверь, пытались выломать ее вместе с косяком. Сзади напирали еще два парня. Командовал действиями Горобец. Встав посередине комнаты, он отчаянно махал руками и выкрикивал короткие команды вперемежку с матерной бранью. Дверь, уже готовая развалиться надвое, ходила ходуном, но еще чудом держалась на петлях.

Сдвинув пластиковый щиток, закрывающий панель управления, Бирюков большим пальцем утопил синюю кнопку, блокирующую парадный вход. Перед стеклянной дверью, ведущей на улицу, опустилась стальная решетка. Теперь путь к отступлению отрезан. Затем он поочередно нажал желтые кнопки, вырубил свет в холле, приемной и кабинете, на лестнице, во всех выставочных залах. Бирюков выключил мониторы, вышел в темный коридор. И застыл на месте, прислушиваясь к звукам, доносящимся сверху.

Свет в кабинете вырубился в тот момент, когда дверь, не выдержав очередного натиска, разломилась надвое. Горобец с парнями высыпали в приемную и обнаружили свои пушки в корзине для бумаг. Когда они сидели под замком в кабинете, услышали два приглушенных выстрела. Били из ружья, не из пистолета, это ясно даже любителю. Но кто палил, и откуда донеслись те звуки? Из залов галереи или из подвала? Понять невозможно. Человек в плаще вооружен пистолетом, значит, стрелял не он. Кто в таком случае? Архипов? Выстрелы прогремели, и стало тихо. Минута текла за минутой, но ничего не происходило. Тогда Горобец выругался и приказал выламывать дверь.

– Леня, Василий спуститесь вниз по винтовой лестнице, проверьте подвал, – скомандовал Горобец. – Боря и Паша посмотрите в залах. Тут прячется один отброс по фамилии Бирюков, какой-то спившийся художник. Видимо, на почве алкоголизма у него окончательно съехала крыша. И он схватился за ружье. Увидите его, кончайте на месте без разговоров.

– У меня нет пистолета, – подал голос водитель.

– Тебе Павел даст свой, у него два ствола, – поморщился Горобец. – Архипова не трогать. Пока… До тех пор, пока он не вернет деньги и картину, которую он выдает за Шагала. Я дежурю в холе у входной двери. Все, инструктаж закончен. Приступайте.

Вместо того, чтобы бежать в холл, Горобец вернулся в кабинет, открыл сумку и стал лихорадочно перебирать пачки стодолларовых банкнот. Он не рискнул заниматься пересчетом денег в присутствии молодых отморозков, рассудив, что при виде целого состояния, которое можно потрогать, взять в руки, и у нормального человека начинается приступ алчности, в голову лезут шальные мысли. И все может закончиться кровью. На улице пасмурный дождливый вечер, вертикальные жалюзи из плотной ткани закрыты, свет не горит. Вот и посчитай тут, сколько зелени в сумке. Ясно, на слово Архипову верить нельзя. Чувствуя, что руки вспотели, Горобец без устали выкладывал пачки долларов на журнальный стол и беззвучно шевелил губами.

– Шестьсот пятьдесят, – прошептал он.

И, услышав новый ружейный залп, вздрогнул. Тут же прогремело несколько ответных выстрелов из пистолета. И все стихло. Горобец сгреб деньги в сумку, поднялся на ноги и замер, прислушиваясь, но ничего не услышал.