С утра пораньше Девяткин появился в загородном доме воровского авторитета Игоря Петровича Назарова, для своих Назара. Хозяин в честь приезда московского гостя сменил спортивные штаны и майку на дорогой итальянский костюм и даже, что случалось редко, повязал галстук. Назар давно легализовал свои доходы, открыл несколько фирм, которые занимались не поймешь чем, но окончательно от дел не отошел. Он предоставлял силовую защиту предпринимателем, имел свою долю в подпольном игровом бизнесе, помогал отстирывать грязные деньги. Если верить слухам, на совести Назара были и другие дела, покруче. Но сегодня Девяткин слухам не верил.

Встретив гостя в холле на первом этаже, Назар коротко доложил, что просьба, которой накануне его озадачил майор, выполнена, но придется подождать полчаса, пока подгонят машину. Чтобы скоротать время, можно осмотреть дом и выпить кофе. Девяткин не отказался ни от кофе, ни от экскурсии. Ему понравился зимний сад с фонтаном, бильярдная на втором этаже с шикарным видом на озеро, окруженное желтеющими ивами.

В каминном зале, куда лакей в белых перчатках и сюртуке, сшитым на старинный манер, принес кофе и коньяк, Девяткин устроился в мягком кресле и стал рассматривать наборные полы из итальянского мрамора и портреты работы известного московского художника. На полотнах были изображены сам Назар, облаченный во фрак. Его последняя жена, дети разных возрастов от первой, второй и третьей жены. И старуха мать, величественная седовласая дама с высокой прической в строгом платье, расшитом серебряной ниткой, в норковом палантине на плечах. Шею украшала диадема с крупными камушками. Своего отца Назар не помнил, мужика по пьяни зарезало электричкой, когда сын еще ходить не научился. От предка ничего не осталось, даже фотокарточки.

– Кучеряво живешь, – подводя итоги наблюдениям, сказал Девяткин. – Без бля, завидую. Но…

– Что «но»? – насторожился Назар.

– Но в твоем доме дворцового типа пахнет, как в мертвецкой, – сурово свел брови Девяткин. – Если устроить тут еще два зимних сада, даже три, а на всех подоконниках герань поставить, аромат цветов все равно не перебьет паршивый трупный запах. А поглядишь на твой выводок и твою телку, – Девяткин показал пальцем на портреты детей и жены, – прямо-таки особы голубых кровей. Особенно детки.

После бездарного провала засады в больницы, гибели Рувинского и двух оперативников, Девяткин пребывал в самом гнусном отвратительном настроении. Становилось немного легче, когда жизненный тонус удавалось испортить окружающим людям. Тому же Назару, например.

– Это в каком смысле? – хозяин чутко повел носом, он не сразу понял образные иносказания милиционера.

– В том смысле, что трупов на тебе – без счета. Пролитую кровь надо ведрами мерить. Калькулятором считать. Но со счета все равно собьешься. Вот и воняет тут мертвечиной.

– То дела давно минувших дней, – Назар увял, как засохший цветочек, и беспокойно заерзал на кресле. – Когда я начинал, иначе нельзя было. Времена были волчьи. А дети что… Они за грехи отцов не отвечают.

– Ты так думаешь? – насупился Девяткин. – Не отвечают? А кто тогда отвечает? Ты не отвечаешь. И дети твои тоже не отвечают. И жена. Вот я и спрашиваю: кто тогда отвечает? Может быть, она?

Девяткин показал пальцем на портрет величественно старухи, похожей на герцогиню. Мать Назара всю жизнь до старости проработала уборщицей в булочной на городской окраине. По жизни была похожа на горбатого сморщенного гнома. Теперь она доживала век в крошечном домике, издали напоминающим рубленную баньку с одним окошком, стоящую вдалеке от барской усадьбы. Платьев, расшитых серебром, и диадем с брильянтами она сроду в глаза не видела, и норковых палантинов ей не обламывалось. Саму старуху гостям не показывали, только этот портрет, потому что бабка молола всякий вздор о прошлой жизни, о работе в булочной и муже пьянице. А Назару приходилось краснеть перед людьми.

– Она-то тут при чем? – Назар поставил чашку на столик.

– И она не при чем, – кивнул Девяткин. – Это я к тому, что за грехи отцов дети отвечают. Понял? Дети. Они и только они.

Девяткин вынес этот суровый приговор, решив, что настроение Назару испортил окончательно и бесповоротно. И на сердце сразу стало легче.

– Ну, это ваше мнение, – Назар покашлял в кулак и как-то сжался, переваривая откровение. – Сами просите об услуге. Потом приходите в мой дом и говорите, что дети во всем виноваты. Это как-то… Даже не знаю… Не по-людски. Я ведь старался, пацанов на уши поставил, чтобы сегодня к утру все оформили. А вы…

– Ладно, не дуйся, как мышь на крупу, – смягчился Девяткин. – Это я вроде что-то вроде разъяснительной беседы с тобой провожу. В порядке воспитания.

Звонок мобильного телефона немного разрядил тягостную атмосферу. Назар что-то пробухтел в трубку и объявил, что можно выходить. У заднего входа в особняк стоял темный «сааб» с депутатским номером. Девяткин распахнул заднюю дверцу, развернул темный пластиковый пакет, лежавший на сидении. И осмотрел автомат и два снаряженных магазина. Он вылез из машины, поблагодарил Назара за работу.

– Автомат-то вам зачем? – подколол Назар. – Или милиционерам запретили пользоваться табельным оружием?

– Много будешь знать – недолго проживешь, – ответил Девяткин. – Расскажи поподробнее: что за машина и что за ствол?

– Тачку в угоне уже полгода, стояла где-то в отстойнике у моих парней. Словно вас дожидалась. Номера не перебивали, машину не перекрашивали. Хотели ее пульнуть в другой город, но заказов на такую тачку не было. Номера фуфловые. Но сделаны хорошо. А ствол одного приятеля, которого еще год назад закопали. Как бы бесхозный остался. Куплен с рук где-то на юге. Точно знаю, что из ствола кого-то завалили. Кого – не помню. Подходит?

– Нормально, – кивнул Девяткин. – Спасибо за работу.

– Еще один вопрос можно? Зачем вам депутатские номера?

– А тебе они для чего? Правильно. Чтобы менты не тормозили.

Он пожал руку Назару, сел за руль и поехал к воротам усадьбы. Хозяин проводил машину тяжелым взглядом и сказал водителю.

– Все-таки люди – свиньи. Сам ездит на паленой тачке со стволом, который в розыске. А мне такие понты кидает – во всем, говорит, твои дети виноваты. Ему услугу делаешь, а он… Будто на ментах крови меньше, чем на мне.

– А вы не делайте услуг в следующий раз, – посоветовал водитель.

– Ему не сделаешь, так потом столько неприятностей огребешь, что тошно станет. А Вовка Рогуль – тот и вовсе по его милости на киче заживо сгниет. Ладно… В этот раз хоть «спасибо» сказал, а не в морду съездил. Кстати, в комнатах надо проветрить. Запах действительно неприятный. Будто насрал кто-то.

Назар повздыхал и ушел в дом.

Сергей Николаевич Олейник никуда не торопился, потому что привык выезжать в аэропорт заранее. Он не любил выкидывать деньги на ветер, летал эконом классом, а в полете обычно читал газеты или слушал плеер. Выйдя из дома, он устроился на заднем диване «Мерседеса», прикурил сигарету и, когда машина трогалась, помахал рукой Марине. Девица, одетая в белый свитер и сапоги на шпильке, на прощание тряхнула своими роскошными волосами и послала любовнику воздушный поцелуй. Скоро ее отвезут в Москву, Марина не любила оставаться в доме, когда в нем нет Олейника.

«Мерседес» прокатился по центральной улице дачного поселка, выехал к посту охраны, где на вахте дежурили два мухомора в камуфляже и фуражках неизвестного рода войск. Полосатая палка шлагбаума поднялась, машина выехала на узкую дорогу, пересекающую поле и сосновые лесопосадки. Сидевший за рулем начальник службы безопасности Алексей Озеров прибавил газа, но Олейник, тут же сделал замечание.

– Мы, Алексей, кажется, не на кладбище собрались. Всего-навсего в аэропорт.

– Виноват. Привык нарушать…

– Надо отвыкать. И пристегнись, пожалуйста.

Озеров сбавил ход и накинул ремень. До выезда на Рижскую трассу маршрут пролегал через две деревеньки, больше похожие на дачные поселки, а дальше несколько километров по шоссе в два ряда, через хвойный лес. В обычный будний день машин совсем немного. Сеялся мелкий дождь, мокрое полотно асфальта блестело, отражая серое небо. Олейник достал мобильник, перед отлетом он хотел позвонить сыну в Америку, переброситься с ним парой фраз о жизни. Но передумал, решив, что позвонит Максиму из аэропорта, когда сдаст багаж. А сейчас можно просмотреть сегодняшние газеты.

Раскрыв кейс, вытащил первую попавшуюся газету и прочитал заголовок на первой полосе: «Сбежавший из психушки еврей снова убивает». И портрет какого-то мужика с обрюзгшей небритой мордой и глазами навыкате, будто сбежал он не из психушки, а из вытрезвителя. Олейник выразительно поморщился, горничная по ошибке оставила на столике не деловые газеты, а желтые листки, где печатали всякую непотребную дрянь про постельные дела звезд эстрады и убийства. Он подумал, что среди этих заметок наверняка найдется та, где пишут о гибели юриста Рувинского.

Олейник перевернул страницу, но так и не успел найти нужный репортаж. Обгоняя «Мерседес» на встречную полосу вылетел «сааб» с затемненными стеклами. Поравнявшись с мерсом, он почему-то тормознул, повис на заднем бампере и посигналил двумя короткими гудками. Олейник обратил внимание на российский триколор на номерном знаке, не иначе как депутат опаздывает к любовнице или в кабак.

– Леша, пропусти этого отморозка, – сказал Олейник.

Озеров чуть сбавил ход и прижался к обочине. «Сааб» тут же рванулся вперед, выскакивая на встречную полосу, вильнул, царапнул задним крылом переднее крыло «Мерседеса». Свернул направо и остановился так резко, что мерс едва не въехал в него.

– Вот же урод, – крикнул Озеров и обернулся. – Предлагаю ехать дальше.

– Не видишь: у этой мрази депутатские номера.

Олейник молча скомкал газету. Озеров еще не успел отстегнуть ремень безопасности, когда у заднего бампера мерса остановились «Жигули».

– Трогай, это подстава, – крикнул Олейник.

Он на секунду закрыл глаза и подумал, что трогать, собственно, некуда. Машину заблокировали с обеих сторон и теперь черт знает, чем кончится эта история. Ясно, что цветов и коробку конфет Олейнику не подарят. А вот без денег и баз машины можно остаться запросто. Движения по шоссе, как назло, никакого… Он не довел мысль до конца, он даже не успел испугаться. Просто смотрел в затылок Озерова, начальник службы безопасности, одной рукой нажал кнопку центрального замка и заблокировал двери. Другую руку запустил под пиджак, вытаскивая из подплечной кобуры пистолет.

Дверца «сааба» распахнулась, на асфальт ступил Девяткин, одетый в серый плащ и кепку. Он держал в руках продолговатый сверток. Секунда. И пластиковый пакет полетел на дорогу. Олейник, как загипнотизированный, уставился на ствол автомата. Ударила короткая очередь. Пули прошили лобовое стекло. Брызнула кровь, Леша Озеров, все же успевший вытащить ствол, приподнял руку. Еще одна короткая очередь. По салону разлетелись мелкие стекляшки. Озеров выпустил пистолет и осел в своем кресле, навалившись грудью на руль.

Кто-то дергал и не мог открыть заднюю дверцу. Олейник, парализованный страхом, повернул голову налево. Сбоку стоял верзила в темном балоньевом плаще. Убедившись, что дверь не открыть, он врезал рукояткой пистолета по стеклу, но с первого удара не разбил. Олейник с тоской подумал, что мерс никто не угонит и лопатник останется на месте, в левом кармане пиджака. Эти люди пришли по его душу. Им не нужны ни деньги, ни тачка. Брызнуло осколками разбитое стекло. Олейник успел прикрыть лицо рукой.

В следующую секунду он увидел, как в салон заглянул Девяткин. Взгляды встретились. Олейник отвернулся и опустил голову. Автоматная очередь ударила в плечо и шею. Он повалился на сидение, стараясь что-то сказать. С любым человеком можно договориться, любого можно человека купить. Но сейчас, похоже, не тот случай. Короткая очередь полоснула по животу. Ударила в голову.

Лейтенант Лебедев, крутанул колесико зажигалки, поджог тряпку, вставленную в горло бутылки, наполненной бензином пополам с соляркой. Бросил бутылку в салон мерса и заспешил к своим «Жигулям». Девяткин побежал к «саабу», бросил автомат на заднее сидение и, развернувшись, погнал машину подальше от Москвы. Через час в заброшенном песчаном карьере он сжег «сааб», а с ним вместе оружие, свой плащ и кепку. Пересел в «Жигули» Лебедева и сказал, когда машина тронулась:

– Похоже, история подошла к концу. Закроем дело в связи со смертью подозреваемого.

Человек в куртке армейского образца появился на бензоколонке ниоткуда, словно соткался из песка, пыли и знойного марева, висевшего над дорогой. Хозяин заведения Галим Жолдоев, по совместительству кассир и оператор заправки, копался на кухне, складывая в мойку грязные тарелки, накопившиеся за день. Он увидел человека через пыльное окно. Незнакомец подошел к пластиковому столику под выгоревшим от солнца светлым тентом, отодвинул стул и уселся на него. Человек вытянул ноги и прикурил сигарету.

Галим подумал, что ботинки военного образца с толстыми подметками и высокими берцами давно не знали щетки и, потеряв свой первоначальный цвет, казались желтыми. Куртка впитала в себя всю пыль бескрайней степи. Ни ранца ни мешка у мужчины не было. Минуту Галим раздумывал, откуда взялся этот человек. Пешком он придти не мог, потому что до ближайшего населенного пункта полсотни верст, такую дорогу не осилишь. Последняя машина, проезжавшая мимо, остановилась у заправки полчаса часа назад. Водила залил полный бак и поехал дальше. Галим бросил тарелки, вытер руки фартуком и вышел на улицу. С юга дул легкий ветерок, брезентовый тент трепетал как парус.

– Бродягам и нищим не подаем, – Галим встал перед столиком, скрестив руки на груди. – Можешь забрать пакет с объедками.

– Оставь их себе, – ответил Зубов. – Я не бродяга.

Только сейчас Галим разглядел на запястье человека дорогие с виду часы, а на пальце золотой перстень.

– Простите, – сказал хозяин. – Тут разный народ попадается. На прошлой неделе мою собаку отравили. Приходится держать под рукой обрез. И вообще не зевать. И иначе я останусь без всего.

– Дай чего-нибудь попить.

Галим принес бутылку лимонной газировки и наблюдал, как чужак выпил ее из горлышка, смакуя каждый глоток. Подсев к столу, хозяин хотел задать чужаку пару вопросов, просто так, из любопытства. Но человек не был расположен к разговору. Отвечал он коротко и односложно. Приговорив вторую бутылку, сказал:

– Мне нужен девяносто пятый бензин. У тебя он есть?

– Есть, хотя в этих краях на него мало покупателей, – кивнул Галим. Он пришел к выводу, что в машине, на которой путешествует человек, не хватило немного бензина, чтобы доехать сюда. И теперь она стоит где-то неподалеку, за ближайшим поворотом. – Сколько надо?

– Двести литров хватит.

Галим присвистнул. Он хотел сказать, что здесь, в Западном Казахстане, в глубинке, откуда до границы с Россией почти сто километров, свои порядки. Сначала платят деньги, а потом уже получают, что просят. Хоть воду, хоть бензин. Хоть литр, хоть двести. Но человек, словно угадав его мысли, вытащил потертый бумажник и, раскрыв его, бросил на стол пять сотен долларами.

– Сдачу оставь себе, – сказал Зубов и, расстегнув планшет, расстелил на столе военную карту.

– Вот здесь мой транспорт, – он ткнул пальцем в карту. – Примерно десять километров по прямой. Поможешь мне довести до места горючее и заправиться, получишь еще пару сотен.

Галим проворно сгреб деньги, вскочив из-за стола, стал запирать двери заправки и летней кухни. Он выгнал из гаража старый пикап, вместе с Зубовым по доскам закатили в кузов две бочки с топливом и тронулись в путь. Через четверть часа, когда приехали на место, Галим увидел любительский одномоторный самолет с пулевыми отверстиями на фюзеляже. У стойки шасси под плоскостью крыла сидела женщина с перевязанной головой и листали замусоленную книжку в мягкой обложке. Она сухо поздоровалась с Галимом и продолжила чтение.

– А как сюда бензин заливать? – Галим обошел самолет.

– Баки у самолета в крыльях, – сказал Зубов. – Они называются танками. Это такие секции внутри крыла, где находится бензин. Видишь пробоину в крыле? Значит, горючее вытечет только из этого танка, то есть из этой секции. А все остальное останется на месте.

Зубов подсоединил к аккумулятору электрический насос, протянул к бочке резиновый шланг.

– А как это можно, ну, летать на машине с дырками?

– Обычное дело, – ответил Зубов. – Немного хуже аэродинамика, а так все в порядке. Главное, чтобы системы управления работали.

Через полчаса самолет разбежался на ровном пространстве, подпрыгнул на высокой кочке и, оторвавшись от земли, взял курс на север, на Россию. Галим провожал взглядом машину до тех пор, пока она не скрылась из вида. Осуждающе покачав головой, он сел в пикап и поехал обратной дорогой, думая о том, что сумасшедших людей в мире много, пожалуй, даже слишком много. Но такого сумасшедшего, повернутого на всю голову, встречать еще не доводилось. Летает, где попало, на решете с мотором, возит с собой раненую женщину и бросается деньгами, будто у него дома печатный станок работает.

С жиру бесится, – решил Галим. Деньги не знает куда девать. Самолет купил, лицензию на полеты купил, бензин купил. И вот теперь бесится. Но зачем он купил раненую бабу? Почему не выбрал здоровую? Вот это непонятно. Странно все это… Надо бы сообщить об этом типе куда следует. Впрочем, ловить сумасшедших летчиков не его дело. Пусть этим занимаются те, кому положено. Успокоившись этой мыслью, Галим подумал, что и сам сегодня отлично заработал.

Девяткин не любил поздних звонков, но трубку все же снял. Голос лейтенанта Лебедева оказался взволнованным.

– Я еще на работе, – сказал он. – Просматривал сводку происшествий. И наткнулся на знакомую фамилию. Эльмурад Азизбеков, бывший студент, которого мы ловили в притоне. Представляешь, вчера был задержан при попытке забраться в чужую машину. Открыл железной линейкой дверцу, выдернул колонки и свинтил магнитолу. Но тут подъехал наряд вневедомственной охраны, и на этого хрена надели браслеты. Вторые сутки он парится в КПЗ. Парень почти невменяемый, находился в состоянии наркотической ломки.

Лебедев назвал номер отделения милиции, где держат Азизбекова.

– Ты вот что, – сказал Девяткин. – Знаешь, где ключ от моего сейфа? Тогда открой его. На нижней полке шприц с героиновым раствором. Выезжай немедленно и захвати с собой в баян с дурью.

Положив трубку, Девяткин босыми ногами прошлепал на кухню, открыл холодильник и глотнул молока прямо из пакета. На сегодняшний вечер у него были кое-какие планы. В холодильнике остывало пиво, на кухонном столе размораживалась пицца. И одна интересная дамочка, работник службы быта, живущая в двух кварталах отсюда, обещала позвонить, как только муж отвалит на ночное дежурство. Жаль… Ночь наслаждений переносится на неопределенное время. Девяткин допил молоко и, вернувшись в комнату, стал собираться.

Допрос начался после полуночи. Азизбекова доставили в следственный кабинет, находившийся в подвале. Девяткин направил свет лампы в лицо задержанного и убедился, что парень выглядит совсем паршиво. Коже серая, как у мертвяка, под левым глазом расплылся сине-зеленый синяк, губы распухли и потрескались, кровоподтеки на шее и скулах, рубашка в бурых пятнах. Видимо, менты при задержании не слишком с ним церемонились, а потом, когда доставили на место, еще добавили. Для профилактики. Парень, закрываясь от света, уткнулся лицом в ладони.

Лебедев, сидевший на стуле в темном углу, смолил сигарету, стряхивая пепел на бетонный пол. Девяткин нажал на кнопку лампы, поднялся и включил верхний свет. Затем он выложил на стол шприц, наполненный жидкостью цвета крепкого чая. Азизбеов убрал ладони от лица и уставился на шприц, так смотрят на мягкую булку с колбасой люди, голодавшие неделю.

– Тут хорошая доза дури, ну, чтобы поправить твое пошатнувшееся здоровье, – Девяткин упал на стул и задрал ноги на чугунный радиатор. – Уговор такой: ты отвечаешь на наши вопросы. Потом излагаешь свои ответы письменно. Ну, по рукам?

– Давайте наоборот, – Элик говорил тихо, будто его придушили солдатским ремнем, а потом дали немного кислорода. – В этом состоянии я говорить не могу. Тем более писать. Честно…

Он выставил вперед дрожащие руки. Девяткин хотел ответить, что сегодня не базарный день, а со всякими гадами он и в базарный день не торгуется, но, поразмыслив, решил, что парень прав. В таком состоянии он ни фига не вспомнит, даже если очень захочет. Девяткин молча кивнул, мол, валяй, ширяйся. И брезгливо отвернулся, когда Азизбеков скинул куртку, закатал рукав рубашки, поработал пальцами. И стал ловить иглой вену, царапая кожу. Минут через десять он отдаленно напоминал человека, а не сухофрукт с Тишинского рынка.

Девяткин, раскачиваясь на задних ножках стула, задал первый вопрос. Вытащил из сумки термос с кофе и пластиковые стаканчики, сказал Лебедеву, чтобы подсаживался ближе.

Через два часа Девяткин положил перед задержанным стопку бумаги и ручку. И приказал записать все, о чем только что шла речь. С начала и до конца. Прикурив новую сигарету, качнулся на ножках стула и прикрыл глаза, представляя себе тот пасмурный весенний день и Эльмурада Азизбекова, проникшего на территорию частной наркологической лечебницы, где в ту пору лечили Галю Зубову. Она умоляла по телефону принести ей хотя бы одну дозу. Но у Азизбевока не было денег, зато были люди, у которых этой дури через край. И они хотели свести знакомство с симпатичной чистенькой девчонкой, а не потасканной шлюхой их местного притона.

В ту пору Азизбеков сам уже подсел на иглу и не надеялся с нее спрыгнуть. Через открытое окно туалета на первом этаже он просунул внутрь сверток с тряпками: джинсы, легкая куртка, пара кроссовок. Через десять минут переодетая Галя вышла через вахту мимо охраны. Они поймали чайника, Азизбеков назвал адрес ведомственной гостиницы. Через полчаса они поднялись на этаж и вошли в номер, где четвертый день гуляли друзья из Ташкента: Фарад Батыров, его приятель и охранник Юра Родимин, он же Родя. Парни могли позволить себе любой отель, самый крутой, могли передвигаться только на лимузине и не вылезать из самых шикарных кабаков и бардаков. Но людям, связанным с криминальными делами, не в кайф светиться на всех перекрестках, как простым лохам с деньгами. Они давно облюбовали эту гостиницу, в номерах могли делать все, что угодно. Говорить о чем попало, не опасаясь прослушки.

Дверь открыл Родимин, он провел молодых людей в спальню и сказал, что к Батырову с минуты на минуту должен приехать его брат, будет деловой разговор. Поэтому придется немного подождать начала праздника.

– Посидите тихо, будто вас здесь нет, – Родимин вышел и закрыл дверь на ключ.

Азизбевов был удивлен: он никогда не слышал о том, что у Фарада Батырова в Москве есть брат. Около получаса они с Галей сидели на кровати, тихо перешептывались или молчали. Азизбеков хотел сегодня поговорить с Батыровым. Одно время Эльмурад перевозил из Узбекистана в Москву небольшие партии дури: когда полкило героина, когда килограмм. Он отдавал товар одному важному человеку, хозяину большого ночного клуба, имел с каждой сделки приличные комиссионные. Но хорошая жизнь кончилась, когда Батыров узнал, что его курьер сам балуется дрянью. Наркоманов и алкоголиков он на работе не держал. И выгодными перевозками стал заниматься другой человек. Сегодня Азизбеков надеялся выпросить у хозяина прощение, поклясться ему, что больше никогда шприц в руки не возьмет. Ведь они не просто земляки, росли по соседству, они, можно сказать, почти родственники. Он отдаст свою девчонку хозяину. В знак уважения. Пусть попользуется, авось, подобреет и простит. Но вот, как туча на горизонте, появился этот чертов брат…

Когда в соседнюю комнату вошли люди и начался разговор, Азизбеков уже все глаза проглядел в замочную скважину. Голос Фарада Батырова, его характерный нараспев говорок можно было узнать сразу. Второй голос – Родимина. А третий, видно, того самого брата, имя которого удалось узнать позднее, – Сергей Николаевич Олейник. Это был тяжелый муторный разговор. До сих пор Азизбеков помнит почти дословно некоторые фразы.

– Героин – это тоже самое убийство, только в рассрочку, – сказал Олейник. – Я не хочу принимать участие в этом дерьме. Ты несколько раз обращался ко мне со своими заморочками. И я всегда отвечал «нет». И сейчас мой ответ – отрицательный. Пойми, Фарад, у меня свой бизнес. Я не желаю рисковать, ставить под удар репутацию…

– Поверь мне, братишка, героин – это не убийство, – не дал договорить Батыров. – Я даю людям то, чего им не хватает. Дарю им праздник, помогаю вырваться из серой рутины жизни. Не я выбираю за человека, садиться ему на иглу или нет. Этот выбор делает сам человек. Если я уйду с рынка, мое место займет другой поставщик. А я превращусь в босяка с дырявыми карманами и принципами, которые в базарный день за рубль не продашь. Со мной или без меня все останется по-старому, как есть. А твой бизнес – это мышиная возня, помойка. Ты гонишь за границу и привозишь оттуда какие-то контейнеры, с каким-то дешевым барахлом. Клюешь крошки с чужого стола. Десять-пятнадцать процентов доходности – разве это бизнес?

– Мне хватает. Десять процентов – это не так уж мало по нынешним временам.

– Только не смеши мои тапочки, – Батыров нервничал, он не привык, когда ему отказывают. – Сейчас у меня небольшой груз, первая проба, которую ждут в Варшаве. Двести тридцать килограммов чистого афганского героина. Я беру его по пять тысяч долларов за килограмм. В Москве, расфасованный, он стоит на улице уже сто тысяч баксов за килограмм. А в Европе будет стоить как минимум миллион. Пять тысяч на входе и миллион на выходе. Вот это бизнес. При этом половина навара остается тебе. Пятьдесят процентов с оборота и никакого риска. Твои грузовики пересекают границу и проходят таможенную очистку на специальном терминале. Нет контроля в пути. При такой постановке дела дурь можно доставлять в Европу тоннами. Впрочем, любой риск будет оправдан и любые издержки можно будет списать без проблем. Но риска нет… А для начала – всего двести тридцать кило. Я уже обещал людям, я не могу отказаться.

Разговор продолжал вертеться вокруг этих двухсот тридцати килограммов дури. Батыров говорил, что они с Олейником братья, а братья не должны расстраивать друг друга, он ссылался на каких-то незнакомых Азизбекову людей. Он говорил, что ему отрежут голову, если груз в срок не доставят в Варшаву. Он вспомнил отца, свое нищее детство, бедность из которой выбрался, только когда нажил две грыжи и сотню врагов… Но Олейник не хотел ничего слушать. Он ответил, что больше не желает знать брата, эта встреча у них последняя, товар до Варшавы не доедет. По крайней мере, на его грузовиках.

И тогда слово взял Родя. Он сказал, что вариант с отказом Олейника был предусмотрен. На этот случай требовалась страховка. Поэтому сына Олейника Максима сегодня утром пригласили в гости. Он сидел в том самом кресле, где сидит его отец, а потом паренька повезли развлекаться. В Москве много мест, где можно отдохнуть, а мальчик все учится, портит зрение и глотает книжную пыль. Короче, Максим вернется домой, как только просьба Батырова будет выполнена, а груз доедет до Варшавы. Олейник схватил вазу и запустил ею е голову Роди, но тот успел увернуться. В комнату вломились два мордоворота из охраны Батырова и помогли старшему брату придти в себя. Крутили ему лапки, пока он не успокоился. А потом проводили до машины.

Оставшись вдвоем, Родя и Батыров открыли бутылку коньяка и выпили. Посидели немного и еще выпили. А потом вспомнили о девчонке. Они вошли в спальню. Галя сидела в углу на стуле, ее трясло, она не могла говорить. Азизбеков, согнувшись пополам, вышел в туалет, сказал, что прихватило. Он постоял в коридоре и вернулся в номер. Он точно не знает, что происходило в спальне. Оглушенный страхом, он сидел в кресле и тупо смотрел в экран выключенного телевизора. Слышал только какие-то вздохи и матерную ругань. А потом Батыров вышел, совершенно голый. Он накинул халат, упал в кресло и закурил. Минут через десять появился Родя, он был пьян, но не настолько, чтобы не контролировать свои действия.

– Хорошая девочка, – сказал Батыров своему охраннику. – А теперь избавься от нее. Она слышала весь разговор. Она не должна знать того, что знает.

– Как это: избавься? – Родя, пошатываясь, стоял посередине комнаты и отхлебывал из горлышка коньяк.

– В соседней комнате на кровати эта сучка. А рядом окно. Что тебе еще нужно? Подробные инструкции? В письменном виде? А потом соберешь вещи. Через полчаса мы съезжаем.

Родя поставил бутылку на столик. Вошел в спальню и через пару минут вернулся. Все было уже кончено. Он взял бутылку, сделал еще один глоток и пошел складывать чемоданы. Азизбеков выскользнул из номера, по служебной лестнице спустился вниз. Он боялся, что люди Батырова догонят его и прикончат. Позднее через человека, близкого к Батырову, тоже бывшего курьера, он узнал, что Олейник переправил в Варшаву груз. А за ним и вторую партию наркоты, и третью… Так продолжалось полгода, а потом ему вернули сына. Живого и здорового.

Олейник отправил Максима за границу, сначала в Европу, а потом в Америку и решил, что настал его черед сделать свой ход. По слухам, многих курьеров Батырова отстреляли в Москве. Опять же по слухам, его самого дважды пытались достать в Ташкенте, но не получилось. Только случайные прохожие погибли и кто-то из охраны. Конца у этой истории нет. Или Азизбеков просто не знает, чем все кончилось. Он прятался долгих два года. Сначала от своего бывшего хозяина, потом от людей Олейника. Он стал законченным наркоманом и знает, что пути назад нет.

Перечитывая последние страницы, Девяткин качался на задних ножках стула и смолил сигарету за сигаретой. Наконец он положил листки на край стола и спросил Азизбекова, как он себя чувствует.

– Спасибо, гражданин начальник, – Эльмурад шмыгнул носом. – Теперь все в норме.

– И хорошо, кивнул Девяткин. – Тогда вот что. Ты переночуешь здесь, в камере. А утром тебя отпустят. Да, да… Потому что, как я понимаю, тот терпила, ну, автолюбитель, он уже получил назад свою магнитолу и колонки. И вообще претензий лично к тебе он не имеет. Все понял?

– Спасибо, – кивнул Азизбеков и показал пальцем на исписанные странички. – А с этим как же?

– Ну, мы приняли твою важную информацию к сведению, – ответил Девяткин. – Мы осмыслим ее. И, разумеется, используем. Ну, когда понадобится. А ты возвращайся к своей бабе. Ну, как там ее… К Ольге Кочкиной. Прописывайся и постарайся завязать с дурью. Как говорится, другого тебе не дано. Или под забором подыхать или жать дальше. От Олейника и Батырова больше не бегай. Я подозреваю, то есть, я уверен, что этим гражданам сейчас не до тебя. Своих забот хватает.

– Меня вызовут? – Азизбеков сглотнул подступивший к горлу ком, он боялся, что разрыдается. – Повесткой?

– Если понадобишься, вызовут. Повесткой.

Девяткин махнул рукой Лебедеву. Тот выглянул в коридор и позвал дежурного. Через минуту Эльмурада увели в камеру. Девяткин вырубил настольную лампу. Взял исписанные странички, разорвал их в лапшу и бросил в корзину.

– Вот так, – сказал он. – Лишние материалы к делам не подшивают. К чему разводить бумаготворчество и бюрократию? У меня тут кофе остался. Как раз нам по полстаканчика. Махнем на дорожку?

– А у меня коньяка ровно по сто грамм, – Лебедев скрутил пробку, поставил на стол маленькую плоскую фляжку. – За нарушения спортивного режима мне тренер впаяет. И правильно сделает. Но сегодня без допинга трудно. Правильно, товарищ майор?

– Все правильно.

Девяткин разлил коньяк поровну и молча прикончил свою дозу.