Глава 28

К вечеру испортилась погода и навалилась хандра. Леонид Солод вышел из своего особняка, по ступеням из белого мрамора спустился с огромного крыльца на дорожку, выложенную плиткой из природного камня. Неожиданно остановился, оглянулся назад. За спиной стоял пожилой слуга. Он держал огромный зонт над головой хозяина, стараясь, чтобы ни одна капля не упала за воротник Солода. Слуга, бывший управляющий одного из московских ресторанов, носил пышные седые бакенбарды и усы. По торжественным случаям, вроде сегодняшнего, он облачался в камзол, сшитый на старинный русский манер, черные штаны с золотыми лампасами и какую-то нелепую фуражку.

– Сходи на кухню, Вася, – приказал Солод. – Скажи повару, что гостей не будет. Ужин на пятерых, включая меня самого, отменяется. Никаких там лобстеров, пирогов и десертов. Я поем в столовой. Позже.

Он взял из рук Васи зонт и пошел дальше. Шагал медленно, вдыхая влажный воздух, напоенный ароматом лип и цветов, которые в последние дни, после того, как здесь закопали старика Свиста, стали лучше расти. И еще: цветы пахли как-то по-особенному. Сладковатый медовый запах распространялся далеко, достигая флигеля.

По возвращении из тюрьмы Солод хотел загулять в ресторане так, как гулял когда-то в молодые годы. Но вдруг понял, что не хочет шумного застолья, друзей, оркестра и даже знаменитой певицы в темном декольтированном платье. Помнится, она так исполняла русские романсы, что публика пьянела без вина. Солод вызвал помощника и отменил банкет в кабаке, распорядившись пригласить на вечерний ужин известного юриста с супругой и видного дипломата, старшего советника посольства в одной из европейских стран.

Прошло еще какое-то время, и, когда начало темнеть, Солод понял, что не хочет никого видеть. Он снова вызвал помощника и приказал дозвониться всем приглашенным, попросить прощения за то, что ужин не состоится. Надо сказать гостям, что Солод почувствовал себя неважно после тягот и лишений, перенесенных в милицейских казематах, и теперь с трудом отходит от пережитого. У его постели якобы дежурит опытный врач. Медицинское светило утверждает, что жизнь вне опасности, но требуется отдых.

Сейчас Солод желал только одного: услышать в телефонной трубке голос Вадима Гурского. Но тот, потерявшись где-то в районе Элисты, упорно молчал. На телефонные звонки по спутниковому телефону не отвечал ни он сам, ни его парни, и что происходит там, за две тысячи верст от Москвы, неизвестно. Время идет, но ясности не прибавляется.

Солод сказал себе, что пока нет поводов для серьезного беспокойства. Ну, не смог Гурский выйти на связь, так что с того? Он может руководствоваться какими-то своими, известными только ему резонами. Не позвонил сегодня, так объявится завтра. И скажет, что возвращается с хорошими новостями. Гурский не мальчишка, а профессионал высокого класса, его преданность хозяину вне всяких сомнений. Но если известий не будет, на его поиски придется отрядить парней из охраны и парочку хороших юристов. Гурский найдется. Все это так, все верно. И все же на душе было тяжело и гадко…

Солод вошел в мезонин, в приемной возле стола секретаря бросил раскрытый зонт, по плохо освещенному коридору прошел к кабинету, распахнув дверь ударом ноги. Здесь был включен только нижний свет. В камине потрескивали дрова, а бутылка двадцатичетырехлетнего скотча, оставленная на рабочем столе еще до его задержания ментами, притягивала взгляд, словно ножки красивой женщины. Солод взял с книжного стеллажа стакан, вытащил из холодильника банку содовой. Упав в кресло, налил виски на три пальца, капнул немного воды. Сделал глоток, сунул в рот сигару.

И вспомнил физиономию Девяткина, наглую и самоуверенную. В эту минуту показалось, что именно проклятый Девяткин – виновник всех его неприятностей, больших и малых. Солод сжал стакан, но тут же ослабил хватку, подумав, что стекло может лопнуть, а он порежет битым стеклом ладонь и пальцы. Надо подумать, что сделать с этим козлом. Какую ему устроить жизнь и какую смерть. Конечно, хочется все сделать побыстрее, но торопиться в таких случаях не следует. Пусть Девяткина для начала с позором вытурят с ментовской службы, скажем, за получение взятки.

Это будет нетрудно подстроить. Взятка – это хорошо… Но надо чего-то довесить. Скажем: чрезмерное применение силы на допросах, а в результате – смерть подследственного. Хорошо бы беременной женщины, а еще лучше подростка. Это тоже можно будет устроить. Найдутся менты, которые за деньги выполнят грязную работу, а потом дадут показания против Девяткина. А там суд, тюрьма… Издевательства и побои сокамерников и надзирателей… Тяжелые травмы, отбитые почки, гниющие язвы на теле… Медленная мучительная агония в тюремном лазарете… Неплохо.

И хорошо бы еще навести справки, есть ли у Девяткина близкие родственники. С ними ведь может произойти несчастный случай, их могут ограбить и порезать уголовники. А потом – больница, пьяный неквалифицированный хирург, похожий на мясника… Девяткин узнает о трагических событиях, когда сам одной ногой уже будет в могиле. И не сможет спасти близких людей, даже не увидит их перед смертью. Это будет больно…

Телефонный звонок заставил Солода вздрогнуть. Он снял трубку и услышал низкий шепелявый голос человека, который представился Сашей Кротовым.

– Да, помню, помню, – ответил Солод. – А как же… Конечно.

Он действительно вспомнил приятеля, некоего Кротова, с которым не виделся… уже и не вспомнить, сколько лет. Когда-то давно, на заре туманной юности, работали вместе – за разумную плату предоставляли коммерсантам защиту от бандитов. Собственно, никто на коммерсантов не нападал. Сам Солод договаривался с уголовниками, чтобы те пугали богатых мальчиков, а он их якобы защищал и стриг купоны. Позднее он нашел себе более прибыльное занятие, а Кротов угодил за решетку.

Да, в свое время у Солода было много друзей. Теперь они уступили место нужным людям и партнерам по бизнесу. Но иногда старые приятели, многих из которых Солод считал умершими, вдруг появлялись из ниоткуда. Через общих знакомых доставали его телефон. Звонили, не понимая, что между ними и Солодом теперь лежит пропасть, которую нельзя перепрыгнуть или обойти стороной. Их бывший друг стал большим человеком, у него высокое общественное положение, связи, деньги. А старые дружки остаются на обочине жизни. Перебиваются мелкими заработками, дальше завтрашнего дня не заглядывают, водят дружбу с сомнительными личностями.

– Ну, как жив, старина? – голос Кротова звучал с нарочитой бодростью. – У меня через две недели день рождения. Юбилей. Сорок пять годиков стукнет. Хотелось бы увидеть тебя на торжестве. Будет Сашка Шилов. Помнишь? Он недавно женился в седьмой раз. Да… Купил новой жене шубу и машину. Я ему говорю: ты совсем воровать разучился, если покупаешь такие вещи. Раньше ты просто брал все то, что нравилось. Ты меня слушаешь?

– Внимательно слушаю.

– И еще новость: Кныш отравился поддельной водкой, – Кротов вздохнул. – Умер на прошлой неделе. Он, мертвый, сидел за столом и держал в руках гитару. Это надо было видеть. Продавца водки нашли наши ребята. Магазин сожгли, а его самого… Ну, это не для телефона. Правда, Кнышу от этого не легче.

Солод вспомнил Кныша сразу. Высокий нескладный малый с узким девичьим личиком и длинным широким носом. Он знал бессчетное множество похабных анекдотов и любил их рассказывать к месту и не к месту, особенно при девушках. В свое время именно Кныш помогал Солоду за гроши скупать дома жителей здешнего поселка, чтобы расширить границы усадьбы. Это он запугивал старух и стариков, отстегивал взятки милиции. Это он облил бензином дом профессора, некогда стоявший на месте вот этого самого флигеля. Помнится, Кныш смеялся, когда своими глазами увидел, как двое пожилых людей сгорели в этом доме заживо. Солод тоже смеялся, до слез. Но теперь об этом вспоминать не хотелось.

– Мы тут решили собрать немного денег, – сказал Кротов. – Ну, для вдовы. Чтобы ей полегче было. Хотя бы первое время. И чтобы надгробье поставить на могилу. Да… Из белого мрамора.

Эта болтовня уже надоела. Одна только мысль о том, что Солод когда-то был близок с компанией воров и бандитов, а всякую мразь, вроде Кныша и Кротова, называл друзьями, – вызывала изжогу.

– На день рождения к тебе не смогу прийти, – ответил Солод. – А по поводу того, чтобы скинуться… Я очень сомневаюсь, что Кнышу понравился бы памятник из мрамора, тем более белого. Он ведь не девица на выданье. Ему надо поставить дешевый железный крест – и то слишком шикарно. А вдов у него, насколько я понимаю, осталось слишком много. Если построить их в ряд, очередь получится на целый квартал. Не разберешь, какой вдове помогать, а какую послать подальше. Все. Будь здоров.

– Погоди, Леонид…

Но Солод уже опустил трубку и, выключив настольную лампу, стал наблюдать, как дождь хлещет по витражным окнам. Огромный кабинет наполнился звуками, которые минуту назад не были слышны. Тихие шорохи, похожие на шелест мокрых листьев, раскаты грома. И еще странные звуки, напоминающие скрип рассохшихся половиц. Они слышны где-то рядом, за спиной, кажутся такими явственными, что хочется обернуться… Но сзади никого нет.

Свет фонарей, стоявших в начале липовой аллеи, ложился на стекла. Витражи оставляли свое отражение на противоположной стене. В дрожащем свете, в потоках дождя цветные картины оживали, приходили в движение. Кажется, что орел, сделанный из кусочков цветного стекла, раскрывший в полете крылья, теперь взмахивает ими, готовится спикировать вниз и схватить изогнутым клювом добычу. Фигура священника в темной рясе, сложенной из коричневого и черного стекла, двигалась, словно служитель культа, читая Библию, переминался с ноги на ногу. Наверняка он думает не о боге, думает о греховных материях. Солод плеснул в стакан еще немного виски и воды.

Раздался звонок, он снял трубку телефона внутренней связи.

– Добрый вечер! Я хотел доложить, что вечерний обход территории завершен. Ничего подозрительного не обнаружено.

Говорил некий Борисов из службы безопасности. Он заменял Гурского, пока тот находился в отъезде. Голос был заспанным; казалось, что Борисов весь вечер валялся на разложенном диване в помещении охраны, а проснувшись, доложил шефу, что, не смыкая глаз, оберегал его покой.

– Хотел узнать, не будет ли каких-то распоряжений?

– Вы ведь недавно тут работаете? – спросил Солод. – Гурский почему-то не объяснил вам простые вещи. Значит, я объясню. Мне не трудно. Но второй раз повторять не стану, потому что после второго замечания я сотрудников увольняю. Итак, усвойте для начала вот что. Если вы со своими помощниками обошли территорию усадьбы и не обнаружили ничего подозрительного, не надо об этом докладывать. Просто делайте свою работу, не отчитывайтесь передо мной в каждом шаге. И старайтесь быть незаметным. Не лезьте ко мне на глаза. Это вам понятно?

– Так точно. Виноват.

– Второе, – в голосе Солода зазвучали железные нотки. – Слушайте внимательно и запоминайте. Связывайтесь со мной только в случае крайней необходимости. Крайней.

Он опустил трубку, сделал глоток виски. От мрачной созерцательности снова оторвали какие-то странные звуки, похожие на тихие шаги. Именно в этот момент Солод почувствовал тот проклятый запах гари, который появлялся иногда здесь. Точно – воняло тлеющими тряпками, пеплом и человеческой плотью, сгоревшей где-то в глубине того пожарища. Солод принюхался, обвел взглядом темные углы кабинета, покосился на камин. Затем поднес к лицу ладони, понюхал пальцы. Чушь собачья. Никакого запаха, разумеется, нет. И быть не может. Все эти звуки и запахи – лишь плод расстроенных нервов. Надо, чтобы доктор подобрал хорошее лекарство. Пусть завтра же приедет и…

Впрочем, лучшим лекарством был и останется скотч. А доктор пошел бы в задницу.

Солод поднялся и включил лампу, стоявшую на каминной полке. Полоса света из-под абажура легла так, что в поле зрения попала замаскированная книжными стеллажами дверь, ведущая вниз, в помещение, где находятся кегельбан и тир. Почему-то всегда запертая, она на сей раз оказалась приоткрытой. Темная полоса между книжными стеллажами выглядела загадочно. Вероятность того, что хозяин сам открыл замаскированную дверь, слишком мала. Для этого надо нажать кнопку, спрятанную с внутренней стороны столешницы.

Почувствовав легкое беспокойство, Солод вернулся к столу. Он прикоснулся к телефону, уже хотел снять трубку и позвонить начальнику охраны. Пусть его парни проверят, что творится внизу, кто там блуждает в потемках. Из отдельно стоящего дома, где находится служебное помещение охраны, в подвал ведет поземный ход, длинный и узкий, как крысиная нора.

Солод отдернул руку от телефона, решив, что этим поручением вызовет тупые шутки и хамские улыбки охранников. Подумают, босс после возвращения из милиции начинает бояться собственной тени. Видно, в Главном управлении внутренних дел его так пугнули, что теперь понадобится человек, который ночью будет дежурить у дверей спальни и провожать хозяина до сортира. Повод для злобного зубоскальства всегда найдется. И вообще, в охране появилось слишком много лишних случайных людей. Гурскому предстоит, как только он вернется, навести порядок.

Открыв верхний ящик стола, Солод опустил в карман брюк «браунинг». Толкнул стеллаж с книгами, заменяющий дверь в подвал. Шагнув вперед, провел по бетонной стене рукой, нащупал выключатель. Коридор и лестницу, уходящую вниз, осветили люминесцентные лампы. Солод прошел вперед, остановился, оглянулся. Сердце вдруг заныло без всякой причины. Еще можно было вернуться и вызвать охрану. Но чего ему бояться в собственном доме? Солода можно обвинить в чем угодно, но не в трусости. Он спустился вниз. Два пролета, двадцать восемь ступеней. Солод оказался в полутемной подземной галерее, которая протянулась метров на триста.

– Эй, тут кто есть?

– Есть… Есть… Есть…

Эхо прокатилось под сводчатым потолком. И снова гулкая тишина. Только бетон местами сочился влагой, тускло блестели вентиляционные короба, уходившие куда-то в темноту. Слишком темно; горят только аварийные лампочки, которые никогда не выключаются. Надо бы врубить все освещение. Солод подошел к стене, откинул плоскую панель, под которой помещались переключатели, и стал вспоминать, что нужно сделать, чтобы свет загорелся вдоль всей галереи. Кажется, так… Он беспорядочно пощелкал выключателями, но света по-прежнему не хватало. Загорелись лишь две бесполезные лампочки возле лестницы. И снова, на этот раз где-то рядом, послышались звуки, похожие на шаги. Солод вгляделся в полумрак, вытащил из кармана пистолет, передернул затвор и быстро зашагал в сторону тира.

– Кто здесь? Выходи! – на ходу крикнул он, отметив про себя, что голос дрогнул, сорвавшись на высокой ноте.

И снова впереди раздался какой-то странный звук – на этот раз другой, будто железякой провели по бетонной стене. Теперь Солод слышал только свои шаги и глухие удары сердца, отдающие в голову. Подумал, что сюда можно попасть только из его кабинета и помещения охраны; значит, чужих рядом нет и быть не может. Но тут же вспомнился отдельный вход с дальнего конца усадьбы. Там стояла каменная будка, оттуда можно пробраться сюда по техническому тоннелю. Через него проходят канализационные трубы, электрические и телефонные кабели. И как он только забыл про этот третий ход? Надо было с него и начать – подняться на поверхность, найти это строение и посмотреть, на месте ли замок.

Солод успокоил себя мыслью, что территория усадьбы – не проходной двор и в технический тоннель попасть непросто. Но трудно успокоиться, когда страх уже поселился в душе. Солод уже прошагал полутемный кегельбан, вошел в помещение тира. Попытался включить верхний свет, но выключатель не сработал. И тут горела пара тусклых лампочек: одна – у двери, вторая – возле шкафов с карабинами и охотничьими ружьями.

– Эй, кто тут? – крикнул Солод, чтобы подбодрить самого себя. – Эй, вылезай…

Теперь он был почти полностью уверен: если кто и прячется в подвале, то прячется именно здесь, в полутемном помещении тира, за кареткой с мишенями. Что ж, кто бы ни был этот злоумышленник, мелкий воришка или опытный бандит, он выбрал не то место, где можно поживиться. И спрятался совсем не там, где надо прятаться. Солод подошел к стрелковому месту, с другой стороны которого начиналась огневая зона. Сдвинул панель, закрывавшую кнопки управления, и убедился, что верхний свет не включается. Зато можно осветить пространство иным способом.

Он повернул рукоятку, включив движущуюся мишень «бегущий кабан». Заработал мотор, пришла в движение цепь электрической установки. Фонарь направленного света выхватил из полумрака темную фигуру, похожую на кабана, пробежавшего в пятидесяти метрах от стрелка. Силуэт второй мишени пошел в обратном направлении. Солод нажал кнопку «стоп», но направленный свет не погас.

Теперь он мог рассмотреть не пробиваемые пулями ограждения вдоль стен и потолка огневой зоны. Панели, выполненные из специального материала, были предназначены для перехвата пуль, вылетавших из огневой зоны. Они стояли под углом двадцать градусов к стене и потолку и защищали стрелка от срикошетившей пули. Солод обратил внимание, что четыре панели на правой стене были демонтированы и лежали на полу. Тут же валялась отвертка, несколько шурупов и какой-то мусор. Взгляду открывалась кирпичная кладка, неровная, заляпанная бетоном стена.

Солод стал вспоминать, не отдавал ли он распоряжений о ремонте тира. Возможно, управляющий в его отсутствие велел заменить панели, пришедшие в негодность. Пользоваться таким тиром опасно, подумал Солод и тут же поправил себя: он пришел сюда не по мишеням стрелять. И снова услышал звук, близкий и явственный. На секунду застыл в оцепенении, соображая, что это могло быть, потом потянул рубильник вниз. Заработал электрический мотор, каретка с мишенями двинулась вперед, от задней стены к линии огня.

Черные на белом контуры человеческих фигур выстроились в двигающуюся очередь. Замигали лампы направленного света, показывая, какую именно мишень надо поразить стрелку. Солод приподнял руку с оружием. Когда мишени переместятся справа налево, задняя стена откроется полностью и он увидит, кто посмел забраться в тир. Луч света мигнул, высветив среднюю мишень в ряду. И погас. Солод подумал, что немного волнуется. Но теперь волноваться надо не ему.

Свет вспыхнул, выхватив из полумрака человеческую фигуру. Мужчина, медленно перемещаясь вместе с мишенями, вышел из их тени. Свет мигнул и вспыхнул. На этот раз Солод во всех деталях разглядел Девяткина, одетого в куртку армейского образца и черный свитер. И снова это выражение лица – наглое, самоуверенное. Солод перевел ствол пистолета левее, отметив, что рука с оружием слишком напряжена и подрагивает. Девяткин… Кто бы мог подумать. Может, оно и лучше, что все кончится именно так.

Свет погас, Солод выстрелил трижды. Но когда лампы вновь загорелись, не увидел тела, распростертого на бетонном полу. Он не увидел ничего, кроме движущихся мишеней. Солод четырежды выстрелил в темноту и подумал: не дай бог промахнуться. Шанса перезарядить пистолет у него не будет. Лампа мигнула и погасла. Откуда-то сбоку из темноты раздался хлопок, не похожий на пистолетный выстрел. Что-то ударило справа, под ребра, Солод выронил оружие. Упал на бок, перевернулся на спину.

Пистолет лежал близко, Солод вытянул руку и коснулся рукоятки кончиками пальцев. Наверное, они были скользкими от крови. Пистолет никак не давался в руку, выпрыгивал из ладони, словно живая рыба. Солод захотел придвинуться ближе к оружию, но не смог. Свет вспыхивал и гас. Солод, собираясь с силами, закрыл глаза, а когда открыл их, увидел башмаки Девяткина. Мент стоял в шаге от него и молчал. Вот он наклонился, поднял пистолет Солода, сунул его в какую-то тряпку, а в окровавленную ладонь вложил другой пистолет.

– Слышь, стой, стой, – сказал Солод. Он сплевывал кровь, заполнявшую рот, потому что она мешала говорить. – Скажи мне… Честно скажи…

– Спрашивай, – ответил Девяткин.

– Она жива? Моя жена еще жива или…

– Она жива, – ответил Девяткин. – Я сам узнал об этом недавно. С ней все в порядке.

Солод хотел что-то сказать, но не смог; тихо засмеялся, потом заплакал. Он лежал на бетонном полу, смотрел в сводчатый потолок, чувствуя, как рубаха и брюки быстро пропитались кровью, сделались горячими и липкими. Всего один выстрел, всего один… И точно в печень. Пуля прошила тело насквозь, ударилась о заднюю стену. И все… Только одно попадание. Солод подумал, что еще можно дозвониться до охраны. Если эти парни поспешат, можно успеть в больницу…

Но сам оборвал эту мысль. Глупо тратить последние минуты жизни на пустые фантазии. Уже никуда нельзя успеть, ничего нельзя изменить. Он вобрал в себя воздух, но не нашел сил, чтобы выпустить его из груди. Какое-то время Солод слышал удаляющиеся шаги. Вот они сделались тише. Еще тише. А потом и совсем пропали.