Глава 12

Когда начало смеркаться, сидевший за рулем «Хонды» Вадим Гурский почувствовал первый приступ усталости. Позади трудная дорога, тряская, очень неудобная и опасная. А впереди уже маячил своими огнями такой же тяжелый длинный вечер. Над трассой стелилась удушливая серая дымка, солнце, позолотив край неба, спряталось где-то за деревьями, за убогими дачными домиками. Впереди, судя по карте, какой-то захолустный городишко. Как только машина его проскочит, Гурский прикорнет на заднем сиденье, а его место за рулем займет Эльдар, уже озверевший от безделья.

Сидевший рядом Толик Тузенко откашлялся в кулак и сказал:

– Все-таки удивляюсь иногда…

Фраза оборвалась на полуслове, Туз закурил.

– Удивляюсь, как люди справляются с этим кошмаром, который называется жизнью… – Он начинал свою историю издалека, медленно, но верно пробиваясь к любимой сексуальной теме. – Особенно сейчас женщинам трудно. Тут в газете поместили одну статейку. «Исповедь на мятой простыне» называется. Вот там женщина вечерами ложится в холодную постель и думает только об одном: господи, хоть бы кто меня изнасиловал. То есть она хочет найти мужчину, но негде. Все, кого она встречает, – только гомики. Или полные импотенты.

– Секс нужен человеку, чтобы заполнить душевную пустоту, – отозвался сзади Эльдар. – Это ученые доказали. У меня в душе – космическая пустота. Значит, мне надо много секса. Это улучшает жизненный тонус.

Вадим Гурский мог скомандовать, чтобы все заткнулись, но в отношении с подчиненными он допускал известную долю либерализма. Кроме того, в дальней дороге треп на сексуальные темы не дает заснуть за рулем.

Увидев в двадцати метрах перед капотом милиционера с полосатым жезлом в руке, Гурский не сразу понял, что это именно ему мент дает отмашку, приказывая остановиться. Свернув к обочине, машина встала. В следующую секунду водитель и двое пассажиров оказались в кольце неизвестно откуда появившихся ментов. Гурский увидел в руках блюстителей порядка автоматы, глянул на их свирепые морды, что-то хотел сказать своим парням, но не успел. Дверцу распахнули с наружной стороны, какой-то дюжий мент намертво вцепился в ворот пиджака и стал тащить Гурского из машины.

– Всем выйти! – орал кто-то. – Лечь на землю! Руки за голову! Я сказал – на землю… Лечь!!!

Нападение было настолько диким, неожиданным, что оставалось только подчиниться. Гурский кое-как выбрался из машины, в следующую секунду получил удар подошвой сапога в голень левой ноги, охнул от боли и очутился на разогретом солнцем пыльном асфальте. Кто-то завернул его руки за спину, на запястьях защелкнулись браслеты наручников. Каблук сапога уперся в спину, под правую лопатку. В позвоночник ткнулся ствол автомата.

– Не поднимать головы, – надрывался мент. – Лежать, твари! Не шевелиться!

Гурский уткнулся носом в пыль. Он слышал, как менты шуруют в машине. Вот открыли багажник. Видно, кто-то полез под брезент и присвистнул, увидев, что там лежит.

– Бляха-муха, ты только глянь! Глазам не верю… Два автомата Калашникова, пистолеты, три снаряженных магазина… Карабин… Патронов целый ящик. Все разные, россыпью и в пачках. А тут что? Гранаты «Ф-1» – четыре штуки. «РГД-5» – восемь штук. Или девять…

– Подожди, сейчас опись составим, – ответил другой голос. – И приложим к протоколу задержания. Кто у нас писать самый грамотный?

Чьи-то руки ухватили Гурского за плечи, потащили куда-то. Сначала волоком по асфальту, потом вверх по лестнице. Через пару минут его отвели в тесную комнату с бетонным полом и потолком, освещенную люминесцентными лампами. Пост дорожно-постовой службы оказался не каким-то убогим курятником, а приличным домом с толстыми стенами и большим подвалом, где можно держать под замком хоть десяток пьяных шоферюг да еще проводить допросы.

– Ты что же, в наши края на охоту приехал?

Вопрос задал молодой лейтенант с приятным лицом, в свежей накрахмаленной рубахе с черным шевроном на рукаве и нашивкой за ранение. Мент перебирал документы Гурского: водительские права, паспорт, какие-то квитанции. Отложив бумаги, лейтенант поднял трубку, приказал дактилоскопировать двух других бандитов и снять с них показания.

На углу стола сидел здоровенный сержант. Он закатал по локоть рукава форменной рубашки и поплевал на ладони, будто готовился к тяжелой работе. Рядом на столе лежала длинная черная палка, которой тут, видимо, пользуются часто, чтобы не отбивать кулаки. Мент ждал знака, чтобы завязать с Гурским знакомство: вбить в физиономию задержанного тяжелый кулак, а потом приложить по спине палкой. Сдвинув бумаги в сторону, лейтенант перевел вопросительный взгляд на Гурского.

– Ну, что скажешь? Только со мной без вранья, понял?

– Я начальник службы безопасности одной фирмы, – Гурский был рад, что ему дали слово сказать. – Там, в документах, все записано. В машине находились мои сотрудники. Посмотрите, в бумажнике лицензия на оружие.

– Мне плевать, в какой лавочке ты работаешь, – лицо лейтенанта неожиданно сделалось злым, каким-то серым. Он заговорил отрывисто, будто пес залаял: – Служба безопасности или частная охранная фирма, – мне по барабану. Только я по мордам и по блатным татуировкам вижу, кто твои подчиненные. Сотрудники они, мать твою…. Лицензия у тебя на пистолет Макарова, серийный номер такой-то. Это хорошо. Но остальной арсенал как будем записывать?

– Слушайте, гражданин лейтенант. – Гурский сглотнул слюну. – Мне нужно сделать только один телефонный звонок. Я имею на это право по закону. Я прошу.

– Пошел на хер, – коротко ответил лейтенант. – Я сниму с тебя первичные показания, потом отправлю в городское управление внутренних дел. Там с тобой поработают вплотную. Ну, куда ехал? Если станешь вола вертеть, до утра не допыхтишь.

Мент, сидевший на столе, взял дубину, поднял ее, завел за плечо, словно хотел почесать спину. На самом деле приготовился обрушить удар на голову Гурского, быстро уяснившего себе, что угрозы лейтенанта – не пустые слова. Менты его, конечно же, не убьют, но покалечить могут. Здоровенный сержант, не опуская руку с дубиной, спрыгнул со стола и сделал шаг к задержанному, словно выбирал место, куда побольнее ударить. Гурский понимал одно: надо выгадать время. В этом его спасение.

– Я расскажу, все расскажу, – прошептал он. – Только не надо насилия. Мне два года назад делали трепанацию черепа. В связи с ранением… С тех пор я берегу голову.

Девяткин вошел в шикарное парадное, облицованное светлым уральским мрамором с серыми прожилками, сказал несколько слов двум охранникам, стоявшим с внутренней стороны стеклянных дверей. Один из молодых людей, одетый в серо-голубой классический костюм на трех пуговицах и светлую сорочку, был так любезен, что проводил гостя не к общему лифту, которым пользовались все жильцы дома, а к лифту особенному. Он располагался где-то за стойкой портье, в небольшом отдельном холле, по углам которого расставили кадки с тропическими растениями.

Бесшумно растворились двери кабины, похожей на коробку, отделанной гобеленовой тканью, медью и натуральной кожей. Этой штукой пользовались только господин Солод, его телохранители и особо доверенные лица. Охранник отвесил Девяткину что-то вроде полупоклона, двери закрылась, кабина рванулась вверх и тут же остановилась, за несколько секунд долетев до верхнего этажа. Девяткин сделал шаг вперед и оказался в квартире Солода, внутренний интерьер которой был выполнен по эскизам, когда-то сделанным самим хозяином.

Здесь Девяткина встретила среднего возраста женщина в темном платье, провела за собой в большую светлую комнату, где дорогого гостя уже ждал Леонид Иванович Солод, одетый в простую клетчатую рубаху и брюки с красными помочами. Заранее нарисовав в воображении картину общения с ментом, он выбрал беспроигрышную роль своего в доску парня, простоватого и честного. Богатого не потому, что получил огромное наследство или воровал вагонами. Нет. Богатого потому, что много работал. И еще знал, где живет большая удача.

В данный момент он, похоронив любимую жену, совершенно раздавлен горем. Жизнь, превратившаяся в мучение, в изощренную пытку, продолжается только потому, что в душе еще слабо теплится надежда на справедливость. Он уповает на профессиональное следствие и строгий суд над убийцей или убийцами жены. Именно эта надежда поддерживает угасающие жизненные силы Солода.

– Черт побери, я рад, что вы заглянули. – Солод хлопнул Девяткина по плечу, хотел обнять за плечи, но в последний момент передумал, решив, что панибратские отношения с ментами – это не его стиль. – Минута в минуту. Можно часы проверять. Не признаю никакие церемонии. Но когда опаздывают, просто из себя выхожу. А то знаешь, какие гады попадаются… Мнят из себя много. Думают, что крутые, а на самом деле просто дерьмо собачье.

– Да, я того же мнения.

– Я уж напрямик: есть новости по моему делу? Или пока рано об этом спрашивать?

Усадив гостя на белый кожаный диван и вложив в его ладонь массивный стакан с марочным коньяком, хозяин внимательно слушал самого себя. И пришел к выводу, что изъясняется он немного коряво, но убедительно, как-то душевно. Будто слова идут прямо от сердца. Девяткин ответил то, что полагается отвечать в таких случаях. Милиция работает, делает все возможное и невозможное и так далее.

– Я вас таким себе и представлял. – Солод завладел рукой гостя, помял ее, потискал и наконец отпустил. – Типаж мужественного человека с ярко выраженным брутальным началом. Настоящий крутой детектив. Кстати, вы на такси приехали?

– С чего это вы решили?

– Ну, я в окно глянул. Смотрю, вы у желтой машины стоите; значит, такси.

– Это моя тачка, – сказал Девяткин. Вот и сейчас: как только произнесли слово «такси», у него стал подергиваться левый глаз. – Я люблю яркие цвета.

– Понимаю, понимаю, – улыбнулся Солод. – Но машину вам надо другую, посолиднее. Впрочем, это не мое дело… Со мной всегда так: ляпну что-нибудь, а потом думаю: за каким чертом я это сказал? Кстати, я сам когда-то, на заре туманной юности, хотел идти в милиционеры. Да, было такое желание. Но мешал избыток веса и природная леность. И еще милиционеры тогда мало зарабатывали. Да и сейчас не густо…

Солод навел справки о Девяткине. Все, что он услышал, показалось глупостью или чистым неразбавленным враньем. Говорили, что этот майор – честный, якобы взяток сроду не брал. Конечно, это очень сомнительно, чтобы мент не брал деньги. Это противоречит логике и здравому смыслу человеческого бытия. Как известно, взяток не берут только те, кому их не дают. И еще круглые идиоты. На идиота Девяткин не похож, значит… Значит, Солода неправильно информировали. Взятки мент, конечно же, берет, но всегда осторожничает и не сорит деньгами налево и направо. Поэтому и о его маленьких слабостях ничего никому не известно.

Еще говорили, будто Девяткин – принципиальный, он переловил много бандитов и убийц, и если уж вцепится в свою жертву, пощады не жди. Это плохо, потому что жизненные принципы – одна из форм человеческой глупости. Жить с ними очень неудобно. И всем окружающим – сплошное мучение.

– Да, милиционеры мало зарабатывают, – повторил Солод и сокрушенно покачал головой, будто именно эта тема не давала ему покоя бессонными ночами. – Очень мало.

Предложить немного денег – можно, даже нужно, решил он. От этого вреда не будет. Только надо не в лоб, а как бы между делом…

– Я человек простой, без выкрутасов, – сказал Леонид. – Если у вас намечаются финансовые затруднения или другую машину решили купить, то – пожалуйста. Готов выделить любую сумму. В долг или как вам угодно… Из чисто дружеских побуждений. Со мной – без всякого стеснения. Одно слово – и все сделано.

Девяткин мгновенно почувствовал зуд в кулаках. Захотелось выплеснуть в морду Солода его коньяк, развернуться и въехать этому придурку по зубам. И еще добавить слева в ухо. Чтобы слух потерял на неделю, ходил с повязкой и своим друзьям бандитам врал, будто ухо простудил, отдыхая на природе, или с лестницы загремел и головой приложился о ступеньку. А потом плюнуть на его персидский ковер и хлопнуть дверью, отделанной слоновой костью. Но Девяткин лишь улыбнулся и ответил, дружелюбно глядя в глаза собеседника:

– Машиной я доволен. А как только деньги понадобятся, дам знать.

Солод долил в свой стакан коньяка, сделал большой глоток и выразился в том духе, что после кончины жены понял, как мало сделал в этой жизни добрых дел. Но еще есть шанс наверстать упущенное – скажем, пожертвовать некоторую сумму церкви или еще что в этом роде придумать.

– Но это позже, – Солод скорбно сжал губы. – А пока я должен прийти в себя. Поймите, эти люди… Эти свиньи… Они ведь ударили в самое больное место. Эти подонки просто-таки надругались, я другого слова не подберу, именно – надругались… Да… Они надругались над ее памятью. То есть над моей памятью о жене. То есть о покойной жене.

Солод замолчал и решил, что заговорился. Забрался далеко, в не изученные еще глубины стилистики. И поэтому сам понять не может, над кем или над чем надругались эти самые подонки. И о каких, собственно, подонках он вел речь.

– Нет им прощения, – добавил Солод и замолчал.

– Да, да, я понимаю всю глубину вашего горя, – ответил Девяткин. – Вас переполняет отчаяние, горечь потери. Молодая женщина ушла из жизни. Это несправедливо, это ужасно. Но обстоятельства гибели странные. Я бы сказал, что у следствия сейчас больше вопросов, чем их было неделю назад.

Солод подумал, что пустой разговор наконец выходит на интересную тему о ходе следствия и его результатах. Собственно, эта встреча для того и нужна, чтобы прояснить ситуацию. Понять, что за информация у ментов.

Накануне он связался с одним из своих влиятельных друзей, попросил срочно устроить разговор с начальником следственного управления МУРа полковником Богатыревым. Телефонный разговор легко организовали, и Солод выспросил у полковника все, что тот смог или захотел сказать. А напоследок Леонид добавил, что очень хочет увидеться с офицером милиции, который ведет дело об убийстве жены. Богатырев ответил в том смысле, что такие встречи против правил, но исключение сделать можно. Он попросит своего подчиненного как можно скорее заглянуть к Солоду на огонек и коротко рассказать о ходе следствия. Уже с утра Девяткин позвонил в приемную и поинтересовался, когда и где удобно встретиться.

– Вот как? – Солод удивленно вскинул брови. – Я думал, дело двигается…

– Двигается, – печально кивнул головой Девяткин. – Вопрос только, в каком направлении. Буду откровенен: Алла Носкова, по нашим данным, была убита не там, где нашли ее труп. Совсем в другом месте, это даже не в Москве. Южное направление, город Апрелевка. Преступники перевезли тело в парк возле ветеринарной академии, когда Алла Олеговна была уже мертва.

– Что вы говорите?

Стакан с коньяком дрогнул в руке Солода. Он подумал, что мент – не самый умный человек, какие встречались на жизненном пути. По ступенькам карьерного роста поднимается с трудом. Вряд ли ему под силу размотать сложное дело. Если начальство требует результата, майор наверняка находит выход из положения. Задерживает какого-нибудь душевнобольного наркомана и лупит его дубиной до тех пор, пока тот не сознается в убийстве и не подпишет все бумаги. Или так: для начала ломает подследственному позвоночник, а потом, если тот еще жив, задает свои дурные вопросы и пишет протокол.

– Точно говорю: когда Аллу Олеговну бросили в парке, она уже скончалась, – повторил Девяткин. – И вот отсюда начинаются белые пятна. Зачем, с какой целью злоумышленники все это устроили? Что делала ваша супруга ночью в Апрелевке? У нас был важный свидетель. Но… Бандиты дотянулись и до него. Увы, мы не смогли помешать. Да, должен признаться, что успехи наши минимальны. До сих пор мы блуждаем во мраке.

Последнее сообщение привело Солода в состояние, близкое к эйфории. По существу, менты сами расписываются в собственной немощи. Прямым текстом сообщают: перспектив у дела никаких. Он покачал головой и, не стыдясь своих чувств, вытащил носовой платок, промокнул слезу, повисшую на реснице, и с чувством высморкался. Пару минут сидел молча, словно переваривал услышанное.

– Что ж, и плохие новости легче переносить на сытый желудок, – сказал он наконец. – Я распорядился, чтобы в малой гостиной накрыли столик. Перекусим.

Девяткин уже хотел отказаться, но вспомнил, что на завтрак съел лишь одно вареное яйцо, случайно завалявшееся в пустом холодильнике, и теперь чертовски голоден. А в милицейской столовке перерыв до вечера. Он ответил, что с удовольствием составит компанию уважаемому Леониду Ивановичу. Но при одном условии: за обедом ни слова об убийстве, следствии и прочих ужасных вещах. Лучше переброситься анекдотами. В ответ хозяин позволил себе что-то вроде печальной улыбки и повел гостя в глубину комнат.

Паша Пулемет, сидевший за рулем внедорожника «Ниссан», издали видел, как менты остановили машину босса. Он ехал следом, сохраняя внушительную дистанцию. Поэтому, поравнявшись с постом дорожно-постовой службы, снизил скорость и своими глазами смог рассмотреть вооруженных автоматами ментов, обступивших машину Гурского. Паша прибавил газу, доехав до ближнего моста, развернулся и поехал обратно к Москве. Затем снова развернулся и поехал к тому месту, где стояла зеленая «Хонда». На черепашьей скорости проследовал мимо поста. На этот раз он увидел Гурского, лежавшего на пыльном асфальте у обочины. Менты вытаскивали из машины двух сотрудников службы безопасности, видно, хотели положить их в дорожную пыль и заковать в наручники.

– Видел? – спросил Паша человека, сидевшего рядом.

Это был молчаливый худой мужчина лет тридцати пяти по имени Игорь, который вечно отвечал на вопросы с задержкой, словно боялся ляпнуть что-нибудь не то, и усвоил привычку тщательно обдумывать каждое слово перед тем, как его сказать. Поэтому среди своих ребят он получил прозвище Тормоз. Игорь почесал затылок, долго хранил молчание и наконец ответил:

– Вроде наших замели.

«Ниссан» остановился в некотором отдалении от милиционеров, Пулемет набрал номер телефона своего самого большого начальника и, когда Солод снял трубку, постарался в нескольких коротких фразах раскрыть суть происшествия. Так было условлено с самого начала: если одну из машин ненароком останавливают менты, значит, шефа тут же ставят в известность о происшествии.

– Какая-то эта «Хонда» несчастливая, – закончил рассказ Паша. – И в прошлом году ее менты тормознули в неподходящий момент. А в другой раз…

– Спасибо за сообщение, – холодно ответил Солод. – Теперь жди.

День растаял, как грошовая свечка в жаркой церкви. Время текло быстро, сумерки над шоссе сгустились, удушающую жару немного разогнал свежий ветерок. Пулемет дожевал третью зубочистку и уже полез за четвертой, когда заиграла мелодия телефонного звонка. Голос Солода был по-прежнему лишен человеческих эмоций.

– Деньги не потерял?

– Как можно? Все при нас.

Паша покосился на заднее сиденье. Там лежал тоненький старомодный портфель с некоторой суммой наличными. Эти деньги, выезжая в дорогу, полагалось иметь под рукой – на непредвиденный случай вроде этого. Портфель подложил под голову еще один сослуживец, некто Вася Крючкин по прозвищу Крюк. Он, кажется, сладко проспал всю дорогу от Москвы, а если и просыпался, только для того, чтобы напиться воды. Накануне Вася загулял на чьей-то свадьбе, и это просто чудо, что после страшной пьянки он вовремя, минута в минуту, прибыл на работу. Чудо, что вообще не забыл о том, что числится на какой-то работе.

– Я позвонил кому надо, все решили, – сказал Солод. – Езжай сейчас в город. Там кафе «Иволга» у центральной площади. У входа будет ждать человек, он в ментовской форме, майор. Фамилия Коваль. Передашь ему четыре штуки и пили обратно.

– Значит, менты денег хотят? – переспросил Пулемет, быстро смекнув, что плата божеская, могли спросить дороже.

– А ты что подумал? – вопросом ответил Солод. – Они мечтают вас на той центральной площади с оркестром встретить и угостить по высшему разряду в лучшем ресторане? И потом красивых телок подогнать, да? Звони, когда все сделаешь.

Паша завел двигатель и поехал к городу. Вася Крючкин на заднем сиденье беспокойно ворочался, слабым дрожащим голосом просил воды, икал и стонал в голос. То ли похмельные страдания дошли до какого-то предела, за которым уже невозможно их терпеть молча, то ли Васю мучил приступ застарелой постыдной болезни, трудно поддающейся излечению.

Поплутав в лабиринте темных улиц, Пулемет выехал на единственную освещенную площадь и понял, что попал по адресу. Он зажег свет в салоне, открыл портфель и, отсчитав деньги, завернул их в обрывок газеты. Майор милиции пыхтел папироской, развалившись на широкой скамейке рядом с кафе. У него было серое, какое-то мертвенное лицо и бегающие по сторонам глазки.

– Ты, что ль, Коваль? – спросил Пулемет.

Мент кивнул, взял в руки сверток и, не обращая внимания на прохожих, пересчитал деньги, зашуршал газетой и сунул мзду за пазуху. Поднялся, собираясь уходить, но оглянулся и спросил:

– Перекусить не хочешь? – кивнул на кафе. – Или выпить с устатку? У нас тут все, как в столице.

Пулемет давно испытывал голод и странное брожение в животе, будто он махнул стакан жидкости для стирки белья. Он готов принять заманчивое предложение, но вспомнил глухой недружелюбный голос Солода, и аппетит неожиданно пропал, а желудок успокоился.

– Другим разом. Наших парней скоро выпустят?

– Сейчас начальник позвонит. И сразу.

Мент пропал в темноте, Паша вернулся к машине, заехал на бензозаправочную станцию, купил несколько шоколадок и сладкой воды. Он вернулся к посту дорожно-постовой службы, поставив машину неподалеку, и стал ждать. Над трассой горели редкие фонари, мимо проносились машины. Дом, где расположился пост, светился тремя зарешеченными окнами. Время перевалило за полночь. Стонавший на заднем сиденье Крючкин выхлебал всю купленную воду, а заодно съел шоколад. Пулемет позвонил в Москву и доложил обо всех делах; Солод отвечал, что все на мази, нужно только время.

– И не беспокой меня больше по пустякам, – сказал он напоследок.

– Блин, сейчас вытащу из багажника свой «АКМ» и раскрошу в щепки эту ментовскую помойку, – пообещал Паша Пулемет. – Если через четверть часа босс не выйдет, пусть менты запасаются гробами.