Стерн и Юра прошагали два квартала. И еще долго плутали по городской окраине, по каким-то дворам и подворотням, среди покосившихся деревянных сараев, помоек, между полусгнивших, но еще живых тополей и разоренных детских площадок. Бедность здесь была такая, что впору снимать кино в духе итальянского неореализма середины прошлого века. Ветхие вросшие в землю дома с облупившимися фасадами, с бельевых веревок гроздьями свешиваются латаные подштанники, на лавках расселись колоритные беззубые старухи. Унылую картину дополняют стаи худых голодных собак, перебегающие со двора на двор. Через полчаса путешествие подошло к концу. Юра, который всю дорогу изнемогал под тяжестью недобрых предчувствий, остановился у какого-то ржавого гаража и сказал:

– Вон тот синий дом за моей спиной. Средний подъезд, последний третий этаж, двадцать вторая квартира. Эту хату снимают два таджика. Торгуют мелким оптом, сами развешивают, расфасовывают по пакетикам. А я дальше не пойду. Я не могу. Это кошмар…

– Твой главный кошмар – это я, – прищурился Стерн. – Если не пойдешь, не обижайся. Тебя отсюда увезут. На труповозке, в оцинкованном корыте.

– Я не могу. Я брал у них… Короче, мне доверяют, а я…

– Не терзайся комплексом вины. Думай о премиальных, которые я тебе пообещал. Сразу станет веселей.

Стерн поднял руку, потрепал своего нового знакомого по щеке. – Вы сами все сможете сделать, – на глаза парня навернулись слезы.

– Пожалуйста, не тащите меня с собой. Нужно только позвонить в дверь двумя короткими звонками и одним длинным. Это что-то вроде пароля. Если они дома, то откроют.

Стерн покачал головой.

– Пошли, – тихо сказал он. – Или… Место тут тихое, выстрелов никто не услышат. Делаю тебе последнее предложение. Ну, выбирай.

Юра плюнул на землю и, понурив голову, зашагал к дому. Вошли в сырой темный подъезд, пропахший сырой угольной пылью. Юра шел первым, передвигал ноги тяжело, будто тащил за собой пудовые вериги. Он остановился, не дойдя одного лестничного марша до площадки третьего этажа. Обернулся к Стерну. От волнения губа парня снова задергалась, из носа закапала соленая водичка. – Послушайте. Я сделаю, все, что вы хотите. Только не тащите меня с собой.

– Я хочу только одного. Чтобы ты позвонил в дверь. И сказал, что ты привел с собой проверенного человека, своего друга, который возьмет сразу грамм десять-пятнадцать. – Если я это сделаю, то не доживу до вечера. Крышу этим чуркам делают местные менты. Еще до захода солнца меня найдут, переломают руки, а потом утопят в Клязьме.

– Если ты не сделаешь, что я сказал, умрешь еще раньше, – пообещал Стерн.

Юра вздохнул, поднялся вверх на десять ступеней, остановился перед дверью, обитой черным дерматином. В нескольких местах дверную обивку порезали бритвой мальчишки, наружу вылез желтый поролон. Стерн прижался спиной к стене, он не хотел, чтобы хозяева, заглянув в дверной глазок, сразу же увидели его физиономию.

– Звони, – скомандовал он.

Вытерев ладонью воду, бежавшую из носа, Юра трижды приложился пальцем к кнопке звонка. Наступила такая тишина, стало слышно, как за лестничным окном шуршат листья старых тополей. Юра стоял перед дверью и просил бога о том, чтобы хозяев съемной хаты не оказалось дома. Но тут в коридоре что-то скрипнуло, видимо, один из таджиков уже разглядывал гостя через глазок. – Кто там?

– Это я.

Щелкнул сначала верхний, а затем нижний замок. Дверь открылась, Стерн отошел от стены, встал за спиной Юры. На пороге стоял низкорослый человек в клетчатой рубахе с длинными рукавами и тренировочных брюках. Хозяин напоминал муравья, подыхающего от физического истощения. Глаза таджика глубоко запали, кожа на щеках и на лбу истончилась, сделалась морщинистой, серо-желтой. Видимо, этот хмырь сам сидел на игле уже не первый год.

– Руслан, со мной товарищ, – Юра показал себе за плечо большим пальцем. – Он хочет кое-что взять. Мой старый приятель, я за него отвечаю, как за самого себя.

Голос Юры звучал не то чтобы уверено, но не дрожал. Из темноты прихожей Руслан внимательно смотрел на Стерна и молчал. Видимо, что-то решал для себя. Алчность и разумная осторожность боролись в его душе. Победила осторожность. Руслана был опытным человеком, он знал, в каких случаях следует отвечать твердое «нет». Незнакомый мужчина, которого привел Юра, не наркоман и не сбытчик дряни, это видно без очков. И не мент из Москвы, иначе Руслана предупредили местные друзья из городского управления. Тогда кто же он? Если продаешь дрянь первому встречному, да еще на своей квартире, жди беды. Вопрос задержания, следствия, суда, наконец, реального лагерного срока – это вопрос времени.

– Ты не знаешь, как дела делаются? – спросил Руслан. – Ну вот. А ты приходишь ко мне, когда тебе хочется. Без звонка, днем.

– Просто очень надо.

– Сейчас нет ничего, – таджик говорил тихим голосом, почти шепотом. – Заходи вечером, часов в семь. Один приходи. Поговорим.

– Но мне сейчас нужно, – Юра шмыгнул мокрым носом. – Не хочешь продавать ему, продай мне.

– Все, разговору конец. Вечером придешь. Только позвони сначала.

Руслан хотел захлопнуть дверь, но тут из-за спины Юры, вперед шагнул Стерн. Он успел сунуть ногу между дверью и косяком, легко оттолкнул в сторону таджика, обернулся к молодому человеку.

– Ну, заходи сюда, – Стерн ухватил парня за куртку, дернул на себя.

Едва Юра перелетел порог, Стерн повернул замок, накинул дверную цепочку. Даже в полумраке прихожей можно было разглядеть, что хозяин хаты побледнел.

– Эй, ты чего делаешь? – голос таджика окреп. – Тебе сказано: ничего нет. Пусть он придет вечером. Один, без тебя.

– Мне нужна дрянь, – ответил Стерн. – Грамм десять.

Таджик стал задом отступать в глубину прихожей, к приоткрытой двери в комнату.

– У меня нет ничего, – повторил он.

Стерн подскочил к таджику, сгреб его за ворот рубашки и встряхнул. От рубашки отлетела пуговица. Лицо Руслана мгновенно покраснело, как налившийся спелым соком гранат.

– Ахмет, брат, убивают…

Таджик закричал таким тонким визгливым голосом, что, кажется, его вопль был слышан во дворе. Двумя пальцами Стерн попытался сдавить кадык противника, но Руслан прижал подбородок к груди, резко выбросил вперед руку. И тыльной стороной ладони врезал Стерну под нижнюю челюсть. Так неожиданно, что тот прикусил кончик языка. Руслан рванулся в комнату. Стерн дотянулся до беглеца, ухватил его за ворот рубашки, одной рукой притянул к себе. А справа двинул в висок открытой ладонью. Удар был весьма ощутимым. Руслану показалось, будто в его ухо въехал старый разбитый трактор на гусеничном ходу. Через пару секунд тот трактор выехал из другого уха.

На пороге комнаты уже возник, спешащий на помощь, бритый наголо огромный мужик. Из одежды на нем были лишь темные спортивные трусы с красными генеральскими лампасами. Высокий в складках жира живот навевал противоестественные человеческой природе мысли о мужском зачатье и скором деторождении. А пухлые сиськи Ахмеда висели, как у доброй бабы, кормящей матери. В правой руке, выставленной вперед, Ахмет сжимал рукоятку пистолета Макарова. В его пудовом кулаке боевой пистолет казался детской игрушкой, стреляющей струйкой воды. Стерн притянул к себе Руслана, пропустив правое предплечье под его подбородок. Медленно сдавливая горло, стал отступать к входной двери, закрываясь живым щитом. Ахмет сделал шаг вперед. Рука с пушкой вибрировала из стороны в сторону, ствол то задирался вверх, то опускался вниз. Ахмет был готов прикончить незнакомца, не задумываясь о последствиях, но боялся промазать и вместо ворвавшегося в квартиру негодяя пристрелить родного брата. Юра, не зная, как вести себя, прижался спиной к двери и закрыл уши ладонями. Он понял, что произойдет в следующие секунды, но не знал, как ему поступать в такой ситуации.

– У меня нет оружия, – крикнул Стерн, выигрывая время. – Не стреляй. Мы поладим. Я не хочу ничего плохого.

Он опустил свободную руку под плащ, нащупал рукоятку пистолета. Положил полусогнутый указательный палец на спусковой крючок. Медленно вытащил «ТТ». Руслан спиной почувствовал манипуляции Стерна, хотел предупредить брата о смертельной опасности, но из сдавленного горла, как из пустой водопроводной трубы, вышло лишь смачное шипение. Юра, наконец, понял, что попал в эпицентр разборки, но стоять в прихожей, закрывая ладонями уши, не самый лучший способ спастись. Он повернулся лицом к двери, сбросил цепочку, стал поворачивать замок, дергать на себя металлическую ручку, но дверь почему-то не открывалась.

Ахмеда и Стерна разделяли всего несколько шагов. С такой дистанции промахнуться трудно.

– Отпусти его, – ответил Ахмет.

Он сделал еще один шаг вперед, метя в голову Стерна.

– Хорошо, я его отпускаю. Слышь, отпускаю. И ухожу. Правильно?

– Неправильно. Никуда ты не уйдешь. Оставь его.

– Хорошо, – согласился Стерн.

Он поднял ствол, пропустил его под плечо Руслана. Пять выстрелов грянули почти одновременно, с той и с другой стороны. По прихожей поплыл дым, запах горелого пороха. Ахмет взмахнул руками, словно дирижер на оркестровой репетиции. Отступил назад, выронил пистолет, Стерн оттолкнул от себя Руслана. Тот повалился грудью на пол, застонал, стараясь перевернуться на бок. Безоружный Ахмет продолжая пятиться задом, переступил порог комнаты. На его бабьей груди под правым соском можно было разглядеть темное пятно, входное отверстие от пули калибра семь шестьдесят два. Стерн оглянулся, Юра, свернувшись калачиком, лежал у двери, вся правая щека и шея были залиты кровью. Стерн присел на корточки, но в темноте прихожей, трудно было разглядеть, куда попала пуля. Потянув парня за плечо, Стерн перевернул его на живот. Все, тут помощь уже не требуется. Пуля угодила в затылок и вышла из глаза. Поднявшись на ноги, Стерн переступил через тщедушное тело Руслана, лежащее поперек прихожей. Сунув пистолет под ремень, прошел в комнату, остановился на пороге. Ахмет сумел дошагать до окна, чтобы не упасть, он вцепился руками в занавеску, повис на ней, перепачкав кровью желтый искусственный шелк. Толстый деревянный карниз, не выдержав тяжести, с сухим треском разломился пополам. Ахмет упал на колени, продолжая комкать в руках сорванную занавеску. Облокотился на руку, боком опустился на пол и затих.

Оглядевшись по сторонам, Стерн увидел в дальнем углу комнаты на журнальном столике аналитические весы. Тут же лежали уже расфасованные готовые к продаже чеки, небольшой пакетик с белым порошком, нарезанные мелкими квадратиками кусочки вощеной бумаги, пинцет и крошечная пластмассовая ложечка. Стерн сел в кресло к столу, взял пакетик, раскрыв его, сунул в порошок кончик языка. И сплюнул. Героин без бодяжных примесей. Затянув резиночку на горловине пакетика, Стерн опустил свой улов в карман. Чеки трогать не стал. Он встал, подошел к стенке, один за другим открыл выдвижные ящики, пошарил в них, но денег не нашел. Сбросил с полки на пол несколько книг, возможно, тайник с деньгами устроили именно в полке. Денег не видно. Но за книгами спрятана две упаковки «регипнола», снотворного в ампулах, три запечатанные коробочки «валиума». Дефицитная вещь среди наркоманов, помогают облегчить ломку. Стерн рассовал упаковки с лекарством по карманам. Повернул ключ в замке бара, опустил дверцу. Несколько початых бутылок: «Мартель», вермут, еще какое-то сомнительное разноцветное пойло в прозрачных пузырях, ликер что ли. Стерн стал вытаскивать бутылки и стаканы из бара, расставляя их на освободившейся книжной полке. Видимо, таджики не брали в рот спиртного, а всю эта батарею держали, чтобы угощать друзей из милиции, солидных дилеров и ресторанных шлюх. Под донышком полупустой бутылки «Наполеона» грузинского разлива, задвинутой в самый угол бара, Стерн нашел тонкую стопку долларовых банкнот, сложенную пополам. Все купюры сотнями, такие новые, хрустящие, что выглядят подозрительно. Стерн посмотрел один стольник на просвет, кажется, не подделка. Он сунул деньги во внутренний карман плаща. Улов скромный, всего-то семьсот баксов, но сейчас и эти деньги не будут лишними. В бумажнике Трещалова оказалась лишь рублевая мелочь, фотография молодой любовницы, бумажный мусор и две пластиковые карточки, воспользоваться которыми нельзя. Скорее всего, операции по карточкам и банковским счетам Трещалова уже приостановили менты или партнеры по бизнесу. Но даже если этого и не произошло, риск обналичить деньги – слишком велик. Снимать бабки с карточки куда опаснее пистолетной дуэли в тесном коридоре. Его запросто могут прихватить прямо возле банкомата. И какой дурак только выдумал этот пластик… Возле окна зашевелился Ахмет. Он сбросил с себя занавеску, оставляя на паркете кровавый след, подполз к балконной двери. Хватаясь руками за отопительный радиатор и подоконник, встал на колени, обернулся к Стерну. Лицо Ахмеда было лицом буйного безумца. Глаза вылезли из орбит и стали похожи на большие белые пуговицы, изо рта на подбородок и шею стекал пенистый розовый кисель. Простреленная грудь клокотала, как проснувшийся гейзер. Возможно, Ахмету казалось, что балконная дверь – это ворота в вечную жизнь.

Закрыв бар, Стерн вытащил из-под ремня пистолет. Ахмет замер, отпустил ручку двери, вжал голову в плечи и выставил руки вперед. Словно хотел защититься от пуль ладонями. Стерн поднял руку и дважды выстрелил в голову Ахмеда. Таджик рухнул на пол так тяжело, что стеклянная люстра под потолком зазвенела всеми своими пыльными подвесками. Стерн вышел в коридор, остановился над Русланом. Лежа на животе, таджик пытался оттолкнуться руками от пола, но ничего не получалось, он лишь размазывал по линолеуму кровь. Опустив ствол, Стерн добил его выстрелом в затылок. Оттащил от двери труп Юры, наклонился над телом, вложил в раскрытую ладонь «ТТ». Переступив кровавую лужу, открыл верхний замок, вытащил ключ из нижнего. Стер вышел на площадку запер за собой дверь. Ключ от квартиры он выбросил в мусорный бак в квартале от того места, где оставил «Газель».

Солнце уже опустилось за старый яблоневый сад, за реку, когда Колчин, наконец, отыскал дом Василия Алексеевича Иванченко. Бывший библиотекарь, невысокий мужчина с печальными глазами, бродил по грунтовой дороге, топтался перед тесовым забором и калиткой. Ожидая московского гостя, он волновался, словно перед первым свиданием, и смолил уже пятую папиросу подряд. На окраинной улице стояла прозрачная тишина. Только где-то вдалеке заливисто лаяла собака, и какая-то птица пела незнакомым голосом вечернюю песню. Изредка с Камского водохранилища сюда долетали протяжные гудки буксиров, тащивших за собой плоты из круглого строевого леса. Колчин остановился в шаге от Иванченко, представился и протянул хозяину руку. Хозяин открыл калитку, пропустил гостя вперед, в тень старого яблоневого сада. Показал рукой на высокое крыльцо, сделанное на местный манер «прирубом», крытое железом и поверху украшенное наличниками с накладной резьбой. Дом стоял высоко, на столбах, фасадной стороной к улице, на окнах наружные ставни, подзор крыши украшен пропильной резьбой. Колчин поднялся на семь ступеней крыльца, задержал взгляд на наличниках.

– Моя работа, – похвастался Иванченко. – Времени свободного много, вот и балуюсь плотницкой работой. Я уже два года в сторожах. Библиотекой не заведую. Да и библиотеки той больше нет.

Хозяин провел Колчина через полутемные сени в большую комнату, оклеенную старомодными «купеческими» обоями, зелеными с золотым рисунком. – Жену я отправил к соседям, – предупредил Иванченко. – Чтобы разговору не мешала. Усадив Колчина за круглый стол под оранжевым матерчатым абажуром, куда-то убежал, вернулся с глиняным кувшином и двумя стаканами. – Хлебный квас с хреном.

– Вот это кстати.

Иванченко наполнил стакан темной мутноватой жидкостью. Колчин махнул холодного кваса, стер с губ пенку и подумал, что хозяин сейчас обязательно скажет, что делал квас своими руками.

– По бабкиному рецепту квас изготовлен, – сказал Иванченко. – Моей супругой.

– Я так и подумал, – сказал Колчин и хотел уже взять быка за рога, но Иванченко заговорил сам, не дожидаясь наводящих вопросов. – Когда утром сюда позвонил офицер из местного управления ФСБ предупредить о вашем визите, я не удивился. Ведь справедливость когда-нибудь, пусть с опозданием, должна взять верх над ложью и преступлениями. Я имею в виду историю с Верой Людович, покойной женой моего друга. Вы ведь по этому делу пришли?

– По этому, – поддакнул Колчин. – По какому же еще?

– Да, тяжко обо всем этом вспоминать. Но придется. Начну с начала. Я познакомился с Евгением Дмитриевичем шесть лет назад, когда его перевели сюда из Новосибирска. Я доставал Жене иностранные журналы по строительству. Он свободно читает по-английски…

Колчин скинул под столом ботинки и блаженно зашевелил пальцами ног. Утром он сдуру отказался от машины, которую ему предложили в городском управлении. В жаркий день мотаться по незнакомому городу, вытянутому вдоль Камы на десятки километров, не самое приятное и увлекательное занятие, но Колчин открыл для себя эту простую истину с опозданием. К вечеру он окончательно выдохся, голова была пустой, как оркестровый барабан, свободной от мыслей. Механически кивая головой, Колчин, представляя себе, как он вернется в гостиницу. Возьмет в буфете холодного пива и бутербродов, запрется в номере. А потом, не принимая ванны, рухнет на жесткую койку и провалится в сон. Но хозяин, кажется, настроился на долгий обстоятельный рассказ о судьбе Людовича и его покойной жены. Иванченко рассказывал складно, как по писанному.

По его словам выходило, что Вера Романовна устроилась в жилищно-коммунальный областной администрации отдел и проработала там какое-то время, год или чуть более того. Неприятности начались из-за публикации в одной из центральных газет. Появился фельетон с критикой тогдашнего министра жилищно-коммунального хозяйства области Ивана Щербакова. В заметке писали, что подряды на строительные работы и проводку коммуникаций, дорог и теплосетей, частные фирмы получают за большие взятки. При этом сплошь и рядом подрядчики приписывают себе большой объем якобы выполненных работ. А государственные деньги, заработанные на приписках, делят между собой Щербаков и непосредственно частные подрядчики. Время от времени, Иванченко взмахивал руками, словно отгонял мух и заявлял:

– Впрочем, кому я это рассказываю? – спрашивал он. – У вас в Москве плюнуть нельзя, если не сунешь взятку. Не то, что подряд на строительство получить.

Сделав замечание, бывший библиотекарь продолжал рассказ. Факты и цифры, которые были приведены в том газетном материале, из пальца не высосешь. Корреспондент мог получить их от человека из аппарата Щербакова, от его доверенного лица. Подозрение пало на Людович, которая отвечала за проведение тендеров на строительные работы, лучше других знала всю эту поганую кухню. Щербаков запаниковал, испугался, что какие-то важные бумаги дойдут до Генеральной прокуратуры, до других центральных газет, наконец, до телевидения. Скандал пойдет по нарастающей, и его нельзя будет замять. Надо принимать меры. Заказывать мокрое дело, мочиловку в подъезде, нет смысла, если ты при власти. Сам Щербаков, мужик туповатый, недалекий, из маляров, никогда бы не додумался до остроумного решения. Но кто-то из друзей, из образованных собутыльников, посоветовал этот вариант, с психушкой… Позже выяснилось, что у страха глаза велики. Никаких последствий лично для Щербакова тот газетный материал не имел. Ну, состоялся неприятный разговор с губернатором… Ну, какую-то комиссию создали из местных шибко грамотных проверяльщиков… На том дело и заглохло. Иванченко уверен, что Вера тут не при чем. Утечку информации в центральную газету устроили конкуренты, которым не досталось выгодных подрядов. Людович простая женщина, хороший работник. Но не борец за торжество справедливости. Сам Щербаков понял это, но уже не мог дать делу задний ход. Вера превратилась в инвалида и умерла на Банной Горе. За неделю до смерти она полностью ослепла. Те препараты, которыми ее пичкали, дали какие-то осложнения или побочный эффект.

Людович, похоронив жену, пытался в одиночку справиться со своим горем и с сами собой. Но все валилось из рук, он взял больничный, сидел дома, ни с кем, кроме Иванченко, не общался, не подходил к телефону. Зимой он сломал ногу, пару недель лежал в больнице. Спустя два месяца гипс сняли, но хромота не прошла, Людович стал ходить с палкой, припадая на больную ногу. Он похудел килограммов на пятнадцать, сильно постарел. Если Людовичу не напоминать, он мог не бриться по неделе. Мог молчать днями напролет. Весной он уволился с работы, сдал казенную квартиру и уехал в Москву к сестре. Иванченко проводил приятеля до вокзала. Когда подали поезд, Людович сказал: «Эти твари еще пожалеют. Пожалеют обо все, что сделали». «В смысле? – спросил Иванченко. – Кто пожалеет? О чем ты?» «Ты знаешь о чем, – ответил Людович. – А пожалеют все… Все они». «Ты что, наймешь бригаду убийц? – Иванченко пытался обратить все в шутку. – И разберешься по понятиям с теми, кого винишь в смерти Веры?» «Эту проблему я еще не решил, – лицо Людовича оставалось серьезным. – Но решу обязательно». На этой фразе бестолковый тягостный разговор оборвался. Людович зашел в вагон, Иванченко передал ему чемодан и сумочку с едой. Через пять минут поезд тронулся.

– У вас есть его теперешний адрес? – спросил Колчин. – Или телефон?

Иванченко поднялся, скрылся за плюшевой бардовой занавеской, заменявшей дверь в спальню. Через минуту вернулся с бумажкой, положил листок перед Колчиным.

– Евгений присылал мне несколько открыток из Польши, поздравлял с днем рождения, – сказал хозяин. – Он человек такой, старомодный. Обязательный, пунктуальный. Помнит все даты, дни рождения друзей… Короче, все помнит. Но на открытках нет обратного адреса. Только вот этот телефон. Варшавский номер.

– Он вам часто звонит?

– От случая к случаю. Ну, раз в месяц звякнет. А то и реже.

– Когда он звонил в последний раз? Чем интересовался?

– Недели три назад. Спросил, как дела, как рыбалка…

Колчин сложил листок пополам, опустил в карман.

– Евгений оставил телефон, как он сказал, на всякий случай, – продолжил Иванченко. – И просил никогда, ни при каких обстоятельствах не давать и не показывать номер ни родственникам, ни знакомым. Даже сестре. Даже если та станет очень просить координаты. Я даже удивился: к чему эта скрытность? – А почему же вы мне телефон дали? – Евгений наверняка не станет возражать, когда узнает, в чем дело. Что гибелью Веры заинтересовались, как говорили прежде, компетентные органы. Я вам верю. И в справедливость верю. Я ведь тоже человек старомодный.

– А я вас попрошу никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о нашем разговоре ни одному человеку. И Людовичу в первую очередь.

– Но почему? Я не понимаю.

– Вы обо всем узнаете. Но позже. Минут через десять Колчин поднялся, тряхнул руку Иванченко и ушел, отказавшись от ужина, кваса с хреном и доброго стакана яблочного вина. Колчин забыл об усталости, из головы выветрились бренные мысли о бутербродах, пиве и семи часах спокойного сна на жесткой гостиничной койке. Он шел по темной неосвещенной улице к реке, спотыкаясь о невидимые в ночи кочки, и мурлыкал «Прощание славянки». В ночи за штакетником заборов гасли окна, по-прежнему где-то далеко лаяла собака. Колчину казалось, что сегодняшним жарким вечером он нащупал путеводную нить, узнал нечто такое, что поможет ему пробраться из беспросветного мрака к свету. Впрочем, как знать, куда тянется эта ниточка…

– Рано радоваться, – заключил вслух Колчин. На реке, словно отзываясь на человеческий голос, хрипло прогудел буксир.

С утра пораньше Стерн позвонил молодой любовнице Трещалова. Представившись старым, еще со школьной скамьи, другом Николая Павловича, он сказал, что есть срочный разговор, нужно встретиться прямо сегодня днем. «А как вы узнали мой телефон?» – волнуясь, Настя не придумала вопроса поумнее. Стерн усмехнулся: не говорить же девочке, что ее телефон он нашел в старой записной книжке Трещалова, оставленной им на квартире прежней любовницы. Номер также содержался и в новой записной книжке и, кроме того, был занесен в память мобильного телефона. «Я все объясню при встрече, – ответил Стерн. – Я учитель. Преподаю русский язык и литературу в лицее. Сегодня у меня дела на работе, освобожусь не раньше часа. В два часа на выходе из кольцевой станции „Проспект Мира“ вас утроит? Под часами?» «Устроит, – ответила Настя. – Но что случилось с Колей?» «Это не телефонный разговор, – вздохнул Стерн. – Но кое-какая информация у меня есть». Приятный ровный баритон школьного приятеля понравился Насте, внушил что-то похожее на доверие. «Я вся извелась, не знаю, что и думать, – она подпустила в голос дрожи. – Мобильный телефон Коли не отвечает. Я звонила ему на работу, представилась племянницей. Ну, когда мымра секретарь спросила, кто беспокоит. У Коли есть племянница моего возраста. Но на работе ничего не хотят рассказывать, будто я государственную тайну у них выведываю. Его жена вернулась из отпуска, хотя должна торчать в Греции еще неделю. Она сняла трубку, когда я позвонила на квартиру. Успокойте меня». «Я постараюсь», – пообещал Стерн и объяснил Насте, из какого вагона нужно выходить и куда идти. «Я в голубых джинсах, в оранжевой кофточке», – сказала Настя. «Я знаю вас в лицо, – ответил Стерн. – Николай как-то показывал вашу фотографию. Вы очень красивы и, главное, фотогеничны. Вам бы в кино сниматься». Последние слова учителя сладко отозвались в девичьем сердце. Стерн заехал в компьютерный зал в одном из кафе, около часа провел, перед монитором, набивая текст. Послание было составлено от имени некоего Александра и адресовалось Виталию Афанасьеву, ближайшему компаньону и другу Трещалова. Стерн писал, что Трещалов длительное время оставался должен пятьдесят тысяч долларов своим кредиторам, от имени которых и выступает Александр. Должник не хотел возвращать деньги, от разговоров и встреч уклонялся, на угрозы не реагировал. Кредиторы же сами попали в трудное финансовое положение. Поэтому им пришлось пойти на крайние меры. Если бы телохранители Трещалова повели себя правильно тогда у подъезда, можно было обойтись без стрельбы, все решить миром. Как должны вести себя охранники в тот момент, когда их форменно убивают, Стерн уточнять не стал. Далее следовали подробные инструкции о том, где, когда, при каких обстоятельствах должен состояться обмен Трещалова на заявленную сумму. В заключении Стерн написал: «Вероятно, Вы хотите получить реальное зримое подтверждение того, что Ваш друг жив. Фотографии и видеозаписи – вещи весьма сомнительные. Но таким подтверждением может стать отрезанный палец Трещалова или его ухо. Ведь с одного взгляда ясно: ампутировали палец у лежалого трупа или у живого человека. Но мои доверители считают, что крови и без того пролито много, кромсать на части живого человека – это уже лишнее. А в том, что мои доверители настроены серьезно, Вы не сомневаетесь. Кредиторы сами заинтересованы, чтобы должник остался жив и здоров. Ведь иначе обмен, деньги на живого и невредимого Трещалова, не состоится. Чтобы рассеять последние сомнения, мои доверенные лица гарантируют, что Ваш партнер накануне обмена свяжется с Вами по мобильному телефону. Иных телефонных звонков не будет. Переговоры не имеют смысла, поскольку ни на какие Ваши условия мои доверенные лица не согласятся. Эти люди и так проявили добрую волю: после известных Вам трагических событий они отказались от набежавших за полтора года процентов по кредиту. Мои доверители настаивают на том, что Вы предельно ограничили свои контакты с милицией. И, разумеется, не ставили органы в известность об этом послании. Итак, у Вас нет другой альтернатива, как только выполнить изложенные выше требования. В случае нарушения хотя бы одного из этих условий, долг Трещалова будет списан. В связи со смертью непосредственно должника. С уважением, Александр». Стерн вытащил из компьютера дискету, расплатился и, поймав машину, отправился на проспект Мира. Он явился на свидание в половине второго, но не стал крутиться под часами на улице, остановился в вестибюле метро у аптечного киоска, высматривая девушку среди пассажиров, поднимавшихся снизу на эскалаторе. В одной из бульварных газет Стерн вычитал, что похищением Трещалова и убийством его телохранителей занимается РУБОП и столичная прокуратура. В корреспонденции не назвали имени похищенного бизнесмена, сделали это якобы в интересах следствия, но и так ясно, о каком бизнесмене идет речь. Сейчас менты разрабатывают компаньонов Трещалова по бизнесу, проверяют на причастность к преступлению его жену. Это обычная практика, кондовая, но, в принципе, эффективная. Если убивают или похищают богатого коммерсанта, преступников ищут в его ближайшем окружении. Несомненно, всех служащих Трещалова и его супругу, пропускают через конвейер. Мордуют, трясут, изводят бессмысленными нудными вопросами, допытываясь, получал ли бизнесмен угрозы по телефону. Будто от этого что-то меняется. Получал Трещалов угрозы или слышал в телефонной трубке одни только комплименты и добрые пожелания друзей. К методам работы милиции Стерн относился снисходительно, он пребывал в убеждении, что менты еще не скоро дотянутся до Насти Сениной, если вообще когда-нибудь узнают о существовании этой девчонки. Однако лезть на рожон не следует. Нужно своими глазами убедиться в том, что Настя явилась на свидание одна, без провожатых из РУБОПа. Стерн купил в аптечном киоске витамины, встал в стороне и принялся рассматривать этикетку на пластмассовом пузырьке. С этой позиции он видел лица всех людей, сходящих с ленты эскалатора.