Ночь с субботы на воскресенье Медников почти не спал. Он постелил себе в кабинете, долго ворочался на новом скрипучим диване, крепко пропахшим кожей и краской, смотрел в потолок и не мог справиться с душевным беспокойством. Страхи, которых он не знал давно, вылезли из темноты, словно змеи из-под камней, подняли с самого дна души какую-то накипь, воспоминания, неприятные и тревожные, которые хотелось забыть, но они почему-то не стирались из памяти. Едва рассвело, поднялся и принял душ. Заперевшись в кабинете, набрал телефонный номер старого приятеля бизнесмена Евгения Чернова, который последние два года вел финансовые дела Медникова.

– Надо увидеться. По срочному делу.

– Да что с тобой? – Чернов зевнул в трубку и покосился сначала на часы, затем на симпатичную блондинку, ещё спящую, с которой ночью разделил двуспальную кровать. – Во-первых, сегодня воскресенье. Я не занимаюсь делами по выходным. Во-вторых, ещё такая рань…

– А в-третьих, – продолжил Медников, – если ты откажешься со мной встретиться, то моими делами завтра же займется другой человек.

– Хорошо, – Чернов сдался без боя. – Приезжай. Жду.

Через час Медников подогнал машину к высотному дому на Мичуринском проспекте, поздоровавшись со старухой кастеляншей, поднялся на последний этаж. Чернов, одетый в шелковый халат с китайскими драконами, пустил гостя в прихожую и, наблюдая, как Медников снимает куртку и переобувается в тапочки, гадал, какая шлея попала под ягодицу клиента, если он в воскресный день с утра пораньше выскочил из теплой постели и завалился к нему домой.

Только что выпроводивший ночную блондинку, Чернов был разочарован скоротечной близостью с этой женщиной, загадочной, так и не раскрытой, он крепился, но не мог справиться с хандрой и паршивым настроением. Сразу после Медникова позвонила супруга, уже целый год жившая отдельно от мужа, но не дававшая развода из корыстных меркантильных соображений, и в довольно вольных, даже грубых выражениях, напомнила о задержанных алиментах за прошлый месяц, после чего бизнесмен окончательно впал в беспросветную меланхолию. Он хотел из вежливости поинтересоваться самочувствием супруги Медникова, но передумал, решив, что вопрос нетактичный, и спросил о другом:

– Как погодка?

– Тебе как, подробно рассказать? – недобро усмехнулся гость. – Или в общих чертах? Ну, что… Где поговорим, здесь, в прихожей?

– Нет, проходи в комнату. У меня, правда, не убрано…

Медников был одним из лучших, самых выгодных клиентов, поэтому с ним приходилось играть в церемонии и цацкаться. В большой комнате Чернов вырубил проекционный телевизор, оставленный включенным со вчерашнего вечера, составил со стола на пол грязную тарелку с рыбными объедками и бутылку шампанского, уже негодного, выдохшегося, незаметно засунул под подушку кресла бюстгальтер, забытый здесь блондинкой. Медников сделал вид, что не заметил этих суетливых манипуляций, сел на стул, прикурил сигарету.

– Как наши успехи? – пустив дым, поинтересовался Медников. – То есть мои успехи?

– На те сто пятьдесят тысяч баксов, что ты передал в начале недели, я купил «голубых фишек», потому что акции газодобывающих и перерабатывающих компаний стабильно растут, риск тут минимальный, – сказал Чернов. – От нефтяников сам не знаю, чего ждать, поэтому лучше действовать наверняка. Кстати, «голубые фишки» выросли за пять дней на два пункта. Проще говоря, ты неплохо заработал.

– А что с остальными акциями?

– Портфель твоих акций в целом сейчас можно оценить почти в восемьсот тысяч баксов. Ну, есть некоторое колебание, есть рост… Если в двух словах, за прошлый год ты заработал без малого сто двадцать штук с копейками. Мог бы и больше. Но к чему рисковать? Если ты приехал только для того, чтобы узнать эту цифру, мог не трудиться. Просто позвонить. Мой телефон защищен от прослушки.

– Телефонов, полностью защищенных от прослушки, нет в природе. Это я утверждаю, как специалист. Но я приехал не за этим. Нужно посоветоваться. Обстоятельства складываются так, что мне, может статься, придется уехать из России. Надолго.

– В смысле?

– На год, на два или насовсем. Я хотел сбросить акции, перекинуть деньги на мои счета на Кипре. Ну, скажем, провести эти деньги по фиктивным контрактам. Твой совет?

– Это глупо, выводить деньги из дела, – покачал головой Чернов. – Это поступок, достойный дебила. Сейчас, в конце года, в конце квартала, когда не подведены итоги… Нет, не расстраивай меня. Сбросить акции, значит, потерять верные сто штук. Не меньше. Сейчас покупают, а не продают. У меня есть совершенно достоверная информация с самого верха, что наши бумаги поднимутся. А управлять своими делами ты сможешь из любой страны мира, из любой части земного шара. Скажешь продать – продам хоть завтра. Но зачем терять деньги? Что, у тебя серьезные неприятности?

– Возможно, – уклончиво ответил Медников.

– Но арест ценных бумаг тебе не угрожает. В реестрах акционеров значится не твое, чужое имя. Генеральная доверенность на управление капиталом оформлена на меня. Не пори горячку. Если уж припекло, сбросим акции в январе. Продадим, но хоть с наваром. Впрочем, тебе решать…

Медников раздумывал пару минут.

– Хорошо, – сказал он. – Пусть будет по-твоему. Жалко терять деньги.

– Вот это другой разговор, – Чернов обрадовался так, что даже не смог скрыть своей радости. – Если бы не такая рань, стоило бы выпить. Например, за купоны, которые мы будем стричь большими ножницами. И за лучшие времена, которые скоро наступят.

Распахнув халат, он похлопал себя по высокому плотному животу, словно давал понять, что для биржевых спекулянтов хорошие времена давно стали реальностью, и тучи на горизонте пока не маячат.

– В следующий раз так и сделаем, выпьем, – сказал Медников. – Кстати, как тебе удается работать на бирже и всегда выигрывать, а в худшем случае оставаться при своих?

– Это просто. Правило первое: чтобы стать богатым, не ставь только на одну лошадку. Правило второе: всегда играй на понижение, потому что это верная игра. На повышение играют полные идиоты или те, кто имеет верную информацию.

– Отлично, – сказал Медников. – Выслушав твой совет, я испытал некоторое облегчение, почти счастье. Серьезно.

– Как мало тебе надо для счастья: всего лишь бесплатный совет, – грустно ответил Чернов. – Всем бы так. А я, если хочешь знать, в жизни лишь дважды испытывал настоящее облегчение. Первый раз это произошло, когда Кобзон публично объявил, что навсегда уходит с эстрады. Второй раз, когда жена сообщила о нашем разрыве. Но, как оказалось, все это лишь блеф и низкое вранье.

Медников поднялся, вышел в прихожую, натянул ботинки.

– Ладно, счастливо оставаться.

– Ты знаешь счет деньгам, – сделав комплимент, Чернов с чувством тряхнул ладонь гостя. – Тебе надо было становиться биржевиком.

– У меня только одна жизнь, – сказал Медников. – Некоторые умники считают меня скупым человеком, но это не так. А деньгам знаю счет, потому что вырос в такой беспросветной бедности, что спустя многие годы об этом тошно вспоминать.

– Вот как? – удивился Чернов. – Первый раз слышу эти подробности.

– Мы жили в рабочем поселке рядом с Каширой, – Медников просунул руки в рукава куртки. – Мать работала маркеровщицей на деревообрабатывающим комбинате, и она одна по существу кормила всю семью. Мой младший брат Миша умер от порока сердца, не дожив до восьми лет. Не хватало денег, чтобы возить его по больницам, показывать разным светилам. А мог бы вырасти, кем-то стать, чего-то добиться.

Чернов откашлялся в кулак, не зная, что и ответить.

– У отца было незаконченное высшее образование, но подолгу на одной работе он не засиживался, – продолжил Медников. – Слишком живой, непоседливый характер. Он вечно копил деньги. То на подержанный автомобиль, то на листовое железо для крыши. Занимался накопительством, экономя каждый грош в течение четырех месяцев или полугода. Потом срывался с нарезки и пропивал все накопленное. Долго трезвел, ругал себя, устраивался на новую работу. И жизнь возвращалась на круги своя. Автомобиля отец так и не купил, нового дома не построил, даже железа не купил. Но мать свел в могилу, когда ей не исполнилось и пятидесяти. Отец не зря прожил жизнь. На его примере я кое-чему научился. Еще в юности я дал себе слово, что выберусь из нищеты, из этого дерьма.

Чернов, опустив руки, стоял и переваривал эту информацию. На него снова навалилась хандра.

– Сегодня я слишком болтлив. Сам на себя не похож, – сказал Медников и ушел.

Сюда Колчин добрался на такси, рассудив, что Джейн Уильямс некуда податься, разве что в родительский дом. Чтобы не привлекать внимания зевак, а человек, приезжающий на такси в бедный городской квартал, всегда обращает на себя внимание, он велел водителю остановиться на перекрестке, оставив приличные чаевые, выскочил из машины и спортивным шагом, сбиваясь на бег, добрался до дома, перед фасадом которого разрослись старые деревья. Завернув в подъезд, Колчин вытащил мобильный телефон, связался с Нестеровым:

– Я возле дома матери Уильямс, – сказал Колчин. – А ты где?

– Там, куда ты сказал приехать. Возле этой чертовой харчевни «Аугуста». С сентября тут даже яичницы не приготовили. Просто повесили амбарный замок.

– Знаю. Двигай сюда полным ходом. Остановишься возле табачной лавки «Исабель» и подберешь меня через двадцать минут. Успеешь?

– Я постараюсь.

Прыгая через три ступеньки, Колчин взлетел на пятый этаж. Остановившись на лестнице, перевел дух и переложил пистолет из внутреннего в боковой карман пиджака, выглянул на лестничную площадку. Темно, но человеку здесь негде спрятаться. Колчин вышел из своего укрытия, подошел к двери. На резиновом коврике он увидел несколько капель крови, ещё не запекшейся, свежей. На секунду задумавшись, принял решение и нажал кнопку звонка, подождал и снова позвонил. За соседней дверью играла музыка, был слышен синхронный перевод английского текста, как всегда очень вольный, но зато живой, экспрессивный. Жители дома уже проснулись и теперь, уставившись в экраны, глотали очередную порцию телевизионного мыла. Колчин, сжав в кармане рукоятку пистолета, опустил вниз ручку, толкнул дверь, которая оказалась незапертой, и вошел в квартиру.

Сквозняк поднял с пола пух, вылетевший из рваной подушки. Напротив порога вдоль стены лежал пожилой человек в зелено-желтых трусах и майке без рукавов, насквозь пропитанной кровь. Две пули под острым углом вошли в теменную область головы, прошили навылет затылочную кость и застряли в стеновой перегородке. Колчин закрыл дверь, прислушался. Тихо. Он нагнулся, подобрал с пола вскрытый почтовый конверт, чистый без адреса, без рукописных пометок. И листок бумаги, тоже чистый, без единой буквы. Решив, что конверт и бумага не случайно оказались тут, Колчин аккуратно свернул свои находки и опустил в карман.

Перешагнув разорванную подушку, прокрался в конец коридора, заглянул в спальню. На полу валялась скомканная простыня, на кровати лежала седая женщина с лицом, залитым кровью. Ясно, помощь ей уже не нужна. Колчин развернулся, пошел в обратном направлении, толкнул дверь соседней комнаты.

Джейн Уильямс лежала возле дивана на боку, подогнув к животу колени. Казалось, она дремлет и вот-вот проснется. Колчин подошел к ней, нагнулся, потянув за плечо, перевернул на спину. Наклонившись над телом, дотронулся кончиками пальцев до шеи, пульс не прощупывался. Смерть наступила недавно, полчаса назад или около того, тело ещё хранило остатки живого тепла. В левом виске глубокая проникающая рана, которую мог оставить кастет или отвертка. Видимо, убийца дожидался в коридоре, когда Джейн позвонила. Он распахнул дверь, схватил её за горло, чтобы не закричала, и ударил наверняка. Затем затащил тело в квартиру и оставил здесь, в комнате.

Отрытые глаза Джейн, уже остекленевшие, казалось, смотрели на Колчина с укором, словно женщина хотела сказать: «Кажется, ты обещал охранять меня. Обещал, что я останусь цела, уеду в Бразилию и заведу гениальных детей. Ну, и где же ты был, когда меня убивали?» Колчин сел на диван, расстегнул вторую пуговицу рубашки, потому что нечем стало дышать.

– Да, твой спаситель слегка опоздал, – сказал Колчин вслух. – Что делать? Когда случается что-то ужасное, катастрофа или что-то в этом роде, на всех не хватает спасательных кругов и парашютов. И ангелы-хранители всегда опаздывают.

Он поднялся с дивана, наклонился и закрыл глаза Джейн, развернулся и вышел на кухню. Телевизор оставался включенным, но звука не было. В пепельнице несколько окурков. На столе пустые бутылки из-под вина и пива. В мойке целая гора грязной посуды. Ничего интересного. Колчин сунул пистолет в карман и выглянул в окно: над коробками домов взошло солнце, на пустом пыльном дворе одинокий мальчишка, готовя себя к карьере великого футболиста, пинал ногой старый мяч, догонял его и обводил воображаемого соперника.

Интересно, что за ребенок звонил в «Сан-Роки» и просил соединить с триста восемнадцатым номером? Не тот ли самый, что гоняет по двору? Впрочем, можно не ломать голову над этим вопросом, ответ и так ясен. Дьяков мог использовать любого подростка с улицы. Взглянув на циферблат наручных часов, Колчин решил, что злоупотребляет гостеприимством чужого дома, он задержался в квартире непозволительно долго, семь, нет, восемь минут. Отступив к двери, увидел под столом скомканный желтый листок. Наклонившись, вытащил бумажный шарик, расправил его на ладони. Кусок бумаги – страничка из городского телефонного справочника, здесь же адрес «Сан-Роки». Это уже интереснее.

В нижнем правом углу тусклый полустертый штемпель: «Гостиница „Капитолий“.

Через десять минут Колчин дошагал до табачной лавки «Исабель», сел на переднее сидение «Альфы-Ромео». Нестеров рванул машину с места.

– Ну, что? – спросил он. – Сегодня не наш день?

– Похоже на то, – мрачно кивнул Колчин.

– Что случилось?

– Позже расскажу. Ты знаешь такое заведение «Капитолий»?

– В этом городе я знаю все, – ответил Нестеров. – Есть такой кабак, есть бар, есть гостиница, есть чайный магазин… Что нас интересует?

– Гостиница. Жми туда прямой наводкой.

Заскрипели тормоза, машина нырнула в узкий переулок, мощенный булыжником, распугивая гудками редких пешеходов, помчалась к порту.

– Этот «Капитолий» настоящая дыра в заднице, – сказал Нестеров. – Туда не суются туристы. Там наркоманы торгуют всякой отравой, моряки приводят дешевых шлюх. Здесь действует одно правило: чем громче звучит название гостиницы, тем хуже это заведение. По мне так нет разницы, снять стойло в хлеву или номер в «Капитолии».

– Дьяков все же предпочел «Капитолий».

– Тем лучше. Так что случилось?

Колчин коротко пересказал события, развернувшиеся в гостинице «Сан-Роки» и доме Уильямс старшей.

– Действительно, сегодня не наш день, – нахмурился Нестеров.

– Но ещё не все потеряно, – сказал Колчин. – Если я не ошибаюсь, сейчас наш объект складывает чемодан, чтобы смотаться из города, или отсыпается после бессонной ночи. Одно из двух. Пятьдесят на пятьдесят.

Нестеров оказался прав, «Капитолий» скорее напоминал ночлежку для бездомных, чем отель. Грязная узкая улица в районе порта, застроенные двухэтажными домами и заставленная переполненными мусорными баками, провоняла тухлой рыбой и гнилыми овощами. Кажется, последний раз здесь убирались в конце прошло века, а то и раньше. Если бы сюда случайно заглянул санитарный инспектор, он наверняка мог бы рассчитывать на взятку разливным вином или живым товаром. Но санитарные инспектора и полицейские сюда не заглядывали. Колчин приказал Нестерову не выходить из машины, сам поднялся на низкое крыльцо, вошел в тесный холл, интерьер которого украшала пара продавленных кресел, давно потерявших первоначальный цвет и форму, и полумертвый желтый фикус в кадке, листья которого могли бы использовать школьники для гербария.

Конторка портье была отгорожена металлической сеткой, достающей до закопченного потолка. С другой стороны сетки на жестком стуле, подложив под зад подушку, сидел нестриженый молодой человек, голый по пояс с татуировкой на правом плече, изображавшей архангела с развернутыми за спиной крыльями. Молодой человек оживился при виде прилично одетого господина, даже привстал со своего места. Колчин наклонился над окошком.

– Ты говоришь по-английски?

– Иначе меня бы здесь не держали.

– Мне нужно получить справку, – сказал он.

– У нас не справочное бюро. И не филиал полицейского управления. Если я стану давать справки всем подряд, мне отрежут язык. А потом уволят с работы, потому что немой портье никому не нужен.

Молодой человек утратил интерес к посетителю, упал задом на подушку и, запустив пятерню в шевелюру, стал сосредоточено чесать голову, зажмурив глаза от удовольствия. Колчин вытащил бумажник, постучал его краем о металлическое блюдце, привинченное к стойке.

– Сведения оплачу.

– Разумеется, – снова оживился парень. – За бесплатно только мухи трахаются.

– У вас остановился господин лет сорока с небольшим. Плотного сложения со шрамом над правой бровью. Так?

– Я не знаю, о ком вы говорите, – портье уставился взглядом голодного удава на бумажник с золотыми уголками. – У меня с рождения слабая память. Меня даже в семинарию не взяли, потому что…

Колчин расстегнул клапан, положил на блюдечко десятидолларовую бумажку, которая тут же исчезла в кармане портье, будто её и не было.

– Вот только теперь вспомнил. Этот господин приехал поздней ночью. Остановился в двенадцатом номере. Заперся и собирался спать. Он даже не распаковал свою дорожную сумку. У него большая сумка, куда может поместиться половина платяного шкафа. Этот момент я хорошо помню, потому что принес этому господину полотенце. Он попросил свежее полотенце и чтобы его не беспокоили. Еще не рассвело, он поднялся и уехал куда-то. Я сам это видел, потому что не спал. Ночь самое напряженное время. Это утром тишина, а ночью тут такое бывает…

– Давай короче.

– Я уже все рассказал.

– Сейчас он у себя?

– Боюсь, что вы немного опоздали. Полчаса назад он вернулся, взял сумку и смылся. Я вижу, этот человек вам нужен?

– Хотелось бы с ним встретиться. Все-таки старый товарищ, не виделись лет сто, даже больше.

– Понимаю, понимаю, – портье улыбнулся змеиной улыбкой.

– Могу я осмотреть его номер?

– В номере спит пьяный матрос с девчонкой. Но после того как ушел ваш знакомый, я застилал постель. И точно знаю: своей визитной карточки этот господин там не оставил.

– Какая у него машина?

– Машина? – портье сморщился, как печеное яблоко, полез пятерней в волосы. – Вот же память. Дырявая, как решето. В семинарии, куда меня так и не приняли…

Колчин положил на блюдце двадцатку.

– Автомобиль взят на прокат. Там этикетка фирмы «Авис» на заднем стекле и бампере. Номер испанский, восемь и две четверки.

– Марка?

– «Опель Астра». Цвет голубой металл. На заднем правом крыле продольная царапина.

– Ты получил от этого господина хорошие чаевые?

– Ни хрена он не дал. Редкий жлоб.

– Счастливо оставаться. С такой памятью ты найдешь себе работу лучше этой. И в семинарию поступишь. Но если ты соврал, я вернусь за своими деньгами. И за тобой.

Колчин мрачно посмотрел в глаза портье и вышел. Сев в машину, пересказал содержание разговора Нестерову, развернул на коленях атлас автомобильных дорог. Если «Опель» действительно взят напрокат в Испании и Дьяков захочет сегодня же вернуться обратно, то выберет самый короткий путь, то есть шоссе Е 90. Значит, есть шанс его догнать где-то на полдороге. Впрочем, если разобраться, шанс весьма призрачный. Дьяков мог поехать не в Мадрид, а в отель на соседней улице или в город Порто, или ещё куда-то. Затевать его погоню не имеет смысла.

– Отвези меня на Руа Висконде, – сказал Колчин. – В район нашего посольства.

Медников заметил подозрительную зеленую «восьмерку», слишком долго висящую сзади его «Волги», в самом начале Мичуринского проспекта, когда возвращался от Чернова домой. Разглядывая в зеркальце заднего вида «Жигули», Медников сказал себе, что этого не может быть, слежку за ним никто не станет устанавливать, потому что для этого нет веских причин. Но беспокойство, овладевшее им ночью, вернулось и больше не отпускало. Пустили за ним «хвост» или нет, вопрос принципиальный, меняющий всю тактику действий. Ответ нужно найти немедленно. План сложился в голове мгновенно, Медников изменил маршрут, решив проверить свое наблюдение. Он завернет на часок к своей подруге Марине и по дороге все выяснит.

Через сорок минут он остановил «Волгу» напротив метро «Баррикадная», вышел из машины и, поднялся по лестнице к «высотке» и, завернув в продуктовый магазин, долго слонялся между прилавков, присматривался к покупателям, снующим за спиной, используя зеркала и стекла прилавков. Магазин имел несколько входов и выходов, поэтому здесь без особых проблем можно выявить слежку, заставить филера потерять визуальный контакт с объектом и тем самым спровоцировать его на необычное поведение. Но Медников не суетился, показывая свое безмятежное миролюбивое настроение, старался резко не оборачиваться и не менять направления движения. Если его противники поймут, что слежка выявлена, они станут осторожнее. Но это полбеды. Люди наверху, контролирующие наружное наблюдение, могут дать приказ на задержание объекта. Такой вариант маловероятен, но полностью сбрасывать его со счетов нельзя.

Переходя из одного отдела в другой, Медников дважды заметил за своей спиной мужчину в синей куртке с капюшоном, который делал вид, будто пришел за покупками, но ничего не брал, топтался на месте, пялился на прилавки и лунатической походкой брел дальше. В короткой очереди возле кассы Медников столкнулся с невзрачной женщиной средних лет, которую уже видел четверть часа назад, когда парковал машину. Еще один подозрительный малый, напоминающий заучившегося студента очкарика, засохшего за компьютерным монитором, пристроился за Медниковым в кондитерском отделе. Группы наблюдения, как правило, состоят из пятнадцати или более человек, объект предают друг другу, «ведут» по очереди. На этот раз для служки задействовали человек двадцать, никак не меньше, и с десяток автомобилей. Значит, задание в филеров ответственное, объект важный.

Медников купил торт, бутылку шампанского и кое-чего пожевать, вышел из «высотки», уже твердо зная, что его «пасут». Положив покупки на заднее сидение, сел за руль, медленно тронулся с места, неожиданно остановился, вышел из машины пнул ногой заднюю покрышку и снова сел на водительское место, заметив в зеркальце, что следом за ним со стоянки объезжают синяя «пятерка» и потрепанный «москвичек». Для наблюдения обычно используют именно такие машины, грязноватые, не слишком новые, неяркой расцветки, без приметных наклеек на стеклах. Под капотом не стандартный мотор от «жигуля», а мощный форсированный двигатель, который на шоссе свободно выжмет две сотни километров.

Из кабины такой тачки можно свободно плевать на лобовые стекла других автомобилей и ехать дальше, не опасаясь, что тебя догонят и набьют морду. В салонах спецмашин акустические антенны, приборы ночного видения, замаскированные, например, под антирадар или игрушки, и ещё бог знает что. От такого «жигуленка» не уйдешь запросто, перестраиваясь из ряда в ряд, проскакивая на красный свет или выезжая на улицу с односторонним движением. Кроме того, если уж за него взялись всерьез, специалисты из технической службы контрразведки уже забрались темной ночью в его гараж, навтыкали в «Волгу» радиомаячков или бипперов, передающие сигналы на машины слежения. Дальнобойность этой электроники даже в городских условиях – десятки километров. А уж о том, чтобы оторваться от хвоста где-нибудь за городом, можно не мечтать. Но Медников не собирался бежать и прятаться, зная, что в его положении это наихудший, самый опасный способ поведения.

Садовская жила в двух кварталах от «высотки» на съемной квартире рядом с зоопарком. Медников позвонил в дверь, когда Марина открыла, вошел в тесную прихожую, снял куртку и ботинки и дотащил сумку с продуктами и торт в кухню.

– Почему ты приехал без звонка? – спросила Марина.

– Хотел сделать сюрприз, – ответил Медников, развязывая веревочку на коробке с тортом. – Извини, если сюрприз не совсем удался.

– Все в порядке. Но торт я есть не буду. Один крем.

– Мне больше достанется, – Медников отрезал кусок. – Я думал, что это твой любимый.

– Господи, у тебя полная амнезия. Я презираю бисквиты с кремом.

Медников утопил в чашке пакетик чая, присел к столу. Марина, страдающая манией чистоты и порядка, только начинала уборку и без того безупречно чистой квартиры. Пока что она водила тряпочкой по кухонным полкам и вытяжке, а впереди ещё пылесос, стеклоочиститель и масса других бытовых прелестей.

Кажется, она готова отложить это увлекательное занятие ради любимого мужчины. Если Марина рассчитывает на сеанс секса, но напрасно лелеет эту надежду. Он приехал не за этим, хотя в своем коротком розовом халате, обнажавшим стройные ножки, девочка выглядела весьма соблазнительно. Медников рассудил, что о его любовнице контрразведке все известно, телефон Марины, разумеется, слушают, равно как и её квартиру. Трудно сказать, какие приспособления применены для этой цели. Скорее всего, используют ту же телефонную трубку. А к линии подсоединились прямо на АТС, поэтому нет перепадов напряжения в телефонной сети, которые возникают при подключении жучков в линии. Значит, технически невозможно установить есть ли прослушка. Важно другое: он должен сбить своих противников с толку, спутать их карты.

– Слушай, положи наконец свою тряпку и сядь, – разлился Медников.

Марина села к столу и стала наблюдать, как любовник глотает кусок торта, запивая чаем.

– Ты сегодня такой… Сам не свой. Раздражительный. И голодный.

– Я тебе говорил, что плохо себя чувствую? Горло болит, ломает всего.

– Таблетку дать?

– Я их уже пригоршню выпил. Вчера взял больничный. Надо бы отлежаться хоть пару дней. Но черта лысого. Сегодня надо на дачу тащиться, пропади она пропадом.

Вот и произнесены главные ключевые слова, сказано то, ради чего он приехал к Марине: сегодня надо на дачу тащиться. Пусть люди, которые слушают квартиру, намотают на ус, что Медников собрался ни куда-нибудь, а именно на дачу.

– А отложить это нельзя? Ну, твою поездку?

– На следующей неделе обещали дождь со снегом, дороги окончательно развезет. Моя старушка застрянет. Придется как прошлой осенью ходить в деревню за трактором.

– А зачем надо туда ехать?

– Ставни поставить на зиму, в доме все комнаты запереть. Давно собирался, но все откладывал. Чего-то ждал и дождался. Заболел и вот должен в такую погоду ехать.

Медников доел торт и отрезал второй кусок, не попадать же добру.

– Мне тебя очень жаль, но на дачу я не поеду. Можешь даже не уговаривать. Был бы у тебя теплый дом, а не эта дырявая хибарка, я бы подумала…

– Другого ответа и не ждал. Но я не обижаюсь. Не хватало ещё и тебе простудиться. Ладно, вечером я тебе позвоню оттуда.

– Ты там переночуешь?

– На обратную дорогу сил не останется. Выпью стакан водочки, сыпанув туда черного перца, протоплю печь. Будет теплее, чем дома. А с утра вернусь в Москву. Уже здоровый. Ну, почти здоровый.

Медников пил чай и соображал: все ли он сказал тем людям, которые его слушают. Кажется, все. Уезжает, выпьет водочки, затопит печь и вернется. Завтра утром. Все так, но с одной поправкой: утром он не вернется, потому что с того света не возвращаются. Теперь можно уходить.

– Знаешь, что я сегодня нашла? – Марина оживилась. – Ну, угадай. Что-то твое. Очень интимное.

– Наверное, мои грязные трусы. Что ещё можно найти в этой квартире?

– Фу. Я нашла твое письмо, которое ты мне прислал в Ялту, когда отдыхала там прошлым летом. Такое трогательное романтическое письмо. Ты умеешь быть искренним, когда этого очень захочешь. Я чуть не заплакала. Хочешь, прочитаю его вслух?

– Как-нибудь в другой раз, – покачал головой Медников и подумал, что сегодня видит свою молодую любовницу последний раз в жизни. – Сейчас не то самочувствие. Не воспринимаю лирику.

Выслушивать всякую любовную чепуху, которую он когда-то накатал на бумаге… Нет, это выше человеческих сил. Потрепавшись о том о сем полчаса, Медников поднялся и ушел. Марина надула губки, она выглядела разочарованной.