Часть третья: Честь шпиона

Донцов прилетел в Хельсинки слякотным холодным вечером рейсом «Финнаир». Из аэропорта на такси доехал до отеля «Торни», старомодного, но вполне презентабельного. Зарегистрировался по паспорту на имя некоего Марка Рубена, гражданина Ирландии, заплатив восемьсот долларов вперед за двое суток проживания в одноместном номере. Донцов поел в ресторане на первом этаже, закусив уху теплыми пирогами с рыбой и картошкой.

Затем, отяжелевший после слишком плотного ужина, поднялся на второй этаж, устроился в кресле. Позевывая, забавлялся тем, что переключал телевизор с канала на канал, изнывал от скуки. Донцов бывал в Хельсинки четвертый раз в жизни, но не смог открыть для себя тайной прелести этого города.

Столица Финляндии очень чистое и очень скучное место, возможно, это самый скучный город в мире. Здесь никогда и ничего не происходит. Хельсинки погрязли в добродетели, как заблудившаяся корова в болоте. Но если иностранец бывал здесь хоть три тысячи раз, он все равно не перестанет удивляться финским ценам, каким-то диким, несуразно высоким. Чтобы чем-то себя развлечь, выйти из состояния глубокой сонливости, Донцов пошел в ванную комнату и принял контрастный душ. Затем распечатал пачку стерильных бинтов и мази, сменил повязку на больном правом предплечье. Надев халат, прошелся взад-вперед по номеру, ступая босыми ногами по синтетическому ковровому покрытию цвета молодой травы. Ощущение приятное, будто действительно по травке прошелся.

В десять часов в дверь тихо постучали. С другой стороны порога стояла очень молодая некрасивая горничная, одетая во все белое, словно сестра милосердия.

– Вам не нужен плед с электрическим подогревом? – спросила горничная на чистом английском и улыбнулась синтетической улыбкой. – Сегодня ветер прямо в окна.

– Спасибо, в моем номере тепло, – Донцов тоже улыбнулся.

Когда горничная ушла, повесил на ручку двери бирку «не беспокоить».

В половине двенадцатого ночи он подключил портативный компьютер к мобильному телефону, вошел в «Интернет», на сайте частных объявлений о продаже недвижимости в Испании нашел послание, адресованное лично ему. Это был резервный канал связи, который использовался крайне редко, только в экстренных самых чрезвычайных случаях. Донцов «скачал» текст на жесткий диск компьютера, вышел из «Интернета». Он вставил дискету, запустил программу, автоматически превращающую шифрованное сообщение в открытый текст.

Донцов трижды прочитал послание, успев выучить его наизусть, затем стер текст из памяти компьютера. Вытащив дискету, порезал ее конторскими ножницами, прошел в туалет, бросил кусочки пластмассы в унитаз и спустил воду. Он вернулся в комнату, сел в кресло у телевизора и вытянул ноги, бездумно глядя на светящийся экран. Через полчаса ему предстояло снова залезть в «Интернет», оставить объявление на сайте, извещающем о смерти домашних животных, короткий некролог. Таким способом в Москве узнают, что Донцов получил задание и приступает к его выполнению.

События последних трех дней развивались так стремительно, что Донцов с трудом успевал осмысливать их внутреннюю логику. Двенадцатого октября из Гамбурга в Москву ушла посылка, содержащая отпечатки пальцев, снятые с пузырька из-под лосьона, найденного в номере отеля «Ремстал». И, главное, лист бумаги с отпечатавшимися на нем буквами и отдельными строчками письма, которое, видимо, написал сам Яночка неизвестному другу или подруге.

Тогда Донцову без помощи специальных средств удалось разобрать два слова: «Изотало» и «Хельсинки». Возможно, уже ночью или утром следующего дня та бумажка попала на экспертизу в СВР. Письмо Яночки прочитали частично или полностью. Возможно, в Москве воспользовались какими-то своими, неизвестными Донцову, источниками информации. Так или иначе, но вечером тринадцатого октября через Буряка он получил срочное указание взять билет до Хельсинки, по прилете остановиться в отеле «Торни», в половине двенадцатого ночи выйти на связь.

Сегодняшнее, послание из Москвы, по крайней мере, вторая его часть, могла бы удивить Донцова, если бы он не разучился удивляться еще много лет назад.

Карла Яночку нашли быстро. В принципе, на его поиски могли уйти недели, а то и месяцы изнурительной кропотливой работы, но все случилось куда скорее, чем можно было предполагать. В любом случае был Яночка обречен, с ним все ясно. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через месяц. Через год… Это вопрос времени.

Местонахождение Яночки установлено через местные агентурные источники по наводке, той самой бумажке, которую переправил в центр Донцов. Яночка живет в предместье Хельсинки у своего дальнего родственника, двоюродного дяди по материнской линии, по фамилии Изотало. В течение последних двух дней с полудня до двух часов дня Яночка крутится на Рыночной площади. Видимо, в этом месте он назначил свидание с каким-то человеком, но этот человек заставляет себя ждать. Завтра Яночка снова появится на том же месте в то же время.

Из Москвы сообщали адрес этого самого Изотало и некоторые подробности его быта. Пятидесяти восьмилетний холостяк, одинокий, довольно зажиточный мужик, имеет небольшую рыбную коптильню. Это так, на всякий случай, информация к размышлению, резервный вариант. Изотало трогать не следует. А в отношении Яночки нужно провести силовую акцию. Уже завтра, на нейтральной территории, точнее, на Рыночной площади, самом людном месте города. Скопище людей, туристы, местные жители, бойкая торговля у причалов – это не дефект замысла. Толпа – это преимущество нападающей стороны. Если, разумеется, знаешь, как этим преимуществом пользоваться. Все мероприятия проводятся в большой спешке. В центре опасаются, что Яночка снова может уйти и затеряться где-то в Европе или по другую сторону Атлантики. Сегодняшней ночью для подстраховки Донцова из Гамбурга вылетает Буряк. После проведения операции Донцов будет эвакуирован из Финляндии в Россию по дипломатическим каналам. Буряк же вернется обратно в Гамбург. Донцов был внутренне к проведению силовой акции, еще в тот момент, когда в Гамбурге заказывал авиа билет до Хельсинки. Но до последней минуты оставались кое-какие вопросы.

Донцов был убежден, что Яночка не должен умереть, ничего не сказав перед смертью, не приоткрыв завесу тайны над личностью пана Петера. Однако московское руководство решило по-своему: провести силовую акцию неожиданно, в тот момент, когда Яночка чувствует себя в полной безопасности, считает, что ему удалось выйти живым из огня. И без допроса.

За годы работы в разведке Донцов освоил ремесло чтения инструкций и приказов между строк. Если Яночку решили убирать сейчас, не получив его показаний, значит, произошло нечто, переломившее весь ход операции «Холодный фронт». Значит, сама операция близка к завершению, точнее, к успешному завершению. Что могло стать этим переломным событием? Ответ однозначный – только задержание пана Петера. Значит, Яночка в игре лишняя фигура. Опасная фигура, которую надо положить на шахматную доску…

Донцов погасил верхний свет, сбросил халат, лег в кровать. Он пожалел, что не взял у горничной плед с электрическим подогревом. Донцов выключил лампу под желтым матерчатым абажуром. Ветер, действительно, разошелся ни на шутку, на улице похолодало. Налетая резкими порывами, ветер бросал в оконное стекло мелкие снежинки. Странные это звуки. Кажется, что под полом шуршат потревоженные мыши. Донцов встал и задернул шторы, снова лег, хотелось заснуть, но сон не шел.

Генерал Антипов и подполковник Беляев приехали в Лефортовский следственный изолятор ровно в одиннадцать утра, машину подогнали не со стороны тюремных ворот, а с тыла, со стороны административного корпуса. «Волга» остановилась во внутреннем дворе тюрьмы. Примерно четверть часа заняла стандартная процедура проверки документов и оформления пропусков. В половине двенадцатого Антипов сидел в следственном кабинете и листал бумаги розыскного дела на Михаила Алексеевича Петрова, сорока двух лет от роду, проживающего в Москве, не имеющего определенных занятий.

Вчера Петрова задержали на Белорусском вокзале и доставили сюда, в Лефортово. Поместили в одиночную камеру и по приказу Антипова больше не трогали. По опыту Антипов хорошо знал, как ведут себя люди, если первый допрос проводить в день из задержания.

Обычно подозреваемые уходят в полную отрицаловку: я не я, ничего не знаю, страдаю приступами амнезии. Или начинают орать, брызгая слюной, что будут жаловаться, дойдут до Верховного суда, даже до президента. Встречаются и такие артисты, кто симулирует эпилептические припадки или сердечные приступы. Самые грамотные требуют адвоката, мол, если на допросе не будет защитника, они и рта не раскроют. Но сутки, проведенные в одиночной камере без допроса, действуют на людей самым благотворным образом. Все эмоции растворяются в тюремной тишине, а пар уходит в свисток.

Сразу же после задержания Петрова, оперативники открыли дверь его квартиры в Замоскворечье изъятыми ключами, и перевернула там все вверх дном. Обыск провели по-тихому, без понятых, без протоколов и без участкового инспектора. Если понадобиться, мероприятие повторят, но с соблюдением всех формальностей. Результаты обыска, закончившегося поздним вечером, Антипова немного разочаровали. В квартире обнаружены два тайника, в которых Петров хранил наличку. В одном тайнике, устроенном в стене, под кафелем ванной комнаты, в герметичной сумочке из искусственной кожи лежали сто пять тысяч долларов сотенными бумажками.

В углу кабинета, под паркетом хозяин квартиры оборудовал второй тайник, там нашли сорок семь с половиной тысяч зеленых. Итого, сто пятьдесят две тысячи с мелочью. Хорошие деньги, тем более для безработного гражданина. В сейфе денег не оказалось, но там были долговые расписки трех довольно известных в столице людей, которые проходили по милицейской картотеке. И еще несколько блокнотов с карандашными пометками, которые еще предстоит прочитать и понять их смысл.

Однако в берлоге Петрова не обнаружили никаких документов, которые могли бы заинтересовать разведчиков, в компьютере тоже пусто, какие-то игры, игры и снова игры. В книжных шкафах множество иллюстрированных фотоальбомов о Праге, открытки, буклеты, путеводители. Короче, макулатуры много, но нет ни одного ценного документа.

Антипов спрашивал себя: возможно, задержание Петрова было ошибкой? Ведь, если разобраться, добытые операми улики ничего не доказывают. Ну, фотографии замка «Водичков». Ну, большие деньги в тайниках. Ну, записка, где некая безымянная женщина угрожает Петрову полицией и обращается к нему «пан Петер».

Однако кроме хлипких вещественных доказательств есть большая оперативная работа, проделанная разведчиками и сотрудниками ФСБ. Работа, которая вывела их именно на Петрова Михаила Алексеевича. Другой подозреваемый однофамилец, один из руководителей пивной фирмы «Астай» Петров Михаил Семенович, теперь вне подозрений. В последний момент выяснилось, что у этого Петрова не хватает фаланги безымянного пальца левой руки. А у пана Петера все пальцы на месте. Значит, других вариантов не осталось. Все сошлось на задержанном вчера Петрове.

Антипов прочитал составленный по его просьбе рапорт начальника караульной службы, где тот информировал руководство о поведении задержанного Петрова. Вчера в четырнадцать тридцать Михаила Алексеевича, переодетого во все казенное, поместили в одиночную камеру. По правилам внутреннего распорядка обитателям тюрьмы запрещалось днем лежать на шконке, можно лишь сидеть на табурете возле столика у окна, забранного «намордником» или ходить по камере. Петров ни разу не присел, он провел на ногах день, расхаживая из угла в угол. От обеда и ужина отказался.

Вечером Петрову выдали очки, у этого типа слабая дальнозоркость, без очков он читает с трудом. Кроме того, он по его просьбе принесли из библиотеки какую-то московскую газету недельной давности, Петрову захотелось почитать. Видимо, к этому моменту, к девятнадцати тридцати вечера, Петров наметил для себя линию поведения или план, которого будет придерживаться на допросе. Возможно и другое: он морально сломался. Как бы там ни было, Петров успокоился, больше не метался по камере, а сидя у столика, читал замусоленный газетный номер.

В десять вечера у Петрова отобрали очки, потому что ночью задержанным очки иметь не полагается. Раздавят каблуком линзы и порежут вены под одеялом, а контролеру отвечай. Петров лег на шконку, положив руки как положено, поверх одеяла, и ворочался до утра. Первая ночь в камере всегда самая трудная. Горит яркая лампочка, забранная железной сеткой, а жесткая койка, не пуховая перина в отчем доме. Утром Петров снова отказался от еды, но выпил чая с сахаром. Он больше не просил ни очки, ни газеты. Сидел на табурете, облокотившись локтями на стол и уронив голову в раскрытые ладони.

– Точно, он сломался, – сказал вслух Антипов.

– Что? – встрепенулся Беляев.

Подполковник сидел на стуле в углу следственного кабинета и листал рабочий блокнот.

– Я говорю: Петров сломался, – повторил Антипов. – С раннего утра он неподвижно сидит на табурете, обхватив лицо руками.

– Сомневаюсь, – покачал головой Беляев. – Такие люди, как этот Петров, быстро не ломаются. Что-то здесь не так.

В двенадцать с четвертью конвой привел Петрова. С разрешения Антипова задержанный сел на табурет. Петров не возмущался, не качал права и не требовал адвоката. Он сидел, поджав ноги под табурет, и медленно раскачивал корпус из стороны в сторону. Антипов, сделав вид, что копается в бумагах, украдкой вгляделся в лицо Петрова. Бессонная ночь в одиночной камере не прошла бесследно. Михаил Алексеевич выглядел паршиво. Под глазами синяки, кожа серая нездоровая, глаза тусклые.

– Генерал внешней разведки Антипов Юрий Федорович, – представился Антипов.

Петров должен знать, что имеет дело не с каким-нибудь следователем, не с попкой из внутренней службы, а с генералом внешней разведки. Значит, разговор предстоит серьезный. Генералы ерундой не занимаются, на пустяки время не тратят, а если задержанный вздумает врать или отпираться, что ж… Пусть знает, кому врет. Пусть десять раз подумает.

– Приятно познакомиться, – Петров криво усмехнулся. – Даже очень.

Возможно, генеральское звание Антипова не произвело на него впечатления, возможно, он раз и навсегда усвоил себе нагловатую манеру общения с людьми, все зависимости от их чинов, званий и должностей. Но, скорее всего, под этой ухмылочкой прятался дикий животный страх.

– Михаил Алексеевич, я задам вам несколько вопросов, – доброжелательно сказал Антипов. – А вы мне все расскажите.

– Все рассказать? – переспросил Петров, усмехаясь. – Это о чем же?

Антипов продолжал, не обращая внимания на эти реплики.

– Мы не будем вести протокол, обойдемся без канцелярщины. У меня нет времени. И я не могу тратить часы, даже минуты на писанину. Договорились?

– Задавайте свои вопросы, – хмыкнул Петров. – Только угостите сигаретой. Мои отобрали еще вчера при личном обыске.

Антипов придвинул Петрову пачку сигарет.

– Так что вас интересует? – Петров прикурил сигарету, жадно затянулся, задержал дым в легких и даже зажмурил глаза от удовольствия. – Слушаю вас.

Беляев, сидевший в углу, что-то чирикнул в своем блокноте. Да, на сломленного человека Петров совсем не похож. Этот будет вола вертеть до последнего. Деньги в заначке? Бутылки пустые собирал с утра до вечера. Записка в чемодане? Подбросили. Фотографии замка? Люблю старину, потому что покойная мамочка с ранних лет воспитывала во мне эстетические начала.

– Простой вопрос для разминки, – Антипов откинулся на спинку стула, расстегнул пиджак. – Чем вы занимались в Праге во время своего последнего визита туда?

– Это обычный туризм. Я обожаю Прагу, не устаю там бродить по этому городу. Это настоящий музей под открытым небом. Вы бывали в Праге? Очень хорошо. Значит, вы должны помнить, скажем, Карлов мост. Когда идешь со стороны площади Крестоносцев…

– Хватит кривляться, Петров, – перебил Антипов. – Я не кривляюсь. Один увлекается бабами, другой тачками… У меня более высокие вкусы и запросы.

Дососав сигарету, Петров выплюнул окурок на пол, раздавил его подметкой ботинка.

– Слушайте, Петров, – голос Антипова зазвучал металл. – Я сказал, что времени у меня мало. Поэтому поступим так. Сейчас я вызову врача, и он сделает вам укол. Затем мы продолжим беседу. Тебе будут делать уколы до тех пор, пока я не услышу все, что меня интересует.

Петров молчал, водил кончиками пальцев по краю стола.

– После этих уколов тебя нельзя будет оставлять здесь, в Лефортовском изоляторе без присмотра врачей. Для твоего же блага. Иначе ты разобьешь свою башку о стену или перегрызешь вены зубами. Совсем откажут тормоза, пропадет инстинкт самосохранения. Поэтому я оформлю все документы, и тебя сегодня же переведут в одно специализированное медицинское учреждение.

– На чем специализированное? – перебил Петров.

– На таких психах долбанных, как ты, – ответил Антипов. – Там мы продолжим наши беседы. Они будут длиться днем, ночью… Без перерыва.

– Без перерыва, – машинально повторил Петров последние слова.

– И ты не выйдешь из кабинета, пока я не узнаю всю правду. После наших душевных разговоров и вмешательства медиков всякие твои контакты с нормальными людьми, теми же зэками, будут исключены. Потому что ты превратишься в животное. Даже жрать не сможешь без посторонней помощи. Только с ложечки или через катетер.

– Послушайте, я гражданин этой страны. Существует Конституция, права человека никто не отменял. И я, как гражданин, имею право…

Антипов не слышал возражений.

– Я не угрожаю тебе, – тихо сказал он. – Это не в моем стиле, угрожать людям. Просто этих чрезвычайный мер требуют чрезвычайные обстоятельства.

Петров открыл рот для следующего возращения, но Антипов снова оборвал его вопросом.

– Мне звать врача?

Петров кашлянул в кулак. Неожиданно черты его лица поплыли вниз. Он обхватил голову руками и тихо застонал. Затем вытер мокрый лоб рукавом.

– Не надо звать врача, – сказал он. – Я и так все скажу. Все, что вам нужно… Без наводящих вопросов.

Петров попросил еще сигарету и начал говорить.

Да, несколько лет назад он занялся контрабандой старинных икон через Варшаву и Прагу в Париж и Лондон. Поначалу скупал доски у московских или провинциальных антикваров, самостоятельно, рискуя собственной шкурой, переправлял их за кордон. Но возникли проблемы. Антикварные магазины Европы завалены русскими иконами, в хранилищах и подсобках антикварных магазинов иконы навалены, как чурбаны в дровяном сарае.

Но если иметь дело с настоящей старинной живописью, работать по индивидуальным заказам антикваров, то не прогоришь, а сорвешь хорошие бабки. Петров завел знакомство с хозяевами некоторых лавок в Париже, договорился о регулярных поставках старинных досок из России. В самой Праге иконы сбыть крайне трудно. Там нет спроса на такие вещи, а цены просто мизерные в сравнении с западноевропейскими. Прага нужна лишь, как перевалочный пункт, как мостик из Москвы в Западную Европу.

Сам Петров уже не перевозит иконы. Он подряжал для такой работы курьеров, которые входили в сговор с проводниками международных поездов, оборудовали тайники в сортирах и подсобных помещениях вагонов. Когда товар попадает в Прагеу, Петров выезжает на место, чтобы договориться с покупателями, проследить за отправкой икон в Европу.

– Что за записка найдена в вашем чемодане? – спросил из своего угла Беляев. – Кто ее автор?

– Так, одна баба из чешек. Через нее я вел переговоры с антикварами. Я остался ей должен некоторую сумму. Комиссионные. Но не хотел отдавать. А эта дура вздумала меня пугать. Сука, она и так получила прилично. Но этим бабам сколько не дай, все не нажрутся.

– Почему она называет вас паном Петером?

– Так я представлялся. Ну, для удобства. На чешский лад.

Петров снова заговорил об иконах. В Москве хорошие иконы трудно достать по приемлемой цене. Два с половиной года назад он сколотил первую группу уголовников, которая стала обворовывать церкви в центральных областях России по его, Петрова, наколке. Он выезжал на место, осматривал храмы, подкупая сторожей или разыгрывая из себя туриста. Помечал те вещи, которые можно взять. А дальше действовали другие люди.

Краденые ценности доставляли в Москву на съемные квартиры, затем вывозили за границу. Да, Петров осознал весь ужас содеянного, он раскаивается, он готов понести заслуженное наказание. Но он вправе надеяться на то, что своим искренним признанием смягчит, так сказать, свою участь. Он готов сотрудничать со следствием, он выложит имена всех своих подельников, начиная от рядовых курьеров и воров, заканчивая дилерами на местах, назовет адреса, где хранятся похищенные иконы. Он нарисует цепочку, по которой доски уходили к продавцам…

– Хватит, – заорал Антипов и шарахнул по столу кулаком. – Заткнись, мразь. Кретин чертов. Подонок.

Минуту все сидели молча. Беляев смотрел на генерала из своего темного угла и ждал указаний. Испуганный Петров кусал губу, не понимая, что произошло, какие слова вызвали столь неожиданный взрыв эмоций и гнева. От него ждали признаний, и он, как на блюдечке, готов выложить все. И вдруг этот психованный генерал срывается с нарезки.

Антипов закрыл глаза, поджал губы и минуту сидел молча, стараясь обдумать случившиеся. Наконец, он нажал кнопку звонка, прикрепленную к нижней части столешницы, вызвав конвой, приказал доставить Петрова обратно в камеру. Когда задержанного увели, Антипов встал со стула, глянул на часы, прошелся по кабинету.

– Немедленно свяжись с оперативным отделом, – приказал он Беляеву. – Пусть остановят силовую акцию в отношении Яночки. Он должен остаться цел, он должен говорить.

Подполковник Беляев тоже глянул на циферблат наручных часов.

– Уже поздно, – сказал он. – Мы опоздали.

– Еще не опоздали, черт побери. Надо попробовать. Лежавший в кармане мобильный телефон нельзя использовать для столь важных звонков. Беляев подскочил со стула, выбежал из следственного кабинета в коридор и заспешил в административное крыло выполнять приказ генерала.

Донцов вышел из автобуса на бульваре Эспланда и зашагал вниз по улице. Можно совсем не знать город, но если направляешься к Рыночной площади, с курса не собьешься. Людской поток стекается туда с окрестных улиц, морской ветер всегда дует в лицо пешеходу, а звуки музыки, звучащей на Рыночной площади до позднего вечера, служат неким ориентиром самому замороченному путнику.

Циклон, накрывший город ночью, принес тяжелые тучи, похожие на огромные серые дирижабли. Похолодало, густой мокрый снег повалил к утру и, кажется, не собирался заканчиваться до вечера. Позавтракав в гостинице, Донцов решил, что одет слишком легко для северного города, отправился в магазин и купил бесформенную серую куртку на пуховой подкладке, на упаковку которой налепили голубой крестик. Этой меткой помечали товары, произведенные в Финляндии. Покупать вещи отечественного производства здесь считалось признаком патриотизма, высокого вкуса и хорошего тона.

Вернувшись в гостиничный номер, Донцов покрутился в своей обновке перед зеркалом, решив про себя, что в этой куртке сам напоминает снеговую тучу или грязный сугроб, вставший на ноги. Через полчаса он вышел из номера и долго торчал на остановке, ожидая автобуса. В хорошую погоду по наземному транспорту в Хельсинки можно часы проверять, но снегопад внес свои поправки. Проехав две остановки, Донцов вспомнил, что оставил сотовый телефон в старой шерстяной куртке. Времени, чтобы возвращаться обратно, уже не оставалось. Да и звонка ждать не от кого.

Донцов дошагал до Рыночной площади ровно в одиннадцать, именно в это время в последние два дня здесь был замечен Яночка. Площадь делили между собой суша и море. Вдоль береговой линии протянулись приземистые здания президентского дворца, городской мэрии, государственного совета. Над ними поднимался купол кафедрального собора. По набережной, укрытые тентами, стоят лотки торговцев северной туристической экзотикой: лапландскими ножами, самовязанными шапочками и свитерами. Прямо с лодок и буксиров, прибившихся к причалу, можно купить свежую рыбу или салаку горячего копчения, еще теплую. Все туристы, приезжающие в Хельсинки, начинают знакомство с городом именно с Рыночной площади.

И сейчас, несмотря на непогоду, народу столько, будто начинается большой праздник или весь город вышел встречать какого-то важного гостя, президента дружественной страны или папу Римского. У причала играл духовой оркестр. На музыкантах темные бушлаты военных моряков с блестящими пуговицами и фуражки с морской символикой. Мокрые снежные хлопья липли к медным трубам и таяли, музыка, удары барабана звучали глухо, будто доносились из подземелья. Донцов прошел до середины торгового ряда, остановился перед продавщицей, разложившей на прилавке какие-то тряпки, и спросил цену на длинный шерстяной шарф с бахромой. Торговцы прекрасно понимали английскую речь, и сами могли вполне сносно объясниться по-английски. Получив ответ, Донцов тронулся дальше. Буряк топтался в самом конце торгового ряда, в двадцати метрах от оркестра, и делал вид, что любуется приземистым зданием университета. Одетый в коричневое полупальто и серую кепку, с фотоаппаратом на груди он выглядел так, как должен выглядеть неприметный турист, человек среднего достатка.

Приметив Донцова, Буряк расстегнул пуговицы пальто. Донцов остановился в полушаге от фотографа.

– Яночка здесь, – сказал Буряк. – Я его заметил минут десять назад. Он стоит перед причалом. В той стороне торгового ряда. – Один? – спросил Донцов.

– Пока один, – кивнул Буряк. – Он кого-то ждет.

– Хорошо, долго мерзнуть не пришлось, – усмехнулся Донцов.

Буряк распахнул полы пальто, одновременно с ним Донцов дернул вниз застежку «молнию», протянул руку, взял у Буряка темный пластиковый пакет и сунул его за пазуху. Донцов отошел в сторону, прикурил сигарету. Внутренне он приготовился проторчать на Рыночной площади целый день и, возможно, уйти ни с чем. Но все сложилось удачно, Яночка пришел.

Докурив сигарету, Донцов опустил окурок в урну, натянул на руки перчатки из тонкой кожи. Неторопливым шагом направился в обратном направлении. Конец торгового ряда от того места, где начинается причал, отделяли всего метров пятьдесят. Новая куртка Донцова оставалась расстегнутой. Действуя левой здоровой рукой, он нащупал за пазухой пакет, просунул в него руку. Провел кончиками пальцев по продолговатому глушителю, стволу пистолета.

Курок взведен, предохранитель выключен. Оружие готово к стрельбе, остается лишь нажать на спусковой крючок. Через тонкую кожу перчаток не так просто на ощупь определить, что за ствол тебе дали. Но Донцов решил эту задачу за секунду.

Буряк передал ему не самую плохую пушку на свете: девяти миллиметровый «Зауэр». Патрона наверняка разрывные с уменьшенной скоростью пули, чтобы та не прошила тело насквозь. Если стрелять с близкого расстояния, эти патроны не оставляли жертве никаких шансов. Если бы сам Донцов имел возможность подбирать себе ствол для этого дела, он остановился на этом варианте. Донцов обхватил ладонью рукоятку пистолета.

В двадцати метрах от торговых рядов остановился автобус с туристами, передняя дверь отошла в сторону, из салона один за другим стали вылезать люди разных возрастов, туристы из Италии. Они разговаривали так громко, что своими голосами заглушали музыку оркестра. На ходу Донцов свободной рукой натянул на голову капюшон куртки.

– Сколько времени?

Донцов остановился, посмотрел на пожилую женщину, задавшую вопрос по-английски. Он сделал вид, что не понял вопроса и пошел дальше. Со стороны Донцов напоминал человека, который роется во внутреннем кармане куртки в поисках бумажника или ключей от машины.

Яночка стоял у входа на причал и смотрел на море. Над серыми низкими волнами стелился пар, море остывало, отдавая последнее тепло. Яночка был одет в серые шерстяные брюки, кепку с опущенными меховыми ушами. Короткая коричневая дубленка расстегнута и распахнута. Судя по теплому прикиду, Яночка рассчитывал, что прогулка по Рыночной площади, как вчера, затянется до обеда. Донцов остановился в нескольких шагах от него, вытащил из-за пазухи пакет с пистолетом. Стреляные гильзы не должны упасть на мостовую и стать добычей полиции, они должны остаться в пакете. – Эй, ты, – тихо сказал Донцов.

Яночка повернулся в пол-оборота, на его лице отразилось удивление. Что еще за «эй, ты»? Яночка посмотрел в лицо Донцова, старясь узнать знакомые черты. Но этого человека Яночка никогда раньше не видел. Донцов поднял оружие и трижды выстрелил через пакет. Три тихих хлопка растворили в себе крики итальянских туристов и музыка духового оркестра. Первая пуля вошла под сердце, два другие попали в живот. Падая, Яночка со всего маху ударился затылком сначала о металлическое заграждение, затем об асфальт. Меховая кепка отлетела куда-то в сторону. Яночка лежал на боку и, кажется, уже не дышал.

Донцов не собирался никуда бежать: лучший способ привлечь к себе внимание броситься наутек. Он сделал три шага вперед, к упавшему Яночке. Рядом остановилась женщина, пожилой мужчина.

– У человека с сердцем плохо, – сказал Донцов громко, чтобы услышали все зеваки. – Где-нибудь есть врач? Позовите врача.

Донцов присел на корточки, с усилием перевернул Яночку с боку на спину, запахнул полы дубленки, чтобы не были видны три пулевых отверстия в сером свитере. Возле Яночки останавливались люди.

– Что случилось?

– Нужен врач, – повторил Донцов громче. – Человеку плохо.

Откуда-то из-за спин людей вынырнул Буряк.

– Разрешите, я посмотрю. Я доктор. У меня есть опыт.

Он присел возле тела, нагнулся. Полами распахнутого пальто, прикрыл грудь Яночки, словно отгораживал его от окружающего мира. Буряк быстрыми ловкими движениями обшарил брючные карманы убитого. Вытащил и сунул в рукав пальто бумажник. Затем осмотрел внутренние карманы дубленки, нашел пару листков. Весь обыск занял несколько коротких секунд.

– Нужно вызывать «скорую», – выдал свой диагноз врач. – Немедленно. Он совсем плох.

Буряк показал пальцем на мертвого Яночку, нырнул в толпу и растворился в ней.

Тем временем Донцов отошел в сторону, к самому краю набережной, спиной чувствуя, что в его сторону никто не смотрит. Избавится от оружия нужно немедленно. В худшем варианте полиция может перекрыть ближайшие улицы, Донцова возьмут с теплым стволом на руках. Но сначала следует разобрать пистолет. Если под воду спустятся водолазы, мало шансов, что они найдут на захламленном илистом дне мелкие части пистолета.

Повернувшись лицом к морю, Донцов вытащил из-за пазухи пакет, запустил в него руки. Отвинтил от пистолета глушитель и бросил его в воду. Выщелкнул обойму, оттянул затвор назад, отделил его от рамки, вытащил возвратную пружину. Он оглянулся назад. Никто из окружающих не понял того, что произошло. Возле лежащего на снегу Яночки остановилась какая-то женщина в розовой шапке, несколько итальянских туристов, люди все подходили.

В воду полетели части пистолета, пакет со стреляными гильзами. Пару секунд пакет держался на поверхности, но волна накрыла его, утащили на дно. Донцов стянул перчатки, на которых остались микрочастицы горелого пороха, бросил их в воду. Теперь, кажется, все.

Все новые люди подходили к Яночке, остановилась, толпа медленно разрасталась. Туристы не понимали, что случилось, и чем они могут помочь. Донцов боком пролез в первый ряд зрителей. За минуту на лице Яночки проступила печать смерти: губы сделались серыми, нос заострился, челюсть отвалилась, серые навыкате глаза остекленели и безучастно смотрели в небо. Из правого уха текла тонкая струйка крови. Снежинки залетали в открытой рот. Снег таял на еще не остывших горячих щеках, капли влаги стекали с подбородка на шею. Все, дело сделано.

Какой-то мальчик лет десяти все тянул за рукав мать.

– Мама, мама, тот дядя, который доктор, вытащил у него, – мальчик показал на Яночку. – Вытащил у него кошелек. Из кармана.

– Не говори глупостей, – оборвала мама.

– Я видел. Я видел. Вытащил кошелек.

Нужно уходить. Донцов поправил капюшон и, выбравшись из толпы, зашагал к автобусной остановке, не оглядываясь назад.