Аптекаря Карела Алеша среди ночи разбудили длинные настойчивые звонки в дверь. Он сел на кровати и протер глаза. Эмма тоже проснулась, заворочалась на своей половине кровати, включила лампу.

– Кажется, звонят, – сказала жена. – Кто бы это мог быть? Может, кто-то из твоих пациентов пришел?

Алеш сунул ноги в тапочки. Он нутром понял, кто звонит в дверь, но не стал вслух высказывать свою догадку. Душой овладело беспокойство, неосознанный страх и мертвенная щемящая тоска. Опять этот русский. – Мои пациенты не шляются по ночам, – проворчал Алеш. – Мои пациенты почтенные люди.

Он поднялся, вышел из спальни, не зажигая верхнего света, длинным темным коридором дошагал до двери, хватаясь одной рукой за стену, другой рукой застегивая пуговицы теплой полосатой пижамы. Остановился, припал к глазку. И увидел то, что хотел увидеть меньше всего на свете, что боялся увидеть: мрачную физиономию Колчина. Алеш с усилием сдержал вырвавшийся из груди стон, отступил на шаг от двери.

Может быть, не открывать? Не пускать? Ответом на эту мысль стал новый длинный звонок. Нет, открыть все-таки придется. Иначе этот тип всю ночь будет стоять под дверью, своими звонками он не даст заснуть не только Алешу и Эмме, но и всех соседей разбудит. А соседи… Они вызовут полицию. Придется объясняться, оправдываться, отвечать на тупые бессмысленные вопросы. Такая перспектива не радовала.

Алеш включил свет, повернул замок, отступил назад, распахивая дверь. Колчин вошел, закрыл за собой дверь.

– Простите за поздний визит, профессор.

– Вы дали слово, что больше никогда здесь не появитесь, – зловещим шепотом прошипел Алеш. – Будьте же, наконец, мужчиной. Держите слово…

Алеш хотел отчитать Колчина и, если получится, выпроводить его обратно на темную улицу, но аптекарь раскрыл рот и остановил речь, полную пафоса. Минуту Алеш с молчаливым любопытством разглядывал ночного гостя.

Лицо Колчина покрывали размазанные темные полосы сажи и грязи, волосы спутались, висели неряшливыми сосульками, сделались какими-то пегими, серыми. Рукав рубахи вырван из плеча, верхние пуговицы отлетели, воротник болтался на двух нитках. На голой груди несколько глубоких царапин и кровоподтеков. Правая штанина ниже колена разорвана пополам и густо пропитана какой-то темной бурой жидкостью, кажется, кровью.

– Совершенно верно, я дал слово, – усмехнулся Колчин. – Но у меня было предчувствие, что мы снова увидимся. А если бы я не доверял своей интуиции, то погиб еще час назад.

Усмешка Колчина бесила аптекаря. Мало того, что этот русский разрушает его семейную жизнь, не дает спать ночами, он еще позволяет себе сомнительные остроты и ухмылочка. Алеш сжал бескровные губы. В эту минуту он ненавидел Колчина, ненавидел себя за слишком уступчивый характер.

– Обстоятельства сильнее меня, – продолжил Колчин. – Имейте же милосердие. Мои документы сгорели во время пожара. У меня нет денег, хотя эта проблема волнует меня меньше всего. Наконец, я ранен, то есть укушен. Что вообще-то одно и то же. И у меня нет знакомого врача, кроме вас.

Алеш снова обрел дар речи.

– М-да, – только и сказал он. – Вы наглый бесцеремонный тип.

– Так вы полечите мою ногу?

– Проходите в смотровую, – вздохнул Алеш. Смотровой или операционной Алеш именовал ту самую комнату, где вытаскивал пулю из руки Донцова. Колчин вошел в комнату, сиявшую чистотой. Подошел к умывальнику, снял правый ботинок и носок. Опрокинув ботинок подметкой вверх, вылил в раковину загустевшую кровь. Затем скинул брюки и, сев на край секционного стола поднял ногу, согнул ее в колене. Алеш надел халат, протер тряпочкой очки и, наклонившись, стал внимательно разглядывать два глубоких укуса посередине икроножной мышцы.

– Это что у вас, собачий укус? – спросил аптекарь. – Ну и зубы… Крупная собака тяпнула. Может, бешеная?

– Бешеный, – уточнил Колчин. – Это человек.

– Человек? – переспросил Алеш. – Не может быть.

– Может, профессор, еще как может.

– Не называйте меня профессором, – насупил седые брови Алеш. – Я всего-навсего аптекарь и практикующий врач.

– Сегодня – аптекарь, а завтра, глядишь, уже профессор, – улыбнулся Колчин. – Профессор травматолог – это звучит. Специалист по огнестрельным, резаным, рваным и колотым ранам. И человеческим укусам. Вам надо делать карьеру, если появилась такая обширная практика.

Алеш протер раны мокрым тампоном, остриг ножницами волоски и, щурясь от яркого света, долго разглядывал ногу. Нижний укус выглядел особенно страшно. Кусок мяса вылез наружу, посинел и повис на полоске кожи и поврежденных мышечных волокнах.

– Сейчас вам будет не до шуток, – сказал Алеш. – На стенку полезете от боли. Раны придется зашивать добрую половину ночи. А для начала сделать противостолбнячные уколы. Видимо, человек, который так укусил ногу, имел причины вас сильно ненавидеть. Очень, очень сильно. По личным мотивам. Я его понимаю.

– Ничего личного, – покачал головой Колчин. – Хотите верьте, хотите нет, но этого человека я видел сегодня первый раз в жизни. Даже не успел рассмотреть его морду, потому что он передвигался на карачках. А вокруг все горело.

Алеш отошел к застекленному шкафчику, стал выкладывать на столик инструменты, нитки и разовые шприцы. Колчин бодрился из последних сил и надеялся, что в операционную войдет Эмма, но она так и не появилась. – В следующий раз, когда вы явитесь сюда среди ночи, я укушу вас еще сильнее, – пообещал Алеш. – И не окажу помощи.

…Колчин долго лежал в кабинете аптекаря на скрипучем кожаном диване. Он вертелся с боку на бок, уже под утро он придумал способ победить бессонницу. Зажег настольную лампу, открыл медицинский журнал и углубился в изучение юридической статьи о возмещении материальных затрат медицинским экспертам, производящих лечение больных и вскрытие умерших в тех случаях, когда они занимаются этой деятельностью вне рамок своих служебных обязанностей. На второй странице Колчин заснул, закрывшись с головой шерстяным одеялом.

Оперативник ФСБ Николай Спицын сел в купе, занятое Михаилом Алексеевичем Петровым, за десять минут до отправления поезда. Он скинул с себя куртку, поставил на колени спортивную сумку, расстегнул «молнию», выставил на стол пару пива, фляжку с водкой. Пограничный контроль был уже позади, то ли по этой, то ли по другой причине сидевший у окна Михаил Петров казался бодрым и даже веселым. Новому попутчику он не то чтобы обрадовался, но при его появлении не нахмурился. Даже спросил, играет ли Спицын в карты. Получив отрицательный ответ, сказал: – И правильно. А то на каталу нарветесь, останетесь без рубля.

– Вот поэтому и не играю, – улыбнулся Спицын.

Петров Спицыну не понравился с первого взгляда: прилизанный хлыщ с напомаженными волосами, пижон и сноб. Даже в поезде не снимает яркую рубашку и фирменный костюмчик светло бежевого цвета, под которым, возможно, имеется подплечная кобура с пушкой девятого калибра. Впрочем, к черту и пушку, и костюмчик и вообще все посторонние эмоции. К своим тридцати девяти годам Спицын нажил богатый опыт общения с трудными и опасными людьми, он не первый раз исполнял роль якобы случайного попутчика, подсаживаясь в купе к пассажирам, которыми интересовалась его ведомство. Но на этот раз случай был особый, действовать нужно осторожно, но без долгой раскачки. По ориентировке сотрудников внешней разведки выходило, что Петров может оказаться крайне опасным человеком, не исключено, что у него в запасе есть кое-что похуже пушки. И, едва Петров заподозрит неладное, может без долгих раздумий пустить в ход оружие. Перестреляет или взорвет половину вагона, а сам спрыгнет на ходу. Ищи его потом.

В практике Спицына был случай, когда опасный преступник, разгадав в соседе по купе опера, не стал стрелять, чтобы не переполошить людей. А дождался вечера, выпил стакан кефира, пожаловался на радикулит. Раскатал матрас и вроде как собрался отойти ко сну. Выбрав удобную минуту, до смерти забил напарника Спицына пистолетной рукояткой. А когда поезд сделал минутную остановку на перегоне, опустил окно и ушел в степь. Спицын зашел в соседнее купе якобы стрельнуть сигаретку, но ничем уже не смог помочь своему сослуживцу. Тремя годами спустя убийцу арестовали в Венгрии, где он жил по чужим документам. В Будапеште он нарушил правила дорожного движения. По сценарию, сочиненному в Москве, Спицын должен вывести Петрова в вагон-ресторан, подпоить его. Придумав уважительный предлог, вернуться в купе и осмотреть багаж своего подопечного. Если Спицын по каким-то причинам не сможет вернуться из ресторана в купе, это обыск произведет его напарник Гриценко, который занял место в этом же вагоне в крайнем купе рядом с туалетом. Когда негласный осмотр будет закончен, Гриценко свяжется с Москвой, получит дальнейшие указания.

Но в стройном простом плане выходила одна просматривался дефект. Человек вроде этого Петрова не пойдет с кем попало в ресторан глушить водку и есть сомнительные вагонные закуски. Сперва нужно завоевать доверие этого типа, а дальше – проще. По опыту Спицын знал, что легче всего сблизиться с человеком, если начинаешь разговор не с вопросов, даже не с совместного распития горячительных напитков, а с рассказа о самом себе.

Николай представился: назвался своим настоящим именем, для затравки сообщил Петрову, что на вокзал его провожала любовница, очень эффектная женщина, в постели такая горячая, что этим делом с ней можно заниматься зимой на воздухе и даже зад не отморозишь. Женская тема была неисчерпаема, она сулила массу поворотов, затягивала в себя, как омут. Минут двадцать Николай развивал, раскручивал свою историю о пылкой любовнице, сдабривая рассказ пикантными эротическими подробностями, вычитанными в периодике.

Однако попутчик оказался человеком на удивление равнодушным к подобным байкам, он флегматично чистил яблочко перочинным ножом, пялился в окно, из вежливости кивал головой. Только заметил вслух, что иметь любовницу в Бресте для жителя Москвы неудобно и дороговато, на одних железнодорожных билетах обанкротишься.

– У меня любовницы не только в Бресте, – самодовольно улыбнулся Спицын. – Господи, где их только нет. Работа разъездная, я налаживаю оборудование в колбасных цехах. А коллективы везде женские, так что… Так что, приходится налаживать не только оборудование. Отношения с женщинами я рассматриваю вроде как свою работу. Как некое дополнение к основным обязанностям. Впрочем, с годами все так перепуталось, что уже не поймешь, где основная работа, а где хобби.

– Да, вам позавидовать можно, – кивнул Петров. – Только себя беречь надо. Здоровье не лошадиное. Спицын понял замечание попутчика в том смысле, что тот ему завидует, и сам не против наладить оборудование где-нибудь в колбасном цехе. Спицын стал рассказывать о других женщинах, описывая любовные приключения, достойные Казановы, но, как ни странно, не уловил в Петрове любопытства. Когда поезд намотал на колеса добрых шестьдесят километров, оперативник уже порядком выдохся и решил, что и дальше разрабатывать женскую тему нет смысла. Даже язык устал от этих небылиц, а ведь язык-то не резиновый. Повздыхав, Спицын предложил Петрову выпить выставленное на стол пиво, закусить рыбкой.

Попутчик не стал отказываться, налил себе стаканчик, но тем и ограничился. На предложение пойти в ресторан и там как следует обмыть знакомство, Петров ответил вежливым отказом. Даже выйти в тамбур перекурить не захотел, мол, я позволяю себе в день только три сигареты. Врачи запретили курить, но совсем бросить не хватает воли.

Пришлось Спицыну идти в тамбур одному, во время перекура он сообщал своему напарнику, что Петров человек сухой и замкнутый, на контакт не идет, никакими посторонними вопросами не интересуется, даже козырная женская тема не сыграла. Однако надежда расколоть этот крепкий орешек еще не потеряна.

– Не человек, а сухарь, – покачал головой Спицын. – Но сердце мне подсказывает – это наш кандидат. Именно на эту рыбку и закинули сети.

– Ладно, ты действуй, – Гриценко доброжелательно похлопал напарника по плечу. – Не тяни резину. А то время идет, а у нас еще тут конь не валялся. Это ведь совсем просто – позвать человека перекусить в ресторан.

Гриценко был старше Спицына почти на восемь лет и никогда не судил о человеке по первому впечатлению, потому что оно самое обманчивое, ложное и в девяносто девяти случаях из ста – совершенно неверное. Сам Гриценко был подполковником ФСБ, принимал участие в таких опасных и хитроумных операциях, его награды едва помещались на праздничном кителе. Внешне же он напоминал простоватого мужичка с дряблым лицом, тусклым взглядом и седыми отвислыми усами. Встреть такого на улице, решишь, что перед тобой человек рабочей профессии, какой-нибудь там слесарь или каменщик, а может, дворник.

Когда Спицын вернулся на свое место, попутчик развернул книжку с кроссвордами и, кажется, собирался отгадывать их до самой Москвы. Спицын попытался задать несколько общих острожных вопросов, о Праге, о чешском пиве и о том, чем занимался Петров за границей. И получил такие же общие неопределенные ответы. Прага шумит потихоньку, пиво по-прежнему можно пить, и уж совсем странное дело: никому в голову не приходит разбавлять этот напиток. А занимался Петров тем, что пишет репортажи для одной из московских газет. Ого, вот оно, первое вранье.

– Вы журналист? – спросил Спицын. – А фамилия ваша как?

– Да, работаю в газете корреспондентом, – снова соврал Петров, назвав весьма известную московскую газету. – Пишу на скучные темы, об экономике. Этими вопросами сейчас мало кто интересуется. Поэтому моя фамилия вам ничего не скажет. – Я журналистов по фамилиям не различаю, – честно признался Спицын. – Если бы каждому журналисту налепили на лоб ценник, на котором указали его продажную цену. Ну, тогда бы я видел разницу между ними. А так они все одним миром мазаны. Извините, я не то сказал. Я все время говорю что-то не то. Вы обиделись?

– Нет, – впервые за всю дорогу Петров улыбнулся. – Но кто в наше время не продается?

Дверь дернул проводник, просунул голову в купе.

– Через полчаса подъезжаем к Барановичам, – сказал он и снова исчез.

– Уже Барановичи, – вздохнул огорченный Спицын.

И тут Петров неожиданно оживился.

– Кстати, я обдумал ваше предложение насчет закуски в ресторане. Можно сходить. Что-то аппетит прорезался. Вдруг.

Через пять минут новые знакомцы вышли в коридор. Как раз рядом с дверью купе торчал старший проводник, делавший вид, что полирует тряпочкой безупречно чистые стекла и поручни между окнами.

– Я посмотрю за вашим купе, – пообещал проводник. – Будьте спокойны. В нашем вагоне вещи еще ни у кого не пропадали.

Весь день Колчин отлеживался в кабинете Алеша. Аптекарь дважды менял повязку на ноге укушенного. Колчин извелся от безделья, чтения скучных пражских газет, еще не писавших о ночном пожаре в пансионе пани Новатны, и медицинских журналов, грудой наваленных на столе аптекаря. Но проклятый укус болел, нога опухла, сделалась синевато-желтой, и передвигаться в таком состоянии по городу можно было только в инвалидной каталке.

А ведь Колчину предстояло не просто совершить бессмысленные физические движения, нужно было отыскать Милу Фабуш. Именно эта ниточка выведет Колчина на Петера. Если до вчерашней ночи, до перестрелки и пожара в пансионе пани Новатны была реальная возможность выйти на пана Петера через сутенера Тарасенко, то теперь, после его гибели, надежда развеялась как дым после пожара. Колчин и предположить не мог, что Тарасенко со своими мордоворотами заявится в пансион, чтобы открутить ему голову. Что это за акция? И какова ее цель? Месть за синяки и несколько разбитых бутылок? Очень сомнительно.

По всем здравым расчетам, по логике событий, Тарасенко должен был забыть происшествие в своей квартире, тот небольшой погром и мордобой, потому что это в первую очередь в его же интересах. Тарасенко должен молчать, затаиться. А своему телохранителю, присутствовавшему при разговоре, дать строгое указание не высовывать язык, а лучше, его проглотить. Но Тарасенко поступил вопреки логике и здравому смыслу. Почему? После его гибели, этот вопрос навсегда останется безответным. Что обиднее всего, накрылся тот канал, через который можно было выйти на Петера. Не сегодня, так завтра Петер узнает о гибели Тарасенко, станет еще осторожнее. Плохо. Все складывается не в пользу Колчина. Что же остается в его активе, какая ниточка? Все та же Мила Фабуш. Найти ее надо было в любом случае, но в свете новых обстоятельств ценность Милы возрастает в сто, в тысячу раз. О событиях, происходящих в Гамбурге и поезде Прага – Брест – Москва, Колчин не мог знать. Единственное, что удалось сделать, – через «Интернет» выйти на связь с Войтехом, сообщить о своей беде: в огне сгорели документы, без которых хоть на улицу не выходи. Просить срочной помощи. Условились о встрече завтрашним вечером на Вацлавской площади.

После недолгих раздумий Колчин решил больше не мучить себя вопросами, а просто отлежаться. До завтрашнего дня спадет отек на икроножной мышце и на больную ногу можно будет наступать. Страдания Колчина усугубились тем, что Алеш неусыпно стоял на страже нравственности Эммы и семейных ценностей. Он безвылазно торчал в кабинете, сам приносил гостю еду и уносил обратно на кухню грязную посуду. Аптекарь строго-настрого запретил молодой жене заходить к Колчину, и Эмма, как верная добропорядочная супруга, безропотно подчинилась. Даже до туалета Колчин ковылял под присмотром аптекаря.

– Слушайте, мне все это надоело, – возмутился Колчин. – Мы заключили джентльменское соглашение. Я обещал, что не приближусь к вашей жене. И свое слово…

– Я не верю никаким соглашениям с вами, все ваши обещания – ложь, – отрезал Алеш. – А вы не джентльмен. Еще одно слово об Эмме, и я звоню в полицию.

– Молчу, – вздохнул Колчин.

К вечеру боль в ноге немного отступила. Колчин доплелся до ванной комнаты, заперся изнутри и самостоятельно, без помощи аптекаря, принял ванну, побрился и перекрасил волосы в русый цвет. Хорошо, что нашлась краска для волос, ведь после ночных событий в пансионе Колчиным наверняка будет интересоваться полиция. Вернувшись в кабинет, лег на диван. Еще и еще раз стал прокручивать про себя все разговоры, которые он вел с Милой Фабуш в пору их короткого бурного романа. Итак, она родом Брно. Отец ушел из семьи, когда Мила еще не пошла в школу, и потерялся где-то в Европе. Мать работала на стекольной фабрике.

Можно вспомнить еще тысячу подробностей трудного детства в неполной семье, взросления, учебы в Пражском университете, наконец, можно вспомнить рассказ Милы о ее первой любви и предательстве любимого человека. Избранником девушки оказался доцент кафедры истории, женатый отец двоих детей. О жене и детях Мила, если верить ее словам, узнала, когда была уже на третьем месяце. И успела с абортом. Но что толку перебирать этот мусор прошлого? Все или почти все, рассказанное Милой, – вранье. Но если даже в ее рассказах и попадались мелкие вкрапления правды, никакой практической пользы от этой правды все равно не было.

А Колчин лопух, купился на басни, не должен был верить, но купился. Это серьезный прокол, с его-то опытом нужно лучше разбираться в людях, хотя бы уметь безошибочно отличать врагов от друзей. Впрочем, сейчас не время посыпать голову пеплом.

Фабуш рассказывала о ресторанах, где хотела бы побывать, но не могла себе этого позволить, потому что на грошовую зарплату секретаря едва сводила концы с концами. Очередное вранье. Но названия этих кабаков, упомянутые Милой, как ни странно, могут помочь. Рубль за сто, что в этих ресторанах она бывала в компании Петера. Половину этих заведений Колчин уже обошел, расспросил официантов и метрдотелей, показал фотографии Милы. Но Фабуш никто не вспомнил. Осталось обойти вторую часть злачных мест, а там, если не повезет, начать обход салонов красоты и парикмахерских.

Перед ужином Колчин спросил аптекаря, не завалялись ли в его шкафу брюки и свитер, подходящие по размеру. Алеш что-то проворчал, вышел из кабинета, вернулся и разложил на столе какие-то тряпки.

– Вот вам брюки, почти новые, – сказал он.

Колчин подошел к столу, разгладил ткань ладонью. Цвет, фасон и рост брюк были неопределенными. То есть самые, что ни на есть неопределенные. Пожалуй, так выглядят детские подгузники, которые малышу не меняли неделю. И пахнут так.

– И вы хотите, чтобы я это надел? – Колчину показалось, что его разыгрывают. – Чтобы я надел это?

– А у меня тут не бутик «Чайная роза» и даже не рыночная барахолка, – отрезал Алеш. – И шмотками для всяких там прохожих с искусанными конечностями я не должен запасаться. Надевайте, что дают.

Колчин тяжело вздохнул, отказался от ужина, лег на диван. И заснул, не выключая света.

Белорусссия, Барановичи. 13 октября.

В вагоне-ресторане, пустом от посетителей Спицын и Петров заняли первый попавшийся столик, сделали заказ. Поезд остановился, из окна вагона можно было разглядеть здание вокзала «Барановичи», унылую платформу, на которой старухи торговали вареной картошкой, яблоками, солеными огурцами и вяленой рыбой. Возможно, именно из-за этой вяленой плотвы разговор закрутился вокруг рыбалки. Петров почему-то интересовался ловлей рыбы гораздо живее, чем женщинами. Спицын украдкой подглядывал на часы. Когда съели креветочный салат с яйцом, выпили по сто и уже хотели перейти к мясной солянке, Спицын хлопнул себя по карману пиджака.

– Черт, кошелек в купе оставил, – сказал он. – Минуточку. Одна нога здесь, другая…

Петров схватил за руку уже поднявшегося на ноги Спицына.

– Оставьте, такие глупости. У меня деньги с собой.

– Но я сам привык платить за себя, – возразил Спицын.

Но Петров не отпустил руку.

– Ну, если так, если сами привыкли за себя платить… Ну, что ж, не хочу ломать чужие привычки. Это ваше право. В купе и рассчитаемся.

Спицыну пришлось подчиниться и сесть на место. Если он попробует улизнуть, скажем, в туалет, это вызовет подозрения Петрова. Так что, в положении Спицына лучше не дергаться, а затягивать насколько можно застольную беседу. Гриценко все сделает сам, если, конечно не будет тянут до последнего. Ничего, все идет нормально, – утешил себя Спицын.

Гриценко торчал в тамбуре и ждал, когда, наконец, подойдут к концу пятнадцать минут, в течение которых он должен ждать появления Спицына. Если по истечении этого срока напарник не появится, Гриценко будет действовать самостоятельно. Когда время вышло, он подождал еще пять минут, на всякий случай, прошел по коридору до нужного купе. Одним глазом подмигнул проводнику и сказал: – Стой и жди. Если они появятся, постучишь в дверь три раза. Все понял? Три раза.

– Но если они появятся, вы ничего не успеете… Быть беде.

– Не каркай. Понял, я спрашиваю?

– Понял, – глухим голосом отозвался проводник.

Гриценко вошел в купе, плотно закрыл за собой дверь. Он поднял нижнюю полку, вытащил из-под нее большой дорогой чемодан коричневого цвета из натуральной кожи. Клади у Петрова немного. Чаще всего из-за границы люди везут столько барахла, что чемоданы и баулы пересчитать трудно. А тут два чемодана, сумка с длинным ремнем и коричневый кейс. Другая сумка, синяя спортивная, принадлежала Спицыну.

С чего бы начать? Как водится, с главного, с кейса. Дальше он осмотрит чемоданы, за ними сумку. В последнюю очередь карманы плаща Петрова. Важных документов, оружия в одежде не оставляют даже идиоты. Гриценко сдвинул в сторону бутылки и рыбу, поставил на столик кейс, присев на лавку, подергал крышечки кодовых замков. Заперты, как и следовало ожидать. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сверток их мягкой замши, развернул его. В ячейках лежали миниатюрные хромированные инструменты, напоминавшие причиндалы зубного врача.

Гриценко склонился над кейсом. Замки сдались только через семь минут. Оперативник поднял крышку кейса и стал, быстро работая пальцами, осматривать его содержимое. Брошюры и буклеты о Праге, какие обычно выдают туристам в аэропортах или фирменных поездах. Гриценко перелистал буклетики. Черт, если бы точно знать, что именно нужно найти.

Ладно, что тут еще? Упаковка презервативов, какие-то сувенирчики. Грязное нижнее белье, упакованное в целлофановый мешок. Три нераспечатанные колоды игральных карт. Гриценко осторожно, чтобы не повредить упаковку, распечатал первую колоду, перебрал карты по одной. Гриценко глянул на часы. Черт, столько времени потеряно и в итоге – ничего. Он захлопнул крышку кейса, и снова долго возился, запирая замки. Гриценко чувствовал, что ему жарко, хотя в купе работал кондиционер. Рубашка сделалась влажной, хоть выжимай, а пальцы стали скользкими от пота. Гриценко пересел на противоположную полку, стал пыхтеть над замками чемодана. В коридоре совсем близко послышались громкие шаги, похожие на стук в дверь. Гриценко вздрогнул, вытер рукавом пиджака пот. Прислушался. Шаги удалялись. Пронесло.

Конечно, между напарниками должна существовать связь, Гриценко должен слушать все, что происходит сейчас в вагоне-ресторане, но в поезде это невозможно по техническим причинам. Поэтому приходится работать вот так, на свой страх и риск, вслепую. Гриценко открыл крышку чемодана, выложил на полку аккуратные стопки одежды, пару костюмов на вешалках и стал просматривать днище чемодана, его углы. И тут ничего.

Поезд снова тронулся, медленно застучали колеса.

Оставался последний чемодан и сумка. Гриценко поставил первый чемодан под нижнюю полку, с антресолей вытащил второй, точно такой же кожаный чемодан, и начал работу.

Трапеза в вагоне-ресторане подошла к концу раньше, чем планировал Спицын. Гораздо раньше. Петров ел быстро, разговаривал мало, а от второй бутылки водки категорически отказался. Вместо десерта велел принести на запивку вишневую воду, сделал пару глотков и отставил стакан в сторону.

– И горячее тут несъедобное, – громко сказал он. – Даже фруктовая вода какая-то… Какая-то разбавленная.

При слове «разбавленная» стоящий у столика официант вздрогнул. Спиртное подействовало на Петрова странным образом, как-то угнетающе. Так чувствуют себя люди, у которых больная печень или нечистая совесть. После выпитого он не повеселел, а, напротив, насупился, сделался хмурым и молчаливым. Тема рыбной ловли иссякла, измельчала, как высохший в жару прудик. Спицын сделал еще одну попытку задержать собеседника за столом.

– Может пива глотнем? Тут есть фирменное.

– Мне это пиво после Праги в кошмарах будет сниться, – поморщился Петров. – Тошнит от него.

Он поманил пальцем официанта, отсчитал деньги и поднялся. В тамбуре Спицын нагнал Петрова, раскрыл пачку сигарет, мол, несколько затяжек не грех после обеда.

– После такого обеда – грех, – ответил Петров, но сигарету взял.

Спицын все медлили, долго не мог справиться с зажигалкой, которая вдруг перестала слушаться хозяина. Наконец, прикурили. Спицын снова украдкой посмотрел на часы. Пусть на перекур уйдет четыре минуты. Дорога отсюда от восьмого вагона до купе – это еще верных семь-восемь минут. Но все эти жалкие минуты не спасают дела. Операция, считай, уже провалена.

Петров быстро в несколько затяжек скурил сигарету и попросил еще одну.

– Хороший табачок, – сказал он. – Когда выпиваю, забываю о врачах, всяких там полезных советах и прочей ерунде.

Спицын долго доставал из кармана пачку сигарет и возился с зажигалкой. Перекурив, тронулись в обратный путь. Но в коридоре седьмого вагона у Спицына неожиданно развязался шнурок. Петров шел следом, и ему пришлось еще пару минут ждать, когда неловкий попутчик, перегородивший собой весь коридор, разобрался со шнурками.

Проводник в коридоре не маячил – это добрый знак. Когда дошли до купе, Спицын дверь не дернул, а пропустил Петрова вперед. Теперь, в случае чего, можно прогнуть ему на шею, сделать захват, выбить оружие и придушить.

Петров рванул вбок ручку двери, переступил порог купе и сел на свое место у окна.

– Что-то изжога у меня после нашего закусона, – пожаловался он и погладил живот ладонью.

Спицын сел напротив и на минуту закрыл глаза. Надо же: Гриценко все успел сделать. Фантастика какая-то. Минут через десять Спицын вышел в тамбур покурить. Там уже нетерпеливо топтался Гриценко.

– Наш кадр, – выпалил он. – В его чемодане несколько любительских снимков замка «Водичков». И печати с обратной стороны фотографий. Такие печати делают всем желающим туристам, ну, вроде как на память. В сумке удостоверение на имя некоего Музина Вячеслава Ивановича, специального корреспондента столичный газеты, и еще пропуск в редакцию, на отдельном бланке редакционное поручение. Ну, это что-то вроде командировочного удостоверения в Прагу. Но это семечки. Главное вот. Нашел под подкладкой второго чемодана.

Он протянул Спицыну скрученную в трубочку записку. Написано мелко, по-русски, подчерк женский. «Уважаемый пан Петер, еще раз убедительно прошу вас о встречи. Если вы откажетесь и на этот раз уладить наши разногласия, я обращаюсь в местную полицию и Интерпол». Подписи нет.

– Надо сунуть записку на место.

– Нет и еще раз нет, – помотал головой Гриценко. – Слишком рискованно. Вряд ли Петров станет проверять, на месте ли записка. На фиг она ему сдалась? А вот мы можем напороться на неприятности. Один раз повезло, второй раз уже не повезет.

– Согласен, – кивнул Спицын.

– Дуй к машинисту, – приказал Гриценко. – Надо связываться с Москвой. Удобнее всего паковать этого Петера на вокзале. Когда он будет выгружаться со своими чемоданами из вагона.