По воскресным дням зэкам тоже не давали расслабиться, как правило, первая половина выходных была посвящена уборке бараков и благоустройству жилой зоны. Во второй половине дня зэки должны заниматься собственным гардеробом, то бишь латать телогрейки, штаны, стирать белье. По существу наступал долгожданный отдых.

Помнится, дело было прошлой весной. Климов выменял на пачку сигарет полупустую баночку ваксы. Он стоял у ступенек перед входом в барак, поплевывая на тряпочку, чистил сапоги. За спиной появился помощник каптера Фроловцев. Наклонившись к уху Климова, он зашептал, что только сейчас в оперчасти распечатывали и проверяли письма, полученные зэками с воли. В оперчасти всегда просматривают переписку зэков именно по воскресеньям.

Письмо жены Климова лейтенант читал вслух, Фроловцев слышал все от первого до последнего слова. Жена пишет мужу, что его фирма прогорела на каких-то там операциях, он потерял все свои деньги. Короче говоря, Климов теперь не богатый, а совсем бедный человек. «Такое важное письмо можно получить хоть сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня, – прошептал Фроловцев. – Нужно дать лейтенанту пачку сигарет или сала кусок. Он отдаст письмо».

Климов поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Фроловцева. Затем он поплевал на тряпочку и продолжил чистить сапоги.

«Сходи к лейтенанту», – не отставал Фроловцев. «Я лучше сапоги почищу, – ответил Климов. – Ведь главное ты уже сказал. А письмо я прочитаю завтра вечером». Фроловцев фыркнул, неодобрительно покачал головой и побежал по своим делам.

Климов был готов к этому известию, мало того, он ждал, что фирма не сегодня, так завтра обязательно разорится. Климов давно понял, что отсчет его бед нужно вести не с момента гибели Лены Меркиной в гостиничном номере. Совсем от другого дня.

Где– то за два месяца до той мужской вечеринки в ресторане «России» Островский предложил Климову провернуть некий план, цель которого -поставить на экспорт крупную партию нефти, а выручку от её продажи присвоить. Островский свел знакомство с неким Нурланом Искандеровым, директором государственного предприятия «Росагропромнефть», находящегося в Калмыкии. Предприятие внешнеэкономической деятельностью не занималось, поставляло нефтепродукты крестьянам. Тем не менее, Искандеров получил у себя в правительстве экспортную лицензию.

По задумке Островского, нефть будет прокачана по трубопроводам за наличный расчет и пойдет в порт Туапсе. Здесь в Москве Искандеров заключит сделку на поставку нефти с подставной фирмой, существующей лишь на бумаге. «Левая» фирма, уже зарегистрированна в Венгрии по документам одного совершенно слепого старика, дальнего родственника Островского.

Климов должен выбить квоту, которая освобождает республику от уплаты пошлины на вывоз топлива. Другая задача Климова найти покупателя на нефть, это особых трудов не составит при его-то связях. Островский же получит от Искандерова доверенность на проведение этой сделки. Старый приятель Ашкенази тоже не останется в стороне, у него обширные связи в Туапсе. Ашкенази вылетит туда, чтобы проследить за отгрузкой нефти.

«Что это за Искандеров, откуда он взялся?» – спросил Климов. «Ну, хороший человек, с деньгами, за ним стоят большие люди, – ушел от прямого ответа Островский. – Искандеров – старый друг Ашкенази. Искандерову нужны наши связи в Москве и помощь во внешнеторговых операциях».

«Что– то я не понимаю» -покачал головой Климов. «Да чего тут не понять?» – вздохнул Островский и растолковал все по новой.

Документы будут оформлены на вывоз нефти в адрес какой-нибудь мифической фирме. На самом деле топливо уйдет реальному покупателю за реальные деньги. Мифическая фирма получатель якобы банкротится и не может расплатиться за нефть. А деньги уже получены от реального покупателя, они на кармане, обналичены или переведены на личные счета Климова, Островского и Ашкенази в иностранном банке. Также возможен перевод средств на счета дружественной фирмы и дальнейшая обналичка с её счета.

Неприятности исключены. Если пропажи нефти хватятся правоохранительные органы или московские ревизоры, что маловероятно, убытки «Роспромнефти», где государство имеет контрольный пакет акций, просто спишут – и всех дел. Ну, не заплатили иностранцы за топливо, так что ж теперь, в петлю лезть? В ближайшем будущем можно провести целый ряд аналогичных сделок по той же самой схеме. Потрясающий вариант.

«О каком объеме нефти идет речь?» – спросил Климов. «Восемнадцать тысяч тонн, – улыбнулся Островский. – Делим поровну на троих: на тебя, на меня и на Искандеров. Получается с вычетом всех накладных расходов – примерно четыреста с лишним тысяч баксов на нос. Это для начала. Главные барыши ещё впереди. Мы ещё развернемся».

«Ты врубаешься, что это такое?» – спросил Климов. «Это легкие деньги, – ответил Островский. – Полтора миллиона баксов наличкой. Даже больше. И никакого риска лично для нас. В крайнем случае, все концы можно повесить на Искандерова».

«Мой окончательный ответ – нет», – сказал Климов.

Кажется, Островский побледнел.

Он снова терпеливо разъяснил нехитрый механизм нефтяной аферы и снова услышал «нет». Островский не сдался. Это был тягостный, вязкий спор. Он снова стал говорить, убеждать, загибать пальцы, взывать к разуму, к здравому смыслу… Но беседа кончилась ничем. «Это твой окончательный ответ?» – спросил Островский. Климов кивнул.

В дверях Островский оглянулся. «Не хотел тебе этого говорить, – сказал он. – Но ты полный мудак».

К этому разговору Островский больше никогда не возвращался, не поминал фамилии Искандерова. Словно все забыл, но получилось наоборот. Он ничего не забыл и не простил.

По существу, продолжение начатого спора последовало жарким летним вечером в гостинице «Россия». А последнюю точку поставил суд: двенадцать лет колонии строгого режима.

Климов часто спрашивал себя: каким способом удобнее избавиться от врага, конкурента или человека, не дающего тебе провернуть грязную, но очень выгодную сделку? Ну, ответ лежит на поверхности: убить или упрятать его за решетку.

Первый вариант имеет явные достоинства перед вторым. Убить недруга довольно просто. Хотя бы в чисто техническом отношении, здесь все накатано: пуля в подъезде, автомобильная авария или что-то в этом роде. А вот посадить на тюремные нары богатого человека, а Климов не из бедных, – весьма затруднительно.

Тогда почему он до сих пор жив? Почему Островский предпочел упрятать его в колонию, а не заплатить наемному убийце? Пожалел Климова?

Это вряд ли. Скорее всего, Островский решил, что имущество Климова, созданный им бизнес проще разворовать, когда тот отбывает срок, а не лежит в гробу. Климов сел, а ближайший компаньон Островский получил в управление фирму – вот и вся арифметика. Если бы Климов трагически погиб, начались бесконечные судебные тяжбы с его женой, ближайшими родственниками. Начался дележ имущества, а это такой геморрой…

Когда пришло то письмо о банкротстве фирме «Тайси», Климов понял, что худшие подозрения подтвердились. Именно Островский, в прошлом ближайший друг, упрятал его за решетку. И ещё Климов понял: подойдет к концу отмеренный судом срок, но свобода не станет ближе.

Снова вылезут те подонки во главе с Островским во главе. Подстроят через блатных какую-нибудь поножовщину. Повесят на него новый труп, намотают новый долгий срок. Он не выберется из заточения никогда. Но каждого человека, пусть раздавленного, пусть униженного, должен быть свой пусть маленький, но шанс. На свободу, на лучшую жизнь.

Единственный шанс Климова – это побег.

С той поры все мысли, все действия Климова были подчинены единственной цели. Но что он мог один, беспомощный, жалкий мужик? Ничего. Почти ничего.

Для начала Климов решил перевестись на строительство нового здания мебельного цеха. В тарном цехе он весь день на виду, шага нельзя ступить без оглядки, в сортир отлучиться без спроса. Кроме того, он должен увидеть и запомнить во всех деталях то, что находится с другой стороны забора, окрестности производственной и жилой зоны.

Климов перестал стараться, завалил личный план, не дал очередную добрую взятку бугру. Ограничился сигаретами и шматом сала. Совсем не дать нельзя. Если совсем без взятки, если не ублажить бригадира и нормировщика хотя бы салом и курятиной, запросто может произойти несчастный случай на производстве. Климов боялся, что попадет правой или левой рукой под пресс, штампующий металлические уголки для ящиков. Точнее, ему помогут добрые люди.

Такие прискорбные происшествия в цеху не редкость. Климов своими глазами видел, как именно случаются тяжелые травмы. Толкнет кто-то штамповщика в спину, и человек живет дальше, но уже без одной конечности. Впрочем, раздавленная рука – ещё не самый плохой вариант. Под пресс можно угодить и головой. Поскользнулся – и похороны за счет заведения.

Завалив план и сунув плохую взятку, Климов спас себе здоровье, а то и жизнь, но лишился прошлых льгот образцового рабочего: посылок, писем, ларька.

Позднее он написал заявление на имя Ткаченко, просил перевести его на строительные работы, потому якобы, что он в прошлом освоил специальность каменщика. Кум подмахнул бумажку, Климова для начала зачислили разнорабочим в комплексную бригаду.

Потрудившись первую неделю на новом месте, он понял, что класть кирпичи и месить раствор под открытым небом куда тяжелей, чем в тепле сколачивать ящики. Но он сделал правильный ход. Строители пользовались большей свободой, чем рабочие цеха. А с крыши нового ещё недостроенного здания вся зона, её окрестности, даже жилой поселок – как на ладони.

Прошло три месяца, Климов на деле освоил специальность каменщика, сунул продукты из старых запасов нормировщику и бригадиру, вытянул план. Ему вернули ранее отобранные привилегии. Климов снова получал письма и посылки от Маргариты, смог отовариваться в ларьке. Прошел квартал, Климов, как не имевший нарушений режима, как передовик, кровавыми мозолями заработал первое трехсуточное свидание с женой.

К этому времени план побега сформировался в его голове окончательно, во всех деталях. Но без помощи с воли его планы – пшик, пустое фантазерство.

…Через полтора часа Климов, уставший от созерцания весенней реки и противоположного берега, встал на ноги, растолкал Урманцева и Цыганкова, которому выпало спать дольше других. Нужно идти дальше.

– Палатку бросим здесь, – сказал Урманцев.

– Почему? – удивился Климов.

– У меня нет сил тащить её дальше, – ответил Урманцев.

– Я потащу, – возразил Климов. – Как же мы будем спать без палатки?

– Спать больше вообще не будем. Короткий отдых – и шлепаем дальше. До Ижмы остался суточный переход. Кроме того, из мешков нужно вывалить все лишнее. Там какие-то тряпки, бумага, муть всякая.

Урманцев кое-как скрутил брезент палатки, толкнул его ногой, сбросив с крутого склона в воду. Палатка приземлилась возле самой береговой линии, ветер раздул брезент пузырем. Покопавшись в мешках, Урманцев сбросил с откоса запасной бушлат, две смены портянок, старые газеты, размокшие и заплесневевшие от сырости сухари.

Цыганков проводил сухари печальным взглядом, но спорить с Урманцевым больше не рисковал. Через минуту из двух неполных мешков получился один неполный мешок.

– Тебе нести, – Урманцев показал пальцем на Цыганкова.

Цыганков, ни слова не говоря, поднял мешок, просунул руку в лямку и зашагал вдоль берега. Следом за ним двинулся Урманцев. Последним шел Климов.

Маргарита Алексеевна весь следующий день пролежала в кровати, отвернувшись к стене.

Вот и прошла ещё одна долгая бессонная ночь, в течение которой она ждала появления мужа. Утром она чувствовала себя совершенно больной и разбитой. Только к обеду через силу поднялась и приготовила что-то поесть. Она слышала, как топал в сенях Сергей Сергеевич, вернувшийся на обед из котельной. Наконец, заскрипела дверь, послышались шаги на ступеньках крыльца, Сергеич ушел. И снова тишина.

Хозяйка позвала Маргариту пить чай, но Климова отказалась. Перекусив, снова легла на кровать, закрыла больную голову мокрым полотенцем. Но легче не стало. Одна мысль о том, что нынешним вечером Сергей Сергеевич вернется из котельной, нагоняла животный ужас.

Представлялась, как он дождется того времени, когда хозяйка заснет, а дальше… Даже подумать страшно.

Очевидно, как и вчерашним вечером, Сергеич пройдется по двору, потопчется у сарая, то и дела поглядывая на окна жилички, затем вернется в дом. Если дверь в комнату Маргариты Алексеевны окажется запертой, он откроет своим ключом. И войдет.

Подпереть дверь изнутри невозможно, она открывается в сени. Повернуть ключ и оставить его торчать во врезном замке – тоже не вариант. Сергеич за пять минут справится с этой проблемой при помощи куска проволоки. Бежать слишком поздно.

Теперь Маргарита Алексеевна ни на минуту не усомнилась, что у Сергея Сергеевича хватит подлости выполнить собственное обещание. Не обнаружив её дома, тут же отправится в милицию. Так и так, хочу сделать заявление большой важности: проживавшая в моем доме гражданка помогала зэкам осуществить побег. Да, да, тем самым зэкам, который убили участкового милиционера.

В лучшем случае Маргарита успеет добраться до железнодорожной станции. Там, в зале ожидания, её повяжут. Так, кажется, по фене называют задержание. Получается, что она в ловушке, из которой нет выхода.

Маргарита Алексеевна в сотый раз выругала себя зато, что нарушила обещание, не уехала из Ижма на второй день. Но теперь поздно кусать локти. Так что же предпринять? Стать наложницей Сергея Сергеевича, удовлетворять его сексуальные запросы? Лучше сдохнуть, чем так… Для начала нужно поспать, а там, на свежую голову, она примет правильное решение. Маргарита Алексеевна закрыла глаза, но сон не шел.

Вспомнилось первое свидание с мужем на зоне.

Она приехала в поселок за три дня до назначенного срока, сняла угол в темной сырой избе на окраине, потому что лучшего жилья не нашлось.

Хозяйка, жившая тем, что сдавала койки женам и матерям заключенных, оказалась сведущим человеком. Она подробно рассказала Маргарите Алексеевне, какие продукты и вещи нужно взять с собой для мужа, а какие оставить дома за ненадобностью, как пронести на свидание спирт или водку. В воскресный день с пяти утра Маргарита мерзла возле зонной вахты в компании ещё четырех приехавших на свидание женщин.

Пускать начали в восемь с минутами.

С крыльца офицер выкрикивал фамилии, по одной пропускал в помещение. Когда офицер назвал фамилию Климовой, Маргарита поднялась на крыльцо, широко расставляя ноги, шагая вразвалочку, как гусыня. По совету хозяйки дома она резинками прикрутила к внутренней поверхности бедра длинную вместительную грелку, полную водки. В тесной каморке при вахте заспанная женщина прапорщик потрошила сумки с едой и вещами, а затем проводила личный досмотр. Прапорщик кое-как ощупала Маргариту Алексеевну, но под юбку не полезла.

Молодой лейтенант провел Климову длинным коридором, вывел на территорию зону. Барак личных свиданий стоял рядом с вахтой и был отделен от основной лагерной территории не глухим забором, а бетонными столбами и натянутыми между ними нитками колючей проволоки. Офицер проводил женщину в небольшую теплую комнату.

По разные стороны зарешеченного окна две койки, застеленные солдатскими одеялами из грубой колючей шерсти, столик и двухкомфорочная газовая плита у стены, над ней самодельная полочка. За деревянной перегородкой унитаз и раковина. Вот и весь интерьер.

«Располагайтесь, сейчас его приведут», – сказал офицер и вышел в коридор. Маргарита Алексеевна скинула дубленку, шапку и сапоги. Поставил сумки на стол, вытащила свертки с колбасой, рыбой, кастрюлю борща, сваренного накануне. Волнуясь, расплескала борщ на стол. Наконец, сообразила оставить сумки, села на кровать.

Ждать пришлось больше часа. Но вот в коридоре послышались шаги, дверь открылась. Климова поднялась с койки, сделала шаг вперед. Порог переступил худой человек в ватнике и темной шапке. Черты мужского лица в первую секунду показались незнакомыми, чужими.

«Димочка», – Маргарита рванулась вперед и повисла на шее внезапно оробевшего мужа.

Она схватила его руку, прижалась щекой к грубой колючей ладони и расплакалась. Климов, ставший слабым на слезу, неожиданно всхлипнул. Первый день прошел за едой, долгими и пустыми разговорами. Иногда Дмитрий задавал странные вопросы.

Посидит, подумает, заглянет в глаза и спросит: «Наверное, у тебя, Рита, появились новые друзья?» Не знаешь, что и ответить. И ещё муж часто поглядывал на часы, словно ждал чего-то.

Ночью Климов лег на узкой кровати рядом с женой, не притронувшись к ней, натянул одеяла на голову и начал говорить. «Запомни слово в слово все, что я скажу, – прижав губы к её уху, тихо прошептал он. – Я повторю тебе все это десять, двадцать раз, сколько надо. Пока ты не запомнишь».

Климов боялся, что в комнате свиданий установлена прослушивающая аппаратура. Конечно, контролировать все разговоры кум не может, как-никак в бараке свиданий десять комнат и все они не пустуют. Аппаратура автоматически включается, магнитофон начинает писать, когда в разговоре употребляют какое-нибудь важное с точки зрения оперчасти слово. Например, «побег», «убийство», «стукач» и так далее.

Утром куму на стол кладут сделанную стенографисткой расшифровку подозрительной беседы. Ткаченко принимает решение по обстоятельствам. Об аппаратуре и специальных кодовых словах Климову рассказал один мужик, которому можно было доверять. Так или иначе, предосторожность не будет лишней.

Маргарита Алексеевна слушала мужа с замиранием сердца. Дима задумал побег, и без её помощи ничего не выйдет. «Дима, может, дадим взятку кому надо? – спросила Маргарита, когда муж закончил свою инструкцию. – Устроим тебя на хлеборезку или бригадиром?»

«Напрасная трата денег, – ответил он. – Я не выдержу здесь срока, даже если стану хлеборезом. Меня отправили на зону не для того, чтобы я вышел через несколько лет. Отсюда у меня одна дорога – в могилу. Я понимаю, что даю тебе очень сложные и опасные поручения, но больше надеяться мне не на кого. Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?»

Она горячо закивала головой, она была готова на все. «Если так, у тебя очень много дел, – прошептал муж. – Это только кажется, что времени впереди много. Времени в обрез. И каждый день может стать для меня последним». Климов трижды повторил жене свою инструкцию и прошептал: «Теперь задавай вопросы». «Документы, Дима, – Маргарита Алексеевна снова была готова расплакаться. – Ты сказал про липовые паспорта. Но у меня нет знакомых фармазонщиков».

Муж приблизил губы к её уху: «Все учтено. Адрес человека, который делает на заказ ксивы, я узнал. Запоминай. Скажешь от Валеры Рябого привет. Говорят, этот чувак ломит цену, но делает хорошие бумаги».

Маргарита Алексеевна отложила плохие новости напоследок, но вот время для плохих известий наступило: «У нас с тобой не так много денег, как прежде. Островский не дает ни копейки». «Ерунда, – поморщился муж. – Продай свои драгоценности, мой „Мерседес“. Наконец, квартиру продай». «Мерседес» уже продан и драгоценности тоже проданы. Появились кредиторы. Мне пришлось раздать долги. Даже не знала, что у тебя столько долгов. Были и другие траты». «Квартира и дача ещё остались? – усмехнулся Дима. – Вот и ладно. Я сделаю все, чтобы добиться следующего свидания. Через три месяца».

В пятом часу утра Маргарита спросила: «Дима, ты… Ты не хочешь… этого?»

Долгая пауза. Тихо. Только слышно, как за стеновой перегородкой скрипит чужая кровать, сладко стонет женщина. Наконец, муж ответил: «И ты ещё спрашиваешь? Я не хочу этого здесь, понимаешь? Здесь. Если я к тебе притронусь в этой комнате, на этой койке, значит, все. Значит, я проиграл».

Маргарита Алексеевна пробыла в бараке личных свиданий ровно трое суток. Последняя ночь оказалась самой долгой, самой тягостной. Маргарита считала минуты до рассвета, до конца свидания. Кажется, и Дима хотел скорее вернуться обратно в барак. Но время замедлило свой ход или вовсе остановилось.

Спустились ранние зимние сумерки, за ними потянулась бесконечная ночь. Все слова оказались сказанными, говорить больше не о чем. Они молча лежали на кровати.

И в этот раз, как и прошлой и позапрошлой ночью, тишина была наполнена посторонними чужими звуками. На улице выл ветер, сухой снег бился в окно, шуршал по жестяному подоконнику. За тонкой стеной беспрерывно скрипела кровать. Незнакомая женщина все стонала, стонала и снова стонала.

«Родненький, родненький, родненький», – повторял незнакомый голос из-за другой стены.

И, кажется, не будет конца этой бескрайней ночи, этому мраку, этим скрипам, этим сладострастным стонам и шепоту.

…Маргарита Алексеевна услышала шаркающие шаги в сенях, встала с кровати. Видимо, хозяин уже притопал из котельной, больше в сенях шуметь некому. Приближался новый вечер, который не сулил ничего хорошего. И тут Маргарита вспомнила, что под кроватью стоит всеми забытый ящик со столярным инструментом. Опустившись на колени, она заглянула под кровать, вытянув руку вперед, ухватилась за край ящика, вытащила его.

Торчит ручка молотка, на дне ящика среди металлического хлама несколько толстых длинных гвоздей. Подойдут. И вот еще, кусок толстой веревки. Тоже нужная вещь. Задвинув ящик под кровать, Климова положила у порога гвозди и молоток. Обувшись в короткие резиновые сапожки, вышла из комнаты, спустилась с крыльца. Лучше последний раз сходить в туалет прямо сейчас, пока светло.

Возвращаясь обратно, на узкой тропинке, ведущей к дому, она столкнулась с хозяином. Опустив глаза, уступила дорогу, хотела проскочить мимо, почувствовав, как щеки залились румянцем.

Но Сергеич ухватил её за рукав куртки. Он как-то криво презрительно улыбался, глаза неестественно яркие, блестящие, будто только что пару стаканов засадил. Маргарита Алексеевна хотела выдернуть руку, но хозяин вцепился в ткань куртки бульдожьей хваткой.

– Не уехала? – Сергеич выпустил изо рта облако свежего водочного перегара. – И правильно. Умная ты. Слышь, что говорю. Вечером ты жди. Приду. Соскучился за день-то.

– Пустите, вы… Пусти…

Но Сергей Сергеевич не отпускал. Вытянув шею, приблизил губы к самому её уху.

– У меня подагра шалит. А ты пожалеешь. Ведь пожалеешь?

В приливе нежности Сергеич хотел погладить её ладонью по волосам. Маргарита Алексеевна что есть силы рванула локоть на себя, высвободилась. Побежала к дому, едва не потеряв на бегу сапожки, прыгая через ступеньку, взлетела на крыльцо. Проскочив сени, закрыла дверь в свою комнату, повернула ключ в замке. Взяла подготовленный гвоздь, глубоко вбила его в стену из круглых тесаных бревен. Рядом вбила другой гвоздь.

В несколько ударов молотка загнула торчащие из стены гвозди. Взяла кусок веревки, завязала крепкий узел на дверной ручке, замотала веревку вокруг гвоздей, сделала ещё несколько узлов. Повернула ключ, подергала дверь и осталась довольна своим изобретением и работой. Снова заперла замок, положила молоток в ящик. Задернув занавески, села у стола, чувствуя, как дрожит правая нога.

Без десяти одиннадцать в сенях заскрипели половицы. Маргарита Алексеевна услышала тихие шаги под дверью. Сергеич долго дергал ручку двери с другой стороны.

– Слышь, не дури, – громко прошептал Сергей Сергеевич. – Не дури, тебе говорю.

Не услышав ответа, стал копаться в замке гнутым гвоздиком, стараясь повернуть и вытолкнуть торчащий с другой стороны ключ. Маргарита Алексеевна, сжавшись на стуле, наблюдала, как ключ зашевелился, сделал пол-оборота вокруг своей оси. Упал на пол.

Сергей Сергеевич вставил в скважину свой ключ, щелкнул замок. Натянулась двойная веревка, но дверь не открылась. Сергей Сергеевич с остервенением задергал ручку.

Кажется, гвозди вот-вот погнуться или веревка лопнет.

– Открывай, – прохрипел он. – Слышь, открывай. Сука проклятая, открой дверь. Хуже будет.

Маргарита Алексеевна молчала. Она почувствовала, как ладони сделались холодными и влажными, а губы потеряв чувствительность, сжались в ниточку. Она вновь испытала приступ странной предательской слабости.

– Через окно залезу, мать твою, – Сергей Сергеевич ударил по двери ногой. – И топор с собой возьму. Винегрет из тебя покрошить. Лучше пусти по-хорошему. Что б тебя… Блядина…

Сердце забилось часто, тяжелыми неровными толчками. Наверное, сейчас Сергеич просунет в образовавшуюся щель длинный кухонный нож, перережет веревки. Если он войдет в комнату… Лучше об этом не думать. Но если он все-таки окажется по эту сторону порога, Маргарита вряд ли найдет в себе силы для борьбы. Не сможет ничего сделать. Мысли, вялые и беспомощные, едва шевелись в голове.

– Открывай, гадина… Потаскуха…

Сергеич снова пнул дверь.

И вдруг тишина… За несколько секунд что-то изменилось с другой стороны двери. Нутряным металлическим звоном загудело корыто, подвешенное к стене. Упала какая-то деревяшка, Маргарита Алексеевна услышала неразборчивый женский шепот. Видимо, проснулась старуха хозяйка, выглянула в сени, застала своего мужика возле двери квартирантки. И увела его за собой в комнату от греха подальше.

Да уж, в неловком положении настигла мужа супруга. Но Сергеич дядька не промах. Наверняка, предусмотрел такой вариант, заранее придумал какое-то спасительное вранье. Мол, дрова в поленице перекладывал, замок чинил или что-то из этой оперы.

Маргарита Алексеевна вздохнула. Слава богу. С плеч словно гора свалилась. Она плеснула в воды, взяла чашку со стола, поднесла к пересохшим губам. Руки мелко дрожали. Ладно, слабость пройдет. Хотя бы сегодняшнюю ночь можно прожить относительно спокойно, не боясь этого грязного ублюдка.

А что будет завтра? Не известно. Маргарита Алексеевна сжала ладонями голову.

На этот раз на поиски беглецов с зоны отправился не один, а четыре грузовика. В каждой машине находились три солдата, офицер, а также радист и проводник с собакой. Ткаченко взял с собой капитана Аксаева.

По прибытии на место предполагалось разделиться на четыре поисковых группы, которые пойдут в том направлении, которое взяли зэки. Группы будут двигаться параллельным курсом на расстоянии полукилометра одна от другой. Таким образом, местность прочешут, как гребенкой. Солдаты отборные здоровяки, собаки свежие, отдохнувшие, значит, смогут двигаться быстро, непрерывно. Отдыхать пять минут каждый час, начиная со второго часа пути. По расчетам Ткаченко, беглецов нагонят приблизительно через двенадцать часов, к вечеру. В худшем случае, к ночи. Дольше погоня, как ни крути, не затянется.

До деревни Прошкино, в окрестностях которой браконьер Смуров обнаружил пепелище костра, рыбью чешую и чьи-то следы, по здешним меркам рукой подать, километров сто с гаком. Это если добирались по прямой, а не проселками, не объездными путями. Если не повторять маршрут беглых зэков. Возглавивший операцию Ткаченко дал команду выезжать на трассу и жать на всю железку.

Через несколько часов грузовики въехали в Прошкино. Там захватили участкового инспектора, взявшегося показать, где обнаружены следы. По бездорожью до места добирались более часа. Наконец, машины остановились у болота, берега которого покрывала серая прошлогодняя осока. Ткаченко приказал солдатам выгружаться, открыть сухие пайки, перекусить и ждать его приказов. Ожидание не затянулось надолго.

Участковый инспектор, раздвигая руками сухие ветки, полез в заросли. Ткаченко в сопровождении капитана Аксаева, проводников с собаками проследовали за ним, внимательно осмотрел пепелища костра. Присев на корточки, кум вытащил вмерзший в грязь мелкий клочок обгоревшей бумаги, из которой, видимо, скручивали «козью ножку».

– Наш контингент, – Ткаченко поднял голову и подмигнул Аксаеву.

– Точно, наши, – согласился капитан. – Промысловики народ зажиточный. Они курят покупные сигареты, а не самокрутки.

Собаки, обнюхали пепелище костра и стали поглядывать на проводников в ожидании команды. Ткаченко вернулся к группе солдат, уже дожевавших сухой паек, сделал последний инструктаж. Через минуту, разбившись на пятерки, тронулись в путь. Собаки лаяли и рвали поводки.