В статье [4], опубликованной в 1942 г. и посвященной 25-летию революции, В.А. Артемов вводит при изложении дискуссии новые факты и оценки. Характеризуя период «от Октября до конца 1923 – начала 1924 г.», В.А. Артемов дает свое видение происходивших в то время вокруг Г.И. Челпанова и К.Н. Корнилова событий: «В начале этого периода со стороны университетских профессоров психологии происходит попытка приспособить философию марксизма к своим эмпирическим воззрениям. Однако с первых же дней революции борьбу за советскую психологию возглавил К.Н. Корнилов, под руководством которого молодые силы советских психологов столкнулись со своими бывшими учителями (Челпановым, Нечаевым – старыми силами дореволюционных психологов) на московском съезде по психоневрологии 1015 января 1923 г. Победа осталась за молодыми и прогрессивными учеными. Нельзя не сказать о том, что позиция молодых психологов, выступивших против проф. Челпанова и его школы, была прогрессивной относительно, но поскольку постольку она была направлена против старой метафизической психологии, поскольку она резко ломала старые традиции, – в этом ее большая заслуга. Позиция проф. Корнилова, его доводы нередко выглядели марксистскими лишь декларативно, по существу же психологическая теория оставалась немарксистской» [4, с. 25].

Спустя несколько месяцев после появления статьи В.А. Артемова в журнале «Советская педагогика» была опубликована еще одна юбилейная статья – Н.А. Рыбникова [58]. Из этой статьи мы узнаём, что уже в 1923 г. шла критика в адрес Корнилова не только со стороны Челпанова, но и со стороны других психологов – А.П. Нечаева, П.О. Эфрусси. Для особенностей развития отечественной историографии показательно, что Рыбников вступает в спор с П.О. Эфрусси по поводу ее книги [83], вышедшей двадцатью годами (!) ранее.

Как и В.А. Артемов, всю «прогрессивность» Корнилова Н.А. Рыбников видит в борьбе с идеалистической психологией. Указания на созидательные, конструктивные моменты марксистских взглядов Корнилова в изложении и оценках у Артемова и Рыбникова отсутствуют. Но все же позиция этих авторов по отношению к взглядам Корнилова является более доброжелательной, снисходительной и конкретной, чем позиция Рубинштейна, Леонтьева и Лурии. Последние хотя и говорят о борьбе Корнилова с Челпановым, но никаких подробностей и оценочных суждений по этому поводу не высказывают. Напротив, Артемов и Рыбников позитивно оценивают борьбу и результат – «разгром» Корниловым Челпанова.

С.Л. Рубинштейн в вышедшем в 1946 г. втором издании «Основ общей психологии» [61] дает более подробное, чем ранее, описание идейных корней концепции К.Н. Корнилова. Как и другие авторы, Рубинштейн не использует высказанные Корнилову в резолюции 1931 г. чисто идеологические обвинения типа «меньшевиствующий идеализм», «оппортунизм», «классово враждебные взгляды», «антимарксизм» и т.д. Кроме того, низко оценивая Корнилова и как психолога, и как марксиста, Рубинштейн все же, в отличие от партийной резолюции 1931 г., не выводит взгляды Корнилова за пределы науки вообще. Но по сути своей оценки Рубинштейном взглядов Корнилова по– прежнему совпадают с оценками 1931 г.: теория Корнилова не является марксистской ни по происхождению, представляя собой результат эклектического сочетания бихевиоризма, интроспекционизма и рефлексологии, ни по своему уровню и содержанию ввиду механистичности и антидиалектичности.

С.Л. Рубинштейн отказывает К.Н. Корнилову в звании первого советского психолога-марксиста и даже психолога-марксиста вообще в силу того, что Корнилов, обратившись к марксизму, не изменил своих прежних, ранее сформировавшихся реактологических взглядов; Корнилов только добавил к своей реактологии 1916-1921 гг. марксистские понятия и формулировки. Поэтому он является механицистом, прикрывающим свои реактологические взгляды марксистской фразеологией. При этом Рубинштейн не высказывает каких-либо негативных оценок по поводу борьбы Корнилова и других психологов против Челпанова и идеалистической психологии вообще.

Доклад Б.М. Теплова «Советская психологическая наука за 30 лет», опубликованный в виде брошюры в 1947 г. [72], по существу является первой из всех рассмотренных нами выше серьезной научной работой по истории отечественной психологии советского периода, оставаясь при этом, разумеется, все же в рамках своего времени и жанра «юбилейной статьи». В этой работе много имен, фактов, анализируются различные теоретические взгляды и т.д. Здесь мы впервые узнаём об основных положениях и аргументах Корнилова по вопросу о марксистской психологии. Но, что примечательно, такого же подробного изложения взглядов Челпанова в споре с Корниловым мы не находим.

Б.М. Теплов в своей работе указывает, что уже в «Реактологии» Корнилов пошел «вразрез с установками Челпанова» [72, с. 11]. Лозунг Корнилова о «полном отделении психологии от философии» и превращении психологии в «естественную науку» Теплов называет «боевым» [72, с. 11]. Дискуссию между Корниловым и Челпановым Теплов описывает как борьбу между «новой, материалистической» и «старой, идеалистической» психологией [72, с. 12]. Эта борьба началась, как пишет Теплов, на первом съезде и была продолжена на втором. При описании хода борьбы Теплов упоминает ряд существенных деталей: «Ожесточенная борьба велась и в печати. Челпанов опубликовал пять полемических брошюр, в которых защищал позиции старой психологии … В конце 1923 г. произошла коренная реорганизация Московского института психологии: во главе его стал К.Н. Корнилов и основной состав его образовали молодые, прогрессивно настроенные работники. Важнейшие положения защитников новой, марксистской психологии были развернуты в ряде программных докладов и статей Корнилова, опубликованных в 1923-1925 гг.» [72, с. 12]. Далее Теплов цитирует основные марксистские положения из докладов Корнилова на первом и втором съездах.

Не замечая (как бы не замечая?) внутренней противоречивости своих оценок, Б.М. Теплов подчеркивает недостаточность положений Корнилова и в то же время утверждает, что именно с их помощью Корнилов победил: «Принятия только этих положений было еще недостаточно для построения подлинной марксистской науки о психике. Да и не все эти положения, как показала дальнейшая работа, были правильно поняты и до конца освоены в то время. Но важнейшие для того момента задачи были решены: открыто идеалистическая психология Челпанова и других была разбита полностью и вышла из борьбы» [72, с. 12].

Свои правильные марксистские лозунги, добавляет Теплов, Корнилов попытался реализовать на материале реактологии. Вследствие этого у него «получилось огромное противоречие между правильно намеченными задачами новой психологии и скуднейшей программой ее конкретного содержания: изучение скорости и силы ответных движений никогда не могло, конечно, привести к разрешению тех больших задач, которые стояли перед советской психологической наукой» [72, с. 13].

В статье Б.Г. Ананьева [2], так же как и в статье Б.М. Теплова, мы встречаемся с утверждением, что К.Н. Корнилов начал свою борьбу с Г.И. Челпановым еще не будучи марксистом. Переход Корнилова из немарксистского состояния в марксистское Ананьев описывает следующим образом: «Реактологические аргументы, выдвинутые первоначально Корниловым, сыграли ничтожную роль в борьбе против старой идеалистической психологии Челпанова. Положение резко изменилось, однако, когда Корнилов выдвинул против Челпанова на первый план уже не «реактологическое», а философско-психологическое оружие – положение о необходимости марксистской перестройки психологии. Борьба против Челпанова приобрела острый и актуальный политический и философский характер, и заслугой Корнилова является чрезвычайная энергия и непоколебимость в этой борьбе …

Сейчас нам хорошо понятно, что положения, выдвинутые в то время Корниловым, не могли правильно решить поставленную им задачу марксистской перестройки психологии» [2, с. 47-48]. Критикуя корниловскую идею «синтеза», Ананьев в то же время отмечает позитивный смысл в идеях Корнилова: «При всем этом, однако, многие из положений, выдвинутых Корниловым, сыграли в то же время важнейшую передовую роль, как настойчиво призывавшие к построению психологии на новой, марксистской основе» [2, с. 48].

Таким образом, Ананьев, как и Теплов, формулирует логически противоречивую позицию: с одной стороны, выдвинутые Корниловым положения «не могли правильно решить поставленную им задачу марксистской перестройки психологии», с другой – эти же положения сыграли «важнейшую передовую роль» [2, с. 48]. Эту двойственность Ананьев пытается устранить или, по крайней мере, объяснить, апеллируя к конкретно-историческим условиям: тогда, в 20-е годы, взгляды Корнилова были прогрессивными, но сейчас, в конце 40-х, мы понимаем несовершенство этих взглядов. При этом вся прогрессивность Корнилова сводится к двум моментам: во-первых, надо было разгромить Челпанова, и Корнилов это сделал; во-вторых, Корнилову удалось этого достичь благодаря лозунгу марксистской психологии. Тем самым неявно подразумевается, что марксизма даже как лозунга хватило, чтобы сокрушить Челпанова, но только значительно позже, в 1931 г., стала ясной недостаточность марксистской психологии Корнилова.

Оценка роли Корнилова в разгроме Челпанова у Ананьева довольно обтекаема: признается «чрезвычайная энергия и непоколебимость в этой борьбе», но устранил Челпанова не столько Корнилов, сколько некий «стремительный ход развития новой советской психологии» [2, с. 48]. Тем самым Корнилов у Ананьева вовсе не характеризуется, например, как «возглавивший борьбу», а оценивается как представитель лишь одной из сил, разрушивших идеализм в психологии. Обращает на себя внимание, что в самом начале статьи Ананьев особо подчеркивает значение школ Бехтерева и Павлова в борьбе против Челпанова. Как и другие авторы, Ананьев дает весьма суровую оценку марксистским идеям Корнилова, а Челпанова почти полностью третирует. Из статьи Ананьева мы узнаем о существовании «ряда брошюр полемического характера» Челпанова (Теплов и здесь более конкретен, говоря о пяти брошюрах). Конкретный анализ дискуссии (аргументы, цитаты, соотношение сил сторон и т.д.) у Ананьева отсутствует, изложение идет на уровне общих слов. Как и другие авторы, Ананьев в оценках дискуссии идет не «изнутри» ее, а извне, исходя из общего представления о 20-х годах и идеологической расстановке сил в этот период.

Г.С. Костюк в статье [34] указывает, что в 20-е годы в психологии шла критика идеализма, но с позиций устаревшего, домарксистского материализма. При этом рефлексологи «отрицали правомерность самой психологии как науки. Против этой мысли выступил Корнилов, справедливо указывая, что она не имела и не имеет ничего общего с марксизмом, и обосновывая необходимость построения марксистской психологии. В этом его безусловная заслуга перед советской психологией» [34, с. 57]. Эти слова интересно сопоставить с тем, что в статье Ананьева [2] борьба Корнилова против Челпанова рассматривается как часть совместной борьбы, которую вели против Челпанова также школы Павлова и Бехтерева. Подчеркивание Ананьевым в рефлексологии Бехтерева прежде всего прогрессивных черт и сближение в описании борьбы позиций Бехтерева и Корнилова (причем Корнилов вписывается в контекст бехтеревских прогрессивных идей, но не наоборот) нельзя понять, если не учитывать, что до 1931 г., до статьи [1], Ананьев был учеником и последователем Бехтерева.

Как и другие авторы, Г.С. Костюк формулирует тезис о том, что ошибки К.Н. Корнилова стали понятными только к началу 30-х годов. Имея в виду период 20-х годов, Костюк пишет, что «уже под конец этого периода, в год великого перелома, стало ясно, что не только рефлексология, но и реактология, которая выдавала себя за марксистскую психологию, была далека от удовлетворения тех требований, которые были поставлены ей советской жизнью» [34, с. 58]. Впрочем, Костюк бросает упрек и в адрес критиков Корнилова, отмечая, что критика в 1930-1934 гг. не вскрыла до конца тех антинаучных концепций, которые были заимствованы советскими психологами у буржуазной психологии.

Статья Г.С. Костюка наглядно демонстрирует, как по-разному могут излагаться одни и те же по существу события и взгляды в зависимости от собственной научной биографии историка и от его принадлежности к определенной научной школе.

Статья А.А. Смирнова [64] является важной вехой в истории изучения дискуссии между К.Н. Корниловым и Г.И. Челпановым, поскольку в ней развиваются и уточняются идеи, высказанные ранее Б.М. Тепловым. А.А. Смирнов упоминает книги П.П. Блонского [6] и К.Н. Корнилова [30] как положившие начало борьбе против идеалистической психологии Г.И. Челпанова, а также особо подчеркивает значение 1-го и 2-го психоневрологического съездов и того обстоятельства, что в 1923 г. директором института вместо Челпанова стал Корнилов. Для статьи Смирнова показательна попытка согласовать и примирить оценки марксизма Корнилова в 1923 и 1931 гг. В этой статье впервые (спустя тридцать лет после окончания дискуссии!) цитируются положения и аргументы, которые выдвигал в дискуссии Челпанов.

А.А. Смирнов пишет: «Как показала происходившая в последующем (в 1930 г.) так называемая реактологическая дискуссия, Корнилов, так же как и многие другие советские психологи, допустил в этот первый период развития советской психологии ряд серьезных ошибок механистического порядка (одной из них, несомненно, была и его попытка заменить психологию реактологией). Но это нисколько не мешает признать, что задачей, которую он перед собой ставил, было создание диалектико-материалистической психологии. Ошибки, допущенные им и другими, указывают лишь на большие трудности, возникавшие на этом пути из-за недостаточного еще овладения советскими психологами марксистской философией. Главой идеалистического лагеря, с которым Корнилов и его единомышленники вели острую борьбу, был Челпанов. Его позиция характеризовалась следующим: он не ратовал открыто за идеализм в психологии (признаваясь, однако, в том, что оставался все же идеалистом в философии), но всячески старался спасти старую, идеалистическую психологию и с этой целью пытался, хотя и безнадежно, доказать недоказуемое, а именно, что господствовавшая до того времени так называемая эмпирическая психология будто бы не состоит в противоречии с марксизмом. Психофизический параллелизм, лежащий в основе «эмпирической» психологии, по словам Челпанова, есть якобы учение материалистическое. Больше того, Челпанов утверждал, что, по его мнению, «в философии Маркс был монист, при построении же психологии, согласующейся с идеологией марксизма, совершенно нет никаких оснований стремиться к какому бы то ни было философскому монизму, а достаточно оставаться на почве эмпирического дуализма» [67, с. 66].

Как позитивное следует отметить, что в этих словах мы видим достаточно подробное изложение взглядов Челпанова, хотя и без указания источников. Далее в статье даже упоминаются две работы Челпанова [79], [80]. В качестве вывода Смирнов указывает, что позиция Челпанова «сразу же была разоблачена как вопиющее искажение марксизма, и Челпанову ничего не оставалось, как вскоре же полностью сложить оружие и отойти от дальнейшей борьбы» [67, с. 66-67]. Так было нанесено «решительное поражение идеалистической психологии» [67, с. 67]. А.А. Смирнов подчеркивает быстротечность дискуссии и, кроме уже встречавшегося нам ранее показателя успеха Корнилова (смещение Челпанова с поста директора), указывает на второй критерий победы, когда пишет, что Челпанов «отошел от дальнейшей борьбы», т.е., как мы понимаем, замолчал, перестал публиковаться. Однако анализа дискуссии между Корниловым и Челпановым в статье мы не находим. У Смирнова получается, что Корнилов боролся не столько с Челпановым, сколько с идеалистической психологией вообще. Точно так же Челпанов боролся не столько с Корниловым, сколько с марксистской психологией вообще, выступая против введения марксизма в психологию в принципе.

Показательно, что в статье можно встретить высказывания Корнилова конкретно против Челпанова, но высказываний Челпанова конкретно против Корнилова нет. Челпанов и Корнилов оцениваются не в ходе полемики, не в сравнении и сопоставлении между собой, а по отдельности. Смирнов с точки зрения своего времени вначале дает оценку взглядам Корнилова, а затем – Челпанова. Общий, неконкретный подход к дискуссии и ее результатам виден в статье Смирнова в словах о том, что «позиция Челпанова была разоблачена», «Челпанов сложил оружие» и т.д.

В статье Н.К. Индик [28] изложение по интересующему нас вопросу идет по уже ставшей, видимо, к тому времени привычной логической цепочке: прогрессивная и успешная борьба Корнилова против Челпанова как часть борьбы «на два фронта», затем скрытый механицизм и другие ошибки и пороки Корнилова как реактолога и, наконец, реактологическая дискуссия 1931 г. Весь период 20-х годов определяется автором статьи как «идеологическое оформление советской психологической науки на базе марксистской методологии» [28, с. 68].

Некоторые дополнительные подробности и оценки борьбы Корнилова против Челпанова можно найти в статье П.И. Иванова [26]. Позицию Челпанова в споре Иванов определяет вполне традиционно: «Критика эмпирической психологии должна была быть особенно активной ввиду того, что представители этой психологии, как и вообще идеалистической философии, не сразу сдали свои позиции. Так, проф. Челпанов в своих выступлениях пытался доказать, что эмпирическая психология не противоречит марксизму. Челпанов утверждал, что когда К. Маркс и Энгельс касались вопросов психологии, то они всегда имели в виду эмпирическую психологию, представителем которой является он – Челпанов» [26, с. 11].

Из рассмотренных выше работ мы уже знаем о двух критериях победы Корнилова над Челпановым. Это, во-первых, увольнение в конце 1923 г. Челпанова на пенсию и назначение на этот пост Корнилова и, во-вторых, тот факт, что Челпанов «замолчал» и «сложил оружие». П.И. Иванов, подводя итоги борьбы в психологии на два фронта, указывает третий критерий: «Эмпирическая психология в том виде, как она сложилась перед революцией, можно сказать, прекратила свое существование. Эмпирическая психология была окончательно вытеснена как предмет преподавания» [26, с. 12-13].

Из высказываний П.И. Иванова хорошо видно, что несогласованность мнений отечественных исследователей относительно мнения об источниках и содержании взглядов Корнилова во многом определяется субъективностью и эклектичностью этих взглядов. Так, указывая источники теории Корнилова, Иванов видит их не столько в эмпирической психологии, сколько в объективной психологии: «На самом деле уже в самом понимании предмета психологии Корнилов исходил из того же определения, которое давалось бихевиористами и рефлексологами» [26, с. 13]. Это не мешает Иванову несколько ниже указывать в качестве основной заслуги Корнилова борьбу с … рефлексологией: «Проф. Корнилов, возглавлявший в то время борьбу за построение новой психологии, не обошелся без ошибок, но его исторической заслугой является то, что он в период бурного натиска со стороны бихевиористов и рефлексологов боролся и сумел отстоять самостоятельность науки психологии» [26, с. 17].

Немного нового о дискуссии мы можем узнать из обзорной статьи М.В. Соколова [68]. Необходимость борьбы против Челпанова Соколов обосновывает тем, что еще до революции Челпанов боролся против материализма. Автор указывает, что в начале 20-х годов под флагом материализма против идеалистической психологии Челпанова выступали Блонский, Бехтерев и Корнилов. При этом «наиболее действенную роль в борьбе с челпановской психологией сыграл Корнилов, хотя его собственная позитивная программа страдала серьезными теоретическими ошибками и в дальнейшем была подвергнута острой критике» [68, с. 632]. Далее Соколов непосредственно ссылается на материалы реактологической дискуссии 1931 г.

Для понимания общей тенденции отечественной историографии в оценке К.Н. Корнилова и его дискуссии («борьбы») с Г.И. Челпановым характерны высказывания С.Л. Рубинштейна, сделанные в конце 50-х годов [62]. Резко, как и раньше, отзываясь о марксистских и психологических идеях Корнилова, Рубинштейн пишет: «Когда наступил советский, послеоктябрьский период, не оказалось у нас психологов, которые шли бы от Сеченова, тогда как оказалось немало психологов, которые шли от Челпанова, которые – даже если они, как Корнилов и другие, последовавшие за ним – прошли через его школу и так или иначе были его учениками» [62, с. 247].

К этим словам Рубинштейн делает примечание, где критически оценивает взгляды Корнилова еще с одной стороны: «В 20-х годах, когда в нашей психологии, боровшейся со старым интроспекционизмом, нарастали механистические поведенческие тенденции, в психологической литературе (у Корнилова, Блонского, Выготского) встречаются нередко ссылки на Сеченова: его мысли трактуются механистически и привлекаются как опора для механистических тенденций того времени» [62, с. 247, прим.].

Критикуя идею Корнилова о марксистской психологии (реактологии) как синтезе объективной и субъективной психологии, Рубинштейн подчеркивает, что Корнилов все же оставался при этом «в рамках механистической поведенческой концепции» [62, с. 250]. Этих оценочных суждений было бы достаточно, чтобы прийти к выводу, что Рубинштейн при оценке взглядов Корнилова остался на позициях 1946 г., – если бы Рубинштейн не сделал весьма характерное уточнение. А именно, в примечании Рубинштейн пишет:

«Эта критика того понимания «синтеза» интроспективной и бихевиористской концепции, посредством которого Корнилов хотел реализовать построение психологии, разрабатываемой с марксистских позиций, не означает, конечно, что мы не видим той исключительно большой роли, которую сыграл Корнилов на начальных этапах становления советской психологии, и недооцениваем тот факт, что Корнилов ориентировался на построение психологии, базирующейся на принципах диалектического материализма» [62, с. 250]. Мы полагаем, что эти слова Рубинштейна отражают его частичный компромисс с постепенно побеждающей точкой зрения Теплова и Смирнова на марксистскую психологию Корнилова.