Относительно увольнения Г.И. Челпанова в 1923 г. с поста директора Психологического института и назначения на его место К.Н. Корнилова в советской историографии психологии за прошедшие десятилетия сложился довольно устойчивый комплекс констатаций и выводов, основанных на определенной эмпирии и принципах ее оценки. Изучение этого комплекса позволяет не только прояснить один из драматических эпизодов в судьбе Челпанова и всей отечественной психологии, но и отчетливо увидеть некоторые характерные особенности нашей традиционной историографии.

В работах советских авторов факту смены руководства Психологического института придается очень большое, можно сказать, историческое значение. А.В. Петровский прямо указывает: «В конце 1923 г.

директором Московского института психологии (в то время именовавшегося Психологическим институтом при Московском государственном университете) вместо Челпанова был назначен Корнилов. Это событие выходило за рамки внутриуниверситетской жизни и знаменовало начало новой эпохи в истории не только Московского психологического института, но и всей психологии» [82, с. 59]. Если же подходить более конкретно, то перед нами открывается следующая картина.

В первые годы после революции и в начале 20-х годов «идеалистическая психология, конечно, не собиралась сдаваться без боя» [106, с. 11], и в этой борьбе Челпанов, будучи «главой идеалистического лагеря» [95, с. 66] и официально возглавляя психологический фронт» [107, с. 9], «пытался сопротивляться проникновению марксизма в психологию» [2, с. 48] и «отстаивал идеалистическую психологию» [21, с. 12], которая была «старой» [106, с. 11], «уже отжившей свой век» [95, с. 11], но «прочно укоренившейся в дореволюционное время, всемерно поддерживавшейся царским правительством» [97, с. 13]. Стремясь «приспособить философию марксизма к своим эмпирическим воззрениям» [3, с. 25], Челпанов «извращал марксизм», «искажал приводимые цитаты» [21, с. 33], но «никакая хитроумная тактика борьбы Челпанова не могла остановить начавшийся процесс проникновения марксизма в психологическую науку» [119, с. 122]; «приспособленчество Челпанова никого не обмануло, и его попытки прикрыть идеализм фразами о независимой от философии эмпирической психологии потерпели неудачу» [21, с. 34].

С.Л. Рубинштейн по этому поводу писал о «разгроме крайнего идеализма метафизической психологии» [91, с. 67], Б.М. Теплов столь же категорично утверждал, что «открыто идеалистическая психология Челпанова и других была разбита полностью и вышла из борьбы» [106, с. 12]. Б.Г. Ананьев писал о Г.И. Челпанове, что «стремительный ход развития новой советской психологии устранил окончательно эту когда-то крупнейшую фигуру русского идеализма из научной психологии» [2, с. 48]. А.А. Смирнов говорил о «победоносной борьбе» и «победе над отечественной идеалистической психологией» [97, с. 16], констатируя, что психологам-марксистам во главе с Корниловым «немалое время потребовалось для того, чтобы разоблачить и полностью ниспровергнуть попытки наиболее агрессивно настроенных представителей идеалистической психологии (Г.И. Челпанова и всех, кто его поддерживал) любыми путями отстоять господствовавшую ранее психологию и с целью спасения ее доказать недоказуемое» [97, с. 13]. Об «успехе» К.Н. Корнилова пишет А.В. Петровский [83, с. 93], о «первых победах» К.Н. Корнилова упоминает Л.М. Орлова [80, с. 63] и т.д. Любопытно, что при этом во многих работах приводятся фамилии тех, кто вместе или наряду с Корниловым развивал идеи марксистской психологии (В.А. Артемов, П.П. Блонский, Л.С. Выготский, Н.Ф. Добрынин, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, А.А. Смирнов, Б.М. Теплов и др.), но из представителей идеалистического лагеря обычно указывается только Г.И. Челпанов.

Таким же общим местом, как утверждения о борьбе и победе, в нашей историографии является тезис о том, что из факта идейного, теоретического разгрома Челпанова естественно и неизбежно последовало его смещение с поста директора института: победитель Корнилов по праву занял место побежденного Челпанова.

В одной емкой фразе этот тезис нашел свое выражение у А.Р. Лурии и А.Н. Леонтьева: «Борьба против идеалистической психологии велась, однако, и со стороны самих психологов. На психоневрологическом съезде в 1922 г. [так в тексте. – С.Б.] К.Н. Корнилов высказывает положение о необходимости построения психологии на основе диалектического материализма и в 1923 г. вместе с группой психологов, разделяющих эту позицию, становится во главе Московского института психологии» [73, ст. 524].

А.А. Смирнов характеристику взглядов Г.И. Челпанова на проблему «психология и марксизм» заканчивал не менее однозначным выводом: «Совершенно понятно, что при подобных взглядах руководителя института на марксистскую психологию не приходилось ожидать развития им и его сотрудниками подлинно марксистской психологической науки. Поэтому осенью 1923 г. была произведена смена руководства института и осуществлен ряд организационных перемен» [96, с. 131]. О том же писала и Е.А. Будилова: «К.Н. Корнилов, последовательно боровшийся против идеалистической психологии, которую отстаивал Г.И. Челпанов, сплотил для этой борьбы большую группу молодых психологов, стремившихся к построению марксистской психологии … В 1923 г. Челпанов был отстранен от руководства Институтом экспериментальной психологии. Директором его стал К.Н. Корнилов» [21, с. 12]. Непосредственно увязывали идейно-теоретическую борьбу с последующими «оргвыводами» из нее А.Н. Леонтьев [68, с. 515], А.А. Никольская [75, с. 73], А.В. Петровский [83, с. 93], Б.М. Теплов [106, с. 11-12], [107, с. 9] и другие исследователи.

Фактически это означает, что Корнилов одержал победу уже на первом психоневрологическом съезде, о чем коротко и ясно говорится, например, в статье В.А. Артемова: под руководством Корнилова «молодые силы советских психологов столкнулись со своими бывшими учителями (Челпановым, Нечаевым – старыми силами дореволюционных психологов) на Московском съезде по психоневрологии 10-15 января 1923 г. Победа осталась за молодыми и прогрессивными учеными» [3, с. 25]. О том, в чем конкретно состояла эта «прогрессивность», можно узнать из статьи Н.А. Рыбникова [94, с. 41], цитату из которой мы приводим ниже.

А.А. Смирнов писал о том, что Корнилов и его единомышленники вели «острую борьбу», и позиция Челпанова «сразу же была разоблачена, как вопиющее искажение марксизма, и Челпанову ничего не оставалось, как вскоре же полностью сложить оружие и отойти от дальнейшей борьбы» [95, с. 12]. У Л.М. Цыпленковой говорится о том, что благодаря борьбе Корнилова «после первого Всероссийского психоневрологического съезда наступило повсеместное признание необходимости марксистского обоснования психологии» [119, с. 135]. Тезис о победе К.Н. Корнилова уже на первом съезде мы находим и у А.В. Петровского, который пишет, что возглавляемая Корниловым борьба «была с успехом завершена психологами-марксистами в период первого Всероссийского съезда по психоневрологии и последовавшей реорганизации Московского психологического института. Начиная с 1923 г. советская психология, освободившись от влияния челпановского эмпиризма и усваивая диалектико-материалистическую методологию, сознательно ставит перед собой задачу построения марксистской психологии» [83, с. 93].

Кроме того, в первом и втором изданиях «Истории психологии» М.Г. Ярошевского А.В. Петровский, будучи автором главы «Развитие советской психологии», писал, что борьба «была с успехом завершена в период I и II съездов по психоневрологии» [142, с. 528], [145, с. 416-417]. Эта неопределенность в вопросе о том, что считать победоносным завершением борьбы, хорошо видна и у В.А. Артемова, который первый этап развития советской психологии, в ходе которого была одержана победа, определял в границах «от Октября до конца 1923 – начала 1924 г.» [3, с. 25], очевидно, имея в виду и увольнение Г.И. Челпанова, и второй психоневрологический съезд.

Данная картина была бы неполной, если бы мы не сказали, что во многих работах говорится об «общественной поддержке» («общественном резонансе» и т.п.) как о важном факторе, позволившем К.Н. Корнилову одержать победу [68, с. 96], [95, с. 12], [97, с. 14], [146, с. 488]. Так, А.А. Смирнов писал, что Г.И. Челпанов, не получив в ходе дискуссии этой поддержки, был вынужден «сложить оружие, прекратить борьбу» [99, с. 140]. В докладе на XVIII Московском международном психологическом конгрессе А.А. Смирнов излагал эту мысль в несколько иной интерпретации: «Особенно широко развернулась дискуссия на двух первых после революции психоневрологических съездах (1923 и 1924 гг.). Участники их, особенно молодые, горячо поддерживали выступавшего с основными докладами Корнилова» [98, с. 101]. Но «широта» дискуссии и даже «горячая поддержка» – еще не показатели того, что на стороне К.Н. Корнилова была правота и тем более победа. Поэтому А.А. Смирнов далее уточняет, что «позиция Челпанова у подавляющего большинства [участников съезда. – С.Б.] поддержки не встретила, и он вскоре вынужден был «сложить оружие». Советская психология начала успешный путь своего развития» [98, с. 101]. По-видимому, А.А. Смирнов, выступая перед иностранными коллегами, стремился максимально деидеологизировать описываемые события, сводя увольнение Челпанова и его поражение к сугубо научным механизмам, функционировавшим без какого-либо вмешательства со стороны партии и государства.

Мы не будем здесь специально останавливаться на доказательстве того, что «общественная поддержка» – это эвфемизм, за которым реально стоит политика партийно-государственного аппарата власти в области науки. Отметим лишь, что и в настоящее время при изучении внешних – социальных, идеологических – факторов победы Корнилова мы должны исходить из того, что «все существенные факты истории психологической науки в СССР следует рассматривать в свете борьбы Коммунистической партии за диалектико– материалистические основы советской психологии» [82, с. 59].

При реконструкции картины и оценке высказываний исследователей мы должны также все время не забывать о реальной хронологической последовательности событий: Челпанов был уволен в ноябре 1923 г., второй психоневрологический съезд состоялся в январе 1924 г., «полемика в печати» между Корниловым и Челпановым, о которой упоминают многие авторы, проходила также после смены руководства (первая полемическая работа Челпанова «Психология и марксизм» вышла в мае или июне 1924 г.).

Из других работ, касающихся подробностей борьбы, выделим статью Л.А. Радзиховского [89], в которой, несмотря на отчетливое стремление автора к строгому эмпирическому обоснованию своих оценок и выводов (точнее, благодаря такому стремлению), мы нигде не найдем слов о каком-либо теоретическом превосходстве Корнилова и его победе над Челпановым. Более того, Радзиховский указывает на принципиальное сходство психологических взглядов Корнилова и Челпанова [89, с. 58]. О самом факте смены руководства Психологического института Радзиховский пишет, что высказанные К.Н. Корниловым на первом съезде «положения были прямо направлены против взглядов Г.И. Челпанова, многократно излагавшихся им устно и в печати. Позиция К.Н. Корнилова была поддержана руководством Московского университета. В ноябре 1923 г. К.Н. Корнилов был назначен директором Института психологии. Г.И. Челпанов вышел на пенсию» [89, с. 51]. О том, как сам Челпанов описывал свою отставку, можно узнать из его писем к А.М. Щербине [43]. Заметим, что А.Н. Леонтьев, указывая, что выдвинутое К.Н. Корниловым требование радикальной перестройки психологической науки на основе марксизма было «широко поддержано» на первом и втором психоневрологических съездах, затем добавил, что «совсем иное отношение встретила идея марксистской перестройки в Институте психологии и в тех университетских кругах, которые были с ним связаны» [68, с. 96]. Но как бы то ни было, и в статье Л.А. Радзиховского мысль о жесткой закономерной связи увольнения Г.И. Челпанова с предшествовавшей теоретической борьбой прослеживается достаточно четко.

В нашем обзоре мы затрагивали работы, в основном относящиеся к «доперестроечному» периоду нашей истории. Но и в работах второй половины 80-х годов, и в работах последних лет тезис о непосредственной связи теоретической борьбы и увольнения Г.И. Челпанова не подвергается сомнению и не исследуется. Только изменились на противоположные оценки факта смены руководства и добавились некоторые подробности [35], [36], [76], [77], [110] и др. Думается, приведенного материала и выводов из него вполне достаточно для того, чтобы сделать следующий шаг в нашем исследовании.

Не претендуя на исчерпывающий охват первоисточников и полноту воссоздания картины марксистской борьбы на первом психоневрологическом съезде, мы обратимся теперь к работам, которые часто упоминаются, а иногда даже цитируются в нашей историографии: это материалы о первом съезде, содержащиеся в газетах «Правда» [81] и «Известия» [26], в брошюре П.О. Эфрусси [141] и в заметке А.Б. Залкинда [39]. По– видимому, из-за отсутствия средств материалы обоих психоневрологических съездов, в отличие от обычной практики, не были опубликованы в виде сборников тезисов или докладов.

В «Правде» за 12 января упоминается о сделанных на съезде докладах Г.И. Челпанова и К.Н. Корнилова, а также сообщается, что 14 января, в воскресенье, «предстоит отдельное заседание группы членов съезда – марксистов, где будет сделано несколько докладов, в том числе проф. Бехтеревым «Об объективной и субъективной психологии» [81]. В следующем номере газеты было напечатано объявление об этом заседании: «Марксистская группа съезда для более углубленной проработки основных вопросов психологии в свете объективно-научного миросозерцания устраивает 14 января в 11 часов утра … открытое дискуссионное заседание, на которое приглашаются как члены съезда, так и все интересующиеся этим вопросом». Помимо «дискуссии по основным положениям докладов Челпанова, Корнилова и Блонского», с докладами должны были выступить В.М. Бехтерев, М.О. Гуревич, А.Б. Залкинд и П.П. Тутышкин [81]. В «Правде» за 16 января сообщается, что на пленарном заседании 14 января «при переполненной аудитории» наряду с другими докладами был заслушан доклад «проф.

Корнилова «Психология и марксизм», в котором докладчик сделал попытку осветить вопросы психологии с марксистской точки зрения».

В следующем номере «Правды» говорится о последнем пленарном заседании (15 января) и принятых съездом резолюциях – общей и отдельных секций.

Нигде в этих итоговых документах нет ни слова о марксистских проблемах и каких-либо победах психологов-марксистов. В общей резолюции, например, говорится о необходимости «периодических созывов съездов и конференций деятелей по психологии, неврологии, психиатрии, педологии для совместной научной работы»; кроме того, «имея в виду большое значение правильного освещения вопросов психологии, рефлексологии, педологии и психопатологии при разрешении социальных проблем, стоящих перед страной, съезд указывает на необходимость обратить внимание на пересмотр преподавания этих предметов и расширение его там, где оно недостаточно» [81].

Это были те реальные, жизненно важные проблемы, которые в первую очередь волновали с превеликим трудом возрождающееся научное сообщество. В частности, председатель организационного комитета съезда директор Московского государственного психоневрологического института проф. А.П. Нечаев в приветственной речи на съезде отмечал, что «съезд организовался без всякой денежной субсидии – только на взносы членов съезда» [26].

Более подробный отчет о съезде содержится в январских номерах газеты «Известия» [26]. Но и здесь мы почерпнем немного сведений о марксистской борьбе. Только в газете за 16 января, т.е. уже после окончания съезда, сообщается: «После нескольких дней работы в секциях в воскресенье 14 января состоялось пленарное заседание съезда, которому предшествовало заседание марксистской группы съезда. Одним из наиболее острых вопросов, стоящих перед съездом, является вопрос о психологии, которая до последнего времени находится в значительной степени в плену у метафизики, являясь, по выражению проф. Корнилова, «служанкой умозрения», подобно тому, как философия была служанкой богословия.

Этому вопросу на заседании марксистской группы был посвящен доклад академика В.М. Бехтерева «Субъективное или объективное изучение личности», а в заседании съезда – вызвавший горячие прения доклад К.Н. Корнилова «Психология и марксизм». Оба эти доклада, по просьбе нашего сотрудника, изложены их авторами в авторефератах для «Известий ВЦИК», которые мы здесь приводим», и далее следуют тезисно изложенные доклады В.М. Бехтерева и К.Н. Корнилова [26].

Это означает, что материалы «Правды» (центрального партийного органа печати!) и «Известий» не дают нам никаких оснований для утверждений о том, что тема марксизма была основной на съезде, что К.Н. Корнилов был на съезде чуть ли не главным действующим лицом и т.д. Намного больше внимания «Известия» уделили, например, гостю съезда немецкому профессору О. Фохту, не говоря уже об академиках В.М. Бехтереве и П.П. Лазареве. Факт полемики, столкновения взглядов по проблеме «психология и марксизм» отмечается, но не более того. Воскресное заседание марксистской группы было, как мы можем заключить, внеплановым, так сказать, неофициальным; скорее всего именно из-за этого его результаты не нашли никакого отражения в итоговых документах съезда.

Но, может быть, слишком наивно отыскивать существенные исторические подробности в газетных сообщениях? Для получения более основательного ответа на интересующий нас вопрос о марксистской борьбе на первом съезде перелистаем страницы работы П.О. Эфрусси [141].

Характерно, что Н.А. Рыбников в статье, посвященной советской историографии психологии, не мог обойти вниманием эту брошюру П.О. Эфрусси (спустя 20 лет после ее публикации!), отмечая, что при характеристике борьбы против идеалистической психологии Челпанова «проф. Эфрусси, ученица Мюллера, определенно становится на сторону старой эмпирической психологии, подчеркивает отрицательные моменты тех взглядов, которые были высказаны сторонниками материалистического понимания психологии. Но позиция Корнилова и Блонского, несмотря на ряд ошибок, была прогрессивной, поскольку она позволяла вести борьбу с идеалистической психологией. Этой прогрессивной роли новых направлений в области психологии П.О. Эфрусси не поняла» [94, с. 41].О судьбе П.О. Эфрусси можно узнать, в частности, из работы А. Мальцевой [74, с. 219].

П.О. Эфрусси высоко оценивает прозвучавшие на съезде доклады и выступления Челпанова и сотрудников его института. Название брошюры – «Успехи психологии в России» – это оценка результатов деятельности прежде всего челпановской школы, за годы войн и революций, как подчеркивает автор, сумевшей не только выжить, но и прийти к съезду с новыми и интересными результатами. Тем показательнее на этом фоне последующие суждения П.О. Эфрусси о развернувшейся на съезде борьбе: «При таком несомненном росте психологии в России в обоих направлениях – теоретическом и прикладном – можно, казалось бы, со спокойной уверенностью ждать дальнейшего ее расцвета, т.е. усовершенствования методики, углубления проблем и расширения области практического использования ее результатов. Однако на съезде, главным образом в пленарных заседаниях, неожиданно с большой остротой выступала другая тенденция, направленная в сторону отрицания правомерности психологии в том виде, как она развивалась до сих пор. Наиболее острым вопросом, от разрешения которого зависит судьба психологии в России, оказался, как это ни странно, вопрос о методах психологии. Выяснению спорных вопросов служили следующие четыре доклада: Г.И. Челпанова «О предпосылках современной эмпирической психологии», В.М. Бехтерева «Субъективное или объективное изучение личности», К.Н. Корнилова «Психология и марксизм» и П.П. Блонского «Психология как наука о поведении» [141, с. 19-20].

О последнем докладе Эфрусси писала, что хотя он и не был, «по болезни докладчика, прочитан им на съезде, но содержание его стало известно членам съезда и цитировалось на нем по двум недавно опубликованным Блонским трудам: «Очерк научной психологии» и «Реформа науки», где тема доклада развита весьма подробно» [141, с. 20]. Трудно сказать, в какой мере статья П.П. Блонского, опубликованная позже [16], соответствует тексту доклада, с которым он хотел выступить на съезде.

П.О. Эфрусси весьма критически отзывается об аргументах и идеях К.Н. Корнилова, его упреках в адрес эмпирической психологии Г.И. Челпанова. Так, в связи с обсуждением психофизической проблемы П.О. Эфрусси пишет: «Стремление спешно объединить и связать в одно целое глубочайшую проблему взаимоотношения психического и физического мира с частными вопросами психологической терминологии и методики лишило авторов необходимой для научной работы объективности и привело к ряду крайне досадных ошибок и противоречий» [141, с. 22]. Не менее резко П.О. Эфрусси высказывается относительно того, как психологи-марксисты разрешали еще одну важную проблему: «Отстаивать объективный метод в психологии – значит ломиться в открытые двери, отказываться от неизбежного субъективного метода – значит отказываться от психологии» [141, с. 23].

Автор без каких-либо комментариев и оценок (которые, как мы понимаем, были излишни не только в силу их очевидности, но и по цензурным соображениям) констатирует, что П.П. Блонский и К.Н. Корнилов «кладут в основу психологии одно и то же философское мировоззрение и, что всего важнее, оба считают свою точку зрения не только научной, но и «единственно научной» и обязательной для каждого психолога» [141, с. 33].

Как и Г.И. Челпанов, П.О. Эфрусси объединяла Блонского, Корнилова и Бехтерева в одну группу из-за их редукционистского, как мы сказали бы сейчас, подхода к психике и психологии. Если при таком подходе можно говорить о психологии, то только как о какой– то странной, «сумеречной» психологии: «Как при ослабленном свете стираются различия в окраске предметов или как при рассматривании любого окрашенного предмета сквозь небольшое отверстие экрана получается полная редукция цветовых восприятий к одному виду так называемых плоскостных цветов, так можно создать и особую сумеречную психологию, в которой все многообразие душевных переживаний будет сведено к единому типу рефлекса. Такая полная редукция душевных явлений была бы, быть может, в известном смысле целесообразна, если бы понятие рефлекса представлялось определенным и ясным» [141, с. 34-35].

В заключительной части своей работы П.О. Эфрусси, в общем соглашаясь с мыслью о необходимости дальнейшего развития психологии, подчеркивает, что «при перестройке всего здания психологии нельзя разрушать ее фундамента. Необходимо считаться и с законами развития науки, и с психологией научного творчества. Реформа психологии, начинающая с разрушения всего ее костяка, с отрицания сразу и предмета ее, и рабочих гипотез, и испытанных методов, попытка строить новую психологию на пустопорожнем месте объективной психологии человека была бы равносильна ее самоупразднению» [141, с. 37]. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что П.О. Эфрусси здесь лишь из-за цензурных ограничений не упоминает о марксизме как о главном претенденте на роль фундамента «новой психологии».

Для получения еще более полного и «объемного» изображения интересующих нас событий есть смысл обратиться к работе А.Б. Залкинда, написанной с других идейных позиций [39]. О судьбе А.Б. Залкинда можно узнать из недавно появившихся публикаций [40], [139], [140], а также из его посмертной статьи по поводу своих «педологических извращений» и некролога, опубликованных в [38]. Точка зрения Залкинда для нас значима тем, что в ней выражается мнение непосредственного свидетеля и активного участника описываемых событий. Симпатии Залкинда были, безусловно, на стороне Корнилова и других реформаторов науки, ведь Залкинд сам принадлежал к их числу. И он сделал все возможное при изложении перипетий борьбы, чтобы придать научную и философскую значимость атаке психологов-марксистов на позиции Челпанова.

В начале заметки о работе первого психоневрологического съезда А.Б. Залкинд едко комментирует доклад Челпанова и в то же время высоко оценивает доклад Бехтерева. Затем автор переходит к изложению и оценке прозвучавших на съезде марксистских идей в области психологии. Процитируем это место полностью: «С боевым докладом «Марксизм и психология» [так в тексте. – С.Б.], явившемся, по мнению автора, попыткой марксистской атаки на метафизическую психологию, выступил на съезде К.Н. Корнилов. Заявив, что психология не может существовать без общеидеологических, т.е. философских предпосылок, Корнилов требует от всякого действительно ответственного ученого-психолога определенного философского кредо. Таким единственно научным общефилософским источником докладчик признает марксистскую концепцию диалектического материализма, материалистического монизма, охватывающую не только социологию, но и биологию и всю космологию. Всякий психолог, если он не кустарь, а ученый работник и если он не играет в стратегические прятки, должен твердо и отчетливо признать марксизм своим основным и общим вероисповеданием. Марксизм обязует: быть неумолимым панматериалистом, монистом и активистом (тут уже не «вещи в себе» и не до «делового параллелизма» Челпанова) в понимании мира и жизни. В частности, для психолога обязательно признание приоритета социального, т.е. классового сознания личности над индивидуальным его сознанием (так что аполитичной и психология не может оставаться, как бы этого не хотели «нейтралисты»-соглашатели). Выступавшие по докладу Корнилова не внесли ничего интересного. Челпанов молчал» [39, с. 72].

Это достаточно вольное изложение А.Б. Залкиндом основных идей Корнилова хорошо передает не столько содержание, сколько уровень и общую атмосферу борьбы на съезде. Отсюда нетрудно понять причины молчания Челпанова. Но для нас, пожалуй, наибольший интерес представляет заключительная часть заметки Залкинда, где автор, подводя итоги марксистской дискуссии на съезде, пишет: «Доклад Корнилова на съезде и все прочие выступления по вопросу об идеологической ревизии психологии приходится рассматривать как первичный, зародышевый этап марксистского штурма на последнюю твердыню мистицизма и метафизики. Конечно, нет оснований думать, что бой кончится скоро. Должного вооружения еще и у марксистов в этом вопросе нет. Занятый в боевой свой период социально-экономическими и политическими проблемами, лишь во второй стадии подойдя к общефилософским вопросам, марксизм только сейчас и только, конечно, в пролетарской России, преломляющей его в сегодняшнюю практику, может удосужиться заняться такой частной отраслью, как психология. Материала пока мало, единомыслия среди марксистов пока еще нет. Марксистская психология (если можно так выразиться) лишь начинает робко формироваться – важно, чтобы наши большие общемарксистские теоретики помогли этому сложному процессу» [39, с. 73].

Заканчивает заметку А.Б. Залкинд на оптимистической ноте, утверждая, что штурм и натиск марксизма «на последний оплот «научной» мистики медленно, быть может, не вполне организованно, но неуклонно и безостановочно развертывается» [39, с. 73].

Что можно сказать о нарисованной А.Б. Залкиндом картине марксистской борьбы на съезде? Как видим, во многом она противоречит оценкам, содержащимся в традиционной советской психологической историографии. Фактически (т.е. с точки зрения приведенных фактов) заметка Залкинда, как это ни парадоксально, содержит в себе намного более резкую критику марксистских идей Корнилова, чем работа П.О. Эфрусси.

В самом деле, хотя у Залкинда говорится о борьбе, о столкновении взглядов Челпанова и Корнилова, ни о какой победе одного и поражении другого нет ни слова.

Напротив, Залкинд указывает на слабость и неразработанность вопроса о марксистской психологии, объясняя это не только недоработками самих психологов: оказывается, «общемарксистские» (очевидно, имеются в виду партийные, большевистские) теоретики еще не начали (!) помогать процессу робкого (!) формирования марксистской, «если можно так выразиться» (!), психологии. Показательна и оценка Залкиндом перспектив этой борьбы: «нет оснований думать, что бой кончится скоро».

Сравнительный анализ результатов, полученных нами при изучении историографии вопроса и материалов, посвященных первому съезду, дает обильную пищу для размышлений. В целом можно сделать вывод, что та картина победоносной борьбы психологов– марксистов, которая имеется в нашей историографии, мало в чем совпадает с информацией о первом съезде, содержащейся в работах П.О. Эфрусси и А.Б. Залкинда и в газетах «Правда» и «Известия». Получается, что у историков не было фактических оснований говорить о победе К.Н. Корнилова и поражении Г.И. Челпанова, но тем не менее они говорили это. Почему?

В отечественной историографии можно обнаружить по крайней мере два критерия, свидетельствующие об успехе Корнилова. Однако при ближайшем рассмотрении и сопоставлении с историческими фактами оба они оказываются и логически, и эмпирически несостоятельными.

Первый критерий представляет собой первый логический круг: вначале постулируется, что взгляды Корнилова в споре с Челпановым были марксистскими (по крайней мере, в принципе, как программа, идея, лозунг), т.е. правильными, новыми, прогрессивными, научными и т.д., а взгляды Челпанова, наоборот, идеалистическими и потому антимарксистскими, устаревшими и реакционными; после этого утверждается, а затем иллюстрируется соответствующим образом подобранными фактами и цитатами, что именно поэтому Корнилов одержал победу. Исследование, таким образом, заканчивается, не успев начаться, потому, что все ясно с самого начала: Челпанов не мог не потерпеть поражение.

Второй критерий, позволяющий говорить о победе Корнилова, это … увольнение Челпанова и назначение на его место Корнилова! Так мы сталкиваемся со вторым логическим кругом: Корнилов сменил Челпанова, так как одержал победу в теоретическом споре, а победил он потому, что спор завершился его назначением на пост директора!

Таким образом, в работах советских авторов факт смены руководства не реконструируется и не исследуется в своей исторической конкретности и детальности.

Взятый в самом общем виде, он используется лишь для наглядного подтверждения априорно («сверху») заданной схемы, исходно содержащей в себе все необходимые выводы и оценки. Можно только посочувствовать нашим историкам психологии, вынужденным до недавнего времени укладывать упрямые факты (порой вопреки их смыслу и значению) в прокрустово ложе принципиальной схемы борьбы между материализмом и идеализмом с неизбежной победой первого над вторым.

И дело не только в том, что эта схема является по своему происхождению марксистской, философской, идеологизированной, внешней, насильно навязанной и т.д. Она уже давно вросла в ткань нашей психологии, стала ее органической частью. Дело даже не в том, что это – схема. Ведь в любом случае исследователь подходит к изучаемому явлению, вооруженный более или менее абстрактными аксиомами, гипотезами и принципами. Главное заключается, с нашей точки зрения, в том, что эта схема боится фактов, не выдерживает проверки фактами и начинает распадаться прямо на глазах под воздействием фактов. С формулировкой и обоснованием задачи по преодолению традиционных для отечественной историографии принципов оценки можно ознакомиться в работе А.А. Никольской [76].

Итак, почему же был уволен Г.И. Челпанов? Предпринятое нами изучение этого вопроса показывает, что если между теоретической борьбой и «оргвыводами» из нее существует какая-либо связь, то это связь вовсе не прямая, а обратная: Челпанов был уволен потому, что он не проиграл спор с Корниловым.

Дело здесь заключается еще и в том, чтобы знать, что тогда понималось под марксизмом и что значило в то время быть и называться марксистом. Для того чтобы понять, почему Корнилова можно было считать стопроцентным марксистом, а Челпанова – идеалистом, метафизиком и антимарксистом, нам требуется выйти за пределы философии, психологии и науки вообще. Следует исходить из того, что внедрение марксизма в психологию являлось лишь частью глобального процесса формирования новой государственной идеологии и проникновения ее под флагом марксизма во все сферы общества, в том числе и в науку. Руководила этим процессом партия большевиков, исходя из задач, поставленных в своих программных документах.

В частности, в программе ВКП(б), принятой в 1919 году, среди необходимых мероприятий в области народного просвещения намечались следующие: «Подготовление новых кадров работников просвещения, проникнутых идеями коммунизма … Привлечение к преподавательской деятельности в высшей школе всех, могущих там учить; устранение всех и всяческих преград между свежими научными силами и кафедрой» [65, с. 82]. Более конкретно и откровенно задачи партии в области высшей школы раскрываются в книге Н.И. Бухарина и Е.А. Преображенского «Азбука коммунизма …», написанной в том же 1919 году: «В настоящий момент можно уже с полной определенностью утверждать, что наши университеты с их теперешней профессурой представляют из себя отжившие институты. Они продолжают доучивать молодежь, проходившую буржуазные средние школы в старом духе. Пока эти университеты можно реформировать, обновив профессорский состав людьми, которые, быть может, не удовлетворяют цензу «докторов буржуазного общества», но с успехом могут провести полную революцию в преподавании общественных наук и лишить буржуазную науку своего последнего убежища» [24, с. 177-178].

Это означает, что независимо от фактического исхода дискуссии и даже независимо от самого факта дискуссии Корнилов, «проникнутый идеями коммунизма» (и в этом смысле – подлинный марксист), априорно, «по определению» оказывался (точнее, объявлялся) победителем в споре с Челпановым – представителем «буржуазной науки» – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вопрос об увольнении Челпанова настоятельно требует своего дальнейшего всестороннего изучения. Тщательный текстологический анализ уже известных работ и привлечение новых архивных данных позволит глубоко разобраться в том, почему и как был уволен Челпанов, какую роль в этом сыграл Корнилов, каковы были личные и деловые взаимоотношения Корнилова и Челпанова, в чем состояла связь внутреннего (теоретического, предметно-логического) и внешнего (социального) аспектов дискуссии, какова была реакция научного сообщества и партийно– государственного, идеологического аппарата на борьбу между Корниловым и Челпановым и т.д. Или, может быть, Корнилову удалось сокрушить своего противника в ходе «полемики в печати»? Об этом пойдет речь в следующих главах нашей работы.

В целом, как мы убедились, проблема заключается не только в наличии нужных фактов, не только в доступности необходимых первоисточников. Надеемся, нам удалось наглядно продемонстрировать на конкретном примере, насколько важно для исследователя истории науки подходить к фактам, руководствуясь чисто научными (не боящимися проверки) принципами, методами, гипотезами и теориями и не чувствуя при этом как над собой, так и в себе давления со стороны какой бы то ни было непоколебимой в своих претензиях на абсолютную истинность догмы.