Глава 2. О важности стимулов:
как спасти голову, лишившись носа (если вы — черный носорог)

Черные носороги — один из видов, которым грозит уничтожение. По Южной Африке сейчас бродит менее 2,5 тыс. черных носорогов, а в 1970 г. их насчитывалось около 65 тыс. Это экологическая катастрофа, происходящая у нас на глазах. В то же время на примере этой ситуации фундаментальная экономика может поведать нам, почему эти животные попали в такую беду, и, возможно, даже подсказать, что мы можем сделать для разрешения проблемы.

Почему люди убивают черных носорогов? По той же самой причине, по которой торгуют наркотиками или мошенничают при уплате налогов. Потому что могут сорвать большой куш при сравнительно небольшом риске попасться. Во многих азиатских странах рог черного носорога считают мощным возбуждающим средством и столь же мощным средством, сбивающим высокую температуру. К тому же из него делают рукояти традиционных йеменских кинжалов. В результате за один-единственный рог носорога на черном рынке можно выручить 30 тыс. дол., что для стран, где доход на душу населения составляет около 1000 дол. в год и к тому же снижается, является суммой, достойной человека королевской крови. Другими словами, с точки зрения обнищавшего населения Южной Африки мертвый черный носорог стоит гораздо больше, чем носорог живой.

Печально, но это один из тех рынков, которые по природе своей лишены механизма автоматической корректировки. В отличие от автомобилей или персональных компьютеров, компании не могут производить новых носорогов, видя, что их предложение падает. В данном случае налицо противоположная тенденция: чем меньше черных носорогов, тем выше цена на их рога на черном рынке, что еще больше побуждает браконьеров к уничтожению оставшихся животных. Это порочный круг. Ситуацию усугубляет еще и то, что большинство черных носорогов находятся в общинной, а не в частной собственности (обстоятельство, связанное со многими экологическими проблемами). Возможно, это звучит замечательно, но на самом деле скорее порождает проблемы охраны окружающей среды, чем решает их. Представьте, что все черные носороги оказались в руках одного алчного землевладельца, который без всяких угрызений совести готов превратить их рога в рукоятки йеменских кинжалов. У него и мысли нет об охране окружающей среды. Он настолько ограниченный, настолько эгоистичный человек, что порой бьет своего пса только потому, что получает от этого удовольствие. Допустило бы это чудовище сокращение поголовья принадлежащих ему носорогов с 65 до 2,5 тыс. за 30 лет? Да никогда. Он стал бы разводить носорогов и защищать их, чтобы у него всегда был большой запас рогов, которые можно было бы выбрасывать на рынок. То есть он вел бы себя, в общем, так же, как ведут себя обыкновенные скотоводы. Такое поведение не имеет ничего общего с альтруизмом; оно всецело связано со стремлением максимизировать стоимость редкого ресурса.

Общинная собственность, в свою очередь, создает ряд уникальных проблем. Прежде всего, крестьяне, живущие рядом с этими величественными животными, обычно не извлекают из этого соседства ни малейшей пользы. Напротив, крупные животные вроде носорогов и слонов могут нанести огромный ущерб посевам. Поставьте себя на место этих крестьян. Вообразите, что африканцы вдруг остро заинтересовались будущим североамериканских коричневых крыс и что центральным пунктом стратегии их сохранения стало требование разрешить этим тварям жить и питаться у вас дома. Далее представьте, что появился браконьер и предложил вам деньги за то, что вы покажете ему, где у вас в подвале гнездятся эти крысы. М-да… Правда, миллионы людей во всем мире заинтересованы в сохранении видов, подобных черным носорогам или горным гориллам. Но это лишь часть проблемы. Легко быть «вольным наездником» и оставлять выполнение работы кому-нибудь другому (человеку или организации). Кстати, сколько денег и времени вы пожертвовали на сохранение исчезающих видов в прошлом году?

Компании, организующие туры и сафари и получающие огромные деньги за то, что показывают богатым туристам редких животных в естественных условиях, сталкиваются с аналогичной проблемой «бесплатных пользователей». Если одна туристическая компания вкладывает в охрану природы большие деньги, то другие занимающиеся тем же бизнесом фирмы, не делая таких инвестиций, все равно получают пользу, которую приносят спасенные благодаря инвестициям в охрану природы носороги. Таким образом, компания, которая тратит деньги на сохранение природной среды, на рынке фактически терпит убытки, обусловленные тем, что ее издержки выше, чем издержки фирм, которые не делают инвестиций в охрану природы. Для того чтобы окупить расходы на сохранение дикой природы, фирмы, несущие их, должны повышать цены на организуемые ими туры (или же им придется смириться с меньшей нормой прибыли). Очевидно, что в данном случае определенную роль должно сыграть правительство. Но государства в Африке южнее Сахары либо бедны, либо, что хуже всего, коррумпированы и дисфункциональны. Единственной стороной, имеющей явный и мощный побудительный мотив к своей деятельности, оказывается браконьер, который, выслеживая и убивая носорогов, а затем отпиливая их рога, извлекает поистине царские доходы.

Все это весьма плачевно. Но экономика также предлагает, по меньшей мере, понимание того, как спасти черных носорогов и другие исчезающие виды животных. Эффективная стратегия сохранения дикой природы должна надлежащим образом учитывать и активизировать побудительные мотивы людей, живущих в местах обитания черных носорогов. Перевод: дайте местным жителям определенную причину желать, чтобы животные оставались в живых. Это — исходная посылка культивирования индустрии экотуризма. Если туристы готовы платить огромные деньги за то, чтобы увидеть и сфотографировать черных носорогов в естественной среде их обитания и, что еще более важно, если местные жители каким-то образом получают долю доходов от такого туризма, то у местного населения появляется существенный стимул к сохранению этих животных. Эта стратегия была успешно применена в странах, подобных Коста-Рике, которая сохранила свои влажные тропические леса и другие чудеса природы, превратив более 25 % территории в национальные парки. В настоящее время туризм здесь ежегодно приносит свыше 1 млрд дол. дохода, что составляет 11 % национального дохода этой страны .

Печально, но подобная стратегия в настоящее время не коснулась пока горных горилл — еще одного вида, находящегося под угрозой полного исчезновения и ставшего знаменитым благодаря Дайан Фосси, автора книги «Gorillas in the Mist» («Гориллы в тумане»). По оценкам, в густых джунглях Восточной Африки осталось всего лишь 620 горных горилл. Но страны, образующие этот регион, — Уганда, Руанда, Бурунди и Конго — ввергнуты в череду гражданских войн, которые уничтожили туристическую отрасль. В прошлом местные жители сохраняли среду обитания горилл не потому, что питали какое-то особенное почтение к этим животным, а потому, что получали от туристов больше денег, чем от вырубки лесов, составляющих естественную среду обитания горилл. Один из местных жителей сказал журналисту «New York Times»: «[Гориллы] важны, когда они привлекают туристов. А если они не привлекают туристов, в них нет никакой пользы. Если туристы не едут сюда, то мы попытаем счастья в лесу. Прежде мы были хорошими лесорубами» .

Тем временем должностные лица, занимающиеся охраной окружающей среды, экспериментируют с другой идеей, которая настолько фундаментальна, насколько может быть фундаментальна экономика. Черных носорогов уничтожают потому, что их рога приносят сказочный доход. А если у носорога нет рога, то, надо полагать, нет и причины для его истребления. Итак, некоторые чиновники от экологии предложили отлавливать черных носорогов, спиливать им рога и затем отпускать животных на свободу. Носороги стали менее защищенными от некоторых хищников, но теперь вероятность того, что на них будет охотиться человек, их самый смертельный враг, сократилась. Оказалась ли эта стратегия эффективной? Факты противоречивы. В некоторых случаях браконьеры продолжают охотиться на безрогих носорогов по разным причинам. Убийство безрогих животных, например, избавляет браконьеров от необходимости снова тратить время на выслеживание тех же самых животных. Кроме того, какие-то деньги можно выручить даже за основание рога. Грустно говорить об этом, но мертвые носороги, даже без рогов, увеличивают угрозу исчезновения этого вида, что резко повышает стоимость имеющихся запасов носорожьего рога.

Все эти стратегии пренебрегают спросом, который является другой стороной базисного уравнения рыночной экономики. Следует ли допускать торговлю товарами, изготовление которых связано с уничтожением исчезающих видов? Большинство ответит: нет, не следует. Юридический запрет на производство кинжалов с рукоятками из рога носорога в странах, подобных США, снижает общий спрос на них, что уменьшает и побуждения, провоцирующие браконьеров охотиться на этих животных. В то же время существует и противоположное мнение, которое не лишено резона. Некоторые должностные лица, занимающиеся сохранением окружающей среды, утверждают, что продажа ограниченного, законно накопленного количества носорожьих рогов (или слоновой кости, если говорить о слонах) могла бы иметь два благотворных эффекта. Во-первых, это позволило бы испытывающим материальные трудности правительствам собрать средства для борьбы с браконьерами. Во-вторых, снизило бы рыночные цены на те же товары, добытые незаконным путем, и тем самым уменьшило бы стимул к охоте на представителей исчезающих видов.

Как и в любом сложном политическом вопросе, в данном случае точного ответа нет, но есть определенные подходы к решению проблемы, и эти подходы плодотворнее других. Суть их состоит в том, что защита черного носорога имеет по меньшей мере такое же отношение к экономике, какое она имеет к биологической науке. Нам известно, как размножаются черные носороги, чем они питаются и где живут. Теперь нам необходимо вычислить, как заставить людей прекратить отстрел этих животных. А решение этой задачи требует понимания того, как ведут себя не черные носороги, а люди.

Стимулы важны. Когда мы получаем процент от суммы сделки, то работаем интенсивнее. Если цены на бензин ползут вверх, мы меньше ездим на машинах. Поскольку моя трехлетняя дочка по опыту знает, что получит конфетку, если будет реветь, пока я разговариваю по телефону, она будет плакать как раз тогда, когда я разговариваю по телефону. Вот один из выводов, сделанных Адамом Смитом в книге «The Wealth of Nations» («Исследование о природе и причинах богатства народов»): «Мы ожидаем обеда не от милости мясника, пивовара или пекаря, но от их заботы об их собственных интересах». Билл Гейтс бросил Гарвард не для того, чтобы вступить в Корпус мира, а для того, чтобы основать Microsoft — компанию, которая сделала его одним из богатейших людей мира и положила начало революции, связанной с использованием персональных компьютеров, что улучшило и нашу жизнь. Личная выгода заставляет Землю вращаться. Этот вывод настолько самоочевиден, что кажется наивным. И все же им, как правило, пренебрегают. Старый лозунг «От каждого по способностям — каждому по потребностям» стал притчей во языцех, но, будучи положен в основу экономической системы, он вызвал всевозможные бедствия — от неэффективности до массового голода. В любой системе, которая не опирается на рынки, личные мотивы обычно разведены с производительностью: компании и рабочие не получают вознаграждения за внедрение новшеств и интенсивный труд; впрочем, их не наказывают и за леность и неэффективность.

До какой степени может дойти эта неэффективность? Экономисты считают, что к моменту падения Берлинской стены некоторые автомобилестроительные заводы ГДР фактически уничтожали стоимость. Так как процесс производства автомобилей на этих заводах был невероятно неэффективным, а конечный продукт производства был весьма убогим, заводы выпускали автомобили, стоимость которых была меньше стоимости ресурсов, затраченных на их выпуск. В сущности, они брали вполне качественную сталь и превращали ее в металлолом! Неэффективность подобного рода может существовать и в странах, номинально считающихся капиталистическими. В таких странах, например в Индии, государство владеет и управляет крупными секторами экономики. К 1991 г. Hindustan Fertilizer Corporation существовала и действовала 12 лет . Ежедневно 1200 работников приходили на работу в эту корпорацию — официально с целью производить удобрения. Была лишь одна маленькая неувязочка. Этот завод никогда не производил никаких удобрений на продажу. Никаких. Правительственные чиновники управляли заводом, используя средства из госбюджета. Установленное на этом предприятии оборудование никогда не работало должным образом. Тем не менее 1200 рабочих ежедневно являлись на работу, а государство продолжало платить им заработную плату. В целом это предприятие представляло собой некую индустриальную шараду. Оно влачило существование потому, что не было механизма, который заставил бы закрыть его. Когда государство финансирует предприятие, нет никакой нужды в производстве какой-то продукции и в ее продаже по цене выше себестоимости.

Эти примеры, каждый в своем роде, кажутся забавными, но ничего забавного в них нет. В настоящий момент в экономике Северной Кореи царит такая неразбериха, что страна не в состоянии прокормить себя или произвести что-либо ценное для получения достаточного объема продовольствия путем обмена с внешним миром. В результате продолжающийся голод уже унес жизни примерно 2 млн человек и сделал 60 % северокорейских детей дистрофиками. Журналисты описывают голодающих, которые едят траву и ползают по железнодорожным путям в поисках кусков угля, вывалившихся из проходящих поездов.

Вершители американской политики, как правило, пренебрегают важностью побудительных мотивов. Причина хронического дефицита электроэнергии в Калифорнии достаточно проста: спрос на электричество превышает его предложение. Однако политики с самого начала отказались от меры, которая должна быть частью любого решения проблемы. Они не допустили роста цен на электричество. Потребителей электроэнергии призвали к ее экономии, не сопроводив сей призыв никакими материальными стимулами к этому. Печальная реальность состоит в том, что кошелек сильнее сознания. Одно дело — испытывать смутное чувство вины при включении термостата, и другое дело, когда имеешь твердую уверенность в том, что включение термостата обойдется в лишние 200 дол. в месяц. (Я сохранил детские и очень живые воспоминания об отце, который был не больно-то склонен к охране окружающей среды, но мог выжать монетку из любого камня: вот он бродит по дому и закрывает двери чуланов, говоря нам, что ему не платят за проветривание наших чуланов.) При любом рассчитанном на длительную перспективу решении энергетической проблемы в Калифорнии цена на электроэнергию должна отражать ее нехватку.

Между тем государственную систему образования в США можно сравнить скорее с Северной Кореей, нежели с Силиконовой долиной. Не буду вступать в дискуссию о школьных талонах на обеды, но мне хотелось бы обсудить с читателями один поразительный феномен, который имеет отношение к стимулам в образовании. Об этом явлении я написал материал для журнала «The Economist» . Заработки американских учителей никоим образом не связаны с эффективностью их работы; профсоюзы учителей последовательно выступают против любых форм оплаты по заслугам. Вместо этого заработки учителей почти во всех округах государственной системы образования в стране рассчитываются по жесткой формуле, учитывающей длительность работы в школе — факторов, которые, как выяснили исследователи, не имеют особого отношения к эффективности преподавательской деятельности. Эта единообразная шкала оплаты создает комплекс стимулов, которые экономисты называют «отбором по отрицательным признакам». Поскольку самые одаренные учителя с большой вероятностью могут успешно трудиться и в иных качествах, у них есть сильные побудительные мотивы уйти из школы и перейти на работу, где заработная плата более тесно связана с производительностью. У менее талантливых учителей действуют побуждения прямо противоположного свойства.

Теория интересна, данные поразительны. Наиболее яркие, наиболее одаренные, по результатам тестов, личности, как правило, избегают профессии школьного учителя. Вероятность того, что самые способные студенты выберут педагогику главной дисциплиной в колледже, минимальна. Вероятность того, что самые способные из выбравших педагогику в качестве главной дисциплины станут учителями, также невелика. А среди тех, кто становится школьным учителем, люди, имеющие самые высокие баллы по результатам тестов, скорее всего, уйдут из школы. Ничто из этих данных не доказывает того, что американским учителям платят соответственно их вкладу. Многим из них, особенно тем одаренным людям, которые остаются работать учителями, потому что любят эту профессию, платят недостаточно. Главная проблема остается: любая система, при которой всем учителям платят одинаково, дает наиболее талантливым из них сильный стимул к поиску другой работы.

Люди — сложные существа, готовые и способные делать все что угодно для того, чтобы повысить свое материальное благосостояние настолько, насколько это возможно. Иногда предсказать, как будут разворачиваться события, легко, иногда — чрезвычайно сложно. Экономисты нередко говорят об «искаженных стимулах», т. е. о стимулах, которые могут быть созданы непреднамеренно, случайно, тогда, когда мы намереваемся достичь какого-то совершенно иного результата. В политических кругах это явление иногда называют «непреднамеренными последствиями». Рассмотрим исполненное благих намерений требование, чтобы всех младенцев и маленьких детей при перелетах пристегивали к детским автомобильным сиденьям, устанавливаемым на пассажирских креслах. Джейн Гарви, возглавлявшая в администрации Клинтона Федеральное управление гражданской авиации, на конференции по безопасности авиаперевозок заявила, что подчиненное ей ведомство обязалось «обеспечить детям тот же уровень безопасности в самолетах, каким пользуются взрослые». Джеймс Холл, бывший в то время председателем Национального совета по безопасности на транспорте, сетовал, что перед взлетом багаж крепят, тогда как «самый драгоценный груз взлетающего самолета — младенцы и детишки — остается незакрепленным» . Гарви и Холл привели несколько случаев, когда дети могли бы остаться в живых при авиакатастрофах, будь они пристегнуты. Таким образом, требование установить в самолетах автомобильные сиденья для детей Должно было предотвратить травмы и спасти жизни детей.

Так ли это? Для того чтобы использовать автомобильное кресло, семья, путешествующая с малым ребенком, должна купить еще одно место в самолете, что резко увеличивает стоимость авиапутеществия. Авиакомпании теперь не дают существенных скидок на детей. Место есть место, и оно, вероятно, обойдется в несколько сотен долларов. В результате некоторые семьи предпочтут воспользоваться не самолетом, а машиной. Но путешествия на машинах, даже со специальными детскими сиденьями, гораздо опаснее авиапутешествий. В итоге требование установить автомобильные сиденья для детей в самолетах может привести к увеличению количества травм и смертей среди детей (да и взрослых), а не к их сокращению.

Рассмотрим еще один пример того, как добрые намерения приводят к скверным результатам, потому что люди, руководствующиеся благими намерениями, не вполне учли побудительные мотивы других людей, которые порождают их решения. Мехико — один из наиболее страдающих от загрязнения окружающей среды городов мира; окружающие этот город горы и вулканы как ловушка задерживают грязный воздух, представляющий собой, по описанию «New York Times», «серовато-желтую взвесь загрязняющих веществ» . Начиная примерно с 1990 г. мексиканское правительство развернуло программу борьбы с этим загрязнением, вызванным в основном выхлопами из двигателей автотранспорта. Новый закон требовал, чтобы все автомобили один день в неделю не выезжали на улицы (например, на машинах с определенными номерами нельзя было ездить по вторникам). Логика этого плана была однозначна: чем меньше машин на дорогах, тем меньше загрязнение воздуха.

Что же случилось в действительности? Как и следовало ожидать, неудобство, вызванное ограничением дней, когда можно пользоваться автомобилем, многим пришлось не по вкусу. Владельцы автомобилей отреагировали на этот запрет так, как могли бы предсказать аналитики, но не сделали этого. Семьи, которые могли позволить себе второй автомобиль, купили его или же просто, купив новый автомобиль, не стали избавляться от старого, так что теперь у них всегда был хотя бы один автомобиль для поездок в любой из дней. Для состояния воздушной среды такая политика оказалась хуже отсутствия всякой политики, поскольку доля старых автомобилей на дорогах возросла, а двигатели старых машин выбрасывают больше токсичных веществ. Истинным результатом этого политического решения стало появление на дорогах не меньшего, а большего количества старых, загрязняющих воздух машин. Проведенное в 1995 г. исследование показало, что совокупное потребление бензина возросло. Позднее от этой программы отказались в пользу обязательной проверки машин на выхлопы .

Верно ли, что в частном секторе побудительные мотивы чудесным образом автоматически уравновешивают друг друга так, что от этого всем становится лучше? Пожалуй, не совсем. Корпоративная Америка в целом представляет собой сточную яму, в которой бурлят разнонаправленные, не скоординированные друг с другом стимулы. Доводилось ли вам когда-либо видеть у касс ресторанов быстрого питания тот или иной вариант плаката со словами: «Если вам не дали чек, ваша еда не оплачена. Пожалуйста, вызовите менеджера»? Неужели сеть ресторанов Burger King кровно заинтересована в том, чтобы вручить вам чек ради полноты вашей семейной бухгалтерии? Разумеется, нет. В Burger King хотят избавиться от воровства собственных служащих. А единственно возможным и безопасным способом воровства у служащих ресторанов Burger King является получение оплаты без регистрации этой операции на кассовом аппарате. Другими словами, служащий продает вам бургер и жареный картофель, но не выбивает чек и прикарманивает полученные от вас деньги. Эту ситуацию экономисты называют «проблемой хозяина и агента». Хозяин (Burger King) нанимает агента (кассира), у которого есть мотив к совершению множества поступков, которые необязательно наилучшим образом соответствуют интересам компании. Burger King может либо потратить массу времени и денег на слежку за своими работниками, либо стимулировать посетителей к выполнению этой работы для компании. Данный маленький плакат возле кассы — хитроумная уловка управляющих.

Проблема хозяина и агента в верхних эшелонах корпоративной Америки так же важна, как и на самом нижнем ее уровне, в значительной мере потому, что агенты, управляющие крупнейшими американскими корпорациями (главные администраторы и Другие топ-менеджеры), необязательно являются одновременно и собственниками управляемых ими компаний (акционерами), я — держатель акций компании Starbucks, но не знаю даже имени директора этой компании. Как я могу быть уверенным в том, что он (она) действует в моих лучших интересах? Действительно, есть множество примеров, заставляющих предполагать, что управляющие корпорациями не отличаются от кассиров из ресторанов Burger King: у них есть определенные побудительные мотивы, которые не всегда соответствуют интересам управляемых ими компаний. Они могут, фигурально выражаясь, запускать руку в кассу, обзаводясь личными реактивными самолетами и карточками членов загородных клубов. Или же они могут принимать стратегические решения, которые принесут выгоду не акционерам, а им. Например, тот факт, что две трети слияний корпораций не увеличивают стоимость вновь образованных компаний, а треть слияний делает акционеров беднее, вызывает шок. Почему очень умные управляющие столь часто совершают поступки, в которых, по-видимому, нет особого экономического смысла?

Как утверждают экономисты, ответ отчасти заключается в том, что, даже если акционеры несут убытки от слияний, управляющие высшего звена извлекают из слияний выгоды. Топ-менеджер, разработавший план сложной корпоративной сделки и реализовавший этот план, привлекает к себе внимание. В результате сделки он становится управляющим более крупной компании, его престиж возрастает, даже если у возникшей в результате слияния корпорации прибыль меньше, чем совокупная прибыль составивших ее компаний до слияния. В крупных компаниях просторные офисы, высокая зарплата и большие самолеты. В то же время некоторые слияния и поглощения совершенно оправданны в стратегическом плане. Могу ли я, будучи неинформированным акционером, даже имеющим большой пакет акций компании, заметить разницу? Если я не знаю даже имени главного администратора Starbucks, то как я могу быть уверенным в том, что она (он) большую часть дня не гоняется за хорошенькими секретарями по офису? Черт побери, это потруднее, чем быть менеджером ресторана Burger King.

В последние годы появился ответ на вопрос о недобросовестности менеджеров высшего звена: использование опционов на приобретение акций в качестве инструмента вознаграждения управляющих. Это рассчитанный на менеджеров высшего уровня эквивалент плаката возле кассы ресторана Burger King с обращенным к вам вопросом, получили ли вы чек. Большинство американских управляющих высшего звена и другие важные функционеры теперь получают крупную часть своего вознаграждения в форме опционов на покупку акций. Эти опционы позволяют лицу, получившему их, в будущем приобретать акции компании по определенной, заранее установленной цене, скажем по 10 дол. за акцию. Если у компании высокие прибыли и цена на ее акции растет и достигает, допустим, 57 дол. за штуку, то такие опционы очень выгодны (хорошо иметь возможность купить какой-нибудь товар за 10 дол., когда на открытом рынке этот товар продают по 57 дол.). В то же время если цена на акции компании падает до 7 дол., опционы на покупку этих акций ничего не стоят. Нет смысла покупать товар за 10 дол., если можно выйти на открытый рынок и купить этот товар на 3 дол. дешевле. Суть данной компенсационной схемы заключается в приведении мотивов управляющих высшего уровня в соответствие с интересами акционеров. Если цена на акции растет, управляющий высшего звена богатеет, но при этом богатеют и акционеры компании. Эта стратегия несовершенна: хитрые директоры найдут способы злоупотребления игрой в опционы (точно так же, как и кассиры могут найти новые способы кражи денег). Но в целом стратегия здравая. Учитывая, что я не знаю имени директора Starbucks, я очень надеюсь на то, что у него или у нее есть изрядный пакет опционов.

Та же стратегия хорошо мотивирует членов советов директоров — людей, избранных акционерами для управления открытыми акционерными компаниями. Исследование, проведенное консалтинговой фирмой McKinsey & Company, показало, что столь простой прием, как избрание в совет директоров людей, имеющих крупные пакеты акций компании, существенно повышает эффективность деятельности компании . McKinsey установила, что в 1987 г. компании, директоры которых имели в собственности «ощутимые пакеты акций» возглавляемых ими компаний, в течение предшествующего десятилетия работали гораздо лучше, чем компании, директоры которых не имели таких пакетов. Когда McKinsey рассмотрела по отдельности фирмы, которые в своих отраслях работали намного лучше, чем другие, обнаружилось, что в компаниях-лидерах средний размер пакетов акций, принадлежащих директорам, которые не работали в компаниях, был в пять раз больше среднего размера пакетов акций, находившихся в собственности директоров отстающих фирм, которые не работали в руководимых ими компаниях.

Чтобы столкнуться с проблемами хозяина и агента, не надо быть титаном корпоративного бизнеса. В жизни много ситуаций, в которых мы вынуждены нанимать людей, побудительные мотивы которых подобны, но не тождественны нашим собственным мотивам, — и различие между «подобным» и «тождественным» может быть огромным. Возьмем агентов, занимающихся недвижимостью, — эту особую породу мерзавцев, которые должны печься о ваших интересах, но могут этого и не делать, независимо от того, покупаете ли вы недвижимость или продаете ее. Посмотрим сначала на дело с точки зрения приобретения недвижимости. Агент почтительно показывает вам множество домов, и в конце концов вы находите именно то, что нужно. Пока все идет хорошо. Но теперь наступает момент торга с продавцом по поводу цены покупки. В этих торгах агент зачастую выступает в роли вашего главного советчика. Но труды агента по недвижимости будут оплачены процентом от окончательной цены покупки. Чем больше вы заплатите, тем больше денег получит ваш агент и тем меньше времени займет весь процесс согласования цены.

Если посмотреть на дело со стороны продавца, то и здесь есть проблемы, хотя и более тонкого характера. Чем выше цена, которую вы получаете за ваш дом, тем больше денег получит ваш агент. Это нормально. Но ваши побудительные мотивы все еще не вполне скоординированы друг с другом. Предположим, вы продаете дом, который стоит примерно 300 тыс. дол. Ваш агент может определить его стоимость в 280 тыс. дол. и продать его за 20 минут. Или же агент может назначить ему цену в 320 тыс. дол. и дожидаться покупателя, которому действительно нравится район, где находится ваш дом. Выгода, которая зависит от определения цены агентом, велика. Она равна 40 тыс. дол. Но ваш агент по недвижимости может смотреть на дело иначе. Установление высокой цены приведет к тому, что ему придется долгие недели показывать дом потенциальным покупателям, открывать им двери, да к тому же и выпекать печенье для того, чтобы в доме хорошо пахло. Другими словами, работы не оберешься. Предположим, комиссионные агента равны 3 % от суммы сделки. Если это так, то ваш агент может получить 8400 дол., не делая практически ничего, или 9600 дол. за многие недели труда. Какой вариант предпочли бы вы? Самым важным мотивом вашего агента, выступает ли он от имени продавца или от имени покупателя, является стремление совершить саму сделку, независимо от того, выгодна для вас цена сделки или нет.

Экономика учит нас, как находить правильную мотивацию. По словам Гордона Гекко из «Wall Street», жадность — это хорошо, так сделайте же так, чтобы она работала на вас. Впрочем, м-р Гекко не вполне прав. Жадность не всегда благо, даже для очень своекорыстных людей. И верно, некоторые из самых интересных проблем экономики связаны с ситуациями, в которых рационально мыслящие и действующие в собственных интересах люди совершают поступки, причиняющие им ущерб. Между тем их поведение совершенно логично.

Классический пример подобной ситуации — «дилемма заключенного», немного надуманная, но весьма иллюстративная модель человеческого поведения. В сущности, это история двух людей, арестованных по подозрению в совершении убийства. Их сразу же изолировали друг от друга, чтобы лишить возможности общаться между собой. Доказательства их виновности не слишком веские, и полиция добивается от них признания. Собственно говоря, власти готовы пойти на сделку, если один из подозреваемых «заложит» другого и представит его в качестве инициатора преступного замысла.

Если ни один из арестованных не сделает признания, полиция обвинит их обоих в незаконном ношении оружия, что означает приговор к пяти годам тюремного заключения. Если признаются оба, то каждый получит по 25 лет тюрьмы за убийство. Если один «заложит» другого, то первый как сообщник отделается легким приговором — три года тюремного заключения, тогда как другой получит пожизненное заключение. Что же происходит?

Для обоих лучше всего молчать и ни в чем не сознаваться. Однако они поступают иначе. Каждый из них начинает думать… Арестованный А рассчитывает, что, если его сообщник будет молчать, он, А, сможет отделаться тремя годами тюрьмы, «заложив» своего подельника. И тут до него доходит: его сообщник почти наверняка рассуждает точно так же. В таком случае лучше сделать признание и тем самым избежать того, что ответственность за преступление будет взвалена только на него. И верно, для него лучшая стратегия состоит в том, чтобы признаться независимо от того, что сделает сообщник. Дав признательные показания, А либо отделается тремя годами тюрьмы (в случае, если его сообщник будет держать язык за зубами), либо избежит пожизненного заключения (в случае, если сообщник заговорит).

Разумеется, у арестованного Б те же самые побудительные мотивы. В итоге оба сознаются в совершении убийства — и получают по 25 лет тюрьмы, хотя могли бы отделаться пятью годами заключения. Обратите внимание: ни один из них не совершает никаких иррациональных поступков.

Особенностью этой модели является то, что она позволяет глубоко понять реальные ситуации, в которых необузданное своекорыстие приводит к очень плохим результатам. Это замечание применимо, в частности, к способам эксплуатации общих для многих людей возобновляемых природных ресурсов вроде запасов рыбы. Например, если вести промысел атлантической меч-рыбы разумно, ограничивая количество добытой в каждом сезоне рыбы, популяция ее будет стабильной или даже увеличится, что даст рыбакам источник дополнительных доходов. Однако у мировых запасов меч-рыбы нет собственника, что затрудняет контроль над тем, кто и сколько ее выловил. В результате независимые друг от друга рыбаки начинают действовать в сущности так же, как находящиеся под следствием арестованные в приведенном выше примере. Они могут либо ограничить свои уловы ради сохранения запасов меч-рыбы, либо добывать ее как можно больше. Что же происходит?

А происходит именно то, что предсказывает «дилемма заключенного»: рыбаки недостаточно доверяют друг другу, чтобы скоординировать свои усилия для достижения результата, который был бы выгоден им всем. Рыбак из Род-Айленда Джон Сорлиен поведал «New York Times» историю о сокращении запасов рыбы: «Теперь мой единственный побудительный мотив — выйти в море и добыть столько рыбы, сколько я смогу. У меня нет стимула к сохранению рыбных запасов, ибо любую рыбу, которую не выловлю я, выловит другой рыбак» . Так промысловики подчистую уничтожают мировые запасы тунца, трески, меч-рыбы и омаров. Между тем политики часто усугубляют ситуацию, оказывая рыбакам, испытывающим трудности, материальную помощь в виде разнообразных субсидий. Такая помощь просто сохраняет создавшееся положение, ибо без нее некоторые рыбаки могли бы заняться другим промыслом.

Иногда людей надо спасать от них же самих. Хорошим примером этого может служить живущая промыслом омаров община Порт-Линкольна на южном побережье Австралии. В 1960-х годах община установила лимит на количество ловушек, которые можно было устанавливать в море, и затем продала лицензии на использование этих ловушек. С тех пор любой человек, пожелавший заняться промыслом омаров, мог сделать это, только купив лицензию у другого промысловика. Этот лимит на совокупный объем добычи позволил популяции омаров увеличиться. Забавно, но ловцы омаров из Порт-Линкольна зарабатывают больше, чем их американские коллеги, работая при этом меньше. Не мудрено, так как лицензия на использование ловушки, купленная в 1984 г. за 2000 дол., ныне стоит примерно 35 тыс. дол. Австралийский ловец омаров Дэрил Спенсер сказал корреспонденту «Times»: «Зачем наносить ущерб промыслу? Это мои сбережения на старость. Если бы омара здесь больше не было, никто не стал бы платить мне 35 тыс. дол. за ловушку. Если я сейчас подчистую выловлю всех омаров в этих водах, через 10 лет мои лицензии полностью обесценятся». Мистер Спенсер не умнее других рыбаков, промышляющих по всему миру, и не более их проникнут альтруизмом. Просто у него другие мотивы и стимулы. Странно, но некоторые группы защитников окружающей среды выступают против введения подобных лицензированных квот, поскольку в результате происходит «приватизация» ресурсов, являющихся общим достоянием. Защитники окружающей среды также опасаются того, что лицензии будут скуплены крупными корпорациями, которые вытеснят из бизнеса ловцов-одиночек.

Заслуживают упоминания еще два момента, касающиеся стимулов. Во-первых, рыночная экономика побуждает к упорному, напряженному труду и к прогрессу не просто потому, что вознаграждает победителей, но и потому, что уничтожает проигравших. 1990-е годы были для пользователей Интернета золотым временем, а для производителей электрических печатных машинок это были тяжелые годы. «Невидимая рука» Адама Смита подталкивает нас к идее «созидательного разрушения», название которой дал австрийский экономист Йозеф Шумпетер. Дуракам на рынке неуютно. Возьмем в качестве примера компанию Wal-Mart, поразительно успешно действующую в розничной торговле и появление которой часто приводит к массовому разорению тех, кто уже давно работает на местных рынках. Американцы потянулись в торговые центры Wal-Mart потому, что там им предлагают потрясающий ассортимент товаров по более низким, чем где-либо, ценам. Это очень здорово. Возможность купить дешевле в сущности то же самое, что получить больший доход. В то же время торговые центры Wal-Mart стали кошмаром для магазина Al's Glass and Hardware в г. Пекин, штат Иллинойс, и для всех семейных магазинчиков, где бы они ни находились. Модель катастрофы известна до деталей: Wal-Mart открывает огромный торговый центр на окраине городка, а через несколько лет оказывается, что мелкие магазинчики на центральной улице закрыты и заколочены.

Капитализм может быть грубым и жестоким. Оглядываясь назад, мы с восторгом говорим о технологических прорывах вроде тех, что были вызваны появлением парового двигателя, механической прядильной машины, телефона. Но эти прорывы создали трудные времена соответственно для кузнецов, прядильщиц или телеграфистов. Созидательное разрушение не есть что-то такое, что может произойти в рыночной экономике. Это нечто, происходящее в обязательном, непременном порядке. В начале XX в. половина американцев трудилась в сельском хозяйстве . Теперь доля занятых в сельском хозяйстве равна примерно 1 % и продолжает сокращаться (из аграрного сектора штата Айова ежегодно уходят примерно 15 тыс. человек). Заметьте, что при этом не произошло двух важных вещей: (1) мы не умерли с голоду; и (2) у нас нет безработицы на уровне 49 % трудоспособного населения. Вместо этих несчастий произошло следующее: американское сельское хозяйство стало настолько продуктивным, что теперь, для того чтобы прокормиться, нам надо гораздо меньше фермеров. Люди, которые 90 лет назад занимались бы сельским хозяйством, ныне ремонтируют машины, изобретают компьютерные игры, стали профессиональными футболистами и т. д. Просто представьте потерю, которую бы мы все понесли, если бы Билл Гейтс, Стивен Спилберг и Опра Уинфри возделывали кукурузу.

Созидательное разрушение в долгосрочной перспективе — огромная позитивная сила. Скверно то, что в этой долгосрочной перспективе люди не платят по своим векселям. Работники компании, занимающейся операциями под залог недвижимости, могут быть ярыми приверженцами ежемесячной оплаты счетов. Когда в результате конкуренции закрываются заводы и исчезают целые отрасли, могут пройти годы и даже смениться поколение, прежде чем рабочие и поселения, пострадавшие от такого созидательного разрушения, оправятся от постигшей их беды. Всякий, кто когда-либо путешествовал по Новой Англии, видел заброшенные или полузаброшенные фабрики, ставшие памятниками тем временам, когда Америка еще производила товары типа текстиля и обуви. Или можно проехать через г. Гэри, штат Индиана, где растянувшиеся на многие мили ржавеющие сталелитейные заводы служат напоминанием о том, что этот город не всегда был знаменит только тем, что в нем совершается больше убийств на душу населения, чем в любом другом городе США.

Конкуренция означает, что есть и проигравшие. И этот факт в значительной мере объясняет, почему мы, охотно принимая конкуренцию теоретически, нередко ожесточенно сопротивляемся ей на практике. Сразу после окончания колледжа один мой сокурсник стал работать на конгрессмена от штата Мичиган. Моему приятелю не разрешали ездить на работу на его японской машине, тем более оставлять ее на одном из парковочных мест, зарезервированных за его шефом. Этот конгрессмен почти наверняка представится вам приверженцем капитализма. Да, он верит в рынок — но до тех пор, пока японские компании не произведут машины лучше и дешевле американских. В этом случае сотрудник его аппарата, купивший такую машину, будет вынужден добираться до работы поездом. В этом нет ничего нового. Конкуренция всегда чудо как хороша, если касается только других. Во время промышленной революции английские ткачи, жившие в сельской местности, обращались с петициями в парламент и даже сжигали текстильные фабрики, пытаясь предотвратить механизацию. Было бы нам сегодня лучше, если бы ткачи преуспели в своих попытках и мы по-прежнему ткали все ткани вручную?

Если вам удалось придумать более совершенную мышеловку и наладить ее производство, потребители проторят дорожку к дверям вашего предприятия, а если вы производите старые мышеловки, то пора начинать увольнять рабочих. Это позволяет объяснить двойственность нашего отношения к глобализации и международной торговле, к безжалостным розничным торговцам вроде Wal-Mart и даже к некоторым технологиям и автоматизации. Конкуренция порождает также некоторые интересные политические альтернативы. Правительство неизбежно сталкивается с требованиями оказать помощь компаниям и отраслям, испытывающим трудности из-за конкуренции, и защитить рабочих таких компаний и отраслей. (При всех наших разговорах о свободных рынках и выживании сильнейших, когда в 1980 г. компания Chrysler Motors оказалась на грани банкротства, правительство США взяло эту компанию на поруки, гарантировав ее займы.) Однако многие меры, сводящие к минимуму страдания, которые причиняет конкуренция, — предоставление финансовой помощи компаниям или создание препятствий к увольнению рабочих — тормозят или пресекают процесс созидательного разрушения. Процитирую моего тренера по футболу, который работал с командой младших курсов: «Не помучаешься — не добьешься».

Есть и другая сторона вопроса, связанного со стимулами и побудительными мотивами, которая очень сильно затрудняет государственную политику. Дело в том, что перераспределять деньги богатых в пользу бедных трудно. Конгресс может принимать законы, но богатые налогоплательщики не дремлют и не бездействуют. Они меняют свое поведение так, чтобы максимально избежать налогов: перемещают деньги, инвестируя их в проекты, защищающие доходы, или, в крайнем случае, переводя капиталы под другую юрисдикцию. Когда Бьёрн Борг был королем в мире тенниса, правительство Швеции обложило его доходы налогом по предельно высокой ставке. Борг не стал ни лоббировать шведское правительство, добиваясь от него снижения налогов, ни писать памфлетов о роли налогов в экономике. Он попросту переехал на жительство в Монако, где бремя налогов намного легче.

По крайней мере, он все еще играет в теннис. Налоги создают мощный стимул к уклонению от них или сокращению деятельности, облагаемой налогами. В Америке, где значительную часть бюджетных поступлений дает подоходный налог, высокие налоги побуждают… свертывать деятельность, приносящую доход? Действительно ли люди прекращают работать или начинают работать в зависимости от ставок налогов? Вирджиния Пострел, ведущая экономической рубрики в «New York Times», заявляет, что ставки налогообложения — проблема феминизма. Вследствие «брачного налога» второй работающий член семьи с высоким доходом (а таким вторым работником в семье чаще всего бывает женщина) выплачивает в виде налогов в среднем 50 центов из каждого заработанного им доллара, что оказывает существенное воздействие на решение вопроса о том, стоит ли этим женщинам работать или оставаться дома. «Налоговая система, которая с особой силой выталкивает замужних женщин с рынка труда, искажает личные предпочтения женщин. И отбивая у женщин охоту к выполнению дающей высокие доходы работы, налоговая система снижает общий уровень жизни американцев», — пишет Вирджиния. Она приводит некоторые интересные доказательства. В результате налоговой реформы 1986 г. предельные ставки налогов для женщин, имеющих высокие доходы, были снижены больше, чем для женщин, имеющих более низкие доходы. Это означало, что у женщин, имеющих высокие доходы, произошло более резкое снижение налоговых изъятий. Отреагировали ли эти женщины на соответствующее изменение иначе, чем женщины, которые не получили такого же крупного снижения налогового бремени? Да, их доля в структуре рабочей силы за короткий срок выросла в три раза .

Сходный эффект высокие налоги могут оказывать и на компании. Высокие налоги снижают прибыль, которую компании получают на свои капиталовложения, тем самым ослабляя стимулы к инвестированию в предприятия, исследования и другие виды деятельности, ведущие к экономическому росту. И снова мы сталкиваемся с существенным противоречием: усиление налогового бремени ради того, чтобы предоставить щедрые блага неблагополучным американцам, может отбить охоту к производительным капиталовложениям, которые могли бы улучшить материальное положение тех же бедных. Что выбрать?

Если ставки налогов становятся слишком высокими, люди и компании могут ускользнуть в подпольную, или теневую, экономику. Это означает, что люди и компании сделали выбор в пользу нарушения закона и полностью ушли от налогов. В скандинавских странах, где щедрые правительственные программы финансируются за счет предельно высоких ставок налогов, наблюдается и существенный рост черного рынка. По оценкам экспертов, подпольная экономика в Норвегии, которая в 1960 г. давала 1,5 % ВНП, в середине 1990-х годов давала уже 18 % ВНП. Налоговое мошенничество может превратиться в порочный круг. Чем больше людей и компаний «уходит в тень», тем сильнее должны повыситься ставки налогов для людей и компаний, не избравших этот путь, для того чтобы обеспечить прежний уровень бюджетных поступлений. Повышение налогов, в свою очередь, усиливает «бегство в подпольную экономику». И так далее .

Перераспределение денег в пользу бедных сопровождается не только трудностями в налогообложении. Государственная щедрость порождает порой извращенные или превратные стимулы. Высокие пособия по безработице снижают стимулы к поиску работы. Политика всеобщего благоденствия, которую государство проводило до реформы 1996 г., предусматривала денежные пособия лишь для неработающих матерей-одиночек, что косвенным образом наказывало нуждающихся женщин, которые были замужем и работали, а государство, в общем-то, не собиралось отбивать у людей побуждения к вступлению в брак и к работе.

Сказанное не предполагает, что государственные щедроты достаются только бедным. Вовсе нет. Крупнейшие социальные федеральные программы — это программы социального и медицинского страхования, блага которых достаются всем американцам, даже очень богатым. Предоставляя гарантированные блага престарелым, обе программы могут отбивать у людей стимулы к созданию личных накоплений. И действительно, этот вопрос является предметом длительной дискуссии. Некоторые экономисты утверждают, что блага, которые государство предоставляет престарелым, побуждают нас меньше сберегать (что снижает норму национальных сбережений), поскольку нам приходится меньше откладывать на старость. Другие утверждают, что программы социального и медицинского страхования не снижают наших личных сбережений, а просто позволяют нам передать нашим детям больше денег по наследству. Эмпирические исследования не дали ясного ответа на вопрос, так это или не так. Данная дискуссия не просто эзотерический спор академических ученых. Как будет показано далее, низкая норма сбережений может ограничить объем капитала для инвестиций, которые позволяют повысить уровень жизни.

Ничто из сказанного не следует толковать как исчерпывающее доказательство ненужности или вредности налогов и государственных программ. Напротив, экономисты тратят на размышления о том, какие налоги следует собирать и какой должна быть структура государственных пособий, гораздо больше времени, чем политики. Например, налог на бензин и подоходный налог дают поступления в бюджет. Однако эти два налога порождают совершенно различные стимулы. Подоходный налог побуждает некоторых людей не работать, что, конечно, плохо. А налог на бензин побуждает некоторых людей не ездить на машинах, что, возможно, очень хорошо. Действительно, «экологические налоги», т. е. налоги, ориентированные на охрану окружающей среды, дают бюджетные поступления, облагая виды деятельности, разрушающие окружающую среду, а «налоги на пороки» извлекают доходы бюджета из таких товаров и видов деятельности, как сигареты, алкоголь и азартные игры.

В целом экономисты склонны отдавать предпочтение налогам, которые по природе своей охватывают широкие слои населения, просты и справедливы. Простые налоги понятны, и их легко собирать. Справедливость налога подразумевает лишь то, что два схожих человека, скажем, два человека, имеющих одинаковые Доходы, должны платить одинаковые или сходные налоги. «Широта» налога означает, что поступления в бюджет создаются за счет обложения невысоким налогом очень большой группы населения, а не за счет обложения очень высоким налогом очень малочисленной группы. От «широкого» налога труднее уклониться, ибо от него освобождено меньше видов деятельности, и поскольку ставка налога невысока, то и соблазн уклониться от такого налога меньше. Например, не следует облагать высоким налогом покупателей красных спортивных автомашин. От такого налога можно уйти, причем легко и вполне законно, купив автомобиль другого цвета. В этом случае никому лучше не будет. Государство не соберет никаких налогов, а поклонники спортивных машин не смогут ездить на машинах того цвета, который им больше всего нравится. Это явление, когда налоги причиняют людям вред, никому не принося пользы, называют «чистыми потерями».

В данном случае было бы лучше обложить налогом все спортивные машины или даже все машины, поскольку это позволило бы собрать больше налогов при меньшей ставке налогообложения. И вновь повторим: налог на бензин, как и налог на новые автомобили, обеспечивает бюджетные поступления за счет водителей, да к тому же еще и дает стимул к экономии горючего. Люди, которые чаще ездят, платят больше. Итак, теперь мы собираем большую часть бюджетных доходов за счет совсем небольшого налога и при этом делаем кое-что и для охраны окружающей среды. Многие экономисты, пожалуй, готовы сделать еще один шаг в этом направлении: они призывают обложить налогом все виды топлива, содержащего углерод, т. е. уголь, нефть и бензин. Такой налог увеличил бы поступления, взимаемые на широкой основе, и создал бы стимул к сохранению невозобновляемых ресурсов и ограничению выбросов углекислого газа, вызывающих глобальное потепление.

Печально, но такое мышление не приводит к оптимальным налогам. Мы лишь заменяем одну проблему другой. Налог на красные спортивные машины должны были бы платить только богатые. Налог на углеродсодержащее горючее станут платить и богатые и бедные, но бедным придется, вероятно, затрачивать большую долю своих доходов на уплату этого налога. Налоги, которые ложатся более тяжелым бременем на бедных, а не на богатых, так называемые регрессивные налоги, зачастую оскорбляют наше чувство справедливости. (Прогрессивные же налоги, вроде подоходного, ложатся более тяжелым бременем на богатых, а не на бедных.) В данном случае, как и во всех прочих, экономика не дает нам «верного ответа». Она предлагает лишь аналитическую структуру для осмысления и понимания важных вопросов. Действительно, самый эффективный налог из всех, взимаемый с очень широкого круга граждан, простой и справедливый (в узком, сугубо налоговом смысле слова), — это налог на совокупную сумму доходов, которым в равной мере облагают всех, проживающих в пределах данной юрисдикции. Маргарет Тэтчер фактически попыталась ввести его в виде «подушного налога на избирателей». Что же произошло? Сама мысль о том, что богатые будут платить столько же, сколько и бедные, а работающий — столько же, сколько и безработный, спровоцировала британцев на уличные бунты. Очевидно, что здравая экономика не всегда тождественна хорошей политике.

Между тем не все блага созданы равными. В последние годы одной из наиболее распространенных мер борьбы с нищетой стали льготы по подоходному налогу, предоставляемые получателям заработной платы (EITC — earned income tax credit), идею которых экономисты пропагандировали десятилетиями, потому что эта мера создает намного более эффективный комплекс стимулов, чем традиционные программы всеобщего благоденствия. Большинство социальных программ предлагает выгоды тем, кто не работает. А льготы по подоходному налогу, предоставляемые получателям заработной платы, делают прямо противоположное: они используют налоговую систему для субсидирования низкооплачиваемых работников, с тем чтобы поднять их совокупные Доходы над уровнем бедности. Рабочий, получающий 11 тыс. дол. в год и содержащий семью из четырех человек, может получить благодаря этим льготам и соответствующим государственным программам еще 8 тыс. дол. Идея заключалась в том, чтобы «работа Давала достойный заработок». И верно, система создает у людей мощный стимул к работе. Можно надеяться на то, что люди, влившись в армию работающих, смогут приобрести квалификацию и найти более высокооплачиваемую работу. Конечно, эта программа сама создает серьезную проблему. В отличие от программ всеобщего благоденствия льготы по подоходному налогу, предоставляемые получателям заработной платы, совершенно не помогают людям, которые не могут найти работу. В реальности именно эти люди, вероятнее всего, находятся в самом отчаянном положении.

Когда много лет назад я поступал в аспирантуру, то написал работу и выразил в ней удивление по поводу того, что в стране, которая смогла отправить человека на Луну, все еще столько бездомных, спящих на улице. В какой-то степени эта проблема определяется политическим выбором: если бы мы сделали решение проблемы бездомных одним из национальных приоритетов, мы смогли бы буквально завтра убрать с улиц множество бездомных. Но я также начал осознавать, что НАСА легче решать стоящие перед ней задачи. Ракеты подчиняются неизменным физическим законам. Известно, где в определенный момент будет находиться Луна; совершенно точно известно, какую скорость должен иметь космический корабль для того, чтобы войти в орбиту Земли или покинуть ее. Если уравнения составлены правильно, ракета приземлится там, где и предполагается, причем всегда. Люди сложнее физики. Выздоравливающий наркоман ведет себя не так предсказуемо, как ракета на орбите. У нас нет формулы, позволяющей убедить шестнадцатилетнего подростка не бросать школу. Но у нас есть мощное средство: мы знаем, что люди стремятся повысить свое благосостояние, как бы они его ни определяли. Главная наша надежда на улучшение положения людей в том, чтобы понять, почему мы делаем то, что делаем, и затем строить планы в соответствии с этим пониманием. Программы, организации и системы работают лучше, когда получают правильные стимулы. В этом случае работа подобна гребле по течению.