Глава 4
1
Только по весне, когда пригрело ласковое солнышко, зазвенела капель и на крутых берегах Днестра стали появляться проталины, ожила немного княгиня Анна. Стала выходить из своих покоев, беседовала с боярынями, ласковее стала к Роману. А когда зазеленели рощи и росшая на подворье старая берёза, помнившая ещё Ярослава Осмомысла, покрылась молодыми клейкими листьями, совсем оттаяла её душа. Но с той зимы Анну как подменили. Прежде живая и весёлая, сделалась она спокойной и степенной, держала себя в руках твёрдо, и только наедине с Романом нет-нет да и проскользнёт в ней прежнее, девичье.
Князь тоже переменился. До самых Святок в Галиче и окрестностях было неспокойно. Дрожали от страха бояре, иные вслед за Кормиличичами и Арбузовичами налаживали путь в Понизье, но и оттуда доставал Роман строптивых бояр. Как обложенный псами волк, вынюхивал он крамолу. Один раз попался в его руки Иван Кормиличич - еле вырвался, просидев в холодном зловонном порубе более полугода. В боярских городах - Звенигороде, Плесненске, Перемышле - бояре лишились сна. Многих именитых мужей недосчитались они. Много вдовых боярынь и сирот-боярышень сидело в монастырях, оплакивая свою долю. Земли казнённых Роман забрал под себя, лишь немного роздал пришедшим с ним волынским боярам - Ивану Владиславичу, Мирославу Рогволодовичу, Доброславу Гордому и воеводе Вячеславу.
Нежданно-негаданно выбился в люди и Андрей. Лихо удирал по полю боярин Михаил Данилич, укрывавший у себя бояр-крамольников, но нагнал его молодой дружинник, сшиб с коня и пешим приволок к князю. За это ещё больше приблизил Андрея к себе Роман, Михайлову деревеньку отдал ему в кормление, а самого Андрея оставил при дворе. Владимиров-то дворский за то, что стоял за поповну Алёну и её сыновей, кончил свои дни в порубе, а старый, Романов, остался во Владимире.
В прежний свой город Роман наезжал несколько раз - там до сих пор оставалась его старшая дочь Феодора. Девушка жила одиноко, никуда, кроме храма, не выходила, по примеру матери привечала нищих и убогих, делала богатые вклады в монастырь, где когда-то жила её мать. В прошлую осень она жестоко простудилась - когда Роман прискакал, лежала в жару, бредила, никого не узнавая. Две седьмицы Роман не отходил от дочери, созвал для неё лучших лечцов, и Феодора пошла на поправку. Но, окрепнув, сказала отцу:
- Не для того Господь вернул мне жизнь, чтобы распоряжалась я ею как желаю. Отныне Он мне отец и супруг. Хочу стать Христовой невестой.
Роман не стал её отговаривать - заметил он в глазах старшей дочери тот же опасный огонёк, который прежде полыхал в очах её матери, когда давала о себе знать буйная половецкая кровь. Не откладывая дела, Феодора отбыла в монастырь.
Почерневшим, усталым вернулся тогда из поездки во Владимир Роман Мстиславич. Анна, встречавшая его на крыльце, подивилась, как переменилось его лицо. Лишних слов говорить не стала, молча обняла.
Уведя в дальние покои, спросила, глядя на тяжело опустившегося на лавку Романа:
- Никак, померла Феодора?
- Померла, - глухо, не глядя на жену, ответил князь.
- Ты гонца слал, что выздоровела княжна?
- Выздоровела, - кивнул Роман. - Только б лучше… Нет у меня больше дочери. Постриг приняла Феодора. В Феодоров монастырь ушла, где мать её жила. Не осталось у меня больше детей.
Анна стояла над Романом, глядела на опущенную голову, на его чуть тронутые сединой буйные чёрные кудри. Сколь ни расчёсывай их, всегда они чуть торчат, выдавая неукротимый нрав хозяина. И то, что притих он сейчас, говорит не о смирении, а о душевной буре, терзающей его.
- Есть, - тихо сказала Анна, и он вздрогнул, - есть у тебя дети.
Роман поднял на неё лицо. Глаза его медленно загорались: - Что?
Вместо ответа Анна взяла его руку и положила себе на живот. Пока ещё плоский, он уже напрягся, оберегая зародившуюся в нём новую жизнь.
- Боялась перед отъездом тебе сказать, - повинилась Анна. - Думала, померещилось.
Роман, не говоря ни слова, обнял жену и прижался к её животу.
* * *
Всю зиму на княгиню боялись дохнуть. На радостях Роман помиловал двух бояр, даже воротил одну деревеньку сыну казнённого боярина Зеремея Глебу и дал новые леготы ремесленникам и купцам. На Масленицу выставил для города бочки мёда и вина. Так же шумно гуляли и на Пасху. Княгиня появлялась перед народом раздобревшая, ходила по терему плавно, словно лебедь. Ни на шаг не отходила от неё верная Опраска, стала княгининой милостницей. Младенец рос и уже так толкался во чреве, что иной раз Анна опасалась выходить из покоев.
Привезённые Романом из Владимира знахарки - старшая, которая, принимала ещё его дочерей, - в один голос утверждали, что будет сын.
Сам Роман не отходил от жены лишний раз, но ночевал с нею редко, бережа её. В такие ночи он надолго приникал к раздувшемуся чреву жены, слушал толчки ребёнка. Младенец рвался на волю.
Ребёнок родился на другой день после памяти блаженного Даниила. Спавшего отдельно от жены Романа подняли среди ночи - у княгини начались схватки. Как был, в исподнем, только натянув сапоги и набросив на плечи корзно, Роман выбежал из ложницы. Анну уже отвели в мыльню, и за дверью были слышны её низкие стоны и воркование знахарок. Соблюдая обычай, отцу наложили полную мису вчерашней каши, обильно посыпанной перцем и солью. Но Роман не мог сейчас думать об обычаях.
До рассвета он простоял под дверью в мыльню, слушая утробные, звериные крики и стоны жены, и бессильно сжимал кулаки. Там сейчас на свет рождался его сын. И он чуть не выбил дверь с петель, когда внутри послышался наконец недовольный плач младенца.
Несколько минут спустя в предбанник вышла повитуха, неся на руках спеленутый комочек:
- С наследником тебя, княже! Сын!
2
Ранней весной, только-только сошли снега и вскрылись реки, по большой воде стали собираться в Киев князья. Прискакал из Белгорода Ростислав Рюрикович, из Чернигова добрался только-только ставший во главе Ольговичей Всеволод Святославич Чермный с сынами и сыновцами, из Смоленска приплыли племянник Рюрика Вышлобого Мстислав Романович и дети умершего четыре года назад Давида Ростиславича.
Давно не бывало, чтобы собралось в Киеве столько князей. Как во времена былой славы, тесно было на княжом дворе. Все терема в городе были заняты, по улицам Горы ездили нарядные дружинники, толклись на торгу, улыбались молоденьким киянкам. В соборах было не протолкнуться.
У самого Рюрика в палатах дым стоял коромыслом. В кои-то веки раз съехались Мономашичи и Ольговичи. Нынешний глава Ольговичей Всеволод Чермный, ставший главой рода нежданно-негаданно, понавёз родни - кроме своих двоих сыновей, Михаила и Андрея, взял сыновцев - четырёх сыновей недавно скончавшегося в Чернигове Игоря Святославича. Пока был жив он и Владимир Всеволодович, Рюрик не мог сговориться с Ольговичами - слишком уж были они прямы и ершисты. Всеволод Чермный не таков. Где надо, был он ласков, а где надо, и хитёр. Почуяв свою силу, Ольговичи ходили по Киеву хозяевами и смотрели на Рюрикову родню косо. При Рюрике никто из Ольговичей не смел преступить ряда и потребовать Киева, но после смерти Вышлобого и Всеволода Большое Гнездо любому могло улыбнуться счастье, и они заранее готовились ненавидеть друг друга.
В честь приезда знатных гостей Рюрик Ростиславич закатил пир горой. В палатах накрыли столы для князей и бояр, в просторных сенях кормили княжьих дружинников. Лились рекой вино и меды, старались гусляры и скоморохи, ломились от яств столы. Рюрик хотел угодить всем, но слишком далеко зашли взаимные вражда и попрёки. Напившись, князья поминали друг другу старые обиды и на другой день собрались в думной палате сердитые, взъерошенные и ждущие новых обид. Ближние бояре поглядывали по сторонам настороженно, как сторожевые псы.
Но не ради ссор собралось на Горе столько князей. И не способны соединить их ни пиры, ни родственные узы. Уж такова человеческая природа, что только всеобщая ненависть может заставить их встать плечо к плечу.
И сегодня их врагом был Роман Мстиславич галицко-волынский. Второй год сидел он на двух столах сразу, не отрёкшись от Владимира-Волынского и подмяв под себя Галич. Став одним из самых сильных князей, он позволял себе не только свысока поглядывать на Рюрика Ростиславича и Всеволода Большое Гнездо, но и забыть о своём давнем обещании быть подручником у Лешки малопольского.
Почти пять лет ждал своего часа Рюрик Ростиславич. После того как прогнал Роман Предславу, только смерти желал он волынскому князю. Но пришлось терпеть и ждать. Сперва расхворался и помер брат Давид, сделав Рюрика и смоленским князем. Потом скончался Ярослав Всеволодович черниговский, а сменивший его Владимир Святославич не желал с Рюриком союза. После судьба унесла Владимира Ярославича галицкого, и, пока Рюрик раздумывал, как бы лишить Романа сил, тот сам, совокупившись с ляхами, захватил Галич, и не только захватил, но и отбил наскоки половцев и соседей-князей. Теперь он усилился неимоверно. В прошлом годе послал своих бояр в Царьград, и тамо Романа признали самодержцем всея Руси византийские патриархи, презрительно называя Рюрика Ростиславича всего лишь правителем Киева.
Всё это не могло не злить киевского князя, тем более что, как назло, Всеволод Большое Гнездо на уговоры Рюрика пойти на Волынь войной отвечал отказом и явно не желал вмешиваться. Потеряв терпение, Рюрик дождался-таки своего часа - умер Владимир черниговский, затем Господь прибрал и Игоря Святославича, и можно было сговориться с Ольговичами о походе.
Усевшись на высоком стольце, Рюрик Ростиславич оглядел собравшихся.
- Братья и дети мои, - начал он, - на старине стоит земля Русская, на отцовых и дедовых обычаях. Всяк да держит отчину свою - так решал ещё Ярослав Мудрый. В «Поучении» Мономаха то же сказано. Есть вотчина Ольговичей, есть земля Мономашичей, и никто из нас на чужую землю не зарится…
Князья зашептались, переглядываясь.
- Как это - никто? - воскликнул старший из Святославовых сынов, Мстислав. - А почему батюшкину долю ты себе присвоил, княже? Отец наш вместе с тобой Киевом владел, так опосля его смерти дядя наш, Ярослав Всеволодович, должен был наследовать. А ты, совокупившись со Всеволодом Юрьичем, принудил его отречься от Киева.
Ольговичи согласно загалдели.
- То дело решённое! - повысил голос Рюрик, опасавшийся, что спор может до срока прервать снем и ничего на нём уговорено не будет. - Клятву давал Ярослав черниговский, и не вам её преступать. А коли преступите, то самим себе хуже сделаете. Я же про иное хочу сказать. Вы, Ольговичи, хоть и ссоритесь с Мономаховым племенем из-за Киева, но вотчину чужую самочинно не захватываете. Есть у вас Чернигов и Рязань - тамо и сидите. Но есть и иные князья, для коих сие не указ и воля великого князя не закон. Таков Роман галицко-волынский. Обманом захватил он Галич, занял чужой стол и ныне живёт, на других князей не оглядывается. Не токмо на вас, ничто для него я, великий князь киевский! Сколь раз зван он был в Киев на снем - отвечал отказом, дескать, дел много! А какие это дела? Крамолу ковать! Лестью опутывает он наших соседей. В Царьграде его зовут великим князем Русским, из Венгрии шлют ему дары, в Польше он гость и друг, в Саксонии бывал. Сидит он у себя в Галиче, копит силы, ждёт своего часа, чтоб пойти войной. И ежели выступит он в поход, то возьмёт Киев, и тогда худо придётся Руси.
- Да кому ж худо-то станет? - снова возмутился Мстислав Святославич. - Только тебе, Рюрик, поелику он тебя с золотого стола скинет. Нас, Ольговичей, ему не одолеть.
- Ой ли? - прищурился Рюрик. - А ежели он ляхов кликнет да угров, да подручников своих пошлёт? Всеволод владимирский вам вряд ли поможет, сами отбиваться будете. А и не пойдёт войной - того хуже. Не отдаст тогда вам Роман Киева. Хоть внукам своим его завещайте добывать, хоть правнукам!.. Вон, Галич он захватил, а ведь по Русской Правде он есть вотчина Игоревичей, поелику их мать Ефросинья Ярославовна последняя в роду Ярослава Осмомысла.
Знал Рюрик, на какую мозоль уступить Ольговичам. Опасались они, что не получит их род Киева, всюду кричали о своих правах. А тут выходило, что уж давно занял их вотчину Роман волынский. Приосанились, подумав об этом, четверо Игоревичей. Средний, Святослав, так вовсе смотрел Рюрику в рот - ещё бы, женат на дочери великого князя. Да один из детей Святослава Всеволодича, Глеб, тоже Рюрику зять. И тоже сидит, внимательно глядя на тестя.
- Не допустим сего! - зашумели Ольговичи. - Не дадим Роману наших отчин! Эдак он всю землю под себя занять захощет!
- Захощет, непременно захощет! - поддакивал Рюрик. - В Царьграде его самодержцем русским зовут, а меня всего лишь правителем. Смекайте, князья, как вас величают! Чуть ли не Романовыми подручниками!
- Не бывать! - взвился старший Игоревич, Владимир. - Ольговичи никогда ни у кого в подручниках не ходили!
Горяч был новый новгород-северский князь. Ещё четырнадцать лет назад эта горячность едва не стоила ему головы, когда в одиночку пустился его отец в степь на половцев и вместе с сыном попал в плен. Пришлось тогда Владимиру поневоле стать тестем половецкому хану Кончаку и целый год жить в степи заложником. С годами прибавилось у Владимира разума, но норов остался таким же вспыльчивым и неукротимым.
- Не ходили - так походите, - предрёк Рюрик. - Не вы, так ваши дети. Романко что учудил? Законную жену свою, дочь мою, чуть в монастыре не сгноил, а сам девку какую-то подобрал и живёт с нею, милуется. Эдакое князьям не прощается. Вспомните, как восстали бояре на Осмомысла, когда спутался он с Настаськой. А сын его, Владимир, тоже чрез поповну стола едва не лишился, и за то, что не бросил он её, покарал его Господь. Романко по их стопам пойти решил - ну, а мы станем карающей десницей Божьей, которая свершит правосудие. Не позволим никому идти супротив Руси!
- Не позволим, - закивали Мономашичи: Ростислав первым, остальные за ним вслед.
- И вас, Ольговичи, ныне зову я в поход против Романа волынского. Совокупившись, ударим мы по нему. Он, сказывают, всех бояр извёл, ныне опереться ему не на кого, легко скинем его со стола и галицкого, и волынского. Пущай к ляхам своим разлюбезным катится. Среди нас найдутся достойные владеть и Галичиной, и Волынью.
Это заявление было князьям ещё больше по душе. Мономашичи кучно были согласны с Рюриком, Ольговичи держались настороженнее. Чуяли они в словах великого киевского князя подвох. Думали, что хочет Рюрик чужими руками жар загрести. Их дружины будут с Романовыми полками воевать, а после придёт Рюрик и на правах великого князя заберёт себе лучшее. Добро хоть несколько Червенских городов даст Игоревичам как наследство матери. Да и младшие Святославичи были себе на уме - помнили они Рюриково коварство, помнили ещё, что был Роман союзником Ярослава черниговского.
И хотя кивали на предложение великого князя, никто не верил ему и ждал обмана.
Однако дело сладили. Всеволод Чермный от имени Ольговичей ударил с Рюриком по рукам, князья отстояли торжественный молебен, целовали крест и долго пировали, на радостях выставив киянам несколько бочек вина и мёда. А после поскакали по дорогам гонцы - поднимать подручных князей, собирать дружины и готовиться к войне.
3
Не спеша, двигаясь известными торными дорогами, добрался до Киева купеческий обоз из Галича. Привезли соль, кузнь, дорогое узорочье. Соляников в Киеве ждали, встретили с почётом.
Разместившись в гостевой избе на купеческом подворье на Подоле, Хотен захотел пройтись по ремесленной слободе - город посмотреть, себя показать, а заодно справить подарок молодой жене, Меланье Угоряевне, что ждала его в Галиче с новорождённой дочкой. Обещал Хотен купить жене колты - знал, что такую, как в Киеве, зернь с поволокой, нигде больше не увидишь.
Приехал он не один. До Киева путь вместе с ним держал старый купец Ермолай и сын его Могута. Дале предстояло им двигаться вниз по Днепру до Олешья и Царьграда, а Хотен думал подниматься выше, к Чернигову.
С собой Хотен взял Никиту. Тот долго умолял отца отпустить его с купцами. Старый Угоряй, одряхлев, стал злым и подозрительным, сына попробовал отходить костылём, кричал, что проклянёт за то, что волю отцову не исполняет. Но, пошумев, отпустил. И сейчас Никита с разинутым ртом шёл за Хотеном, глядя во все стороны.
Велик и богат Галич, а Киев, мать городам Русским, и того богаче. На Подоле избы стоят кучно, заборы крепкие, боярские терема высятся над улицей. В ремесленной слободе под каждой кровлей мастерская. Там и ткут, и шьют, и куют, и снаряжают. А торговище каково! Были бы гривны - и обуешься, и оденешься, и поешь-попьёшь сытно, и коня со сбруей справишь, и вооружишься, и подарок отцу-матери припасёшь. Звучит на площади не только русская, но и угорская, и польская, и свейская, и арабская речь. Толкутся купцы из Царьграда и с Востока, свысока поглядывают на народ привёзшие шёлк верблюды. Даже половец иногда проскользнёт - из тех, что осели на Руси в южных её пределах. У причалов стоят купецкие лодьи, тесно стоят, не протолкнёшься. Иные пришли издалека, видели не токмо Русское, но и Срединное море, плавали до Рима и мавров, побывали в Свейском море. А надо всем этим высятся каменные крепостные стены Горы, над которой золотом горят маковки Святой Софии и Десятинной церкви. Да, богат и славен Киев-город. Это владимирцам из-за их лесов не видать далеко, вот и кажется, что поблекла его слава, обветшали стены и оскудела земля.
Хотен в толпе как рыба в воде. Даром что ныне одноглаз - всё видит, всё примечает. Только что разглядывал новый доспех в руках бронника - и вот уже кричит не по-нашему, размахивает руками.
По своим делам шли иноземные купцы. В отороченных мехом накидках и маленьких шапочках набекрень. Один остановился, пригляделся, хлопая глазами. Хотен подбежал, тряхнул за плечо:
- Эй, Юлиус! То Хотен!
- О, Хотэнос! - наконец расплылся в улыбке иноземец. Повернулся к своим, стал объяснять. Хотен тем временем кивнул Никите:
- Юлиус Свейн, из Оломоуца. Мы с ним ещё в Мазовии познакомились. Вместе до Гданьска добирались - он из Польши, я от литвы. После до Сигтуны ходили. Знакомец мой старинный.
Юлиус Свейн качал головой, удивляясь встрече. Остальные купцы, окружив их, расспрашивали Хотена о жизни, торговле и положении дел на Руси. Потом вместе отправились в гости к иноземцам, которые жили на своём подворье неподалёку от костёла. Никита, не зная, что делать, поплёлся за Хотеном, улыбаясь и кивая головой иноземцам, если те обращались к нему.
- Вы есть купец? - дорогой обратился к нему один из купцов на ломаном русском.
- Нет. С другом я. Он мне шурин.
- Кто есть? - наморщил лоб купец.
- Родич! Я и он - родня. Семья! Вот! Вместе!
- А, вместе, вместе, - купец заулыбался, похлопал Никиту по плечу.
У иноземцев засиделись допоздна, домой ворочались с больной головой, хмельные. Наутро, оставив непривычного к заморским винам Никиту отсыпаться, Хотен только окунулся в бочку с холодной водой, растёрся холстиной и отправился в ремесленную слободу один.
Как и вчера, он спрашивал женские украшения, но кузнецы, с которыми вёл беседу, всё время сворачивали на одно:
- Не время сейчас колты и подвески ковать. Не до узорочья ныне стало.
- А что ж такое?
- Не слыхал? Князь наш, Рюрик Ростиславич, в поход идёт. Всем бронникам, оружейникам, щитникам и седельникам дан наказ - ковать мечи, копья и топоры, собирать кольчуги и щиты.
- Война, что ли?
- Она самая.
Хотен тихо ругнулся. Когда война, тут не до торговли. Купцов на дорогах обдирают и свои, и чужие, а прибыли никакой.
- Это кто ж на Киев войной идёт? - продолжал он расспросы, в уме прикидывая, успеет ли он продать свой товар и что надо прикупить, чтобы не остаться в убытке.
- На Киев-то? - Добродушный кузнец улыбнулся в широкую остриженную кругом бороду. - На Киев разве что половцы, да те последние годы не шибко пошаливают. Не, сам Рюрик идёт войной - на галицкого князя Романа.
- А не брешешь? - ахнул Хотен.
- С чего? - враз построжел купец. - Две седьмицы назад все биричи про то на площадях кричали. Князья никак долго пировали, мёда и вина выставили… Неймётся им…
- А что, - ухватился Хотен за последние слова кузнеца, - киянам то не по нраву?
- Да кому ж по нраву-то война? - Тот даже сплюнул в сердцах. - Князьям токмо да боярам. Я младенец был, не помню, а батька с маткой сказывали, чего тут творилось, когда Юрий Долгорукий Киев на щит взял. Три дня город горел. Мамку мою снасильничали - прям у колыбельки, где я лежал. Думали - не встанет Киев. А все князья! Через них все неустройства. Нет бы сидеть Рюрику на Горе спокойно - лезет на рожон. И на кого! На Романа попёр! Роман-то, сказывают, князь ого-го какой!
- Роман-то да, князь, - покивал Хотен. - И что, Рюрик надеется с ним один совладать?
- Да почто один. В одиночку у него кишка тонка. Он Ольговичей с собой берет… Эге, - вдруг остановился он, - а ты чего пытаешь? Ты сам-то чей будешь? Не Рюриков ли человек?
- Окстись! - отшатнулся Хотен. - Купец я, меня на иноземном подворье знают. Из Галича мы с обозом соляным пришли. Думал жене колты с зернью купить, а сыскал для князя мово гостинец.
- Уж гостинец-то знатный, - покивал кузнец. - Дорогой подарок. Чем только отдаривать будет?
- То не твоя забота.
- Как же не моя? - даже обиделся кузнец. - Известное дело - бояре дерутся, а у холопов чубы трещат.
Но Хотену уже не стоялось на месте. Со всех ног он поспешил домой. На купецком подворье на бревне у стены сидел Никита, держась за голову. Услышав шаги бегущего Хотена, он вскинул бледное осунувшееся лицо:
- Где тебя с утра пораньше носит? Бражки бы…
- Не до браги нынче, - молодой купец встряхнул товарища. - Собирайся-ка ты, друже, в дорогу!
- Почто? Аль гостевать не будете?
- Я-то куды товар брошу, а вот ты…
- Гонишь?
- Почто! Езжай-ко, ты, Никита, не мешкая, в Галич. Ко князю!
- Ко князю? - Мигом остатний хмель и головная боль слетели с мужика. - Почто сразу к князю-то?
- А пото - скажешь ему, мол, собирает киевский князь на тебя войско, хощет идти и Галич у тебя отнять и для того призвал к себе Ольговичей и прочую родню. А прознали про то купцы. И пущай Роман Мстиславич поторопится отчину свою спасать. Так и передай князю!
Говоря, Хотен накинул на Никитины плечи охабень, натянул на уши шапку, сунул в руки калиту с кунами, чтоб гонец в дороге не бедствовал, и заторопил к конюшне. Послушно кивая головой, Никита оседлал коня и выехал с подворья прочь. А Хотен, проводив друга до поворота, повернулся и поспешил к исадам - война войной, а соль всегда в цене.
4
Весёлым месяцем травенем княгиню перевезли в загородный терем. Стоял он недалеко от Галича, чуть выше по течению Днестра, у устья маленькой речки. В своё время тут жили жена и мать Владимира Ярославича галицкого, сюда наезжали отдохнуть от городского шума Владимировы сёстры, Ефросинья и Елизавета. Ныне жила Анна, пестуя Сына.
Данилка, названный согласно святцам, рос крепышом. Появился он на свет летом, до осени успел окрепнуть, но зимой захворал и потому с первым устойчивым теплом был отправлен за город. Анна души не чаяла в сыне, совершенно забыв умершего первенца. Да и Роман перестал думать о прошлом. В свободные минуты он навещал жену и сына, носил Данилку на руках и, держа мальчика на колене, рассказывал ему о походах и боях, о князьях и боярах. Ещё не понимая ни слова, Данилка слушал отца заворожённо и тянулся к нему, узнавая при встрече и заливаясь плачем при расставании. Роман старался наезжать каждый день.
Но сегодня он что-то задерживался. Обычно гонец приезжал с утра, упреждал, что будет князь, и тот появлялся к обеду, когда в горнице был накрыт стол, и Анна сама ждала его на пороге. Вот и сейчас всё было готово, простывали жареные гуси, томились пироги и брага, а Романа всё не было. Томимая недобрым предчувствием, Анна приказала выставить себе столец на крыльцо и села с сыном там, под резным деревянным навесом, свысока глядя на двор, ворота и синюю ленту реки, вдоль которой вилась дорога. Несколько раз к ней выходила встревоженная Опраска - Анна гнала её прочь. Чем дольше тянулось время, тем больше она волновалась.
Но вот вдалеке показался всадник. Прильнув к конской гриве, он отчаянно погонял скакуна. Схватившись за резную балясину, Анна резко поднялась. Заметившая в окошко всадника, на крыльцо выскочила Опраска.
- Скачет…
- Это не Роман! - Анна не узнавала любимого князева серого коня. Рыжий был конь под всадником, рыжий конь её давних страшных снов.
- Андрейка! - воскликнула Опраска, и оказалась права. Молодой дружинник намётом ворвался в распахнутые ворота и, спешившись, взбежал на крыльцо.
Анна встретила его белая, как мел, холодная и строгая, прижимая затихшего Данилку к груди. Серые глаза невидяще распахнуты. В них застыли боль и страх.
- Жив-здоров князь Роман Мстиславич, - поспешил рассеять её страхи Андрей. - Шлёт тебе поклон и свой привет. Но сам он приехать ныне не может и просит тебя, матушка, не горевать и молиться за него.
- Что случилось? - Ни Опраска, ни Андрей не узнали голоса княгини.
- Война, матушка, - Андрей взглянул в её глаза без трепета. - Рюрик киевский дружины собирает, хочет на Галич идти… Да только ты не пугайся, - поспешил добавить он, заметив, как резко закусила Анна губу, - князь наш первым обо всём узнал. Полки-то Рюриковы ещё в поход не выступили, а мы уж готовимся.
- Откуда весть пришла? - подала голос Анна.
- Купец галицкий из Киева прискакал, тамо слух гуляет, что кузнецы на князя оружие куют… Как готовы будем, так и выступим. А ты не бойся, матушка, - Андрей подавил вздох, - князь меня в Галиче оставляет, тебя беречь и княжича Даниила. И наказывал тебе себя беречь и дите.
Анна застыла как каменная, глядя мимо Андрея, и Опраска взяла власть в свои руки.
- Слыхала ль, матушка? - Она по-хозяйски крепко и нежно обхватила княгиню за бока. - Князь наказал себя беречь и дите. Так что ступай, приляг, отдохни. А я травок принесу, нацежу тебе взвар, чтоб сердце успокоилось… Й ты, Андрейка, проходи, передохни с дороги, - бросила она брату через плечо.
Княгиня послушно шла за своей холопкой.
* * *
Роман впрямь не терял времени даром. Выслушав сбивчивый Никитин рассказ, он не стал раздумывать, а тут же велел кликнуть думцев и в тот час, когда Анна стояла на крыльце, ожидая его к обеду, уже решил идти на Киев войной. Отдав приказ собирать дружины, он послал Андрея оповестить княгиню.
Несмотря на годы, силён и горяч был Роман. Не токмо Никита - были у него и другие верные люди. Недавно прискакал гонец из Стародуба, где жила в замужестве его дочь Саломея. Четвёртый сын покойного Святослава киевского, Всеволод Чермный, рассказал всё сыновьям, Михаилу и Андрею, а Михаил доверился жене - и умница дочка послала отцу весточку: мол, сговариваются против тебя князья.
Через две седьмицы после Троицы выступил Роман в поход. Шли с ним не только галицкое ополчение и княжеская дружина - призвал он в поход и волынян, и дружину из Бельза под началом боярина Воротислава, и своих подручников - Мстислава пересопницкого и Ингваря луцкого. Большие шли полки - коли не поспеют соединиться Мономашичи с Ольговичами, легко разобьёт врагов Роман поодиночке.
Растянувшись по дороге, оставляя позади обозы, скорым шагом двигались Романовы полки. Шли окраиной Киевской земли - мимо Чёртова леса, Изяславля и Межибожья к реке Гнилопяти, откуда через Котельницу до Киева рукой подать.
Кругом расстилались равнина, на которой лишь кое-где по балкам и вдоль берегов небольших речек росли рощицы. Совсем близко была уже степь, в эти места часто захаживали половцы, но сейчас войско Романа тоже легко можно было принять за половецкое. Так же шло оно скорым шагом, не задерживаясь нигде надолго, тоже высылало окрест дозоры. Лихие дружинники вихрем проносились по полям, наезжали в деревни и сёла, вброд пересекали речушки и возвращались назад с добрыми вестями. Никто не ждал прихода Романа в Киевщину, не готовы были Ольговичи и Рюрик к войне.
Но когда до Гнилопяти оставалось совсем рукой подать и войско уже знало, что вечером стоят на берегу реки, а наутро переправа, прискакали всадники и принесли тревожную весть - на том берегу Гнилопяти замечено чужое войско. Двигалось оно с верховьев, от устья речки, и явно искало брод.
- Что же, - кивнул Роман, выслушав согладатаев, - пора бы уж Рюрику спохватиться - не совсем, видать, он слеп и глух! Велико ли войско?
- Намного помене нашего, - отвечали ему.
- Эх, тестюшка, - покачал головой Роман. - И куды ты только их снарядил? Небось, вотчину мою грабить… Ну да ладно! Поскачем вперёд, поглядим на сего супротивника.
Большую часть дружины он оставил идти до Гнилопяти своим ходом, а сам с тремя сотнями воев поскакал к реке.
Дозорные успели расспросить кое-кого из местных, где тут брод, и к плёсу вышли почти одновременно с чужим войском.
Река Гнилопять неширока. Вольно разливается она по равнине, в половодье выплёскиваясь из низких берегов.
Густо разрослись по её берегам ивы и осокори, шелестят листвой тополя, но возле брода деревья разошлись в стороны, и оба берега видать хорошо.
Чужие дружинники тоже заметили Романовых людей, засуетились. Войско у них и правда было небольшим - едва пять сотен всадников наберётся. Тут же был и обоз.
Один из всадников пустил коня в реку.
- Эй, вы кто такие? - крикнул он, приподнимаясь на стременах.
Роман глянул на сопровождавшего его Мирослава. Тот выехал вперёд.
- Князя Романа Мстиславича галицко-волынского люди! - гаркнул он в ответ. - А вы кто есть?
- Князя Ростислава Владимирича! - донеслось с того берега. - А вы точно Романовы люди?
- Вестимо!
- А князь ваш где?
Прежде чем Мирослав открыл рот, Роман подстегнул коня:
- Вот он я!
- Остерегись, княже, - зашептали сзади, - неровен час, стрельнёт кто из лука…
Но с того берега закричали:
- Княже Роман! Князь мой с тобой говорить хочет! От войска отделились несколько всадников, поскакали к берегу. Роман спешился, кивнув воям:
- Вяжите плот.
На двух плотах, подталкиваемых раздевшимися дружинниками, выехали навстречу друг другу князья. Роман, широкоплечий, костистый, стоял, расставив ноги и уперев кулаки в бока. На другом плоту плыли трое мужей помоложе его. Все трое пронзали Романа внимательными взглядами. Когда плоты столкнулись друг с другом, Роман кивнул, не сходя с места:
- Вот он я, Роман галицкий. Что сказать желаете? Передний из гостей осторожно шагнул вперёд. Плот слегка качнуло, в щели меж наскоро связанных брёвен плеснула вода.
- Романе, - сказал он. - Я - Ростислав Владимирович, а то братья мои, Мстислав и Ярослав. С нами четвёртый брат, Святополк, - он обернулся на сгрудившуюся по берегу дружину. - Прослышали мы, что идёшь ты на Киев, воевать Рюрика, собрали наши дружины и вышли тебе навстречу. Хотим тебе послужить.
- Вот как, - улыбнулся в усы Роман. - Видать, шибко надоел вам Рюрик?
- Добра мы от него не видели, - помрачнел Ростислав. - Отец наш в руке твоего деда ходил, а как умер Изяслав Мстиславич, так лишили его удела. Безземельным он жизнь прожил, безземельным умер. И нам ни Роман Ростиславич, ни Рюрик, брат его, удела не выделяли. Давал Рюрик в кормление город Триполь, один на всех, но когда однажды отступили мы перед половцами, рассердился и отнял и его. Нет у нас под Рюриком своего угла. Не хотим под ним ходить.
Он снял с пояса меч и, неловко наклонившись на ходящих ходуном брёвнах плота, хотел было положить его к ногам Романа, но поскользнулся и опустился на колено.
Роман прищурился. Как человек сильный, привыкший к силе и уважающий её в других, он видел, каковы на самом деле братья Владимировичи. Мало добра видели они в жизни, сызмальства привыкшие быть в тени и подчиняться другим, они, наверное, впервые решились на серьёзный поступок - встали на сторону того, кто, по их мнению, был лучшим господином, нежели нынешний великий князь.
- Добро, - кивнул Роман, дождавшись, пока Ростислав Владимирович выпрямится, - приглашаю вас к себе. Будьте гостями.
И дал знак воям, чтобы разворачивали плот к берегу.
Вечером, собрав бояр и своих подручников в шатре, Роман при всех принял от братьев Владимировичей роту в верности и вручил каждому мечи. Князья целовали клинки и клялись воевать под стягами Романа и ходить по всей его воле.
На другой день переправились через Гнилопять и пошли через Котельницу на Ярополч-град. Задержались недолго в верховьях Тетерева, поджидая дружины из Полонного, - и тут случилась ещё одна встреча.
Огромное войско остановилось и выслало во все стороны дозоры. Те разведывали сёла и тащили оттуда всё съестное, что можно было припасти, - вели скотину, везли в мешках остатки летних запасов зерна и муки, прихватывали помаленьку и добро. Одна из таких посланных в зажитье дружин и привезла весть, что со стороны верховьев Рось-реки идут большие полки - по виду чёрные клобуки. Рось ещё сто лет назад считалась их вотчиной. Многие города - Торческ, Корсунь, Триполь, Канев - вовсе были поставлены осевшими на Руси торками, берендеями и остатками печенежских родов. В своё время Роман чуть было не стал князем Поросья - помешал всё тот же Рюрик, подлизывающийся к Всеволоду Большое Гнездо.
Побросав все дела, войско изготовилось к бою. Пешцы собрались в середине, конные дружины Роман поставил по бокам. Сам держал полк правой руки.
Но битвы опять не получилось. Чёрные клобуки встали перед русскими полками, и вперёд выехал один из предводителей. Вскинул пустую руку:
- Я желаю говорить!
Роман повёл глазами по сторонам и, гордый, презрительный к смерти, выехал вперёд:
- Говори.
- Я хан клобуков Авдей Толбуков сын, - по-прежнему держа правую руку поднятой, крикнул всадник. - Мы пришли, чтобы воевать под стягами князя Романа галицко-волынского…
Верил в свою счастливую звезду князь Роман Мстиславич. Но никогда не думал, что она так ярко ему светит. Вместе с чёрными клобуками под его началом оказалось огромное войско, против которого не смогут выстоять ни Ольговичи, ни Рюрик со своими подручниками. А после того как открыли ему ворота Ярополч-град и Здвижен, послав на подмогу свои дружины после того, как признал его князем Белгород, вотчина молодого Ростислава Рюриковича, понял он, что сильнее него нет никого в южной Руси. Уверенный, гордый и спокойный, подошёл Роман к Киеву.