Глава 9
1
Князь Ростислав умер от «смертного зелия», приложенного к его ранам доброхотами-уграми. Когда возмущённая толпа галичан добралась до дворца, он уже умирал и помочь ему было нельзя. Дабы не возмущать народ, его отдали людям, и князь скончался через два дня на руках у галицких лечцов.
Князь Ростислав был отпет по православному обряду и похоронен, как и хотел, в земле своих предков, положенный подле деда и отца.
* * *
С некоторых пор у Меланьи, дочери Угоряя, завелась своя тайна. Девушка и прежде была не больно-то разговорчива, а с таким суровым отцом и подавно, а теперь и вовсе её не было видно и слышно; Скоренько исполнит работу по дому и куда-то исчезает, чтобы, вернувшись, опять взяться за дела. Мать и отец не могли нарадоваться на дочь - и послушная, и работящая, и красавица, хоть сейчас замуж - а что убегает она куда-то, про то знать не хотели.
Но пришлось им заметить эти прогулки дочери, ибо после похорон князя Ростислава, которого провожал весь Галич, угров как подменили. Начать с того, что некоторые их них въехали в собор, где проходила служба, на конях - дескать, на улице дождь и лошадь оставить мокнуть жаль. Потом повадились - въезжая без спросу на подворье, принимались хозяйничать и угощали хозяев плетьми, коли те пробовали возмущаться. По городу уже ходили слухи об изнасилованных девках и бабах, а случившийся в посаде пожар был делом рук всё тех же угров, мстивших за что-то. В другом месте угры зарубили целую семью - просто так, со зла. И началось…
В тот день Меланья опять собралась куда-то с узелком, но только шагнула к порогу, как её остановила мать:
- Куда это ты собралась, доченька?
- То моё дело, маменька. Я быстро!
- И не вздумай! - зашипела Марфа, оттаскивая дочь от ворот. - Аль не слыхала, что деется?
- Да я только туда и обратно, мама!
- Нечего бегать! Совсем ты глухая, что ль? Не ведаешь, чего угры творят? Надысь трое к Милухе-знахарке ворвались. Травки её целебные коням своим поганым в сенях скормили, после курей саблями рубили, а когда Милуха выскочила их унимать, саму её, сердешную, изнасилили!.. Добро ещё, красного петуха не подпустили - а у неё в хате раненый дружинник отлёживался. Вишь, чо деется, а ты - «скоренько»!
- Но, матушка, я только туда и обратно!..
- Не придумывай! Вот ужо отец услышит, он те задаст!
- Да что ты, мама! Я б давно воротилась, кабы ты не задержала! Пойду я! - И Меланья решительно отворила воротину.
Путь её был близок - к банькам за огородами. Там уж третий месяц жил Янец, дружинник князя Владимира Ярославича. Подаваться домой парень не спешил - до родного Перемышля далеко, да и опасно стало ездить.
А тут рядом Меланья. Давно нравилась ему девушка, да всё недосуг было объясниться - не любили князя Владимира в Галиче, а его дружинников и подавно: дескать, все бражники и любодеи. Сколько Янец трудов положил, пока Меланья стала к нему поласковее.
Он издалека узнал её шаги и вышел встречать. Девушка подбежала, обхватила, ткнувшись лицом в грудь. По её частому дыханию, по горячим рукам и блеску в глазах Янец сразу понял, что что-то случилось.
- Меланья? Что с тобой?
- Ой, лишенько! Ой, спрячь меня, Янец!
- Да что ты?
- Угры за мной бегут!
Янец вскинул голову - и точно: меж огородов мелькали всадники. Меланья пискнула и бросилась в баньку, увлекая Янца за собой.
- Откуда они? - шёпотом спросил Янец, затворяя дверь.
- Я к тебе шла, ествы несла, - девушка бросила узелок на лавку. - А тут они. По-своему лопочут, комонные… Я в сторону - они за мной. Я туда - они оттуда. Я через плетень - они скоком.
- Дура, надо было домой бечь. Там отец и братья - оборонят!
- А ты? - Меланья вскинула на него загоревшийся взор.
- А я, - Янец вздохнул и осторожно потянул из-под лавки меч, завёрнутый в тряпицу. - Я за тебя жизнь положить готов.
И, словно отвечая его словам, возле баньки раздался конский топот и чужие гортанные голоса…
* * *
Напуганные холопы поспешили распахнуть настежь двери - на подворье скоком ворвался палатин Бернард с десятком всадников. Пиная ногами кур и разгоняя плетьми попавшихся на пути холопов, всадники, нахлёстывая коней, вскакали на красное крыльцо. Здесь кони заартачились, сгрудились в кучу, и угры попрыгали с седел, пустив коней разбежаться по сеням.
Навстречу незваным гостям, на ходу натягивая дорогую шубу на домашнюю рубаху и порты, уже катился колобком перепуганный боярин Вышата. Последние дни в Галиче творилось такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и всё страшное. Вот и прыгало у боярина сердце - как бы хуже не вышло.
- А-а, барин Вышата! - на свой лад переиначивая имя, кинулся к нему Бернард. - А мы в гости! Звать слуг, ставь мёд! Пировать будем!.. Иль не рад?
Бернард был под хмельком, хмельны были и его спутники, и Вышата счёл за благо не спорить.
- Рад, батюшка, ой как рад! - засуетился он, распахивая дверь. - Да проходьте, гости дорогие!.. Эй! Машка! Улита! Любавка! Живо на стол накрывайте! Гости у нас!
Вышла ключница, забегали девки, прибирая горницу. На стол постелили камчатую скатерть, что доставали из сундука всего несколько раз в году. На неё под пристальными нетерпеливыми взорами угров расставили ендовы, блюда и мисы с угощением.
Не ждал боярин Вышата гостей, ничего особенного не было приготовлено, и это сразу заметили угры.
- Э, хозяин! - хлебнув мёда и полезши за заедками, фыркнул Бернард. - А ты скуп! К тебе гости приехать, а чем ты их кормить?
- Да, батюшка мой, чем богаты…
- Э-э, чем богаты! - Бернард захихикал и погрозил боярину пальцем.
- Хитришь, барин Вышата! А вот как скажу искать - чего найдём, всё наше!
- Да чего ж у меня искать-то? - мигом испугался Вышата, ибо знал ползущие по городу слухи и надеялся только, что минует его беда. Ведь на боярах Галич-то держится. А коли угры станут бояр обижать, нешто неясно, что и сами…
Видать, неясно было, потому как Бернард допил братину мёда до капли и грянул ею по столу:
- Дочь хотеть видеть! Невеста моя!
«Ой! - подумал боярин Вышата и перекрестился. - Ой, вот оно!»
- Да как же это? - захлопотал он. - Да почто?.. Не в обычае…
- Я сватать приехать! - закричал палатин. - Дать мне глядеть невеста! Быстро! - И выхватил саблю.
Испугавшись, что сейчас рубанёт, Вышата кинулся звать дочь.
Белая, как мел, вышла Смеяна к гостям. От волнения и страха не убралась, как следует, - в чём была, в том и явилась. Не поднимая глаз, встала на пороге, прислушиваясь к стуку сердца.
- Добра девка! - воскликнул кто-то из спутников палатина.
- Сюда! Ко мне идти! - махнул ей повелительно Бернард.
Смеяна застыла как каменная, и тогда он сам встал из-за стола, покачиваясь от выпитого, подошёл к девушке, по-хозяйски облапил и, притиснув к себе, жадно прижался мокрым ртом к её губам.
Никто и никогда прежде не целовал Смеяну. А чтобы - чужой, немилый, пьяный… Вскрикнув, она рванулась с неожиданной силой, оттолкнула палатина и бросилась прочь. Бернард протянул было руку, поймал, дёрнул - Смеяна вскрикнула, хватаясь за горло, но нитка ожерелья порвалась, цветные бусины запрыгали по полу, а девушка кинулась бежать.
- Ату её! Ату! - закричали угры.
- Куды! Куды! Доченька, бежи! - запоздало спохватился Вышата. Поспешил было к дверям, но кто-то из угров с размаху опустил ему на голову братину, и боярин осел на пол, закатывая глаза.
Не чуя под собой ног, Смеяна вырвалась из терема и столкнулась с Заславом. Тот был на подворье, о приезде угров знал, но не спешил показываться на глаза - крепко запомнил плен. Девушка повисла у него на шее, обливаясь слезами.
- Ой, ой, Заслав, Заслав… - только и повторяла она. Из терема выкатились угры. Палатин Бернард бежал впереди. Окинув мутным глазом двор, он сразу увидел Заслава и прильнувшую к нему Смеяну.
- Держи её!
Одним движением Заслав толкнул девушку себе за спину и едва успел подобрать кол, как на него налетел угрин. Сабля врезалась в подставленную палку, дерево затрещало. Сильным рывком Заслав вывернул палку, уводя саблю в сторону, и прежде, чем палатин успел выпрямиться, со всего замаха огрел его другим концом кола по лбу.
Бернард упал, как подкошенный, а Заслав, бросив кол, подхватил из его руки саблю. И вовремя - остальные уже бежали к нему.
- Помогите! - закричала Смеяна, прижимаясь к спине Заслава.
На шум и крики уже бежали со всего подворья боярские отроки. Оценив опасность, грозившую боярышне, они кинулись за оружием. Кто-то схватил у воротника копьё и щит, кто-то достал свой меч.
Защищая Смеяну, Заслав рубился с двумя уграми, отступая к подводам, когда наконец подоспела помощь. Отроки набросились на непрошеных гостей, кого-то зарубили в горячке, кого-то подранили, кому-то намяли бока. Помогать бросились и холопы. Вместе изловили мадьярских коней, как попало покидали на них угров и выставили за ворота.
Люди были радостно возбуждены, не спешили расставаться с оружием, переговаривались и посмеивались. Заславу, которому пришлось столкнуться с уграми в настоящем бою, было не до шуток. Смеяна висла на нём, дрожа всем телом. Обняв девушку и не выпуская отобранную у палатина Бернарда саблю, он провёл боярышню в терем.
Оглушённый боярин Вышата только-только пришёл в себя и, охая, сидел на полу, осторожно щупая вздувающуюся на затылке здоровенную шишку. Он чуть не заплакал, когда дочь бросилась поднимать отца.
- Ой, ой, Заслав, - застонал он, поднимая помятое, разу постаревшее лицо на гостя. - Ой нажили мы ворогов! Ой лихо-то! Ой, чего теперь будет?
Заслав не отвечал, глядя на дверь и словно ожидая, что вот-вот в неё ворвутся враги.
* * *
…Когда угры стали ломать дверь в баньку, Меланья забилась в уголок, на полки и, всхлипывая, зашептала молитву. Стоявший на пороге Янец обернулся, обжёг её взглядом:
- Дура! Как схвачусь с ними, наверх лезь - я тамо крышу в углу расковырял. Уйдёшь!
- Янечка, - залилась слезами Меланья. - Янечка, а ты…
- Лезь, дура! - зашипел он на неё.
Девушка схватилась за голову и, от страха оскальзываясь на гладких полках, полезла вверх, под потолок, где перекрещивались поддерживающие крышу брёвна. В этот миг дверь подалась с треском, и первые двое угров ввалились в предбанник, где их ждал с обнажённым мечом Янец.
Услышав за спиной стук мечей и крики, Меланья заторопилась, спотыкаясь и цепляясь подолом за балки. Долго шарила руками по крыше, трясясь от страха и не слыша ничего, кроме страшного хряска, топота и звонов. Наконец руки её нашарили кое-как уложенную солому. Расшевелив дыру, Меланья полезла в неё, и в этот миг шум боя внизу стих и послышался топот ног и голоса.
Её схватили за подол, потянули вниз. Рванувшись так, что сарафан затрещал, Меланья выбралась на крышу, ногой ткнула в показавшееся следом в проломе чужое лицо и, раскинув руки, спрыгнула в крапиву.
Упав, Меланья подвернула ногу и не сразу вскочила, а когда поднялась и рванулась бежать, было уже поздно.
Её схватили у самых огородов, толкнули в траву. Меланья закричала, зовя на помощь, но горячая потная ладонь легла на рот, заглушая крик, а чужие руки уже задирали подол, срывая понёву.
2
Галич был для него потерян. Хоть и свершались многие дела втайне, но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Через жену и её родню вызнав, что великие князья-соправители, Святослав и Рюрик, сами хотят завладеть Галичем, поделив его по своему усмотрению, Роман понял, что города ему не видать. Святослав киевский беспокоился за внуков, детей недавно умершей дочери Болеславы. Рюрик же мечтал присоединить Галич к своим владениям. Можно было смутно надеяться, что, получив город, он отдаст его Роману - ведь его дочь, внучка Рюрика, Феодора, была обручена с внуком Святослава киевского.
Сидя во Вручем, Роман ждал известий от совместного похода князей и вдруг - громом среди ясного неба! - поход расстроился. Соправители перессорились, деля шкуру неубитого медведя. Святослав менял Галичину на города вокруг Киева, но Рюрик не хотел этого, предпочитая оставить всё, как есть. Ничего не решив, князья распустили войска.
Всё это поведал Роману, вернувшись во Вручий, сам Рюрик, поведал так, словно Святослав нарочно хотел его обмануть, заставить отдать Киевскую землю заранее, до завоевания Галича. А вскоре после этого пришла другая весть - из Смоленска отправился в Галич добывать себе стола сын знаменитого Берладника, Ростислав Иванович.
Услышав эту весть, Роман не поверил своим ушам. Но верить приходилось - Ростислава встречали как освободителя. Он удивительно легко взял первые два города - как к его отцу, смерды скакали к нему через заборолы, распахивали ворота и называли освободителем. Горько было слышать это Роману. Вдвойне горько от того, что сам он жил на чужих хлебах, у тестя во Вручем.
Предслава была тому рада. Родительский дом словно вдохнул в неё новую жизнь. Она расцвела, чаще улыбалась и пела песни, не докучала мужу лишними просьбами и даже словно помолодела и опять казалась юной девушкой. Поглядывая на жену, когда она выходила к трапезе принаряженная, Роман всё больше раздражался и копил недовольство женой.
В тот день, когда пришла весть о том, что Ростислав Иванович Берладник ушёл на Галич, Предслава была особенно весела. Вечерняя трапеза была обильна, княгиня принарядилась, как на праздник, и всё улыбалась мужу.
- Чего ты веселишься? - спрашивал он её вечером, когда она льнула к нему в постели, обнимала и зацеловывала, ласкаясь.
- А будто радоваться нечему? - улыбалась в ответ Предслава. - Тебе радуюсь, лада мой!
Была она молода, горяча и, несмотря на то, что две дочери сделали её тело рыхлым, оставалась привлекательной. От неё пахло травами и росным ладаном. Тёмные, материнские, шелковистые косы приятно щекотали лицо и шею. Но для Романа сейчас всё было нарочитым, приторным.
- Будто есть, с чего мне радоваться, - пробовал он отстраняться. - Ни города, ни деревни. Не изгой, а изгоем стал.
- Гордый ты, - Предслава прижалась горячим мягким телом, гладила мужа по широкой твёрдой груди, залезала пальцами под исподнюю рубашку. - А ты гордость спрячь. Сходи ещё раз на поклон к батюшке, попроси у него полк…
- Просил уж, - отворачивался Роман.
- Попроси вдругорядь, - не сдавалась Предслава. - А то кинь ты этот стол! У батюшки сейчас хлопот много, ему бы со Святославом киевским совладать. А ты пойди к нему, помоги - он тебе за подмогу не только стол даст, но и место на Горе. Ты у меня вон какой сокол! Тебе только на Горе и жить!
«На Горе» - это в Киеве. Но в Киеве сидит Святослав Всеволодович из рода Ольговичей. Давние счёты у Ольговичей с Мономашичами, давняя обида, не отцами - дедами-прадедами завещанная. Уж сколько лет сидят в Киеве по два князя зараз - по одному от каждого рода, чтоб обиды не было, а всё равно: одним ведром пожара не зальёшь.
- В обиде батюшка на Святослава, - нашёптывала Предслава. - За Галич в обиде, за вотчину нашей Феодорушки да за тебя. Нет в великих князьях согласия. Помоги батюшке скинуть Святослава - станет он великим князем, тебя не забудет, Вышгород отдаст.
- Будто отдаст, - проворчал Роман. - Не знаешь ты отца своего. Жаден он зело. Дай ему волю - всё к рукам приберёт.
- Не смей такого говорить! - защищалась Предслава. - Не гоношись, попроси. А то в самом деле, что ты за князь - ни кола ни двора. Из милости у батюшки живём.
Когда сам такое говорил, не казались слова такими уж горькими, но сейчас, услышав их из уст жены, Роман разозлился. Так вот что означают её ласки и улыбки!
- В-вот ты как? - отстранившись, резко сел на постели. - Забедно стало, что с изгоем живёшь? Иная бы рад-довалась, а т-ты…
- Да, забедно! - Предслава тоже поднялась, тряхнув грудями. - За шла! За витязя! За володетеля Волынского! Прочие мои сёстры пристроены, живут в довольстве и холе, за мужьями, как за каменной стеной. У одной меня доля такая несчастливая! Не муж мне достался - камень холодный. О дочерях не думает, всё гордыню свою лелеет. Грех это! Грех!
В голосе её прорвались слёзы, лицо покраснело, глаза набухли. Роман несколько секунд Смотрел на жену, как на чужую, потом спустил ноги с постели и ушёл, не притворив за собой двери.
Предслава долго ждала мужа, ворочалась на душной постели, прислушиваясь к шорохам. Терем спал, только потрескивал сверчок, да за окнами порой перекликались сторожа. Роман так и не вернулся в ложницу. А на другой день, собравшись, с малой дружиной ускакал привычной дорогой в Польшу.
* * *
И вот теперь он сидел в Сандомире, во дворце своего дяди Мечислава Болеславича, более известного как Мешко Старый. Князь великопольский радушно приветствовал сестринича - велел подать на столы лучшие яства, пригласил кое-кого из двора, музыкантов и шутов.
Мечислав давно не видел племянника - наезжая в Польшу, тот чаще останавливался у Казимира в Кракове, избегая остальную родню, - и потому, что сейм отдал верховную власть Казимиру, и потому, что при его дворе прошла часть его детства и юности.
Полутёмный зал со стрельчатыми окнами, в которых переливались витражи, был освещён факелами и огромным камином, в котором жарились две свиных туши. На покрытых соломой полах собаки дрались за кости, надрывались музыканты, гости пили и ели, бросая кости и разговаривая. Великопольский князь Мечислав сидел, развалясь, во главе стола, могутный, начавший к старости полнеть, в отличие от Казимира, которого постоянные заботы сушили с каждым годом всё больше. Двое его младших сыновей, Болеслав и Владислав, ещё по-юношески нескладные, большеглазые и похожие, как близнецы, находились тут же, поедали гостя удивлёнными взорами. За столом не было только старших сынов Мечислава - Одона познаньского и Мечислава Младшего.
Роман беседовал с Мечиславом, а его бояре - взял с собой только Рогволда Степаныча и Ивана Владиславича, сохранивших ему верность волынцев, - сидели за столами и прислушивались к разговорам приглашённых на пир ясновельможных панов.
- Давненько ты не бывал у нас, Романе, - развалясь и поигрывая кубком, говорил Мечислав. - Забывать стал родню.
- Родню я помню, да не купец я - нет времени на гостевание!
- Ой, лукавишь, - Мечислав собирал вокруг глаз мелкие морщинки, улыбаясь. - Доносили мне, что наезжал ты к брату моему Казимиру по весне. Всё ждал я, что и ко мне заглянешь, - нет, проскакал мимо. Даже не подумал, что я могу и обидеться!
Мечислав и Казимир питали друг к другу давнюю вражду. Пошла она со смерти Болеслава Кудрявого, когда старшинство по обычаю получил было Мечислав, но восстановил против себя можновладцев и те изгнали его, отдав старейшество его младшему брату Казимиру. Словно в насмешку над судьбой, у Казимира долго не было детей, в то время как у Мечислава выросло четверо. И теперь обойдённый властью великопольский князь ждал, затаившись в Сандомире, когда оступится Казимир.
- Твоя правда, дядьку, - кивнул Роман, прихлёбывая вино. - Наезжал я к Казимиру, искал у него ратной помощи, дабы добыть себе галицкого стола. Звали меня галичане, хотели иметь князем, поелику Владимир Ярославич был им не по нраву. Не дал мне Казимир войска - самому, мол, нужно…
- Против меня рати держит, - согласно кивнул Мечислав, - страшится. Стареет он, Казимир. Да и я не молод. Но своего часа дождусь.
Князья помолчали. Роман знал, что невольно наступил Мечиславу на больной мозоль, - когда-то и его прогоняли, чтобы посадить на стол в Кракове Казимира. И тоже ему собрали войско. А теперь уже он должен помочь родственнику изгнать другого князя из города, чтобы там мог вокняжиться Роман.
- Не хотел я опять ехать к Казимиру, - помолчав, продолжил Роман. - Нет у меня к нему веры.
- Ты прав. Трус он. Боится всего, - поспешил поддакнуть Мечислав, сообразив, что беседа сейчас свернёт в другое русло. - Меня боится, тебя боится… За стол свой дрожит, потому что ведает - мало кто встанет за его сыновей, когда его не станет. Ищет дружбы с Фридрихом Барбароссой - признал себя его вассалом и думает, что это защитит его от судьбы.
- От судьбы не уйдёшь, - согласился Роман. - Вот и я думаю, что не судьба мне была овладеть Галичем, - иные есть у него князья, сами меж собой вот-вот передерутся, да ещё и угров призвали.
- Бэла хитёр! Многому научился он у византийских императоров, - добавил Мечислав. - Умеет плести интриги. С ним опасно бороться - не силой, так хитростью возьмёт. Поговаривают, - он отставил кубок, наклонился вперёд и зашептал хмельным шёпотом, - что брат его Стефан не сам Богу душу отдал. Молод он был и крепок. А тут вдруг умер в одночасье. Говорят верные люди, что подсыпали ему яду по наущению Бэлы… Так что прав ты, - Мечислав выпрямился, снова взялся за кубок, - что отказался от Галича.
- Да, - кивнул Роман. - И хочу вернуться домой, на Волынь. Только прежде приструню брата Всеволода. Он свою волость имеет да на мою позарился. Захватил Владимир-Волынский, затворился в нём, сказал - иди, куда хошь.
- Ты старший брат, - напомнил ему Мечислав.
- Да. И хочу его научить почитать старших. Тесть мой мне не подмога - у него своих забот много: половцы каждый год донимают, да соседи-Ольговичи житья не дают. Поделись полками, дядька!
Мечислав тоже был старшим в роду, и его тоже обошёл младший Казимир. И Роман, и Всеволод оба были ему не чужие - оба дети сестры Агнешки. Неужели судьба их рода такова, что младшие братья всегда обходят старших?
Нет! Пусть он стар, пусть он и изгнан со стола, но он князь великопольский и ещё ничего не потеряно. Пусть за Казимира Фридрих Барбаросса, а за Романа встанет он, Мечислав Старый.
Несколько дней ещё продолжались пиры, охота на туров, зубров и тарпанов, а потом Мечислав велел собирать войска.
3
Начался зарев-месяц, только что проскакал на золотой колеснице Илья-пророк, меча грозовые стрелы-молнии в нечистую силу, завершая собой лето, когда вступила на Волынскую землю польская рать.
Испуганные гонцы донесли весть до стольного града, пали к ногам Всеволода. Рать шла за ними по пятам, и вёл ту рать Роман Мстиславич, старший брат.
Услышав сие, Всеволод впервые почувствовал, как непрочен под ним княжеский стол. Когда приглашал его Роман во Владимир на княжение, когда созывал вече и целовал крест, что уходит в Галич, верил Всеволод брату. Когда потом вернулся он, несолоно хлебавши, под стены города и затворился от него Владимир, а на вече кричали, что не хотят более Романа, что предал он Владимир-Волынский, а отныне люб им Всеволод Мстиславич, верил новый волынский князь горожанам и боярам. Радовался вместе с ними, что ушёл Роман прочь, жил спокойно, пировал, охотился и судил. А не должно было ему радоваться! Лучше кого бы то ни было ведал он нрав своего брата, понимал, что просто так Роман от задуманного не откажется. Будет терпеть и год, и два, выждет свой час - и нападёт. Не сокол он, не кречет, что догоняет птицу, а потом бьётся с нею - он рысь, которая долго лежит в засаде и ждёт, а потом одним прыжком нападает и убивает зазевавшуюся жертву.
А гонцов было всё больше и больше. Шёл Роман, не останавливаясь. Стороной обошёл Всеволодов Бельз, даже не взглянул на Брест - двигался во главе польской рати прямиком на Владимир.
Тревожно сделалось в городе. Купцы закрывали лавки, хлопотали о своём товаре. Ремесленный люд чесал затылки. Бояре не находили себе места - вот-вот поспеют хлеба, пришла самая уборочная пора, а тут - война. Хлеба в закромах осталось только у запасливых. Правда, нет такого боярина, чтоб не имел в житницах припас на один-два голодных года, но ведь известно - дай Бог много, захочется и побольше! А чем торговать! А жить как!
В те дни неспокойно было в княжеском тереме. Княгиня Всеволодова не показывалась из светёлки, всё молилась перед образами. Малолетние сыновья Всеволода тоже были тише воды, ниже травы. Зато на подворье день и ночь толклись дружинники. Звенели в кузнях молоты - правились мечи, острились топоры, ковались наконечники стрел, сулиц и копий. Не покладая рук, трудились бронники, щитники, шорники. Княжеская дружина готовилась к бою.
Ещё когда стало известно о ляшском походе, пришли ко Всеволоду на двор бояре. Деды их служили Изяславу Мстиславичу, отцы - Мстиславу, сыну его, а они сами сперва заседали в боярской думе Романа, а после того как ушёл он на Галич, целовали крест Всеволоду.
Тот принял их в гриднице, за стеной которой уже собирались дружинники - дети боярские, дворяне, отроки. Бояре ввалились толпой, стуча посохами и задирая бороды. Всеволод не сидел - стоял у стола, опустив сжатые в кулаки руки. Первая горячка, вызванная известием о возвращении Романа во главе иноземной рати, схлынула, и он начал ощущать страх и неуверенность. И сейчас одна мысль билась в его голове - с чем пришли бояре? Многим из них Роман жаловал деревни, угодья, леса, реки и пашни. Многим дарил шубы, золотые гривны и принимал от них подарки. До сей поры разъезжает на сером жеребце, которого преподнёс ему боярин Остамир, - вон он, идёт впереди, толстый, переваливающийся, жирные щёки дрожат, маленькие глазки так и бегают.
- С чем пожаловали, мужи волынские? - вымолвил он сухо. - Дело пытаете аль от дела лытаете?
- К тебе мы, князь. Слово есть важное, - просипел одышливый Остамир.
- Ополдень совет соберу - там и скажете своё слово, - отрывисто бросил Всеволод. - Ныне недосуг мне - идёт на нас войной с ляшской ратью брат мой Роман.
- То нам ведомо, князь! Ведомо! - закивали бояре.
- Деревеньки-то наши как раз на пути его войска лежат…
- Как раз мимо нас и идут.
- И сила, сказывают, несметная! Сам князь впереди, дружина ляшская позади…
Всеволод нетерпеливо махнул рукой, прерывая поток боярских словес.
- Слышал уж, - оборвал он. - А вот что вы скажете, мужи волынские?
Бояре потолкались, поозирались, гомоня, а потом вышел вперёд старый Овсей Рядилович, чей отец помнил ещё Изяслава Мстиславича, Всеволодова деда. Он двигался уже медленно, на совете чаще спал, чем слушал, но сейчас именно ему, как старейшему, доверили сказать главное слово.
- Ты, княже, в нас не сумлевайся, - тряся головой, медленно заговорил старый боярин. - Тебе Владимир-Волынский крест целовал - от тебя мы и не отступимся. А брат твой, Роман, хоть в роду и старейший и ему отец его Мстислав город сей завещал, но он стольный Владимир променял на Галич, что город испокон веку был вторым и старшинство древнего Владимира, заложенного ещё Владимиром Крестителем, оспаривает. Раз он город наш оставил и на меньшой его променял, знать, ты в роду и старший и тебе ныне Владимир-Волынским править. А мы все за тебя встанем!
- Встанем, батюшка! Встанем, княже! - загалдели согласно бояре.
- Только позови!
- Все враз откликнемся!
- И позову! - светлея и облегчённо переводя дух, воскликнул Всеволод. - И строго с вас спрошу!
- Да мы, княже, завсегда согласны! Ты нас только позови! И сами встанем, и сынов поставим, и город позовём!
.. .И вот запело чугунное било, зазвенел на весь Владимир-Волынский колокол на Преображенском соборе, выстроенном ещё отцом Романа и Всеволода, Мстиславом Изяславичем. Послушно, побросав все дела, потекли к вечу горожане.
На высоком крыльце Преображенского собора уже толпились бояре. Среди них блистал облачением митрополит, держа на рушнике икону Богородицы.
- Мужи волынские! - надсаживаясь, сипел боярин Остамир. - Все вы помните, как уходил от нас князь Роман. Поманил его неустроенный Галич - бросил он старый, Богом хранимый Володимир, умчался искать лучшей доли! Клянясь на честном кресте, уступил старшинство и княжение брату своему, князю нашему Всеволоду Мстиславичу, а ныне ворочается опять. Преступив крестное целование, хочет взять Волынь под себя. Лепо ли сие, мужи володимерские?
Толпа взорвалась гулом. Кто кричал «лепо», кто - «нелепо». Были и такие, кому было всё равно - какого бы князя ни посадили бояре, лишь бы не слишком прижимал простого человека.
- И ныне идёт князь Роман на нашу землю с ляхами, ведёт полки иноземные на наши поля и домы. Хочет чужими руками жар загребать, чужими костями себе дорогу на золотой стол вымостить! Лепо ли сие, мужи володимерские?
На сей раз кричали стройнее: «Нелепо! Нелепо!» Потому что любая война всегда бьёт по простому человеку. Не нами сказано: мир гинет, а рать кормится.
- Так постоим же за князя нашего, за Всеволода Мстиславича! Не дадим в обиду наши вольности! Встанем на рать!
Мужики кричали, размахивая руками. Боярские крикуны старались больше всех, но среди собравшихся были и те, которые обеспокоенно чесали затылки, - на носу была жатва. Ежели теперь прокатится война, жди голодного года. Да ежели кого прибьют - жена и дети вовсе с голоду перемрут.
Расходились не спеша, переговариваясь. Бабы висли на мужах, всхлипывали и голосили. А мужики, придя домой, лезли в клети, доставали кто кольчугу, Кто броню, осматривали копья и топоры.
Владимир поднялся, как один человек. Подъехав наконец к стенам, Роман увидел, что на заборолах черным-черно от ополченцев, а в поле у ворот выстраиваются княжеские полки.
4
Последние несколько дней Владимира Ярославича словно подменили. Алёна сперва не могла надивиться - князь перестал стенать и жаловаться на судьбу, меньше пил, топя горе в вине, и много времени проводил на стене. Он загорел, нос и скулы его заострились, а в глазах появился странный блеск. Больше всего на свете Алёна боялась этого блеска - князь уходил в себя, становился скрытен, иногда лишь проговаривался о важном деле и неведомых друзьях, и это пугало женщину. Но, любя его, она терпела, старалась во всём угождать и согласно кивала головой, если князь вдруг заговаривал о том, что на воле его не забыли.
Алёна даже не подозревала, насколько он был прав. Он не забыл тех двух сторожей, Ворша и Ласло, и терпеливо выслеживал их на стене. Завидев знакомцев, он окликал их, заводил беседу, но сторожа, хоть и отвечали, разговаривали мало и неохотно и всё время намекали, что за добрые вести гонцам принято платить, а им, кроме того серебряного обручья, мало что перепало.
- Всё отнял у меня ваш король, - жаловался им Владимир, - нечем даже отплатить вам. Разве что с жены снять? Да где это видано, чтобы с жён срывать золото? Кто мы? Дикие половцы?
- Да мы понимаем, король, - отвечал Ворш. Он был посмелее и получше знал латынь, на коей велась беседа. - Когда что-то случится, мы ещё придём и скажем тебе…
Однажды Владимир не выдержал и завёл с ними разговор о побеге.
- Есть у меня могущественные друзья, - шептал он, перевесившись через каменную ограду. - Если поможете мне уйти от Бэлы и проводите к ним, наградят вас щедро. По нескольку гривен на брата. Ни в чём нужды знать не будете! А коли ворочусь в свой Галич, вас при себе оставлю. Есть у меня и друзья, и родичи - только бы мне им весть подать!
- Известное дело, негоже человеку без друзей, - согласился Ворш. - Тогда совсем пропадёшь.
- Да только иные друзья дружат до тех пор, пока в твоей мошне золото звенит, - поддерживал его Ласло.
Давно уже распилили у ювелира приятели князево обручье, продали, а деньги пропили. Платили страже, как и всем, а работа была тяжёлой. Когда решились впервые заговорить с пленным князем, надеялись на щедрые посулы. Но, как оказалось, золотой источник быстро иссяк. И сторожа утратили к Владимиру интерес.
Но они были единственными людьми во всём Эстергоме, кто проявлял какое-то участие к узнику. Чувствуя, что теряет связь с волей и ту надежду, что померещилась было ему, Владимир то был печален, то лихорадочно возбуждён. В такие минуты он становился разговорчив, и однажды Алёна сумела-таки вытянуть из него всё о приятелях-охранниках.
- Как они про Галич мне сказывали, так сердце словно играло, - вздыхал он, сидя на лавке, свесив между колен ослабшие руки и сутулясь. - Думал - хоть кому-то я нужен. Ведаю, что негоже это, не по-княжески, да всё-таки какая ни есть живая душа… приятели…
- А коли приятели у тебя завелись, так что же не помогут они тебе? - прижималась к его плечу Алёна. - Видать, Бэлу боятся!
- Не в Бэле дело! Давно бы помогли они нам, Алёнушка, - всхлипывая, говорил Владимир, - да верно сказано: за так и прыщ не вскочит. А у меня всё Бэла отобрал! То, что оставит, - всё его милостью…
За стеной мирно спал Аленин сын. Больше в башне никого не было - Бэла не хотел, чтобы кто-то встречался с узником. Но Алёна пугливо прислушалась, словно боялась, что у венгерского короля свои глаза и уши могут быть даже здесь. Не зря худое сказывали о смерти его брата Стефана. Не зря он свою мать, Владимира Ярославича тётку, заточил в монастырь, а после совсем выслал из Венгрии!
- Ну, если только в том дело, - промолвила она и подняла руки к горлу.
Не веря своим глазам, смотрел Владимир, как Алёна сняла дарёное им ожерелье, вынула из ушей серьги и, наконец, вздохнув, стянула с пальца колечко с камнем. Когда заточили в башню, не посмели сторожа отнять у женщины украшения! Самому Владимиру оставили тоже гривну и обручья, но то и другое давно пошло на подкуп сторожей.
- Бери, - собрав драгоценности в горсть, Алёна протянула их Владимиру.
- Ты что? Что? - Он даже отшатнулся, не ожидая этой жертвы.
- Уграм-чужакам веришь, а жене своей - нет? - горько скривилась Алёна. - На что они мне в неволе, на чужбине? Придёт судьба воротиться домой - всё будет. А не придёт - что ж, всего с собой в землю не унесёшь!
И, прерывая разговор, встала, отошла к окну, сцепив руки на груди. Владимир смерил глазом груду серебра, золота и дорогих каменьев, прикинул их цену и сгрёб в кулак.
* * *
Впрок пошло Алёнино ожерелье. На другой день долго о чём-то шептался Владимир с Воршем у стены, а потом ворвался в шатёр к Алёне с кинжалом.
- Свершилось, лада! - выдохнул он. - Свершилось! Услышал Господь наши мольбы!
- Согласны они тебе помочь? - ахнула женщина.
- Нынче ночью бежим! И ты, и сын!
- Ростислав! - закричала Алёна и бросилась к младенцу, обняв его. - Услышал Господь мои молитвы! Слава Тебе, Господи! Слава!
- Слава Тебе, - перекрестился и Владимир. Совсем было изверившийся в последнее время, понял он, что Бог всё-таки есть.
В тот вечер не было им покоя. Переданным Воршем кинжалом Владимир изрезал парусиновый белый шатёр на полосы. Связав полосы узлом, получил верёвку, которую прикрепили к одному из зубцов парапета.
Ночью, после самой полуночи, раздался под стеной свист, и тотчас, разматываясь, белая полоса упала вниз, достав до самой земли. Страшно было лезть в темноту и неизвестность. А вдруг не выдержат руки? Вдруг оборвётся верёвка? Вдруг - самое страшное! - предали угры и внизу ждёт их стража во главе с самим Бэлой? Алёнино лицо белело в ночной тьме страхом. Не за себя больше боялась она и не за мужа - за сына. Ростиславу не было и года.
- Ты за меня держись, за меня, - бесконечно бормотала она, гладя его по головке. - Ни за что не отпускай рук!
Владимир на миг потупился - вспомнил старших сыновей, Ростислава с Иваном, которые умерли здесь, в заточении, мысленно помолился и первым взялся за верёвку…
Всё обошлось. Не выдали Ворш с Ласло, не оборвалась верёвка, не ослабли руки, хотя Алёна спустилась совсем без сил. Подкупленные сторожа привели коней и в обмен на серьги Алёны согласились проводить беглецов к Фридриху Барбароссе, с которым у Бэлы была вражда.
