13. Девичьи слезы

Михаил Ярославич, выехав за ворота, направил коня в сторону торга. Несмотря на то что была уже вторая половина дня, оказалось, здесь все еще очень много народу. Почти сразу же внимание князя привлекла доносившаяся откуда-то издалека веселая мелодия. Он повертел головой, а дружинник из его охраны, угадав, что надо князю, указал ему на скопление людей у лавок, расположенных почти под самыми стенами детинца. Из-за нахлынувших на торг людей проулки между выстроившимися в ряд лавками казались уже обычного. Проехав мимо лавок, хозяева которых, узнав властителя, радостно приветствовали его, князь через короткое время приблизился к возбужденной, весело галдящей толпе. Она плотно обступала небольшой пятачок, по которому на задних лапах передвигался бурый медведь.

Сначала князь решил, что народ веселит мужик, нацепивший на себя медвежью шкуру, — Михаил Ярославич несколько раз во Владимире, да и в отчем доме, видел таких умельцев, потешавших люд, — но потом понял, что перед ним самый настоящий медведь. Зверь уморительно переваливался с лапы на лапу, при этом размахивал головой, будто надеялся порвать цепь, которую крепко держал в руках чернобородый великан.

Шум приветствий, сопровождавший князя, почти сразу докатился и до толпы, но увлеченные зрелищем люди не сразу приметили Михаила Ярославича и его дружинников, а когда заметили, тут же стали расступаться, пропуская их вперед.

Молодому московскому князю, кажется все еще не успевшему привыкнуть к своему теперешнему положению, приветствия, несшиеся со всех сторон, ласкали слух. Он с удовольствием демонстрировал людям, с таким уважением его встречавшим, свою благосклонность, улыбался им, помахивал рукой, даже погладил по голове какого-то малыша, которого отец поднял над собой на вытянутых руках, чтобы ребенку было виднее. Правда, мальчик, озираясь по сторонам, искал взглядом совсем не князя, а медведя, но этого, конечно, никто не заметил.

Давненько уже князь не видел зрелища, подобного нынешнему. Все больше тризны да горестные проводы, даже веселое застолье обычно заканчивается какими-то тоскливыми разговорами. А здесь — словно время повернулось вспять, как в далеком беззаботном детстве радостно играет рожок, кривляется на потеху толпе грозный лесной зверь. Князь видел на людских лицах эту позабытую детскую радость и сам не сдерживал веселой улыбки.

— Эй, мужик, покажи-ка нашему князю, что твой медведь делать умеет, — крикнул кто-то из толпы.

Чернобородый, кажется только теперь сообразив, что на его представление смотрит сам князь, резко обернулся, обвел быстрым взглядом зрителей и, увидев важного гостя, низко ему поклонился. Затем он перекинул цепь из руки в руку, снова склонил голову, но на этот раз его примеру последовал и медведь. Люди радостно закричали:

— Пусть еще что покажет!

— Спляшет пусть! — неслось со всех сторон.

— В адском огне вам так плясать, — шипел за спиной Марии злобный голос.

— Да–да! Пускай попляшет! — просила толпа.

Мужик исподлобья посмотрел на князя. Тот махнул рукой, это, судя по всему, должно было означать, что и он согласен с выкриками.

Еще веселее заиграл мужичонка в высокой шапке, пошел по кругу, приплясывая. Медведь, беря с него пример, почти попадая в такт, стал тоже приподнимать свои кривые лапы. Он поворачивался к князю то одним боком, то другим, на несколько мгновений опустился на все четыре лапы, а потом, повинуясь тихому голосу чернобородого, медленно поднялся. Покачиваясь из стороны в сторону и подняв черную когтистую лапу, он устало двинулся по кругу за неутомимым плясуном.

Улыбаясь как-то по–детски, Михаил Ярославич внимательно смотрел за представлением, и в тот момент, когда зверь сделал очередной шаг, он вдруг увидел знакомое лицо. Вздрогнул от неожиданности.

Девушка была в смятении, ей казалось, что надо быстрее выбираться из толпы, сжимавшей их с братом со всех сторон, и бежать к своему дому, куда, как она решила, и держал путь князь. Однако ноги ее будто примерзли к утоптанному снегу, она была не в состоянии не только двинуться с места, но и пошевелиться и, глядя на князя, улыбалась какой-то жалкой улыбкой.

Мария не верила своему счастью, тому, что вновь видит перед собой князя, который тоже заметил ее. Но счастье это было омрачено, поскольку девушка знала твердо: на людях им вряд ли удастся перекинуться словом. Князь тоже это осознавал, и поэтому, когда их взгляды встретились, Мария увидела, как милое ее сердцу лицо исказилось на мгновение от горькой усмешки. Опустив глаза, из которых готовы были брызнуть слезы, девушка только крепче сжала руку брата, на что он, увлеченный зрелищем, не обратил никакого внимания.

Князь тем временем отвел взгляд от лица своей зазнобы и теперь смотрел на представление с некоторой грустью, оставшейся незамеченной никем из окружающих. Он так же открыто улыбался, следил за ужимками зверя, но теперь все происходящее вокруг не приносило той прежней детской радости.

Медведь, обойдя весь круг на задних лапах, остановился напротив князя, принял привычное положение, шумно и недовольно дыша, стал кланяться, с каждым поклоном все ближе приближаясь к княжескому коню. Тот, чуя грозного зверя, нервно подрагивал всем телом, громко фыркал. Ворон, который до этого стоял не шелохнувшись, не мог без повеления хозяина уйти от надвигавшейся опасности и лишь перебирал на месте тонкими черными ногами, чуть заметно пятившись.

— Позабавил меня твой Мишка! — громко сказал Михаил Ярославич, чувствуя, как сотни глаз впились в него и что среди тех, кто чутко внимает его словам, есть и та, ради встречи с которой он бросил сегодня все важные дела. — Позабавил! — повторил князь. — Потешил и меня, и людей моих и за то прими, добрый человек, от меня благодарность! — С этими словами он, что-то вытащил из калиты и бросил чернобородому.

Тот ловко подхватил на лету награду за труды, мельком глянул в свою огромную ладонь, крепко сжал ее и, довольный княжеской щедростью, склонился в глубоком поклоне. Его примеру тут же последовал и медведь, и кривоногий мужичонка вновь стал наигpывать какую-то совсем нехитрую мелодию. Он пошел по кругу, приплясывая, одной рукой держа рожок, а другой — протягивая людям свой смешной колпак. В нем весело позвякивали мелкие монетки, которыми платили за доставленную радость довольные зрители.

— Ишь, расщедрились! Слугам бесовским последнее отдают! — негодовал злопыхатель, но никто его не слушал.

Еще раз князь приветственно взмахнул рукой и в окружении гридей направился в сторону посада.

Зеваки мгновенно расступились перед всадниками, а потом так же быстро сомкнулись. Воспользовавшись тем, что плотно спрессованная людская масса на короткое время пришла в движение, выбрались из толпы и Мария с братом. Илье очень не хотелось уходить с торга, но их с сестрой заждалась мать, которая, как он знал, наверняка тревожится из-за того, что дети так долго не возвращаются.

Сестра едва ли ни бегом пустилась к дому, не глядела по сторонам, то и дело натыкалась на прохожих. С трудом поспевая за ней, Илья тем не менее углядел, как на соседней улочке мелькнул небольшой княжеский отряд, направлявшийся в сторону городских ворот.

— А князь уж, видать, нагулялся, — сказал мальчик деловито.

— Почему это ты так решил? — спросила Мария, неожиданно остановившись посреди дороги.

— Да–к я сам видел, — ответил тот, не понимая, почему его известие произвело на сестру такое впечатление, но довольный тем, что можно немного передохнуть.

— А что ж я этого не увидала? — удивилась сестра.

— Ты ж сломя голову бежишь, будто на пожар, — заметил брат.

— Может, ты обознался? — не унималась девушка. — Где ты мог князя увидеть?

— Ты мимо проулка меня тащила, я тогда его и усмотрел. У меня глаз зоркий! Мне о том не раз отец говорил, — похвастался Илья и шмыгнул носом.

— Ясное дело, зоркий, — как-то задумчиво проговорила сестра и неспешно побрела к дому.

Теперь Илья, мог поделиться с ней своими впечатлениями о зрелище, увиденном на торге, но сестра на все его восторги ничего не говорила, лишь изредка равнодушно кивала. В конце концов, подумав, что сестре уже не раз за свою долгую жизнь довелось наблюдать медвежье представление и потому ей неинтересно слушать его, мальчик обиженно замолчал. Он решил, что лучше расскажет обо всем матери с бабушкой и своим друзьям, соседским мальчишкам. Уж они наверняка позавидуют выпавшей на его долю удаче.

Михаил Ярославич, немного проехавшись по пocaду, сделал неутешительный для себя вывод о том, что сегодня ему нечего надеяться на новую встречу с темноокой красавицей. Кроме того, по улочкам, заполненными людьми, ему не удастся пронестись на всем скаку, почувствовать, как тело охватывает упругий ветер, который словно наполняет его новыми силами и уносит прочь тяжелые думы.

С некоторым сожалением князь повернул коня к городским воротам и поспешил к своим палатам, обдумывая по пути, чем занять остаток дня. Он все никак не мог решить: то ли вызвать воеводу с отчетом, то ли самому отправиться в пыточную избу и посмотреть, как там идет дело. Так ничего и не решив, он проехал мимо стражников, которые охраняли ворота, смотревшие в сторону бора, и, хлестнув коня, понесся к своим палатам.

Воевода словно угадал желание князя, и не успел Михаил Ярославич осадить своего коня у крыльца, как услышал позади знакомый голос.

— Княже, найдешь ли нужным выслушать меня теперь, али мне попозже вместе со всеми прийти? — спросил воевода.

— Давай-ка заходи, Егор Тимофеевич, поговорим, — ответил князь и стал легко подниматься по лестнице.

Через некоторое время, удобно расположившись в теплой, освещенной заходящим солнцем горнице, князь и воевода повели долгий разговор. Из него московскому правителю стало известно то, о чем он даже и подумать не мог, и что со времени его возвращения город никак не удавалось рассказать воеводе.

Оказалось, что в отсутствие князя к Егору Тимофеевичу заявился один из бояр, утверждавший, что сильно обижен посадником. Лука Хрущ, как звали боярина, рассказал, что выстроил в Москве дом, когда прибыл в город с сыном великого князя Юрия Всеволодовича Владимиром. После ухода ордынцев, оставивших пепелища на месте цветущих городов и весей, боярин не сразу смог вернуться в Москву, а когда ему удалось это сделать, то усадьбы своей не нашел. Однако на том самом месте, где когда-то стоял его дом, за крепкой оградой высились чужие хоромы.

— Это когда ж он успел отстроиться? — удивленно поднял бровь Михаил Ярославич. — Известно ведь, что Владимир совсем недолго в городе усидел.

— Да уж, это верно. На свою погибель Юрьич здесь оказался, — сказал воевода и тяжело вздохнул, вспомнив о судьбе молодого князя.

После разгрома Москвы средний сын великого князя был захвачен татарами, которые отвезли пленного под стены окруженного стольного города и показывали измученного князя осажденным защитникам Владимира. Затем, когда Бату–хан город взял, молодой князь был убит, разделив участь своей матери, великой княгини Агафьи Всеволодовны, сестры Феодоры и братьев Всеволода и Мстислава.

— Чем Москва-то перед ним провинилась? — ответил Михаил Ярославич запальчиво, и воеводе почудилась в этих словах и в том, как они были сказаны, обида за город, ставший для князя своим. — Можно подумать, тот, кто на пути полчищ Батыевых оказался, уйти мог, — продолжил князь. — Тогда уж и стольный град Владимир больше Москвы захудалой виновен, ведь там все Юрьичи головы сложили! Сыновьям великого князя, которых оставил он для защиты своей столицы и всей княжьей семьи, не помог ни знатный воевода Петр Ослядякович, ни молитвы епископа Феофана. Видать, не с должным рвением клал он поклоны пред ликами святыми, что не были услышаны его молитвы. Да и Всеволода Господь, видно, разума лишил, если удумал он на поклон к хану с дарами из-за стен крепких выйти.

— Наверняка не один он это надумал, — успел вставить фразу воевода.

— Это уж точно, нашлись советчики! — согласился князь. — Небось только и думали, как спасти себя да нажитое. Ты вспомни, что отцу моему о Козельск сказывали. Там своего князя–младенца выдать врагу не захотели и до последнего за жизнь его и за городок сей малый стояли. А Всеволоду Юрьичу пришлось не в открытой сече голову сложить, а стражей ханской быть зарезанным подобно агнцу, на заклание отданному.

Тяжело вздохнул Михаил Ярославич, поскольку упоминание о горькой участи родичей тут же заставило обратиться к мыслям о своей судьбе и о том трагическом времени, которое был не в состоянии забыть никто из тех, кому его удалось пережить.

— Князь Владимир, как я слышал, собственными палатами здесь не успел обзавестись, — продолжил воевода, немного помолчав. — Говорят, он только начал обживать уцелевшее с тех времен, когда его отец выгнал отсюда своего брата.

— Да, стрый немало с родней повоевал, — брезгливо заметил князь.

— Не один он этим отличился, — с горечью произнес воевода и добавил: — Кабы не дед твой, не Всеволод, что старшего сына наследством обошел, может, и Юрий тише был бы да с Константином не сцепился и Владимиру завещанную отцом Московскую волость отдал.

— Владимиру Всеволодичу брат не позволил здесь обосноваться, а за грех отца ответить, видно, Владимиру Юрьичу довелось. Не велик удел, но и из-за него грызни сколько, — задумчиво проговорил князь. Помолчав мгновение–другое, будто вспомнив, с чего начался разговор, он спросил: — Так на что ж этот Лука теперь обиду держит? Должен ведь, кажется, понять, что не посадник его дом дотла спалил? И кстати, что ж 0н князя своего покинул? Вместе с ним да с воеводой город не оборонял? Это, случаем, он тебе не удосужился рассказать?

— Рассказал, — кивнул воевода, — правда, после того, как я его напрямую об этом спросил.

— Ну и что ж он тебе поведал? — поинтересовался Михаил Ярославич.

— Говорит, что, мол, Владимир Юрьич его к матери во Владимир с посланием еще загодя отправил, — ответил собеседник.

— Хитер твой Лука: княгини нет — кто ж его слова опровергнет али подтвердит, — заметил князь.

— Меня это тоже насторожило. Уж слишком долго он княжеское послание вез. Да и где был потом, неизвестно. Наверняка струсил, сбежал да скрывался где-то. Я ему о своих сомнениях ничего не сказал. Пусть думает, что поверил ему. И все ж то — дело прошлое, и в том Бог ему судья. А вот зачем ему на посадника напраслину понадобилось наговаривать, уразуметь не могу, — проговорил воевода.

— Здесь-то, как я думаю, дело простое: решил, что раз теперь власти в руках у посадника нет, можно его за старую обиду пнуть да, если повезет, за донос кусок пирога урвать, — усмехнулся князь. — Только все таки чем же Василий Алексич его обидел? Строиться ведь разрешил?

— Разрешить-то разрешил, но, как говорит боярин, место, где он свой нынешний дом поставил, не чета прежнему. Хрущ-то хотел старое место занять. Еще он утверждает, что дом его, мол, до конца не сгорел, и нынешний его хозяин тем воспользовался, свои хоромы строя.

— Ишь ты! — поднял брови князь в недоумении.

— И видоки у него якобы имеются, и они слова его могут подтвердить, — продолжал рассказчик невозмутимо.

— Запаслив сей Лука, — усмехнулся князь, понимая, что главное, о чем хотел поведать воевода, еще впереди. — Это ж надо: весь город, почитай, дотла выгорел, людей повырезали да в полон увели, а тут такая удача — и бревна, и видоки целы!

— Вот–вот! — кивнул воевода и продолжил рас сказ: — Он, говорит, мол, даже согласен на то, чтоб ему новый владелец убытки возместил, а вот за обиду от посадника полученную, хочет, чтоб ему землю дали под новую усадьбу. Он уж и место приглядел, — поспешно добавил рассказчик, опережая вопрос слушателя, и с показным равнодушием проговорил: — Но только опять не по его задумке вышло: оказалось, что ты, князь, на ней одному из наших людей строиться разрешил.

— Эхма! — только и сказал князь.

— Да–да! — подтвердил рассказчик. — И вот, как я разумею, теперь он и на тебя обижен. Лука-то в запальчивости сказал — а я не преминул запомнить, — что мол, не успел ты, Михаил Ярославич, в городе объявиться, как землями людей своих наделяешь, а вот тех, кто еще Всеволодовичам служил, забыл, к себе на пиры да на совет не зовешь, добрым словом не привечаешь. С обиды великой обмолвился невзначай боярин, что есть у таких, как он, защита: последний из гнезда большого — великий князь Святослав.

— Вот ведь как дело обернулось! — удивленно воскликнул князь и, помедлив немного, проговорил задумчиво: — Что ж, видно, есть и в моем уделе у Святослава соглядатаи. Придется считаться с этим и впредь не забывать.

На некоторое время в горнице воцарилось тягостное молчание. Князь обдумывал неожиданную неприятную новость, и воевода, понимая его состояние, не хотел ему мешать. Неизвестно, сколько бы еще длилось молчание, если бы тихонько не скрипнула дверь.

Вздрогнув от этого едва слышного звука, князь мгновенно огляделся и лишь теперь обратил внимание на то, что в горнице давно сгустились сумерки и только суровое лицо воеводы, сидящего напротив окна, освещается последними отсветами догорающей вечерней зари.

— Макар! Огня! — крикнул князь и не узнал своего голоса, который был каким-то хриплым, будто вырвался из сдавленного чем-то горла.

Макар тут же появился в горнице с зажженным шандалом, который осветил неярким светом сосредоточенные лица собеседников.

— Там, княже, Демид к тебе, а с ним этот… Самоха, — сообщил он. — Прикажешь звать?

— Зови, — ответил тот и вдруг остановил Макара, направившегося в двери: — Давно ли они пришли?

— Только что, — ответил Макар и на этот раз немного задержался на месте, чувствуя, что князь обязательно скажет еще что-то, и не ошибся.

— Зови, — повторил тот, довольный тем, что пришедшие даже случайно не могли слышать их с воеводой беседы, а потом, глядя на слугу, спросил: — А подобает ли гостей за пустой стол усаживать? А?

Макар все понял и, пока Демид с Самохой усаживались на указанные князем места, поставил на стол кувшины с питьем, чарки, а потом принес блюда, прикрытые сверху расшитыми узорами полотенцами.

Самоха, впервые оказавшийся в княжеских палатах, кажется, не чувствовал никакой робости. Он лишь незаметно окинул быстрым взглядом горницу и неспешно опустился на лавку у окна, положив большие ладони на колени, уставился на князя в ожидании его слова.

Кашлянув в кулак, будто боялся, что его голос снова подведет, князь медленно заговорил, исподлобья посматривая на лица вошедших. Для начала он предложил им отведать выставленные на столе угощения, сам подал гостям пример и, только когда Самоха с Демидом немного насытились, стал расспрашивать их о деле. В первую очередь спросил о спрятанных Кузькиных сокровищах.

— Об этом, Михаил Ярославич, нам у ватажников не много выведать удалось, — начал как-то неуверенно Демид.

— Что так? — прервал его князь и спросил строго: — Неужто не смогли языки татям развязать? Молчальники нам попались али вы не старались?

— Не в том дело, что молчальники, — хриплым от волнения голосом ответил Демид, который не мог догадаться, чем на самом деле вызвано неудовольствие князя, но тем не менее чувствовал, что надежд его не оправдал, — даже слишком разговорчивые!

— Так в чем же загвоздка? — опять прервал его князь. Он понимал, что зря так наседает на сотника, но ничего поделать с собой не мог. Досада, вызванная сообщением воеводы, захлестнула его, и от своего бессилия он злился на себя и на всех.

— Дюже разговорчивых ватажников ты пленил, — с мягкой улыбкой заговорил воевода, подняв руку и остановив сотника, который уже открыл рот, чтобы ответить князю. Егор Тимофеевич один из всех знал, чем вызвано недовольство князя, еще утром благосклонно шутившего с ними и понимавшего, что вряд ли можно ждать скорых результатов от начавшегося дознания.

— Уж какие были, — ответил Михаил Ярославич, усмехнувшись уловке воеводы, который, как бывало порой в далеком детстве, шуткой намекает ему на то, что князь ведет себя не так, как подобает. — Других нет, так что не взыщите, — развел он руками и сказал деловито: — Пошутили — и будет. Пора и к делу переходить. Хочу знать, что вам выведать удалось. Давай-ка, Демид, говори по порядку.

Отчет Демида занял немного времени. Князь выслушал его с вниманием и больше сотника не перебивал. Выяснилось, что хоть и разговорчивы ватажники, и много чего порассказали без утайки, но никто из них о сокровищах не ведает.

— Может, и нет их вовсе, и зря вы теперь силы тратите, — задумчиво проговорил князь. — А? Что скажете?

— Попытка — не пытка, — заговорил молчавший до этого Самоха. — Может статься, нет богатств, а может, есть они и спрятаны где-то, только вот знает об этом тот, кто прятал. А с ним мы пока разговоры не разговаривали.

— Ты прав, — кивнул князь. — В самом деле, кто в порубе нынче сидит? Так — голь перекатная. С ваших слов, среди них настоящих злодеев раз–два, и обчелся, все больше калеки да несчастные, те, кого судьбина горькая в ватагу загнала. Потому и живы остались, что не хватило сил меч поднять. Так ведь? А?

— Так, так, — подхватили слова князя собеседники.

— Мог ли таким хитрый главарь довериться? Ясное дело, что не мог! А раз так, надо нам с ним самим поговорить, — усмехнувшись, закончил князь.

— Что верно, то верно! — сказал воевода, а все остальные утвердительно закивали.

— Хочешь ли сам ему дознание учинить али нам поручишь? — спросил Самоха.

— Для начала вы его попытайте, жизнь посулите да посмотрите, как он себя покажет. Завтра с утра и приступайте. О том, как все пойдет, мне весточку с Егором Тимофеевичем пришлете, а уж там видно будет, следует ли мне к вам пожаловать, — ответил Михаил Ярославич. — Да вот что еще: пускай с вами Никита посидит. Посмотрит на птицу, что взять довелось. Ежели пойдет по–моему, то завтра вечером снова встретимся да обсудим, как дале быть. А теперь поблагодарить надо бы вас за службу да почивать отправить. Устали, поди?

— Есть малость, — ответил за всех Демид, поднимаясь с лавки.

Князь вышел с гостями на крыльцо, остановился, вдохнул полной грудью морозный воздух, подставил разгоряченное лицо холодному ветерку, налетевшему невесть откуда. Увидел, что и сотник сделал тоже самое, и улыбнулся.

Воевода с Самохой, негромко переговариваясь, спускались по широкой лестнице, Демид немного замешкался, чем и воспользовался князь, который сделал шаг к сотнику, положил руку ему на плечо.

— Что? Тяжкую работу я тебе поручил? — проговорил он мягко и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Мне, по чести сказать, такое и самому не по сердцу. Знаю, что и тебе, как и мне, в поле с врагами легче воевать, нежели разговоры с ними разговаривать.

Сотник молча кивнул, с благодарностью посмотрел на князя, не зная, что ему ответить.

— Что ж, держись, Демид. Думаю, завтра день потяжелее нынешнего будет, — сказал тот и похлопал сотника по плечу: — Иди отдыхай.

Еще некоторое время князь, стоя на крыльце, глядел на удаляющиеся силуэты, освещенные луной, вышедшей из-за жиденьких, рваных облаков, затем, ощутив, как холод охватывает его тело, неспешно направился в свои покои. Ему не хотелось возвращаться туда. Здесь светила ясная луна, а в морозном воздухе, как казалось, уже можно было уловить свежие весенние запахи. А там, в теплой горнице, на князя, еще вчера целиком захваченного предвкушением так долго ожидаемой встречи с приглянувшейся девушкой, сразу же навалились тяжелые думы о прошлом.

Сообщение воеводы не только заставило князя по-новому взглянуть на свое нынешнее положение, вновь усомниться в его прочности, но и опять вспомнить о том человеке, которого он считал причиной всех своих бед и которого винил в смерти отца. Подойдя к углу, где мерцал огонек лампады, князь опустился на колени.

Мария весь вечер не находила себе места, бралась то за одно дело, то за другое. Села за прялку, но кудель не хотела подчиняться, нитка путалась, веретено то и дело падало, выскальзывая из ставших неловкими пальцев. В конце концов Ульяна, не выдержав, сама предложила дочери сходить к подружке, но Мария лишь посмотрела на мать исподлобья полными слез глазами, поспешно отложила веретено и выскочила в сени, откуда тут же донеслись приглушенные рыдания.

— Ишь, как девку разбирает, — проговорила сгорбленная старуха, отодвинув темными узловатыми пальцами занавеску, отделявшую горницу от ее закутка.

Мать лишь кивнула, услышав эти слова, и стала собирать на стол.

— Ты бы, Улька, с ней поговорила, что ли, — сказала старуха, — вишь, как она мучается.

— Сама она виновата, — прозвучал глухой голос.

— Ну и что с того? Ты думаешь, умнее ее была? Такая же несговорчивая. Марья-то вся в тебя, сразу видать — твоя кровинушка, — вздохнула Лукерья и с грустью посмотрела на свою так рано постаревшую дочь.

— Будто бы такая? — вспыхнула на мгновение та, но сразу же взяла себя в руки.

— А то нет? — с горькой усмешкой сказала старуха. — Вспомни-ка, как ты нос воротила от видных женихов. И это в ту пору, когда завалящих-то днем с огнем не сыщешь! Все болярина дожидалась! Дождалась! В хоромах век коротаешь, со злата–серебра ешь, в аксамитах да соболях полы метешь, — распалилась она.

— Вас, мама, послушать, так те два калеки, без роду без племени, в портах драных, прямо вятшие были, — спокойно ответила Ульяна, которая несчетное количество раз слышала эти упреки матери.

— Ну, так ты лучше нашла! Я и говорю: самый что ни на есть болярин! — проговорила та язвительно и добавила ворчливо: — И Марья твоя точь–в-точь, как ты, упрямая.

— Боярин не боярин, а не бедствуем. С сумой не ходим. Свой хлеб едим, — прозвучал все такой же спокойный голос.

— Вот то-то и оно, что акромя как на хлеб твой ненаглядный Юшко как ни силится, а заработать не может, — продолжала Лукерья. — Давно ль он тебе подарки делал? Хоть какой перстенек с камушком? Хоть полотна кусок? Кажись, в той же рубахе, в которой замуж шла, до сих пор ходишь.

— Уж вы как скажете, мама, так лучше б молчали, — возмутилась Ульяна. — Сами бы подумали, какие подарки, когда дети растут, когда дочь на выданье. Ее первым делом приодеть надо, приданое подсобрать.

— Вот–вот, и я о том же! На себя-то погляди! Ведь какой красавицей ты у меня была! Все заглядывались. Ходила словно пава. А теперь? Тьфу. — Старуха сплюнула, и ее восхищенный взгляд, обращенный на дочь, которую она несколько мгновений видела совсем молодой, снова стал тусклым. — В коробе надо поискать, там вроде пестрядь, что я еще ткала, должна быть, хоть поневу тебе новую справить, — заговорила она деловито.

Ульяна промолчала.

— Так ты поговоришь с Марьей? — спросила старуха. — Убивается девка. Совсем высохнет от тоски, так и приданое не понадобится.

— Говорила я с ней не единожды. Она все свое твердит, — устало ответила Ульяна, присев на краешек лавки. — Вчера уж затемно прибежала от Анютки, радовалась чему-то и утром порхала, словно воробышек, а с торга вернулась совсем не своя. Ильюшка говорил, медведя они там смотрели, смеялись, радовались, князя увидеть довелось. Вот мечется, как зверек, не говорит ничего. Сама ж ты видала, как она выскочила из горницы. Теперича ревет белугой в сенях или где еще укрылась. Что ж мне, все дела бросить да слезы ей утирать?

— Ой, и не знаю, что с ней делать, — проговорила старуха. — Не пойму я, то ли она так из-за Анюткиной свадьбы убивается — все ж таки подружки с малолетства. А вдруг приглянулся ей кто, да не складывается у них что-то, а нам разве такое скажешь?

— Может, вы, мама, и правы. Я и то думаю, что из-за Нютки она бы так не убивалась. Чует мое сердце, что не в этом дело, — проговорила Ульяна задумчиво. — Только женихов-то видных в посаде не густо, все уж небось разобраны. Поди, нашей-то никого и не осталось.

— Ой, Ульянка, дивлюсь я на тебя! — усмехнулась Лукерья. — Я за печкой сижу и то знаю, что в Москве творится. Неужто забыла, что нынче у нас женихов хоть отбавляй — цельная княжья дружина! Все больше молодые да неженатые. Один другого краше.

— Так они где и где она! — удивилась дочь, все еще не понимая, как сама не догадалась об этом.

— По–твоему они на привязи сидят? Вон и на торг, Юшко говорил, часто захаживают. А ты ее сама туда к отцу шлешь. Может статься, там кого углядела. А намедни аж мимо наших ворот цельная сотня шла. Сам князь, Михаил Ярославич, вел.

— Да–да, я видала, — кивнула Ульяна.

— Поговори-ка с ней, невзначай о дружинниках княжьих скажи да посмотри, может, побледнеет али краской лицо ейное зальется, тогда уж хоть ясно станет, откуда беды ждать. Всему-то тебя учить надо, — буркнула старуха.

— А почему ж беды? — спросила ее взрослая дочь. — Сватов тогда ждать будем.

— Это кому как: кому — сваты, а кому — беда, — ответила Лукерья каким-то тихим, грустным голосом, посмотрела на дочь, лицо которой, еще так недавно гладкое и пригожее, изрезали ранние морщины, вздохнула и молча ушла в свой закуток.

Тем временем Марья, все еще тихонько всхлипывая и прикрывая распухшее от слез лицо платком, перебралась на задний двор и спряталась от любопытных глаз на сеновале, где никто не будет приставать к ней с назойливыми расспросами. Зарывшись в колкое сено, она вдыхала запахи трав и мало–помалу успокоилась. Девушка легла на спину, вытерла лицо платком, с удивлением обнаружив, что большая часть его стала влажной от слез, чуть снова не разрыдалась. Набрав полную грудь воздуха, словно перед погружением в воду и уже чувствуя, как слезы выступают на глазах, она вдруг ощутила, что кто-то мягкий и теплый трется о ее ногу. Мария приоткрыла глаза, приподнялась на локтях и, хорошенько приглядевшись, увидела рядом с собой рыжего котенка, который безуспешно пытался выбраться из ямки, образовавшейся в слежавшемся сене.

— Ой, какой маленький! — воскликнула она. — Что ж ты от мамки убежал, проказник! Иди-ка сюда!

Девушка огляделась по сторонам, пытаясь определить, где могла бы находиться недавно окотившаяся Ряба, но на сеновале, куда свет проникал через маленькое волоковое оконце, было уже слишком темно. Мария позвала кошку, получившую свое странное прозвище из-за пятнистого разноцветного окраса, но та не откликнулась, и девушка, дотянувшись до крошечного котенка, взяла его на руки, нежно прижала к груди. Он заурчал тихонько, и она впервые за долгое время улыбнулась.

«Может, завтра свидимся, — подумала Мария и снова улыбнулась. — Жаль, что нынче не удалось. Что я говорю? Как это не удалось! Ведь видала ж я его! И он меня увидел. Улыбнулся даже! А глаза-то грустные сразу стали. Поди, он и сам тому не рад, что так вышло. Как же иначе, конечно, не рад! Я ж это чувствую. Сердце ведь не обманешь».

Она совсем успокоилась, поглаживала мягкий рыжий комочек, блаженно улыбалась своим мыслям, а потом, уставившись в угол сеновала, будто увидела там своего ненаглядного, прищурилась и с хитрой усмешкой тихонько спросила:

— А куда это вы, Михаил Ярославич, путь держали? Уж не в посад ли? Не к Марье–красе? А? Чтой-то щеки ваши заалели, никак, угадала я. И чего ж вы до ворот ее не доехали и к детинцу свернули? Спугались чего? Али дела спешные к палатам княжеским вернуться заставили? На первый раз, так и быть, прощу вас, но впредь уж поблажки не ждите! — Она засмеялась, подбросила замяукавшего в испуге котенка и проговорила весело: — Так и знайте: мимо проедете — Гришке конопатому свое сердечко отдам! Что, напугала я вас, Михаил Ярославич? То-то! Завтра чтоб у моих ворот ваш черный конь как вкопанный стоял!

Она, гордо подняв голову, вытянула руку и показала воображаемому князю, где должен стоять его конь, а потом громко рассмеялась.

В горницу девушка вернулась, когда уже все улеглись спать. Тихонько прошла через темную горницу в закуток, где похрапывала бабушка. Глаза, привыкшие к темноте, различили на крохотном столике под иконами кружку и ломоть хлеба. Мария выпила молоко, с благодарностью подумав о матери. Ульяна хоть и ругала дочь, сердилась на нее, но все-таки баловала, и когда та, задержавшись у подруг, не успевала к общей трапезе, оставляла ей что-нибудь из еды. С удовольствием откусив большой кусок от душистой горбушки, Мария чуть не захихикала, вспомнив, как отец сурово предупреждал мать, чтоб на трапезу собиралась вся семья, а кто за стол со всеми не сядет, опоздает, так, мол, пусть голодным остается. Поскольку Илья и бабушка с маленьким Глебом за столом всегда оказывались первыми, говорил он именно для дочери, и взгляд, которым он посмотрел тогда на нее, был очень строг. Мария допила молоко, посмеиваясь про себя над тем, как ловко мать обходит отцовские наставления.

«Вот любопытно, а княгини тоже так делают? Балуют ли чад своих или в строгости держат? Балуют. Верно, балуют! На что ж тогда все няньки да кормилицы? Небось шагу деткам ступить самим не дают, на руках носят, кашу в рот кладут», — думала Мария, засыпая и стараясь представить себя в княжеских покоях, в богатых одеждах, в окружении бессчетного числа мамок, девок, нянек.