Глава двадцать вторая. ЗВОНЫ
В православном могилевском храме Богоматери завершилась литургия верных, на которой дозволялось присутствовать только православным христианам. Закончилось таинство причащения, на колокольне отзвонили колокола, и прихожане покидали храм. Каменная церковь была невелика, и вскоре она опустела. Верующие уходили умиротворенные. Назавтра предстоял большой церковный праздник — Духов день: «Утешая учеников Своих, Господь говорил, что для них лучше, чтобы Он взошел на небо, ибо, взойдя, Он пошлет вместо Себя Утешителя — Духа».
Какой россиянин той жестокой поры, будучи под игом литвинов, не ждал Утешителя? «И сошел Дух Святой и пребывает в церкви, совершая в каждом дело Христово». Для душевного общения и собирались ныне могилевские православные в своем храме. В этот час, когда успокоенные прихожане расходились по домам, за церковью, где были коновязи и навес, появились два воина, ведя на поводу коней. Они укрылись под навесом, и один из них, что был попроворнее, направился к служебному входу в храм. Глеб и Карп, прибыв в Могилев, не спешили открыто искать князя Илью. Их настораживало многое и прежде всего побег Виттена. Глеб предположил, что Виттен, как и Илья, тоже добрался до города, потому им следовало быть осторожными и они сочли за лучшее искать приюта в православном храме, в чем и не ошиблись. Настоятель храма Богоматери, Иннокентий, не пошатнулся в вере. Он не общался с патерами католических церквей и не поддавался на увещевания принять унию .
— Что ты ищешь, сын мой? Здесь храм Божий, а не постоялый двор.
— Я пришел в православный храм и, похоже, не ошибся. Благослови, святой отец, и услышишь ответ, — сказал Глеб и склонил перед Иннокентием крепкую шею.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — произнес настоятель и осенил Глеба крестом. — Теперь отверзи свои уста и глаголь, какую помощь ждешь от меня.
— Я ищу дом наместника Товтовила, но мне туда не идти. Укажи, святой отец, его подворье.
— Хоромы сего пана напротив церкви. Светелка над ними заметная. Но ты ищешь не дом и не пана.
— Верно, святой отец, тебе доверюсь во всем. Мой князь Илья явился в Могилев гонцом от государыни Елены Ивановны, дабы уведомить наместника, что она завтра будет здесь. И что же, он все еще у Товтовила?
— Мой служка Ипатий видел того князя и дом ему показывал. Было то в полдень. Князь до сей поры там. Опять же мне Ипатий о том изрек: господарь, поди, собачек кормит…
— Но князь не должен быть там. Нам надо возвращаться к государыне. И что это за собачки? С князем что-то случилось.
— Ой, сынок, родимый, могло что угодно случиться, — запричитал Иннокентий. — А тебе ведомо, с чем шел князь к наместнику?
— Ведомо. Чтобы достойно встретить государей. В Рогачеве, как приехали, город словно вымер. Того не хотелось бы и здесь.
Отец Иннокентий задумался, его благообразное лицо затянуло хмарой.
— Эх, сердешный, должно бы вам знать, что Товтовил не чтит ни государя, ни государыню.
— О том мы немного ведаем, — отозвался Глеб. — Матушка–государыня еще до нас послала гонца, но он мчал не с вестью от государыни, а с черным словом от канцлера–литвина. Мы того гонца догнали, перехватили, но он сбежал от нас. Не примчал ли он к наместнику?
— На площади его не видели. Поди, за дворами на подворье проник.
— Что же делать, святой отец?
— Я думаю, сын мой, думаю. Нам, россиянам, только это и остается. Мы живем в окружении нечестивых. — Однако в унынии отец Иннокентий пребывал недолго. — У нас еще есть время помолиться Богу и испросить у него совета. А пока я повелю укрыть в конюшне ваших коней и побратима твоего позову, накормлю вас. Сиди тут, я скоро вернусь. — И настоятель храма покинул придел.
Той порой, вопреки предположениям князя Ильи и его воинов, Виттен вернулся к поезду государя. Он знал, что ему некуда бежать, что Иван Сапега повсюду его найдет, потому счел за лучшее предстать перед грозным канцлером и, повинившись, рассказать все, как было.
Государь и государыня в это время двигались к Могилеву. Спрятавшись за деревьями, Виттен дождался, когда экипажи и ратники проехали мимо, и выехал на дорогу позади них. Какое-то время он держался поодаль, а дождавшись удобного случая, поспешил вперед, чтобы дать о себе знать канцлеру. Вскоре это ему удалось. Сапега ехал верхом, Виттен догнал его и, когда удивление канцлера схлынуло, рассказал о том, что с ним случилось, утаив лишь то, что был схвачен сонным. Под конец он добавил:
— Бежать от твоего гнева, ясновельможный пан, мне некуда, вот я и вернулся.
Слушая Виттена, Иван Сапега побледнел, в его глазах появился страх. Разоблачение грозило ему опалой и неведомыми карами. Он лихорадочно искал щит, за которым мог бы укрыться. Он понял, что, если Илья поведает государыне все, что произошло в дороге, ему спасения нет. А вспомнив о епископе Войтехе, о панах рады, Сапега вовсе пришел в отчаяние. Он готов был сорвать зло на Виттене и до боли в руке сжимал плеть, но сдержал гнев, ибо это было чревато последствиями, сквозь зубы сказал Виттену:
— Мерзкий трус и болван! Как ты мог попасть им в руки?! Убирайся с глаз долой! Да помни, что будешь наказан!
— Я готов принять кару.
Виттен поклонился, придержал коня и отстал от Сапеги. А канцлер поскакал вперед и, поравнявшись с каретой великого князя, осадил скакуна. Сапегу озарило: его спасение в великом князе. Оставалось только подумать, как подойти к государю, чтобы не вызвать подозрения государыни. И вновь изощренный ум нашел лазейку. Догнав тапкану Елены, Сапега спешился, подбежал к повозке, открыл дверцу.
— Матушка–государыня, можно на два слова?
В просторной тапкане Елена ехала вдвоем со своей любимой боярыней Анной Русалкой. Она пригласила Сапегу:
— Садись, пан канцлер, говори, с чем пожаловал?
— Случилось неладное, матушка. Завтра Духов день и у католиков, а я не сказал гонцу, чтобы побудил наместника служить молебен и в католическом храме. Государь-то прогневается. Да время есть исправить. Позволь узнать у великого князя, будет ли он завтра стоять службу. Тогда и пошлю человека.
— Иди к великому князю, винись. А поскачешь в город сам. Будет с кого спросить.
— Готов, матушка, готов к ответу…
С этими словами канцлер чуть ли не выпрыгнул из тапканы. Он подождал карету великого князя, на ходу открыл дверцу, получил разрешение войти и скрылся в карете. Александр ехал один. Он полулежал на мягких подушках и, пребывая в утренней дреме, вяло произнес:
— Чего тебе, вельможный?
— Великий князь, отец наш заботливый, помнишь ли ты, как встречал тебя Рогачев? На улицах было пустынно, храмы закрыты, колокола молчали. Вы даже остановиться не изволили в том холодном граде.
— Верно говоришь. Да мне Рогачев никогда не нравился. И хорошо, что без приема и застолья обошлось.
— Однако великому князю и почет должен быть великий. Ан ведомо мне, что таким же холодом повеет и в Могилеве.
— Это по какой же причине? Правда, Товтовил там не слишком чтит государев двор. Но чтобы не встретить должно… Это почему же?
— О том лишь догадываюсь, государь. Чтобы умалить ваше величество.
— И кому сие нужно? — Александр приподнялся на локте.
— Человеческая зависть безмерна. — Сапега умышленно не добавлял ясности в выговоренное: дескать, ты, государь, сам догадывайся, что к чему. — Оно ведь как было: молчали православные храмы, когда приезжали государи, теперь же молчат и католические.
— Ты хочешь сказать, что государыня плохо влияет на священнослужителей? Смотри, канцлер, не забывайся!
— Полно, батюшка! Как я могу винить государыню? Это только вы можете спросить у нее, в чем суть.
— Так что тебе, наконец, надо? — возвысил голос Александр.
— Милость ваша нужна. Позвольте мчать в Могилев и все уладить вашим именем.
Канцлер надоел великому государю, и он от него отступился.
— Иди и улаживай, но государыню не задевай, — строго предупредил Александр и опустился на подушки.
У Сапеги полегчало на душе. «Еще выкручусь! Выкручусь!» — прозвенело у него в груди, когда он покинул карету великого князя. Теперь ему был нужен быстрый конь, и он у него имелся. Еще нужен был преданный воин. Он тоже имелся.
— Нам мчать с тобой в Могилев. Ты ведаешь, что это значит. Возьми в моем возке саблю.
— Я готов хоть в преисподнюю, ясновельможный пан. Должно мне очиститься от греха.
Вскоре Сапега и Виттен скакали уже далеко впереди государева поезда и на рассвете в Духов день въехали в Могилев. Город просыпался навстречу празднику. В Златоустовском монастыре раздались первые колокольные звоны, зовущие к богослужению. Сапега прямым ходом направил коня к дому наместника. Постучав в дубовые ворота, он разбудил стражей, а когда появился дворовый холоп, велел позвать пана Товтовила.
— Именем государя поднимай ясновельможного, — потребовал Сапега. На удивление канцлера, наместник явился скоро. Глаза ясны, словно он и не спал, но лохмат, будто метла на голове покружила.
— Пан канцлер! Вовремя пожаловал, — пробасил Товтовил. — А у меня волчонок в клетке сидит, вот и ломаю голову, что с ним делать.
— Кто он?
— Назвался именем Ромодановским, гонцом от государей. Да я ему не поверил: поди, лазутчик Ивана Московского.
— Вон оно что! — удивился Сапега. — Однако, пан Товтовил, он и впрямь князь Ромодановский. — Сапега сообразил, что князя Илью лучше и впрямь подержать взаперти до приезда Александра и Елены, и посоветовал: — Время раннее, он, наверное, спит, так ты уж его не буди, пока великие князь и княгиня не прибудут. — Сапега чертовски устал, был голоден и попросил Товтовила: — Ты уж лучше напои и накорми своих путников.
— Для тебя, вельможный пан, всегда стол накрыт.
А малиновые звоны в православных храмах уже разливались по всему городу. Русских церквей в Могилеве насчитывалось более десяти, и при каждой была колокольня или звонница. Подобного колокольного благовеста Могилев десятилетия не знал, и причина тому была одна: запрещения наместников нарушать тишину богопротивным католикам звоном. Хотя католиков-литвинов в городе было в десять раз меньше, чем русских, православные священники и горожане безропотно сносили надругательства над их религиозными чувствами и верой.
Но терпение православных россиян лопнуло. Еще накануне вечером, посоветовавшись с Глебом и Карпом, настоятель храма Богоматери Иннокентий задумал учинить действиям наместника протест. Он сам обошел всех настоятелей церквей и убедил их в Духов день встретить государыню Елену великим колокольным звоном.
— Дочь Иоанна Васильевича, государя всея Руси, достойна такого почета, — говорил Иннокентий могилевским архиереям.
Они не сразу отозвались и отважились поддержать отца Иннокентия, но уж больно крепко досаждали им католические ксендзы и приоры, принуждая творить церковные обряды по образу и подобию католических. Отец Иннокентий вернулся в храм близко к рассвету. Он устал, еле передвигал ноги, но глаза его светились от радости и довольства. Глебу, который ждал Иннокентия, он молвил:
- Сын мой, лиха беда начало. Сегодня утром русская православная церковь скажет свое слово в полный глас всех колоколов. Поблагодарим Всевышнего за милость к нам. Хватит жить в принуждении. Ждем рассвета!
— Будь я служителем церкви, сказал бы: благословляю тебя, святой отец, на подвиг, — с улыбкой произнес Глеб.
И вот рассвет уже торжествовал под звоны всех колоколов Могилева. Тысячи горожан проснулись, умылись, оделись, покинули дома, заполнили улицы. Благообразные старцы, мужи, жены, отроки и отроковицы — все потянулись к храмам. Всем сегодня важно было помолиться в церквях близ своих домов. Но те, кто помнил проповеди отца Иннокентия, шли в храм Пресвятой Богородицы. Знали прихожане, что святой отец прольет на их души благодатный дождь надежды. Так и было, чаяния прихожан не были обмануты.
— Присмотритесь же хорошо, есть ли в вас дух благодати? — звучало под сводами храма Богоматери. — Не таите его в глубинах душ, поднимайте его в горние выси. Через покаяния Дух научит вас обращению к Господу Богу и исправлению жизни… Разве не к исправлению жизни пришли ныне тысячи могилевцев в храмы?..
В это время под сводами зазвучали ангельские голоса певчих, разливался аромат благовоний. А слово пастыря продолжало звучать все сильнее:
— Дух покаяния, совершив свое дело, передаст православному Духу святости и чистоты, коему преемствует Дух сынопоклонения. Идите не сумняшеся. Свойство первого — трудолюбивая ревность; второго — теплота и сладкое горение сердца; третьего — чувство сыновности, по которому исходит из сердца воздыхание к Богу.
Слова пастыря еще отзывались в душах православных, а на площади близ храма перед взорами тысяч россиян появились тапкана государыни и карета государя. Великий князь, увидев торжество православной веры, смутился и не покинул карету. Наоборот, Елена степенно вышла из экипажа и в сопровождении отца Фомы, доброго человека Миколы Ангелова и всех спутниц направилась к храму Богоматери. Перед нею распахнулись врата, благочестивые прихожане пропустили свою государыню к алтарю. Она видела их радостные лица, слезы и сама почувствовала, как защемило сердце. Елена приблизилась к амвону. Священник Иннокентий продолжал петь: «Аллилуйя! Аллилуйя! Слава Тебе, Господи!» Он благословил Елену, подал ей руку, ввел на амвон и произнес:
- Пресвятая Матерь Богородица уготовила нам радость зреть нашу славную матушку–государыню, великую княгиню литовскую и русскую, дщерь Иоаннову, свет–Елену!
— Слава государыне! — раздался возглас.
И началось ликование. Хор пел величальные псалмы, канон архангелу–хранителю Михаилу, акафист Пресвятой Богородице. Прихожане усердно молились. Божественный дух общности захватил Елену с такой силой, что она сошла с амвона, шагнула к прихожанам и пробиралась среди них, целуясь по русскому обычаю с каждой женщиной, каждым мужчиной, отроком или отроковицей. Вдруг в этой возбужденной толпе прихожан Елена услышала отрезвляющий голос воина Глеба, который спешил ей навстречу.
— Дорогу! Дорогу! — кричал он.
— Что случилось, Глеб? — спросила Елена.
— Матушка–государыня, порадейте за князя Илью! Ему угрожают смертью!
У княгини перехватило горло, она не могла произнести ни слова. На голову будто вылили ушат ледяной воды. Она принялась тормошить Глеба, наконец выдохнула:
— Где князь Илья?
— Он на подворье наместника Товтовила. Там, сказывают, сидит в железной клетке.
- Чем он провинился? — Елена уже тянула Глеба за рукав к вратам.
- Ничем, поди, матушка. Он нес твое слово наместнику. Но вот уже сутки Товтовил держит его в клетке.
— Да идем же скорее к этому зверю! — в голос звала Глеба Елена, не замечая, что в храме возникла напряженная тишина.
Глеб уже прокладывал дорогу среди прихожан. Он и Елена оказались на площади. Следом за Еленой поспешил отец Иннокентий. За ними потянулись многие горожане. Дорога от церкви к подворью Товтовила была прямой и открытой. Россияне расступались, ибо уже знали, куда идет разгневанная государыня. Она же, заметив, что карета Александра стоит у дома наместника, прибавила шагу, чуть не пустилась в бег. «Хорошо, что он здесь. Пусть посмотрит на бесчинства своих служилых людей!» — билось в голове Елены.
Александр в эту пору сидел в трапезной и видел в раскрытые окна, как к дому катилась огромная толпа. Во рту у него стало сухо, и он пригубил вина.
— Пан Товтовил, зачем горожане ломятся к тебе? — спросил Александр. — Останови их!
— Но как, мой государь? Я ведь сказал тебе правду. Теперь ты сам видишь, что князь Ромодановский заведомо смутил горожан. Сейчас они потребуют от тебя отделить Могилев к Руси. Да было бы тебе известно, что готовился бунт. Тому свидетелем преданный тебе пан Сапега. Он сей миг чинит допрос князю Илье.
— Что за допрос? В чем вина князя Ильи?
— Вот его вина — видишь за окном: бунт.
— Но почему этот бунт возник только у тебя? Где бы я ни проезжал, всюду спокойствие и тишина.
— О нет, государь, не только у меня, — Товтовил возвышался над сидящим князем, будто скала. — В Мстиславле, ежели туда поедете, бунтовщики тебя встретят камнями. В Смоленске — стрелы полетят. Там давно все кипит, как в подземелье ада. А митрополита Иосифа за то, что он служит нам, русские, словно прокаженного, забрасывают тухлыми яйцами.
— Но почему ты не защитишь свой дом?
— Мой государь, ведь это твое дело — защищать верноподданных от насилия толпы.
— Где мои воины? Распорядись ими, поставь у ворот. Своих холопов вооружи.
— Слушаю, мой государь, — ответил Товтовил и поспешил к двери.
В этот миг Александр увидел, что к воротам подошла великая княгиня, а воин, что шел впереди нее, уже стучал в них. Александр остановил наместника:
— Стой, пан Товтовил!
— Слушаю, ваше величество, — повернувшись в дверях, ответил тот.
Там, у ворот, государыня. Впусти ее ко мне. Но с нею никого не пускай! Моим словом и остановишь.
— Исполню, государь.
Товтовил ушел. Великий князь остался один. Он размышлял вслух:
— Кто надоумил мою прекрасную Елену бунтовать против государя? Уж не князь ли Ромодановский? Ой, не нравится он мне. — Александр в окно видел, что горожане ведут себя мирно. — Нет, я не верю, что это бунт. Государыня свято верна договорной грамоте и не дерзнет нарушить ее. Выходит, что зачинщик князь.
А на подворье наместника творилось то, чего Александр никак не мог предположить. Пока Товтовил шел к воротам, ведущим на площадь, на хозяйственной части подворья появились тридцать воинов из полусотни князя Ильи. Вел их его верный Карп. Действовал он стремительно, в руках у них сверкали мечи и сабли. На них из загородок яростно лаяли свирепые псы. Когда воины добежали до палат, Карп сказал им:
- Ищите тайные каморы и клети, ищите везде: в подвалах, на чердаках, в сенях, в амбарах. Ломайте запоры, снимайте стражей, ежели встанут на вашем пути.
Сам Карп первым ворвался в палаты Товтовила через черный ход. Воины последовали за ним, разбегаясь по всем сеням, переходам, палатам. Слуги и холопы Товтовила убегали от воинов и прятались кто где мог. Вскоре воины облазили все службы, осмотрели каморы, клети, кладовые, амбары — все впустую. Князь Илья словно в воду канул. Карп нашел ту камору, в которой сидел Илья, но и там князя не было. Наконец Карп повел воинов в трапезную. Там уже находились государь и государыня, канцлер и наместник. Товтовил негодовал, он без почтительности спросил Александра:
- Великий князь, зачем ты позволил этим скотам ворваться в мой дом? Это разбой, и я протестую!
Государь и слова не успел вымолвить, как вмешалась Елена:
- Вельможный пан, ты ведешь себя недостойно. Это не скоты, а мои ратники, и моим повелением они вошли в твои палаты, в которых пропал князь Ромодановский. Он пришел к тебе гонцом от нас с государем, а ты схватил его, будто татя.
-— Но он не пропадал, государыня. Он в уготованном ему месте, — горячо ответил Товтовил.
— Так приведи его немедленно сюда, и мы спросим, в чем он виновен перед нами, перед тобой.
«Медведь» ничего и никого не боялся, и строгий голос великой княгини его не смутил. Маленькие круглые глаза наместника нагло осматривали Елену, и в его тугих мозгах мелькнуло вожделение: «Ой, хороша королева! Ой, хороша!»
— Я хотел бы услышать повеление моего государя. Или у него нет желания увидеть смутьяна?
— Полно, пан Товтовил, зачем держать князя под стражей. Мы хотим видеть его, — ответил великий князь. — Веди его, не мешкая.
— Если вы повелеваете, я исполню вашу волю, государь. Но помните: паны рады вас упрекнут за мягкосердие к бунтовщику, — заметил Товтовил и вышел из залы.
Следом за ним ушли Карп и несколько воинов. Тут же заглянул в трапезную Иван Сапега, но, увидев рядом с великим князем Елену, скрылся за дверью. В трапезной воцарилась гнетущая тишина. Елена смотрела вслед скрывшемуся Сапеге с презрением. Теперь она знала, кто исполнял волю канцлера, епископа, панов рады и мешал ее встречам с россиянами. Ей захотелось послать кого-то вдогонку за Сапегой, все гневно высказать ему и прогнать с глаз долой. Однако Елена не успела исполнить свое побуждение. В трапезную ввалился Товтовил, и следом в сопровождении Карпа и Глеба вошел князь Ромодановский. Увидев великую княгиню и великого князя, он поклонился и молча уставился в окно в ожидании, чем обернется исход его заточения. Тишину нарушила Елена:
— Князь Ромодановский, достойно ли с тобой обращались?
— Да, государыня. Обо мне заботились и даже охраняли два волкодава, — с горькой усмешкой ответил Илья.
Однако Елена поняла, что все сказанное Ильей неправда. Сам вид князя говорил о том, что минувшие сутки были для него кошмарными. Так оно и было. Спустя час после заточения в каморе в нее ворвались три дюжих холопа, накинули ему на голову мешок и куда-то потащили. Как уразумел Илья, его привели в подвал и посадили в железную клетку, отняли у него саблю и сняли мешок. Он присмотрелся к темноте и увидел, что вновь оказался в глухой каморе, лишь больших размеров. Спустя несколько минут холопы запустили в нее двух свирепых псов и закрыли дверь. К утру псы почти перегрызли многие бруски: готовы были достать князя. Он вновь услышал голос Елены:
- Князь Ромодановский, зачем ты скрываешь правду? В чем тебя обвинил Товтовил? И что с тобой было, где ты провел ночь?
- Он меня ни в чем не обвинял. Спросите его сами. И, слава Богу, я жив и здоров, вот только в сон клонит.
Неожиданно вмешался великий князь, и сказанное им прозвучало для Елены как гром в солнечный день:
- Мне ведома вина князя Ромодановского, государыня. Он и в Вильно остался для исполнения своего замысла. Его будет судить рада за подстрекательство моих подданных к бунту.
Проговорив это, Александр взял чару с вином и осушил ее до дна. Княгиня Елена попыталась взять себя в руки и спокойно доказать Александру, что вокруг Ромодановского плетется паутина.
— Но это ложь, мой государь. Князь Ромодановский и в глаза не видел горожан в Могилеве. Над ним совершено насилие. Да ты присмотрись, государь, на кого похож князь.
Слушая Елену, Александр продолжал пить вино, и было заметно, что он пьет его жадно. Великий князь вновь забыл, что сие пагубно для него. Вино уже лишило его сдержанности, и он строптиво заявил:
— Моя государыня, напрасно вы заступаетесь за князя. И вид его убеждает меня, что он заслужил свое наказание. Однако я не буду возражать, если вы возьметесь защищать князя на суде, хотя это и не делает вам чести.
Александр вновь наполнил кубок и с легкостью осушил его.
Елена поняла, что хрупкое согласие между нею и супругом вновь нарушилось, лопнули слабые узы зарождающихся добрых чувств, порвались надежды на терпимую супружескую жизнь. И тому виною не был Илья. Все порушилось вторжением в их мир Товтовила и опять-таки тех, кто стоял за ним в Вильно. Теперь ей будет стоить многих усилий, чтобы хоть как-то обрести видимость хороших отношений. Елене было обидно за Александра. Позади уже половина пути по землям державы, а великий князь ни в чем и нигде не проявил себя как государь, как рачительный властитель своих подданных. Он не требовал даже простого уважения к себе со стороны наместников, державцев , тиунов , которые иной раз встречались на пути его следования. Чтобы сбросить накопившуюся досаду, Елена сухо сказала:
— Мой государь, я покидаю этот дом, иду в храм помолиться за спасение россиянина. — Она позвала Илью: — Князь Ромодановский, иди за мной.
— Я не возражаю, государыня, помолитесь, а мы тут пока отдохнем, — равнодушно ответил Александр.
— И вот еще что, — уже в дверях произнесла Елена, — я не нуждаюсь больше в службе пана Сапеги. Распорядись им, государь, как тебе угодно.
С этими словами Елена покинула палаты Товтовила.
— Господи, как мне все это надоело, — с досадой сказал вслед ей Александр и потянулся к кубку.
Появившись за воротами дома наместника, Елена, Илья и все ратники словно очутились в объятиях тысячной толпы горожан. Сотни молодых могилевцев кричали: «Слава государыне! Слава!» Священнослужители шли впереди и открывали ей путь к храму. С каждым шагом Елены, казалось, звоны над городом усиливались, будто колокола становились мощнее и их прибывало. Истинно на всех православных христиан в сей час сошел дух благодати. Елене хотелось верить, что и дальше — в Мстиславле, Смоленске, Витебске, Полоцке — ее ждут такие же многотысячные встречи с россиянами. «Господи, помоги мне согреться их теплом, помоги вдохнуть в них веру в единение с Русью, с потерянной отчиной», — молилась Елена, входя в храм Богоматери.
