Глава двенадцатая. ЕЛЕНА И АЛЕКСАНДР

Замужество Елены как началось нескладно, так и продолжалось непутево. По всему выходило, что супруг избегал ее. Проведя в одиночестве вторую бессонную ночь, полную горьких размышлений, Елена еще надеялась, что Александр все-таки придет в Нижний замок, чтобы отвести ее за свадебный стол. Однако он не пришел. Вновь, как и накануне, в замке появился Ян Заберезинский, но на сей раз не один, а в сопровождении канцлера Влада Монивида, владельца самого роскошного дворца в Вильно, который возвышался неподалеку от Нижнего замка. Канцлер был в расцвете лет, благороден лицом, с черными усами и жгучими черными глазами. Он убедил дворецкого Дмитрия Сабурова, что должен лично передать княгине Елене волю жениха и великого князя. Сабуров отвел посланцев Александра к княгине. Она не услышала от Монивида ничего нового. Он, как и Ян Заберезинский, приглашал ее и «весь двор» на свадебный пир в Верхний замок. Елена не без колебаний дала свое согласие.

   — Хорошо, панове, мы придем в Верхний замок, если это искреннее желание моего супруга.

О, государыня, нас послал к тебе сам великий князь, и мы исполняем его волю.

Позже княгиня Елена поняла, что они выражали волю не своего государя, а панов рады.

Великий князь Александр давно уже был под сильным влиянием своих вельмож и депутатов рады. С ними он советовался во всех делах, по мановению рады утверждал законодательные акты, под ее влиянием вершил судебные дела. Было похоже, что Александр, как государь, не имел в державе никакого веса. Даже тогда, когда паны рады решали что-то в пользу своих корыстных интересов и в ущерб государству, он шел у них на поводу. Влияние панов рады проявлялось в полной мере еще при великих князьях Ягайло и Казимира. Теперь же они всецело властвовали при бесхарактерном Александре.

Все это не только удивило княгиню Елену, но и огорчило, озадачило. Она знала, что такое истинная власть разумного государя, каковым считала своего батюшку. Нет, он не держал в страхе боярскую думу, всех бояр и князей. Они были исполнительны из уважения к его власти и помнили, что она дана великому князю от Бога. Будучи дочерью властных отца и матери, Елена и сама унаследовала их черты и потому сочла, что депутаты рады не должны стоять над великим князем, а значит, и над нею. Но Елена понимала: чтобы заставить панов рады быть исполнителями прежде всего воли государя, ей надо хорошо узнать самого Александра, найти сильные черты его нрава, укрепить их добрым вразумлением и тогда уж встать вместе с ним над панами истинными государями. К тому же ей нужно знать, кто входит в состав рады, с кем ей придется разделить власть. Ей показалось, что самым разумным, общительным и менее чванливым был канцлер Влад Монивид, и Елена решила при первом же удобном случае побеседовать с ним и дала ему понять это. Однако Монивид не был расположен к разговору наедине с великой княгиней.

   — Прошу простить меня, государыня, но сейчас я, как белка в колесе, кручусь, часа свободного нет. — Он говорил, склонив голову, и не смотрел Елене в лицо. Поднял его лишь тогда, когда сказал: — Вот как спустится великий князь в Нижний замок, так уж вволю и побеседуем.

В эти дни интерес Елены удовлетворил гетман Ян Заберезинский. Княгиня уяснила, что он рассказывал об окружении Александра, о панах рады без прикрас и не сгущал краски. В раде оказались личности сильные, властные и богатые, поэтому независимые от государевой воли и казны. Все это были светские, военные и духовные сановники: воеводы–гетманы — виленский, луцкий, подлышский; старосты — жмуцкий, полоцкий; епископы — виленский, луцкий, брестский. Над всеми стоял канцлер Монивид, так и не сыскавший времени побеседовать наедине с княгиней Еленой. В руках этих вельмож были главнейшие государственные и церковные должности. Все они были первыми представителями великого князя в воеводствах, военачальниками в войске. Вместе они были сильнее великого князя и понимали, что теперь, когда государь женился на дочери великого князя всея Руси, только сплоченно могут противостоять испокон веку враждебной им восточной державе. Никто из панов рады, из других вельмож не питал надежду на то, что с появлением в Литве русской княгини ее отечество не будет домогаться возвращения своих исконных земель. Размышления княгини Елены по этому поводу были неутешительными.

Вскоре же после венчания Александра и Елены виленские вельможи и многие члены рады собрались на закрытый и в общем-то тайный от великого князя совет. Сойдясь во дворце канцлера Монивида, паны по единодушному мнению и согласию признали его своим вождем. И он не обманул ожиданий собравшихся, говорил страстно, убежденно:

- Отныне, вельможные паны, лишь мы можем защитить и уберечь великую Литву от разорения и распада. Да не убоимся властной россиянки, встанем между нею и нашим любимым государем, вобьем крепкий клин в их семейное древо, пока оно младое и слабое. Потому призываю каждого из вас в меру своих сил поднимать молот, вбивающий клин.

Конечно, влиятельный и властный канцлер Влад Монивид, а не Ян Заберезинский оказался той движущей силой, которая побудила панов рады воспротивиться совместному свадебному пированию в первый день после венчания. Тогда паны, едва поднявшись в Верхний замок следом за великим князем, «оглушили» его чарами крепкой водки и держали в таком состоянии всю ночь и весь следующий день.

Слабохарактерный, мягкотелый Александр, узнав о сговоре панов пировать отдельно от россиян, принял сие как должное, возвышающее его мужское достоинство: дескать, я диктую здесь нормы и уставы супружества, ты, супруга, подождешь первую брачную ночь столько, сколько мне заблагорассудится. Так оно и было. И на второй, и на третий день после венчания никакого пристойного и торжественного свадебного обеда в Верхнем замке не состоялось, а была попойка, и хорошо, что княгиня Елена не отправилась туда вместе со своими боярами и князьями. Получилось это не случайно, настоял на том князь Василий Ряполовский. Он узнал через подскарбия Ивана Сапегу, что в Верхнем замке которые сутки продолжается пьяная оргия, что сам великий князь пребывает в «чародейной дреме».

   — Что это за чародейная дрема? Может быть, каким-либо зельем балуются паны–вельможи?

   — Зелья мы не пьем. А чародейная дрема наступает, ясновельможный пан, когда человек не совсем пьян, но и вовсе не трезв, — ответил молодой подскарбий.

В сей миг князь Василий подумал, что пронырливый Иван Сапега может ему пригодиться, и пригрел его словом:

   — Ты послужи мне, послужи, дорогой пан. Внакладе не останешься.

Едва расставшись с Сапегой, князь Василий поспешил в покои Елены.

Государыня–матушка, ты повремени идти в Верхний замок. Там все нечисто. А ежели нужно будет тебе подняться туда, то дворецкий Дмитрий придет за тобой. Урона чести твоей не хотим, матушка.

   — Кто посягает на мою честь? — спросила Елена.

   — Само присутствие в том вертепе, матушка, — ответил Василий.

Еще два дня Елена пребывала в замужнем одиночестве и не теряла присутствия духа только потому, что была в окружении любезных ей россиянок. Боярыни знали, как утешить Елену. Да и то сказать, Мария Ряполовская и Анна Русалка у самого мрачного человека высвечивали улыбку своими искрометными нравами. А как-то к вечеру Мария и Анна принесли от Ильи поклон, который передал им Микола Ангелов.

   — Мается он, матушка. И тебе бы готов служить, не жалея живота, да все государеву и батюшкину опалу переступить не может и прячется от лихих слуг Прокофия.

   — Что прячется, я знаю, и волю преступил — ведаю, а по–иному из Москвы бы не вырвался, — ответила Елена и в порыве душевной нежности призналась: — Люб он мне, славные боярыни, и ежели бы не батюшка мой, государь, была бы я его счастливой семеюшкой.

Как заговорили в покоях о Ромодановских, так словно напророчили. На другой день к вечеру на дворе Нижнего замка появились три экипажа, в которых примчали сам князь Василий Васильевич, его супруга Пелагея и сын Федяша. Елена вышла из замка встретить нежданных гостей.

   — Княже свет Василий Васильевич, уж не минуя ли волю моего батюшки в Вильно пожаловал?

   — Если бы так, государыня Елена, на душе меньше бы маеты было. Довлеет надо мной воля государя, и оттого вдвойне тягостно, — ответил князь.

Елена заметила, что он сильно постарел, синь под глазами залегла, борода вся в изморози, глаза, раньше твердые, беспокойно бегали. Она утешила его:

   — Ты, княже Василий Васильевич, взбодрись. Коль по воле батюшки, здесь ты отогреешься душой. И Власьевна твоя в чести будет.

   — Государева служба везде хороша. А мне бы волю… Упрятал бы сына–отступника в клетку и укатил бы с ним в Заволжье. Там бы и себя и его в монастырь убрал, — с печалью в голосе пооткровенничал князь. — Однако прислан к тебе на прожитие, государыня, и разговору тому конец.

   — Супротив ничего не скажу. Служи, свет Василий Васильевич, во благо державе. А устройству твоему Дмитрий Сабуров поможет. Правда, не взыщи, хоромы здесь не ахти какие, — ответила Елена и с новой тяжестью на душе вернулась в замок.

Великий князь Александр спустился в Нижний замок лишь на пятый день своего супружества. Он был весь какой-то болезненный, сутулился. На лице и в помине не осталось того румянца, какой щедро наложил на щеки князя некий художник. Портрет своего супруга Елена хорошо помнила и потому спросила:

   — Не болен ли ты, мой государь?

Князь Александр смутился и не знал, что ответить. Елена поняла его состояние, но пока не приложила усилий, чтобы облегчить участь виновного. У нее были причины негодовать на супруга, однако жгучего желания обвинить его в нечуткости, в нарушении свадебного чина не было. К тому же, понимая неизбежную волю судьбы, Елена не хотела раздражаться, отчего потом нелегко избавиться. Потому, выдержав достаточную паузу, отметив, что супруг не скоро придет в себя, она сделала первый шаг навстречу и сказала с улыбкой:

   — Мой государь, надеюсь, что ты сегодня же избавишься от всех болезней, если они у тебя есть, и мы с тобой хорошо проведем время.

Елена приблизилась к Александру и подала ему руки. Он взял их, склонился и поцеловал одну за другой. А когда поднял лицо, Елена заметила, что оно меняется, с него словно сходила пасмурная осенняя хмарь, глаза оживали, появилась ответная улыбка, обнажившая ровные белые зубы. Он наконец обрел дар речи.

   — Спасибо, государыня, что поняла мою боль. Я ведь шел к тебе с покаянием, да не знал, с чего начать свою исповедь. Теперь я вижу, что прощен, и не буду ворошить сопревшую солому.

Александр посмотрел на Елену внимательно, будто увидел впервые. Ее открытое, прекрасное лицо, большие темно–карие глаза, алые губы с каждым мгновением все больше согревали его озябшее сердце, и он уже казнил себя за то, что потерял столько дней, находясь в отчуждении. А ведь ему было дано обнять эту россиянку, потому как она его супруга перед людьми и Богом, у него есть право ласкать ее и говорить нежные слова. Он забыл о своих вельможах, которые стояли за его спиной и о чем-то шептались, снова сказал покаянно:

   — Без меры виноват перед тобой, моя государыня, бесы вселились в меня и толкнули на грех. Много их было да скопом терзали душу и плоть. Кое-как избавился. Простишь ли? — не выпуская рук Елены и сжимая их, спросил князь.

   — Конечно, прощаю, мой государь, ведь ты уже покаялся. Да и вины твоей в том мало, что задержался в Верхнем замке, — довольно громко ответила Елена, считая, что ее ответ Александру должны слышать его придворные вельможи.

Паны морщились, пожимали плечами, продолжали перешептываться. Княгиня поняла, что они ждали от нее проявления гнева, обиды, злости, чего угодно, но только не прощения за грубое нарушение брачного договора. Уразумели они и упрек в свой адрес, и никто не отважился возразить государыне.

Слышал за спиной «мышиную возню» и Александр. В это мгновение ему захотелось насолить своим вельможам, которые с первого часа после его венчания так старательно вбивали клин раздора между ним и супругой. Он, как и Елена, громко и сердечно произнес:

   — Я благодарю Пресвятую Деву Марию за то, что она послала мне в супруги доброго и прекрасного ангела.

   — Ты великодушен, мой государь. Поди, страдал, ожидая меня, когда я не отозвалась на твое приглашение, — заметила Елена.

   — И верно поступила, — ответил великий князь. — Тебя вразумил сам Господь Бог. Там, в Верхнем замке, тебя ожидало бы великое разочарование. Но все позади, все позади.

У Александра прошла скованность, улетучилось чувство вины. Он увидел, что Елена не испытывает жажды отмщения за нанесенную обиду, и ему захотелось побыть с нею вдвоем, без помех любоваться ее нежным лицом, слушать ее мягкий и теплый говор. Ему нравилась русская речь, и он сам говорил по–русски неплохо, потому, счел он, им легко понимать друг друга. Повернувшись к своему канцлеру, гетманам и наместникам, Александр сказал:

   — Вы вольны идти в трапезную, а у нас с государыней державный разговор.

Вельможи согласно покивали головами, и Влад Монивид направился в трапезную, где дворецкий Дмитрий Сабуров уже распорядился накрыть столы. Великий князь взял свою супругу под руку и повел ее в верхние покои. В небольшой зале перед спальней Елены их встретили боярыни Мария и Анна и боярская дочь Палаша. Елена представила их Александру, и они, откланявшись, покинули залу. Супруги остались вдвоем. Первой нарушила затянувшееся молчание княгиня Елена:

   — Мой государь, поведай о себе хоть немного. Есть ли у тебя братья, кроме короля Ольбрахта, сестры? Может, о державе что-либо скажешь?

Александр не был готов к такому откровенному разговору и почувствовал смущение, скованность. Никакого державного разговора он вести не хотел. Он счел, что Елене будет неинтересно слушать о его взаимоотношениях с польским королем, братом Яном Ольбрахтом. И с младшим братом Сигизмундом они не понимали друг друга. Между братьями не было открытой вражды, но и добрый мир не согревал их братские узы, особенно со старшим братом. Ольбрахт был человеком жесткого нрава и постоянно навязывал Александру свою волю, учил жить по–польски, презирать все русское, вольничал на южных землях Литвы, разорял русские селения. Нет, нечего ему было сказать о братьях и об отношениях двух держав. Однако и о жизни в Литве Александр мало что мог поведать. Ведь он только числился государем Литвы, но не властвовал над великим княжеством, не управлял им. Все это делали паны рады, наместники, гетманы. Даже во время войн великому князю отводилась самая малая роль. Ему было дано лишь умереть со своими рыцарями на поле брани, но не командовать ими. Этим занимались прославленные гетманы Николай Радзивилл, Ян Заберезинский, граф Хрептович, князья братья Друцкие. Что же, об их подвигах рассказывать супруге, о том, как они воевали Русь? Конечно, у Александра было положительное начало для разговора: ведь это он добился прекращения войны с Русским государством вскоре после смерти батюшки, великого князя Литовского и короля Польского. Однако и этот разговор был некстати, и Александр терзался от затянувшегося молчания. Чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость, избавиться от скованности, он встал с кресла и подошел к окну.

Между тем это молчание сыграло большую роль в том, чтобы Елена лучше поняла нрав своего супруга. Его смущение перед нею, его безмолвие говорило о том, что у Александра оставалась еще совесть, что у него добрая душа, боязнь показаться неправедным, дерзким болтуном. К тому же он, как почувствовала Елена, уважительно относился к женщинам, не считал их своим «подножием». Этому должно было радоваться — и радоваться вместе. Елена с присущей ей живостью сделала первый шаг навстречу сближению. Она подошла к окну, взяла Александра за руку, усадила его на обитую бархатом скамью, привезенную из Москвы, сама села рядом и бодро сказала:

   — Вижу тебя, мой государь, угнетают минувшие дни. А ты их забудь. Ты лучше послушай меня, как мы ехали к тебе в Вильно и сколько всего видели. Мы ехали медленно. Признаюсь, я боялась встречи с тобой, все оттягивала ее. «Господи, — думаю, — он ведь старше меня, встанет надо мной, как строгий батюшка, а я того не терплю». Вот и тянула время. А встречали нас повсюду хлебом–солью, радужно да красно. И по твоей земле мне было приятно ехать. Любезный народ в твоей державе живет, хоть литвины, хоть русичи.

Живой рассказ Елены понравился Александру. Он увидел свою державу ее глазами и загордился тем, что стоит государем над «любезным народом». Александр был способен на размышления. Да, повсюду можно было слышать русскую речь — запрета ей не было, — можно познакомиться с русскими нравами, вольно чувствовать себя среди руссов, не ощущать на себе косые взгляды. Но он видел и другое, чего Елена не успела рассмотреть. Он боялся надвигающихся с запада и юга туч «папизма и полыцизны». Он наблюдал сверкание молний и раскаты грома, буйство проповедников католицизма в храмах и на площадях. Он знал, что с каждым днем до него будет все глуше доноситься биение пульса русской жизни в его державе. Скажешь ли обо всем этом молодой россиянке, которую он выбрал себе в спутницы жизни и с которой ему предстояло укреплять государство и великокняжеский престол, ждать и воспитывать наследника?

Александр жил под гнетом епископа Адальберта Войтеха и панов рады. Ему это надоело. Но поможет ли Елена сбросить этот гнет? Как бы он хотел этого! Недаром же он искал сильную духом спутницу жизни, знал, что русские княжеские дома всегда имели достойных невест. У него уже давно выветрилось мнение о неполноценности русских женщин. Они ни в чем не уступали женам иных европейских народов, а кое в чем и превосходили. Вот и эта двадцатилетняя девица–княгиня не была похожа на теремную, жеманную неженку. И она знала себе цену. По докладам сватов, она получила хорошее образование, умела читать, писать, изучала историю своей державы и Византии, латынь, государственные уставы и законы. Случайно ли это? Да нет. Александр счел, что ее заведомо воспитывали так, чтобы она была государыней державного ума. Все это вносило отраду в сердце великого князя. Он надеялся, что с помощью Елены освободится от польского засилья, что заставит литовскую знать воспитывать своих наследников в духе дружбы с россиянами, потому как испокон веку эти два народа питали друг друга свежими соками жизни и среди литовцев в прежние годы было больше православных, нежели католиков.

Елена продолжала увлеченно говорить о том, что успела увидеть в Литве.

   — Должна сказать, что на твоей земле, мой государь, русские и литвины хорошо уживаются. В полоцком храме я видела немало литовских мужей, которые молились вместе с русскими женами. И нет ничего зазорного в том, приняли ли они православие или нет, — Бог един.

И наконец настал час, когда скованность Александра исчезла, их беседа стала обоюдной, непринужденной, и они оба поделились сокровенным. Елена поведала многое из своего детства и отрочества, вспомнила о похищении. Александр дивился, сочувствовал, потом рассказал ей интересное о своих придворных вельможах и даже предупредил, чтобы держала ухо востро при беседах с канцлером Монивидом, гетманом Николаем Радзивиллом и епископом Адальбертом Войтехом.

   — Они властны, честолюбивы и готовы подмять под себя всех и вся, — добавил Александр. — С горечью признаюсь, что они и меня держат в путах.

Беседуя, они не только сидели голубками, но и прохаживались по покою. Елена не так часто смотрела в лицо Александру, но постоянно чувствовала его взгляд на себе. Она догадалась, что уже влечет его, что он любуется ею. Все это было приятно молодой княгине. Что ж, она знала о том, что красива, что многие, кто ее видел, согревали свои сердца под ее обаянием. Еще она поняла, что у Александра погасло желание поскорее оказаться в окружении своих вельмож, которые считали доблестью напоить государя хмельным до потери сознания. Размышляя, Елена пришла к мысли о том, что им пора сесть к столу и продлить приятную беседу за кубком рейнского вина или княжьей медовухи. Во время короткой паузы в разговоре Елена позвала Анну Русалку и велела ей накрыть стол на двоих для трапезы.

Проворные слуги быстро исполнили повеление княгини и украсили стол по русскому обычаю — обильно и притягательно — тем, что было привезено из Москвы. Жареная и печеная дичь — лесная и полевая, рыба волжская и беломорская, кулебяка с белыми грибами, икра черная и красная. Глаза у Александра не охватили весь стол и высветили лишь золотые кувшины и братины с винами и хмельными княжьими медами. Сердце у Александра зашлось в великом томлении, но он осилил себя, оторвал взгляд от порочного зелья, посмотрел на супругу, заметила ли она греховный огонь в его глазах. Поняв, что не заметила, обрадовался.

Елена и Александр сели к столу, в зале больше не было ни души. Государь ухаживал за государыней. Им было весело, глаза их сверкали в предвкушении трапезы. И то сказать, день на исходе, а у них во рту маковой росинки не было. Но они не спешили поглощать яства, они понимали, что трапеза — это время сближения, узнавания друг друга. За трапезой о человеке можно узнать немало. Ведь он действует за столом, а действие всегда раскрывает глубину натуры. За столом можно узнать о сидящем рядом столько, что лучше и не придумаешь. Так оно и было.

Княгиня Елена с детских лет была сдержана в еде, но принимала ее красиво, без суеты и торопливости, испытывая наслаждение от того, что вкушала. Она и вино пригубила. Присматриваясь к ней, Александр подумал, что Елена никогда не будет полнеть и на долгие годы сохранит девическую стать. Однако сам великий князь не сдерживал себя в приеме пищи, не замечая того. Он ел много, охотно, перепробовал все блюда, нахваливая их, и, как бы между делом, выпил три кубка крепкой княжьей медовухи. Он пил хмельное лихо. Едена поняла, что князь хочет показать свою удаль. Он был как бы среди своих вельмож и состязался с ними. Подняв кубок, он кланялся Елене, потом налево и направо, словно бок о бок с ним сидели застольники. Он произносил: «С нами Бог», — единым духом выпивал кубок и тут же брался за еду. Разорвав на две части рябчика, он быстро управлялся с ним и, вытерев руки, вновь тянулся к братине. Елене он говорил:

   — Моя государыня, прости, что вольничаю. Ныне я счастлив, в душе горит огонь блаженства, и я лишь питаю его.

Елена не возражала, что супруг ее «питает огонь блаженства», но по тому, как он «питал огонь», она поняла, что Александр остановится только тогда, когда угреет себя хмельным до потери чувств. И были выпиты князем шестой, седьмой и десятый кубок крепкого меду. Елена наконец попыталась сдержать Александра, но он заплетающимся языком произнес:

   — Моя государыня, я счастлив, но не пьян, и это последняя чара.

Близко к полуночи Александр уже ничего не соображал. Отодвинув от себя блюда, кубки и тыкая в пространство пальцем, он грозно заявил кому-то:

   — Это вам угодно, чтобы я был пьян! Вам! Вам! Теперь любуйтесь!

Елена догадалась, что, грозясь, он имел в виду своих вельмож. Поняла и то, почему он пять дней не появлялся в ее покоях забыв, что у него есть долг перед молодой супругой, перед Богом и своим народом. Елена осознала, какое пагубное влияние оказывали на великого князя его приближенные, и пришла к выводу, что пьяные оргии в Верхнем замке начались не пять дней назад, а может быть, с того самого часа, когда покойный отец, король Казимир, отдал среднему сыну во владение Литовское княжество.

Когда время перевалило за полночь, в залу вошла княгиня Мария.

   — Матушка–государыня, там за дверью стоят канцлер и гетман, просят, чтобы я впустила их сюда.

   — Они в каком виде? — спросила Елена.

   — О Господи, лыка не вяжут, — отозвалась Мария.

   — Пусть уходят прочь, — строго сказала Елена. — Да пришли сюда двух ратников.

   — Исполню, матушка, — ответила Мария и скрылась за дверью.

Вскоре появились два дюжих ратника, и Елена велела им отвести уже бесчувственного великого князя в свою опочивальню. Когда ратники ушли, Елена подошла к Александру и посмотрела на его лицо: оно было безмятежное и, ей показалось, счастливое. Эта странность уколола Елену в самое сердце. «Господи, — взмолилась она, — неужели мне нести сей тяжкий крест до исхода? »

Княгиня недолго стояла возле пьяного супруга. Она отошла к окну, за которым покоилась темная февральская ночь. Ей хотелось плакать, хотелось спросить: «Всевышний, укажи мне путь истинный?» Но, сдержав крик души, она вышла из опочивальни. Слуги уже убрали со стола, боярыни Мария, Анна и боярская дочь Палаша стояли купно и вели о чем-то тихий разговор. Елена спросила их:

   — Что там внизу?

   — Буйно гуляют, матушка, — ответила Мария.

   — Пусть гуляют, — приказала Елена. Но вели стражникам наверх никого не пускать. Почивать я приду к тебе.

Распорядившись, Елена отправила Анну и Палашу спать, сама вновь подошла к окну и застыла возле него, пытаясь взором одолеть ночную темноту. Но если бы только ее! В минувший день она поняла, что и ее жизнь погружается в темень февральской ночи. Ни кто не мог теперь убедить ее в том, что супруг напился в силу каких-то случайных причин. Она окончательно утвердилась в мысли, что вельможи и паны рады, пользуясь мягкотелостью государя, заведомо спаивали его, твердо уверенные в том, что добьются той цели, какую замыслили. Измерив сотню раз из конца в конец залу, перебрав все возможные способы отучить супруга от хмельного, Елена осознала, что есть лишь один выход из тьмы: увести Александра от «друзей», поставить между ними преграду, которая заставит вельмож занять при дворе подобающее им место. Удастся ли ей, чужой в этом стане, исполнить задуманное и спасти супругу здоровье и семейное благополучие, Елена пока того не ведала. Но в эту ночь она бросила панам рады и прочим вельможам Александра вызов и готова была вступить с ними в схватку, не думая о том, что ждет ее впереди победа или поражение.