Людек, вернувшийся в Муром вместе с тридцатью дружинниками, поверг Оду в скорбь и отчаяние, рассказав ей со всеми подробностями о странном исчезновении Олега. Людек был убеждён: Олега умертвили убийцы, подосланные Всеволодом Ярославичем. Иначе как объяснить, что сразу вслед за этим в Тмутаракань нагрянула киевская дружина во главе с Ратибором. Ратибор во всеуслышание объявил о смерти Олега Святославича, провозгласив: Тмутаракань переходит под власть великого киевского князя. Не было проведено никакого расследования, при явном попустительстве Ратибора никто не стал разыскивать злодеев, даже тело Олега не было найдено. Впрочем, Людек был уверен: Ратибор-то видел мёртвого Олега, так как он обмолвился однажды в присутствии Регнвальда, что сожалеет о такой кончине храброго сына Святослава Ярославича, умершего не на поле брани.

Но Ода с упрямым исступлением повторяла, что Олег жив.

«Он жив, поскольку никто не видел его мёртвым».

Давыд прислал Оде письмо, полное соболезнований по поводу кончины Олега. Однако между строк этого послания так и сквозили злорадство и язвительные намёки для мачехи, лишившейся самого любимого из пасынков. Эта утрата для Оды конечно же чувствительнее потери дорогого мужа и киевского дворца, писал Давыд на плохой латыни. В прошлом Давыд не раз слышал, как его отец ругает латынь, говоря, что на этом языке пошлость звучит напыщенно, а глупость величаво, потому-то латынь так любима католиками. Давыд нарочно в своём послании подменял подлежащее отглагольным существительным или соответствующим прилагательным, коверкал некоторые слова, схожие по звучанию или смыслу с детородными человеческими органами. Своими эпистолярными ухищрениями Давыд старался подражать покойному отцу, который нередко, издеваясь над братом Оды, священником Бурхардтом, писал тому письма, где гнусность и низость соседствовали с возвышенными мыслями о Боге и людских добродетелях. Святослав Ярославич был большим мастером подобных проделок, благо латынь знал в совершенстве.

Ода, прочитав письмо, швырнула его в печь.

Расхаживая по тесной горенке из угла в угол и прислушиваясь к завыванию вьюги за окном, она горько размышляла:

«Давыд тщится сравниться остроумием с отцом, но все его жалкие потуги тонут и вязнут в нескрываемом злорадстве. Он всегда завидовал Олегу. И вот наконец-то дождался известия об его смерти. Ничтожество! Я не хотела мстить тебе, Давыд, но ты сам вынуждаешь меня к этому».

И Ода, которую одолевали отчаяние и злость, не зная, на кого выплеснуть свою мстительную ярость, вдруг обрела желанную цель и возможность покончить с унылым бездействием. Она стала думать, как бы посильнее досадить Давыду, и решила: самое лучшее - это отравить его жену, а потом и детей.

Представив Давыда, рыдающего над телом любимой супруги, Ода испытала душевное облегчение. Яд она купила при случае ещё прошлым летом у арабского торговца, который уж очень расхваливал своё смертоносное зелье.

Выждав несколько дней, Ода приехала в Ростов.

Она была сильно удивлена, когда увидела в светлице у Давыда огромную икону с изображением Спасителя. Находившаяся в красном углу икона отовсюду притягивала к себе взгляд. Было очевидно, что она взята из какого-то храма: размеры её явно не подходили для этого помещения с довольно низким потолком и маленькими оконцами.

- У меня такое ощущение, что я угодила в монашескую келью, - заметила Ода.

- А у меня такое ощущение, что ты пожаловала ко мне неспроста, - в тон мачехе промолвил Давыд, развалясь в кресле и похотливо улыбаясь.

Ода приблизилась к Давыду и села к нему на колени.

- Твоей проницательности можно позавидовать, - с кокетливой улыбкой проговорила она, одновременно слегка теребя Давыда за ухо. - Я умираю от скуки в постылом Муроме.

- Я же предлагал тебе остаться у меня в Ростове, - сказал Давыд. - Ещё в позапрошлом году.

При этом его руки с жадным нетерпением гладили грудь и бедра мачехи сквозь ворсистую тёплую парчу. На Оде было длинное платье вишнёвого цвета с темны ми узорами на рукавах и по нижнему краю подола. И тщательно прибранных волосах посверкивали заколки, украшенные драгоценными камнями.

- Мы можем где-нибудь уединиться? - прошепчи ла Ода.

Давыд словно ждал этого. Вскочив, он потащил Оду за собой в соседнюю светёлку, где царил беспорядок и витал запах пролитого вина. Лучи бледного зимнего солнца, с трудом пробиваясь сквозь разноцветные оконные стекла, разгоняли по углам душный полумрак. В центре светлицы стоял длинный стол, застеленный белой скатертью и уставленный блюдами с объедками. Вокруг стола были расставлены стулья, о которые Давыд дважды запнулся, таща за собой Оду.

За печью находилась дверь в небольшую комнатку. Там стоял сундук с книгами, небольшой стол, два стула, ларец с письменными принадлежностями на полке у окна. Там же было ложе за занавеской.

Эта комната была хорошо знакома Оде. В прошлый свой приезд она несколько раз уединялась здесь с Давыдом.

Княгиня брезгливо оглядела мятую постель:

- Я вижу, ты частенько балуешься тут с рабынями. Я в такую грязь не лягу.

Давыд смутился:

- Я немедленно велю служанкам застелить чистую простынь, принести другое одеяло и подушки.

Он метнулся было к двери, но Ода удержала его.

- Ладно, не суетись, - промолвила она с небрежной усмешкой. - Попробуем все сделать стоя. Помнится, у нас это получалось. А постель велишь обновить ближе к ночи.

Давыд запер дверь на засов.

Он быстро разделся и помог раздеться Оде. Сначала они целовались, стоя обнажёнными на полу среди разбросанных одежд, возбуждая друг друга прикосновениями рук. Едва дело дошло до главного, как в дверь неожиданно постучали.

- Кого там черт принёс? - рявкнул Давыд.

Из-за двери прозвучал голос челядинца, сообщившего, что к князю пожаловал его тесть, боярин Ингварь.

Давыд выругался и крикнул слуге, чтобы тот проводил покуда гостя к княгине.

- Я приду чуть попозже.

Челядинец также сообщил, что супруга Давыда желает видеть Оду, но не может нигде её найти.

Давыд опять выругался и велел слуге убираться.

- Нам надо идти, - прошептала Ода. - Закончим в другой раз.

- Хорошо. - Давыд принялся торопливо одеваться. - Надеюсь, ты не уедешь скоро?

- Время покажет, - неопределённо ответила Ода.

Боярин Ингварь при встрече завёл разговор о том, что после смерти Олега и Романа было бы неплохо посадить князем в Тмутаракани Давыда или Ярослава.

- Всеволод Ярославич уже взял Тмутаракань под свою руку, - сказала Ода. - Там ныне сидит посадником его воевода.

- Не по закону это, - проворчал Ингварь.

- Ныне Всеволод Ярославич сам себе закон. - Ода вздохнула.

- Мне эта Тмутаракань и даром не нужна, - заявил Давыд. - Неужели Ярослав туда рвётся?

Он посмотрел на Оду.

- В том-то и дело, что не рвётся. Ярославу и в Муроме хорошо.

Ингварю же хотелось видеть своего зятя на тмутараканском княжении, поэтому он стал уговаривать Давыда бить челом Всеволоду Ярославичу, а Оду просил посодействовать. Но Давыд наотрез отказывался менять Ростов на Тмутаракань и даже рассердился па тестя, который возжелал лишить его спокойного житья и отправить на юг в обиталище воинственных племён.

Ода подзадоривала Ингваря, говоря, что тмутараканский князь сидит на злате-серебре, собирая мыту с купцов иноземных, коих съезжается в Тмутаракань каждое лето видимо-невидимо. Боярин продолжил убеждать Давыда, а тот упирался, твердя своё: мол, ему Ростов милее и за златом он не гонится.

Находившаяся тут же Любомила в разговоре не участвовала. Ей было чуждо всякое честолюбие, было ясно, что она целиком на стороне мужа. Родной край был Любомиле дороже тёплого моря и богатств, которые скапливаются на его берегах.

Ода незаметно присматривалась к этой миловидной двадцатишестилетней женщине с немного грустными глазами и длинной русой косой. Она старалась представить её в гробу, находя в этом странное удовольствие. Задуманное зло грело душу. Она с большим удовольствием отравила бы самого Давыда, но ей хотелось сначала помучить его за то, что он не встал на сторону Олега и Романа, за то, что не может скрыть своей радости по поводу гибели родных братьев.

Яд постоянно был у Оды, которая каждый день выжидала подходящего момента, чтобы подсыпать его в питье Давыдовой супруге. И вот наконец такой случай представился.

Служанка принесла чаши с медовой сытой для Оды и Любомилы, которые сидели за пяльцами одни.

Любомила зачем-то вышла из светлицы. Ода вынула медальон, висевший у неё на шее, и уже протянула руку к чаше, но тут какая-то неведомая сила остановила её.

Она вдруг вспомнила про детей Давыда, которых видела каждый день и которые так и тянулись к ней, особенно семилетняя Варвара. А Любомила носила под сердцем третьего ребёнка.

В смятении Ода встала и стремительно вышла из светлицы. Она пришла к себе и, упав на постель, залилась слезами.

На другой день Ода уехала из Ростова, ничего не объясняя Давыду, который был очень огорчён внезапным её отъездом.

После Рождества в Муром пожаловал посол из Киева - боярин Богуслав, отец Бажена. Всеволод Ярославич требовал выдать ему Людека, на котором была кровь Изяслава Ярославича.

Богуслав передал требование великого князя Ярославу в присутствии Оды, являвшейся главным советником своего сына.

- Коль не выдашь ты Людека, княже, то не быть тебе князем в Муроме, - добавил в конце Богуслав. - Зело сердит на этого ляха Всеволод Ярославич. Людек подговаривал Регнвальда и Инегельда умертвить Ратибора, но не уступать Тмутаракань киевскому князю.

Сидевший на троне Ярослав побледнел, его беспокойный взгляд метнулся к матери, восседавшей чуть в стороне на стуле с высокой спинкой.

- Этого и следовало ожидать, сын мой, - с холодной торжественностью произнесла Ода. - Я думаю, что Людек - это лишь предлог, чтобы изгнать тебя из Мурома.

- На Ярослава Святославича великий князь зла не держит, токмо на Людека, - поспешно сказал Богуслав. - Выдайте этого ляха и вся недолга.

- Людек не один к нам из Тмутаракани прибыл, - проворчал Ярослав. - С ним больше тридцати Олеговых гридней и слуг. Они стеной за него встанут.

- Может, хитростью как-нибудь скрутить иль опоить чем, - неуверенно проговорил Богуслав, поглядывая то на Оду, то на Ярослава.

- Покумекать надоть, боярин, - задумчиво сказал Ярослав. - Ступай покуда. Да держи язык за зубами!

Однако Богуслав не спешил уходить.

- Просьба у меня к тебе, князь, - промолвил он, комкая в руках соболью шапку. - Сыночек мой в твою дружину затесался, в своё время сбежав от Изяслава Ярославича. Позволь моему непутёвому Бажену домой воротиться, княже. Я не столько из-за Людека, сколько из-за чада своего в эдакую даль притащился.

Ярослав хмуро кивнул на мать:

- О Бажене с ней толкуй, боярин. Я тут ни при чем.

Богуслав повторил свою просьбу.

- Я не держу Бажена, - сказала Ода. - Коль захочет вернуться в Киев, пусть едет.

- Вот и славно! - заулыбался Богуслав. - Вот и столковались…

Ярослав согласился выдать Людека великому князю, но этому решительно воспротивилась Ода.

Спор сына и матери продолжался не один день. При посторонних они вели себя чинно и мирно, но стоило им остаться наедине, как затухший вулкан опять начинал клокотать. Оду бесила покорность Ярослава, а сын в свою очередь никак не мог втолковать матери, что ему не по силам тягаться со Всеволодом Ярославичем.

- Ежели Олег и Роман совладать с дядей не смогли, то где уж мне одному, - говорил он.

- Ты глупец, сын мой, - горячилась Ода, - ибо не можешь понять, что Всеволод Ярославич желает лишить тебя Олеговых дружинников, умелых в рати. Ведь стоит тебе выдать Людека, как гридни уйдут от тебя. Этого и добивается Всеволод Ярославич.

- Ты желаешь втравить меня в распрю с киевским князем, - злился Ярослав. - Олеговых гридней я к себе не звал, пусть убираются на все четыре стороны. Мне токмо спокойнее будет.

- Князь без дружины, как наездник без лошади, - ввернула Ода.

- У меня и своих муромских дружинников хватает, - отпарировал Ярослав.

- Скоро и этих у тебя не будет. Какая честь служить такому безвольному князю!

Поняв, что ей не удастся убедить Ярослава, Ода отважилась на смелый шаг.

Она тайно сообщила Людеку, зачем приехал в Муром киевский боярин с десятком воинов.

- Позволь, княгиня, перебить этих псов князя киевского, - сказал Людек Оде. - Потом я с Олеговыми гриднями уйду в Чернигов, чтобы там поднять смуту против Всеволода Ярославича.

- Не могу позволить тебе этого, друг мой, - вздохнула Ода. - Сын Богуслава некогда избавил меня от бесчестья, поэтому я отпускаю его в Киев вместе с отцом. Пусть едут и пусть Всеволод Ярославич узнает, что не столь он могуч, как мнит о себе. Я же предлагаю тебе другое…

Ода рассказала Людеку о золоте, вывезенном ею и Борисом Вячеславичем из Киева сразу после погребения в Чернигове Святослава Ярославича.

- На это золото мы соберём войско и сбросим Всеволода Ярославича со стола киевского, - Ода положила руку Людеку на плечо.

- Княгиня, но где ты намерена собирать войско? - спросил тот. - Ежели у половецких ханов, то на этих союзников надёжа плохая. Предадут они нас. И на Всеслава Полоцкого полагаться нельзя, и на Давыда Святославича тоже.

- Мы уйдём в Саксонию и соберём войско там. Мои братья мне помогут. Надеюсь, и германский король в стороне не останется.

Людек с изумлением воззрился на Оду, которая в этот миг показалась ему божественно мудрой.

«Пожалуй, за золото на Всеволода Ярославича могут ополчиться не токмо немцы, но и поляки», - подумал он.

Боярин Богуслав ни с чем уехал из Мурома, если не считать сына, который с ним отправился домой.

Ода и Олеговы гридни тайно покинули Муром, сильно озадачив Ярослава, который мог ожидать от матери чего угодно, но только не этого. Стража у ворот поведала, что беглецы повернули коней в сторону Клязьменских лесов.

«Не иначе, в Полоцк подались, - решил Ярослав. - Ну, матушка! Удружила так удружила!»