Глава семнадцатая. СМЕРТЬ ГЛЕБА СВЯТОСЛАВИЧА.
Существование Оды в Муроме в первые дни после возвращения из Ростова было тоскливым и безрадостным. Угрюмая, скучающая, злая она слонялась по терему от рассвета до заката, не зная, чем себя занять. Душа её горела местью к Изяславу и Всеволоду, но орудия мести не было. Ярослав, видя состояние матери, старался не приставать к ней с расспросами. Регелинда и та держалась от Оды подальше, чтобы не вывести её из себя каким-нибудь словом, сказанным невпопад.
Ода пыталась занять себя чтением книг, которых было немало у Ярослава. Но все книги, оказывавшиеся в её руках, были о царях и полководцах далёкой языческой древности, когда миром правил великий Рим, когда греческие и персидские цари в ожесточённом противоборстве строили многие сотни кораблей, срывали с места огромные массы азиатских племён. По ночам Ода просыпалась от лошадиного ржания и грозной поступи тяжеловооруженной пехоты. В её сумбурных снах проносились боевые колесницы, звенели мечи. Давно ушедшие в небытие полководцы казались Оде титанами, полубогами, сверхлюдьми, бросавшими вызов не только собственной судьбе, но и судьбам целых царств и народов. Их жизнь была похожа на величавый полет орлов, на стремительную охоту больших гордых птиц. Все русские князья после Ярослава Мудрого казались Оде мелкими пташками в сравнении с Ксерксом, Цезареми Митридатом. А сын Ярослав и его сводные братья Глеб и Давыд и вовсе казались мотыльками, не способными противостоять даже пташкам.
Ода забросила книги и принялась писать письма к германскому королю и своим саксонским родственникам, призывая их вмешаться в события на Руси или хотя бы усовестить Изяслава Ярославича, убедить дать княжеские столы племянникам-изгоям. Вечерами Ода писала письма, а утром сжигала их в печи, ибо понимала тщетность своих усилий добиться справедливости таким способом.
В разгар лета из Ростова в Муром прибыл воевода Гремысл, верный спутник Глеба во всех его мытарствах.
- Надумал князь мой мечом справедливости добиваться, - поведал Оде Гремысл. - Янка извещает, что Всеволод Ярославич соглашается уступить ему город Курск и только. Глеб считает унизительным для себя княжить в Курске, поэтому намеревается изгнать из Новгорода Святополка Изяславича.
- Давно бы так, - сказала Ода, сидевшая у стола напротив Гремысла.
- Давыд согласился помогать Глебу против Святополка, - продолжил Гремысл. - Давыд перекроет волжский торговый путь, а Глеб тем временем пойдёт с дружиной к Белоозеру, чтобы перекрыть новгородцам верхний переволочный путь из Онежского озера в Белое. Однако с Волги есть ещё один путь до Новгорода - по Оке и Москве-реке через Волок-Ламский и Тверь. Вот кабы Ярослав закрыл сей путь возле Мурома иль в устье Москвы-реки, было бы славно.
Ода оценила замысел Глеба и Давыда, признав его неплохим.
Новгород издревле живёт торговлей, и волжский путь важен тем, что в основном по нему в неурожайные новгородские земли поступает зерно. Если перекрыть переволочный путь у Онежского озера, то новгородцы лишатся соли из своих варниц и пушнины, которой расплачиваются с Новгородом в виде дани северные лесные племена. Путь по Оке есть продолжение торгового пути не только с Волги, но и с Дона, который связывает Нои город с Тавридой и Византией. По донскому пути в Нои город сплошным потоком идёт арабское серебро в обмен на меха и моржовый зуб.
Нарушение торговли хотя бы на одно лето неизменно вызовет в Новгороде возмущение купеческих гильдий, ремесленников, живущих за счёт сбыта своих изделий, мастеров-корабелов, менял и ростовщиков. Вместе с утраченными прибылями может наступить и голод, тогда возмущение новгородцев обернётся восстанием против Святополка.
- Я поняла тебя, воевода, - кивнула Ода. - Можешь передать Глебу и Давыду, что окский водный путь будет перекрыт.
- За это не грех и выпить, княгиня, - улыбнулся падкий на вино Гремысл.
Ода хлопнула в ладоши, призывая слуг. В дальнейшем разговоре она сказала Гремыслу, выпив с ним за успех задуманного дела, что было бы неплохо отрезать Новгород и от днепровского водного пути.
- Далеконько до пути «из варяг в греки» от Ростова, - вздохнул воевода, - и войска для этого потребуется немало. Святополк ведь медлить не станет, непременно попытается силой устранить преграду для кораблей, идущих с севера на юг. В том ему Владимир Всеволодович поможет, ему-то из Смоленска действовать сподручно.
- А ты скажи Глебу и Давыду, пусть они с полоцким князем в союз вступят, - предложила Ода. - Всеслав Брячеславич свяжет руки Владимиру, а Глеб и Давыд тем временем разобьют Святополка.
- Тебе бы самой войском верховодить, княгиня, - Гремысл усмехнулся, но тут же нахмурился. - Вряд ли Глеб пойдёт на союз со Всеславом, с которым он столько раз воевал и от которого много зла испытал, покуда в Новгороде княжил. Всеслав за просто так ничего не делает. За содействие немалую плату потребует, ещё и обманет, чего доброго.
- Унял бы Глеб свою щепетильность, - поморщилась Ода. - Как будто у него выбор есть.
- Так-то оно так, княгиня, - Гремысл вновь потянулся к сосуду с вином.
* * *
Ярослав без особого восторга узнал о намерении Глеба и Давыда попытаться отнять Новгород у Святополка, но открыто противиться задуманному братьями не стал, видя, что мать целиком на их стороне. Разделив свою дружину, он поставил заслоны торговым судам, идущим с Волги и по Москве-реке.
Однако ушлые торговцы, будь то арабы, персы или греки, находили всевозможные обходные пути, пробираясь к Волоку-Ламскому по реке Клязьме. Новгородские и немецкие купцы, которых воины Ярослава останавливали на Москве-реке, бросали корабли, перегружали товар на возы и сухим путём двигались к верховьям Днепра, где покупали новые суда в Смоленске и Дорогобуже, чтобы плыть вниз по Днепру до самого моря.
Если Ярослав лишь заворачивал купцов в обратный путь, то Давыд не брезговал и самым откровенным грабежом. Он намеренно перебрался в Ярославль, чтобы самолично определять, какой товар следует отнять, а какой можно оставить владельцу. Слухи об алчности Давыда докатились и до Мурома. Прознали о бесчинствах, творимых Давыдом на волжском торговом пути, и в Новгороде.
Глеб перевёз в Белоозеро всю соль, заготовленную новгородцами на продажу, туда же его дружинники отправляли связки ценных шкурок, захваченные в городищах чуди. Новгородские сборщики дани ни с чем вернулись домой, поскольку Глебовы воины не пустили их дальше Онежского озера.
Купцы и бояре новгородские стали требовать у Святополка, чтобы он шёл с дружиной против Глеба в Заволочье и одновременно послал другое войско против Давыда к Ярославлю.
Святополк долго колебался, опасаясь вторжения полоцкого князя, который мог нагрянуть к Новгороду, узнав, что войско оставило город. Наконец, когда он решился покинуть Новгород, пришло неожиданное известие: Глеб убит в Заволочье.
О том, как погиб Глеб, Ода узнала от Гремысла, который оказался в Муроме с большей частью дружины, держа путь в Тмутаракань.
В одном из городищ чуди случилась вооружённая стычка, когда лесные охотники не пожелали отдавать добытую за зиму пушнину.
- Мы ведь просто отнимали у чуди меха, ничего не давая взамен, - Гремысл, сокрушённо качал седеющей головой. - Вот и дошло дело до драки. Наши молодцы уложили на месте троих наиболее ретивых, да подожгли дом тамошнего князька, да идолов ихних порубили малость. И вдруг такое началось! Чуди этой из леса выбежало видимо-невидимо, окружили нас и давай бить стрелами. Хорошо, щиты у нас были, а то вся дружина полегла бы в той стычке.
Гремысл помолчал и продолжил:
- Не знаю, как это случилось. Дружинники прикрывали Глеба щитами со всех сторон, но все же одна стрела угодила ему прямо в горло навылет. Расстояние- то было невелико. Оттащили мы его подальше в лес. Глядим, уже не дышит, сердешный. Жизненную артерию та стрела проклятущая перебила. В Белоозере уложили мы тело князя нашего в гроб и водным путём отправили в Чернигов, чтобы, значит, упокоился Глеб Святославич рядом с прахом отца своего.
На радость Изяславу, - не удержавшись, обронила Ода.
Она слушала Гремысла с суровым лицом, не уронив ни слезинки. Нелепая смерть Глеба рассердила Оду, ибо это было на руку Изяславу Ярославичу и Святополку. Все шло не так, как ей хотелось. Словно злой рок преследовал сыновей Святослава Ярославича!
- Не долго радоваться Изяславу, - с угрозой в голосе произнёс Гремысл. - Мстители за Глеба придут на Русь с Тмутаракани. Вот тогда и посчитаемся за все! Коль пособит мне Господь, то своею рукой прикончу злыдня Изяслава. Костьми лягу, но отомщу!
Прощаясь с Одой, Гремысл оставил ей молитвенник Глеба, с которым тот никогда не расставался. Перелистывая молитвенник, Ода наткнулась на строки, помеченные рукою князя. Читая, она не смогла сдержать слез, узрев то жизненное правило, коего самый старший из Святославичей придерживался всю жизнь. И благодаря которому так разительно отличался от своих братьев.
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей. На всякий час и день грядущий наставь и поддержи меня. Господи, дай мне силу достойно перенести все события моей жизни. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь».
* * *
Когда тело Глеба привезли в Чернигов, Всеволода Ярославича там не было. В ту пору он был в Киеве.
Изяслав Ярославич собирался обсудить с братом, когда и где сподручнее в очередной раз начать войну с полоцким князем, дабы покончить с ним раз и навсегда. При этом Изяслав не совсем к месту добавил: «…как с Глебом».
Тут Всеволода прорвало:
- Чему ты радуешься, брат! Тому, что избавился от своего племянника и моего, между прочим, зятя. Дочь моя места себе не находит от горя. Надо же, удумал! Согнал Глеба со стола новгородского, а мне про то молчок. Ладно бы перевёл Глеба с одного стола на другой, а то ведь спровадил его к Давыду в Залесскую Русь. Мол, ищи сам себе доли в братнем уделе. С родней так не поступают. Не по-христиански это.
- А старшего в роду лишать власти великокняжеской, это по-христиански? - поддел Изяслав Всеволода. - Я подлости и жестокости у своих же братьев научился, кои на Бога не оглядывались, когда за выгодой гнались. Особливо Святослав. Так что, брат, не тебе бы говорить, не мне бы слушать.
Всеволод помрачнел и насупился.
- Та несправедливость мною уже искуплена, брат, - молвил он. - Ты ныне опять великий князь. Зачем прошлое ворошить. А может, изгоняя Глеба из Новгорода, ты тем самым мне старался досадить? Неужто ты до сих пор не простил меня за прошлое?
- Брат, я на тебя зла не держу, - примирительно проговорил Изяслав. - Пойми, по закону мой старший сын должен в Новгороде сидеть.
- Однако ж был уговор у тебя со Святославом, - возразил Всеволод.
- Святослав сам тот уговор нарушил, изгнав меня из Киева. А сыновья его слишком много о себе возомнили! Думают, коль побывал их отец на столе киевском, так и лествицу княжескую следует ломать им в угоду.
- И все же с Глебом ты поступил не по чести, брат, - сокрушался Всеволод. - Из Святославичей он был, пожалуй, единственным, с кем можно было полюбовно столковаться. Вот от братьев его всего ожидать можно, эти договариваться не станут, живо за меч схватятся. Особенно, Олег и Роман. Опять же через Глеба можно было бы принудить к миру сорвиголов этих. А теперь как их унять? Они будут мстить за Глеба. И Борис Вячеславич мстить будет.
- Брат, ещё гром не грянул, а ты уже испугался, - беспечно бросил Изяслав. - Вот управимся со Всеславом, тогда и за изгоев возьмёмся. Я хочу Тмутаракань тебе во владение отдать. Ведь по закону земли тамошние Чернигову принадлежат.
Ничего не сказал на это Всеволод. Но от Изяслава не укрылось: в душе он доволен таким намерением старшего брата.
По возвращении в Чернигов Всеволод столкнулся со столь явной неприязнью к себе со стороны Янки, что все размолвки с Изяславом показались сущим пустяком по сравнению с теми душевными муками, какие он испытывал, видя, что ненавидим родной дочерью.
Годовалая дочь Янки увидела вошедшего в светлицу деда и спросила у матери: «Кто это?»
Янка с жестоким спокойствием ответила:
- А это, Оленька, убийца твоего таты.
Присутствовавшая при этом нянька маленькой княжны пришла в такое замешательство, что едва не выронила из рук кружку с молоком.
Всеволод на миг лишился речи, потом стал выговаривать Янке, чтобы она не бросалась такими словами в присутствии дочери и слуг. Мол, вина за смерть Глеба не на нем и даже не на Изяславе, но на безбожных язычниках, обитающих в лесах за Белым озером.
- И я скорблю по Глебу не меньше твоего, доченька.
Сидевшая на лавке Янка стала хохотать безумным смехом все сильнее и сильнее. Всеволод велел няньке унести княжну в другую комнату, а сам бросился к дочери, желая её успокоить. Янка продолжала хохотать, хотя у неё по щекам катались слезы. Всеволод брал дочь за руки, тряс за плечи, говорил ласковые слова, но ничего не помогало. Наконец прибежавшие служанки обрызгали Янку водой и кое-как успокоили.
Отец и дочь теперь трапезничали отдельно. Им было тесно вдвоём в просторном тереме: если Всеволод входил в покой, где находилась Янка, та тут же скрывалась за дверью. Постепенно отчуждение распространилось и на челядь. Никто из слуг не смел в присутствии Янки заговаривать со Всеволодом. Дружинники Глеба, вернувшиеся в Чернигов вместе с телом своего князя, неизменно сопровождали Янку в её прогулках за городской стеной. Всеволодовы гридни не смели приближаться к Янке и даже громко разговаривать при ней.
Каждое утро и каждый вечер Янка приходила в Спасо-Преображенский собор к могиле мужа, подолгу стояла там в одиночестве и беззвучно плакала.
Однажды ко Всеволоду Ярославичу пришёл взволнованный архидьякон Богоявленской церкви, что на Третьяке, и сообщил:
- Дочь твоя, княже, вчерась заказала молебен за упокой души супруга своего. А после молебна заплатила священникам и певчим, чтобы те каждый день Бога молили о скорейшей кончине Изяслава Ярославича и сына его Святополка. Вместо одной свечи поставила на канун две. Я спросил её, по ком вторая свеча, а она в ответ: мол, по отцу моему. Я так и ахнул! Говорю ей, что отец-то живой-здоровый. А она мне: «Для меня он все равно что мёртвый».
Поэтому Всеволод Ярославич с большой охотой покинул Чернигов, когда узнал, что близ Переяславля объявилась половецкая орда.
Уезжая, он не мог заглушить в сердце обиду:
«Дожил! Родная дочь смерти желает. Вот сойдёмся с погаными в сече, наперёд всех пойду. Пущай сразит меня копье половецкое иль стрела. Пущай доченька порадуется!»