Глава шестнадцатая. ОБИДА И РАЗОЧАРОВАНИЕ.
По весне Ода перебралась из Канева в Муром к сыну Ярославу. Вместе с ней в Муром перебрались Регелинда, Бажен и ещё несколько слуг, подаренных Оде Давыдом. Эльжбета так и осталась у Володаря.
Впрочем, в Муроме Ода пробыла недолго. Видя, что Ярослав хоть и старше по возрасту Давыда Игоревича, но не столь решителен, Ода переехала в Ростов к Давыду Святославичу. Ей запомнилось, что Давыд Святославич в своё время был недоволен тем, что Всеволод Ярославич переместил его из Новгорода в Ростов. Ода лелеяла надежду подвигнуть обидчивого и злопамятного Давыда пойти войной на дядей своих, как только на Русь возвратятся Олег и Борис.
Давыд, знавший, что Олег пребывает в Тмутаракани, приезд Оды расценил так: мачеха наконец-то снизошла н до него, оставшись в сорок два года без мужа и без любовника. Уверенность в этом придавало и то, что Ода держалась с ним необычайно приветливо и при первой встрече на теремном дворе поцеловала его не как обычно в щеку, а в уста.
От Оды не ускользнуло то, как улыбается ей Давыд, как пожимает ей руку, когда этого никто не видит, как восторгается её красотой. Ей сразу стал понятен настрой мыслей сластолюбивого племянника, особенно после первой же беседы с ним наедине.
Ода рассказала Давыду, что Олег и Борис непременно вернутся на Русь, чтобы отвоевать у дядей столы княжеские. И если он поможет им в этом, то в скором времени все главные города на Руси окажутся у Святославичей. Ода говорила о грядущих сражениях и переменах в княжеской лестнице, а в ответ слышала томные вздохи и нескромные намёки: мол, вот они наконец-то одни и им никто не мешает.
Когда же Давыд попытался обнять Оду, она слегка отстранилась и промолвила, глядя ему прямо в глаза:
- Ты не ответил мне, Давыд. Согласен ли ты воевать со своими дядьями?
- Что?… - По лицу Давыда промелькнула тень досады. - Конечно, согласен. Только я не уверен, что Олег уступит мне Чернигов.
- Зачем тебе Чернигов? - Ода улыбнулась. - Ты можешь сесть князем в Смоленске или Новгороде.
- В Новгороде Глеб княжит, - Давыд завладел рукой Оды и перебирал её пальцы. - Как же быть с Глебом?
- Глеб уйдёт в Переяславль, - живо нашлась Ода. - Он ведь до недавнего времени княжил там.
Давыд задумался.
- Ты и впрямь хочешь смерти Изяславу и Всеволоду?
- Да, - без колебаний ответила Ода, отняв руку.
- И тебе хочется, чтобы Олег непременно сел в Чернигове? - вновь спросил Давыд.
Ода почувствовала в его голосе ту уязвлённую ревность, с какой он когда-то постоянно следил за своей мачехой, подозревая её в тайной связи с Олегом. Не желая ожесточать Давыда и тем более лишать его сладостных надежд, Ода взглянула на пасынка мягким обволакивающим взглядом, проведя кончиком языка по своим губам.
В следующее мгновение они уже целовались. Вернее, Ода лишь подставляла губы для жадных поцелуев Давыда, которые чередовались с укусами. Очень скоро Ода убедилась, что Давыд не просто грубоват и неловок, но в грубости и в том, что причиняет боль, черпает какое-то особенное наслаждение.
Распалённый объятиями и поцелуями, Давыд стал задирать Оде платье.
- За тобой должок, краса моя, - шептал он при этом. - Помнишь, как отец спровадил меня в Муром? Ловко ты провела меня тогда, ничего не скажешь! Согласись, долг платежом красен.
Давыд поставил Оду спиной к себе, оголил ей зад, и велел опереться руками на скамью. Сам живо снял порты и овладел ею, как, наверно, не раз проделывал с холопками.
Ода кусала губы, чувствуя резкую боль. Она молила Бога, чтобы никто не вошёл в светлицу и не увидел непотребное зрелище. Давыд похлопывал Оду по бёдрам, гладил по спине, испуская блаженные стоны.
Ода, несмотря на все своё отвращение, была приятно поражена юношеской неутомимостью. Нежные слова вдруг растопили лёд в её душе, так что и она в конце концов не избежала волны блаженства.
Приведя себя в порядок, они снова уселись на скамью, раскрасневшиеся и размягчённые.
Ода положила голову Давыду на плечо и восхищённо прошептала, пригладив его растрепавшуюся бородку:
- Ты был великолепен!
Тот самодовольно ухмыльнулся, как мальчишка:
- Я ещё и не эдак могу!
- Тогда я долго от тебя не уеду, мой милый, - промолвила Ода, тесно прижимаясь…
В последующие дни Давыд настолько осмелел, что позволял себе при челяди явно выказывать Оде свою симпатию, будто нарочно выставляя напоказ их греховную связь. Даже в присутствии жены Давыд мог приобнять Оду за талию или ласково коснуться губами её шеи, не понимая, что тем самым ставит в неловкое положение и Оду, и свою супругу.
Жена Давыда Оде сразу понравилась. Хотя Любомиле было двадцать четыре года, но выражение её лица и глаз было как у семнадцатилетней девушки, ещё не растратившей своих иллюзий. Любомила любила Давыда и души не чаяла в своих детях: семилетнем Изяславе и пятилетней Варваре.
При Оде Любомила смущалась, поскольку Давыд имел привычку восторгаться своей мачехой. Мол, Ода и на лютне играет, и поёт красиво, и была советницей покойного отца, и в людях разбирается как никто…
Несмотря на то что Ода стремилась подружиться с Любомилой, та всячески её избегала. А после того, как застала Давыда и Оду целующимися, и вовсе замкнулась в себе. Вскоре Любомила заявила мужу, что уезжает вместе с детьми в княжеское сельцо, расположенное на другом берегу озера Неро. Давыд не стал удерживать жену, радуясь тому, что теперь сможет все ночи проводить с Одой.
Однако случилось непредвиденное. Утром из Ростова уехала Любомила с детьми, а ближе к вечеру в город вступила дружина и обоз во главе с Глебом Святославичем.
За вечерней трапезой Глеб мрачно поведал о своих злоключениях.
- Изгнал меня из Новгорода Изяслав Ярославич, - начал Глеб, то и дело подливая себе вина. - Приехал воевода Коснячко от Изяслава и долго городил какую-то чушь, будто я замышляю злое против дядей своих, будто собираюсь мстить им за Олега, ушедшего в Тмутаракань, будто сношусь тайно со Всеславом Брячеславичем. Ну и всякое такое!
А немного погодя в Новгороде объявилась дружина Святополка. Кроме дружины он привёл большой отряд торков, якобы для войны с полоцким князем. Мне же было велено убираться из Новгорода в Суздаль.
- Как это в Суздаль? - встрепенулся Давыд. - Сей город в моем владении находится.
- Я то же самое сказал Коснячко и Святополку, - сказал Глеб, - а они мне в ответ, мол, за Волгой земли обширные, там хватит уделов для всех Святославичей. Не нравится Суздаль, проси у брата Ярославль.
Рассерженный Давыд вскочил из-за стола. Глеб продолжил свой рассказ:
- Я думал было созвать новгородцев на вече, дабы узнать, хотят ли они видеть своим князем Святополка, но бояре, сторонники Изяслава, сняли язык с вечевого колокола. Часть моей дружины разоружили, а меня чуть ли не под стражей проводили в палаты к новгородскому архиепископу, который должен был примирить нас со Святополком. В общем, столковались мы на том, что мне дают отступного двести гривен, еды на дорогу провожают с честью из Новгорода.
Глеб тяжело вздохнул и умолк.
- А жена твоя где? - обратилась к Глебу Ода.
- Янка вместе с дочерью отправилась к отцу в Чернигов в надежде умолить его дать мне стол княжеский в черниговских владениях, - хмуро ответил Глеб.
- Ну и дела пошли, твою мать! - Давыд выругался.
В трапезной, освещённой пламенем свечей, воцарилось тягостное молчание, которое нарушила Ода:
- Помните, после похорон отца я всех вас, сыновей Святослава, тайно собрала вместе и в присутствии Бориса Вячеславича предлагала… - Ода осеклась: - Вы сами знаете, что я вам предлагала. Уже тогда я предчувствовала грядущие события. И как видите, не ошиблась.
Давыд и Глеб подавленно молчали.
- Что же вы намерены делать дальше, Святославичи? - спросила Ода.
Давыд беспокойно заёрзал на стуле, но ничего не ответил, поглядывая на брата.
Глеб отпил вина из чаши и буркнул, не глядя на Оду:
- Дождусь известий от Янки, а там видно будет.
- А ежели в скором времени Олег и Борис придут на Русь, чтобы воевать с дядьями своими, поддержите вы их в этом начинании? - опять спросила Ода.
Давыд вновь промолчал, ожидая, что скажет брат.
Глеб повторил:
- Там видно будет…
Ода была не просто разочарована такой нерешительностью братьев. Она пылала возмущением, видя, что мужская порода и княжеское достоинство не пробуждают в них стремление к решительным действиям, к готовности бросить вызов и пролить кровь! Один уповает на жену, которой может быть удастся выговорить для супруга хоть какой-нибудь город. Другой храбрится только на словах, а на деле страшится ратных трудов как чумы, полагая за благо довольствоваться тем, что имеет.
Ода ушла в свою светлицу и прямо в платье легла ни ложе. На душе у неё было тягостно и гадко. Ей были стыдно перед самой собой за то, что имела слабость отдаться такому ничтожеству, как Давыд, что имела глупость поверить в его обещания при первой же возможности поднять меч на дядей своих. Такая возможность появилась, но Давыд выглядит потерянным и нерешительным. Ждёт, что станет делать Глеб. А тот, несмотря на свои унижения, за меч браться не собирается по извечной привычке к миролюбию.
Оде хотелось плакать от обиды и разочарования. Получается, что старшие Святославичи, Глеб и Давыд, малодушнее своих младших братьев Олега и Романа. И уж конечно, в подмётки не годятся молодому Борису Вячеславичу, который и в одиночку не побоится выступит!, против старших князей.
На другой день спозаранку Ода приказала запрягать лошадей. Она уже была готова сесть в свой возок, когда из терема выбежал заспанный Давыд и схватил её за Руку.
- Да куда же ты, матушка? И не погостила совсем! - торопливо забормотал он. - Неужто я обидел тебя чем? Не уезжай, останься! Что Глеб-то подумает… Подумает, из-за него ты уехала, не прощаясь.
Ода молча отталкивала Давыда, но он продолжал удерживать её, не давая сесть в повозку. Слуги и телохранители с интересом наблюдали за происходящим.
Наконец Ода натянуто улыбнулась и сказала:
- Сын мой, передай от меня Глебу поклон. Дай, я тебя поцелую на прощание.
Ода схватила Давида за рубаху и притянула к себе, по вместо поцелуя вцепилась зубами ему в щеку да так сильно, что Давыд вскрикнул от боли и резко отпрянул, зажимая окровавленную щеку ладонью. В глазах у него были испуг и недоумение.
Воспользовавшись этой заминкой, Ода юркнула в возок, крикнув вознице, чтобы погонял лошадей.